Текст книги "Экология русского языка"

…На тех самых дверях, перед которыми выстраиваются родственники, чтобы проститься с близким человеком, висит табличка с умопомрачительной надписью… «Трупохранилище»!.. У какого безголового и бессердечного чиновника могла родиться такая «идея»?! (СК. 26.05.1990); А мне вот всегда подобная жизнь – комфортабельное пенсионерство – казалась ужасной, даже зловещей какой-то. Смерть заживо. Для такой жизни есть хорошее слово в пенсионном законодательстве – «дожитие» (ЛГ. 2013. № 44); Другой критерий соответствия экономики требованиям суверенной демократии – обеспечение условий восстановления и развития «человеческого капитала» (Завтра. 2007. № 21); …Из открытых публикаций исчезли работы в области физики, биологии, психологии, медицины, связанные с программой управляемого человеческого материала (СГ. 22.07.1997); На людях он воплощается в личность жесткую, бескомпромиссную, на первый взгляд откровенно пренебрежительно эксплуатирующую человеческий материал (АиФ. 2000. № 30); …Таким образом, заработок проститутки за смену при средней производительности труда составляет около 370 долларов (КП. 16.08.1995).

Достаточно очевидно, что выделенные в тексте лингвоцинизмы – это канцеляризмы или профессионализмы (ставшие уже, по сути дела, языковыми фактами), придуманные и употребляемые без специального задания демонстрировать пренебрежительное отношение к людям и нормам нравственности. Такое словоупотребление, скорее всего, показатель уровня образованности и культуры определенного социального слоя.

Лингвоцинизмы в приведенных примерах выступают, так сказать, в «беспримесном», «чистом» виде. Однако их употребление может быть связано с вульгаризацией речи, под которой понимается «увлечение внелитературными элементами, неуместное использование в речи просторечных языковых средств (сленг, жаргон, арго и т. п.), вульгаризмов (грубые, просторечные, бранные слова и выражения)» [Эффективное речевое общение… 2012: 88], а также с использованием обсценизмов – грязной или неприличной, непристойной, нецензурной лексики, в том числе – мата [Там же: 361]. Например: Не боги в горшки отливают (ТД. 2003. № 53; прикол); Нос в соплях, а в жопе ветка, бодро топает разведка! (СГ. 22.02.2001; заголовок); Закончив осмотр, я пошла к стеклянной двери на крышу. Вид отсюда открывался красивый. Внизу темнели дыры дореволюционных дворов, облагороженных реставрацией. Над ними торчало несколько новых зданий фаллической архитектуры – их пытались ввести в исторический ландшафт плавно и мягко, и в результате они казались навазелиненными. Дальше был Кремль, который величественно вздымал к облакам свои древние елдаки со вшитыми золотыми шарами (В. Пелевин. Священная книга оборотня). В последнем примере восприятие городского пейзажа профессиональной проституткой изображается соответствующим подбором всей лексики, а не только арготическим вульгаризмом «елдак» (см. [Большой словарь русской разговорной… 2004: 171]); Константин Хабенский нахрюкался в Крыму (КП. 6–13.08.2004); – Может, в этом есть некоторая политическая стабильность? – Какая, к черту, стабильность? Вчера были в заднице, сегодня в заднице и завтра будем в заднице (АиФ. 2004. № 28).

Наибольшая степень вульгарности и неуважения к читателям, а следовательно, цинизма наблюдается тогда, когда авторы газетных текстов опускаются до использования мата, подчас не прикрытого. Причем это может происходить во вполне респектабельных СМИ и в текстах с содержанием, не располагающим к языковым вольностям. Например: Говорят даже, что будут постоянно «оглядываться на Путина», как китайцы на Дэн Сяопина. А если так, то (с точки зрения рядового избирателя) какого, извините, хрена менять испытанного лидера на невнятных игроков? (АиФ. 2007. № 34); Раньше говорили: лишь бы не было войны. Теперь и война идет, а населению по х..ю (в тексте – полное написание, без точек. – А. С.) (АиФ. 2000. № 40–41).

Здесь следует заметить, что не все вульгаризмы, включая обсценизмы, можно причислить к разряду лингвоцинизмов. Дело в том, что не всякий вульгаризм или обсценизм заключает в своей семантике ту сему, которая в первой из вышеприведенных словарных дефиниций цинизма обозначена как «пренебрежительное отношение к нормам нравственности, благопристойности, к чему-л., пользующемуся всеобщим признанием, уважением» [Словарь русского… 1988: 646; так же в: Большой толковый… 1998: 1463]. В таком случае решающее значение имеет контекст, который может «наводить» такую сему на соответствующий вульгаризм (или обсценизм) или не наводить. Так, например, в следующих контекстах выделенные слова и словосочетания являются не только вульгаризмами, но и лингвоцинизмами (вульгароцинизмами): – А разве лошадь в конном клубе так уж страдает? – Там она по 23 часа в сутки парится в стойле. Ее кормят на убой, ее распирает от лишних калорий, она сходит с ума от перестоя и скуки. И всего час на ней «катаются» – в седло влезет толстозадое чмо и наслаждается прогулкой по парку… (АиФ. 2001. № 26); В России на 1000 мужчин – 1154 женщины. А нам, женщинам, чтобы не загудеть в эти 154, нужно серьезно раскорячиться (КП.

21.05.–01.06.2006); …Звезд набралось и в самом деле завались. Среди них были и, понимаешь, Киркоров Ф. Б., и тебе Андрейка Губин, и Земфира (Рамазанова), и, блин, Добрынин В. Но разлаяться умудрились только двое – Лариса Долина и Юлий Гусман (СГ. 8–14.07.2000); В пензенском ОМОНе – одни пенздюки (Завтра. 1996. № 52). В последнем примере вульгаризм «прикрыт» приемом словообразовательной языковой игры.

Во многих приведенных выше примерах не только выделенные слова, но и контекст создает ту коннотацию неуважения к личности, которая побуждает признать их лингвоцинизмами. При отсутствии «наводящего» контекста употребление вульгаризма или обсценизма, представляя собой, безусловно, нарушение этико-речевой нормы, не является лингвоцинизмом в точном значении этого термина. Это прослеживается, например, в следующих контекстах: Как будет реагировать власть? Поймет ли она, что в новых условиях, продемонстрированных Wikileaks, в долгосрочном плане выгоднее быть честнее, открытее, демократичнее, умнее? Меньше воровать, скрытничать, «хитрожопничать», прикрываясь спецзапретами и спецслужбами (АиФ. 2010. № 50); На этом этапе развития рассмотрим принцип идентичности. То есть совпадения того, что власть говорит, с тем, что делает. Пристально рассмотрели. Полная херня (НГ. 19–22.10.2000). Здесь мы наблюдаем мотивированное объективными обстоятельствами выражение эмоции возмущения, осуществленное с довольно грубым нарушением этико-речевой нормы, но не содержащее циничного отношения к действительности (в вышеозначенном понимании цинизма). Следует иметь в виду, что вульгарным может быть высказывание, в котором нет вульгарного слова, но оно подразумевается на ассоциативной основе: Земля еще не родила философа, который бы сказал, что считать эротикой, а что – порнографией. Говорят, при одном из обсуждений кто-то пошутил: если висит – эротика, стоит – порнография (КП. 27.06.1995); У каждого своя рифма на слово звезда (Телевизор. 14– 20.04.2003); Отчего у гражданина / Оттопырилась штанина? / Никакой он не маньяк, / Он несет домой коньяк (ЛГ. 2002. № 27 – фрашка).

Под влиянием контекста нейтральные слова и словосочетания могут приобретать характер лингвоцинизмов. Например, такие слова, как гильотина, сума, или словосочетания последняя ходка и перед расстрелом, сами по себе лингвоцинизмами не являются. Но в контексте газетного репортажа с подзаголовком «А на второе – “Царские косточки”?», рассказывающего об увеселительном заведении «Каземат», открывшемся в Петропавловской крепости, эти словосочетания, употребленные в качестве названий подаваемых там блюд, приобретают статус лингвоцинизмов. Вот выдержки из этого текста: «В одном из бастионов крепости открылся бар с мечтательным названием «Каземат». К услугам клиентов – тюремный дизайн с кандалами и решетками, шоу с арестантками и монашками в мини-юбках, а также роскошные выпивка и жратва – коктейль «Гильотина», торт белково-ореховый «Сума», блины с начинкой из грецких орехов «Последняя ходка»…

Когда-то здесь, в главной политической тюрьме России, томились Радищев, декабристы, петрашевцы, революционеры. <…> Впрочем, посетителей «Каземата» это не коробит. Прикоснувшись к кирпичной кладке двухвековой давности, они, не поперхнувшись, проглатывают шоколадный торт «Перед расстрелом» и жареные бананы «Весть на волю», а потом идут танцевать до упаду.

Да и то сказать, революция в сознании, о которой так долго мечтали в России, свершилась. А теперь дискотека!» (КП. 06.08.1998).

Циничными могут быть не слово или словесный оборот сами по себе в силу своей семантики, а высказывание или даже целый микроконтекст, содержащие описание ситуации, выходящей за рамки «приличия», то есть этико-эстетической нормы. Например: Маша Распутина устраняет засор в раковине поцелуем (КП. 31.05.–07.06.2007, из рубрики «Шутки КВН»); – Ты мой лучший кореш, не могу промолчать. Вот ты мотаешься по командировкам, деньги зарабатываешь, а твоя жена тут гуляет по-черному. Только ты за порог – к ней уже очередь мужиков! – Знаю, знаю… А что делать? – Да разведись ты с ней! – И что потом, в очереди стоять? (СГ. 09.02.2004, анекдот); Розовая слезно-романтическая любовь безнадежно устарела. <…> Красивые девушки и женщины через газету ищут спонсоров, которых обещают за предоставленную им красивую жизнь нежно любить в любой позе (Свой голос. 1993. № 5, корреспонденция); – Девушка! Можно вас на минуточку? – Слабак! (Шанс. 2013. № 32, комический диалог); Язык Сванидзе принял форму ягодиц Черномырдина (Завтра. 1998. № 36); Гуревич (одушевленный присутствием Натали, продолжает): Мы говорили об Отчизне и катастрофе. Итак, я люблю Россию, она занимает шестую часть моей души. Теперь, наверно, уже немного больше… (смех в зале) Каждый нормальный гражданин должен быть отважным воином, точно так же, как всякая нормальная моча должна быть светло-янтарного цвета (Венедикт Ерофеев. Вальпургиева ночь, или Шаги Командора); Кобель вместо мужа? Способен ли домашний питомец полноценно заменить родственника (АиФ. 2008. № 44, заголовок и подзаголовок).

Более того, циничными могут быть контексты, в которых нет циничных языковых единиц, а также описаний этически табуированных ситуаций, но в которых о том, что в данной культуре считается сакральным (религия, исторические победы, национальные герои и т. п.), говорится в неуважительной или, тем более, уничижительной, глумливой тональности. В качестве примеров приведем отрывки из а) стихотворения Павла Паленого «Пояс Богородицы» и б) трагедии Венедикта Ерофеева «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора»:

а) Время там остановилось, Словно в средние века.

Но зачем уединилось

В кельях по два мужика?

Там со страстью нездоровой

Пояс верности хранят.

Знать, от матери Христовой

Забеременеть хотят.

б) Прохоров (зычно).

Этот день победы!!

Хор.

Прохором пропа-ах!

Это счастье с беленою на устах !

Это радость с пятаками на глазах!

Циничность высказываний, включая даже целые микротексты, часто выражается косвенно, через подтекст, намеком, когда лексическая недостаточность информационного наполнения высказывания компенсируется актуализацией ассоциативных связей наличествующих слов. Например: комический диалог: – Дорогая, я всю ночь думал о тебе! – Ничего, новым порошком «Тайд» все отстирается! (Вокруг смеха. 2005. № 23); анекдот: Светское общество. Званый ужин. Одна из дам рассказывает свой сон: – Господа, я сегодня видела кошмарный сон! Как будто я засовываю палец в рот, а там нет ни одного зуба. Ржевский: – Мадам, вы, вероятно, не туда палец засунули… (ВС. 24.02.2003); прикол: Все девушки мечтают о принце на белом коне. Но, в зависимости от темперамента, одни мечтают о принце, а другие о коне (Все в дом. 2007. № 28).

Нельзя сказать, что рост вульгарности и цинизма публичной речи не замечен людьми высокой речевой культуры. Так, артист Сергей Юрский считает, что «сегодня сняты практически все запреты, а без них мы теряем такое важное понятие, как культура. Культура – это самоограничение, она защищает общество от упадка, от ослабления души. Нарушение запретов в какой-то мере может позволить себе искусство, но тут важен вопрос меры, вкуса, таланта» (АиФ. 2006. № 52). А режиссер Карен Шахназаров в интервью корреспонденту газеты «Аргументы и факты» сказал: «Между прочим, хоть государственной цензуры у нас нет, но разумные ограничения должны быть. Для меня больной вопрос – ненормативная лексика в книгах, театре, на экране. <…> Ведь насколько я понимаю, за матерщину в публичном месте предусмотрено наказание по статье Административного кодекса? Если да – то ее не должно быть, по закону, нигде – ни на улице, ни в театре. А если она есть на экране – то тогда, значит, можно материться и в Общественной палате, и в Думе, и в Совете Федерации, и вот в этом моем интервью в “АиФ”? Должна же быть логика!» (АиФ. 2008. № 8).

Да, логика должна быть. Но еще закон должен быть не только на бумаге, но и исполняться на практике.

Некоторые авторы газет пытаются осмыслить причины такого распространения речевой вульгарности и цинизма. Так, Константин Ковалев-Случевский пишет о содержании и языке телепрограммы «Дом-2». В надежде на улучшение качества передач на канале ТНТ он «включил ТВ ночью, чтобы посмотреть “уродскую радость” (мнение, между прочим, моих студентов – ровесников “героев” самого “Дома-2”). И что же? Выражения типа “козел вонючий” были наиболее приемлемыми для восприятия, о других промолчу. За 15 минут я несколько раз узнал, кто с кем переспал и поменялся партнерами, почему тот “не дает” тому в постели, отчего Маша не спарилась с Сашей, и все это в обрамлении детсадовского диалога: вроде “ну че?” – “да ниче!”. Кошмары пошлости еще можно пережить, но пустоту и пропаганду откровенной безнравственности, дешевую псевдоэротику и гадливую претензию на “серьезность понимания жизни и общения” следует гнать с дневного и даже с ночного экрана метлой» (Под крышей Дома № 2 // ЛГ. 2010. № 40). Телевидение, конечно, «постаралось» в воспитании антикультуры молодого поколения, но это не единственный фактор. Кроме этого, есть еще Интернет, кино, клубное «развлекалово», желтая молодежная пресса, низкопробная масскультура, беспомощная школа, воспитание улицей вместо здорового семейного и прочее.

Некоторые выводы

1. С лингвоэкологической точки зрения жаргонизмы не могут оцениваться только отрицательно, так как разговорная речь города, пронизанная элементами общерусского жаргона, фактически сменила территориальные диалекты в качестве основного источника пополнения русского литературного языка, составляя, таким образом, альтернативу иноязычным заимствованиям.

2. В отношении современного русского литературного языка жаргонизмы занимают двойственную позицию, так как одни из них способны засорять русский литературный язык, а другие – его обогащать, входя, по большей части, в его разговорный вариант, а иногда приобретая и стилистическую нейтральность. Это обстоятельство делает актуальной выработку критериев их экологической приемлемости/неприемлемости в системе русского языка и речи.

3. Полагаем, что жаргонизмы, пополняющие лексику и фразеологию современного русского языка, могут считаться лингвоэкологически оправданными при их соответствии следующим критериям: заполнение лексико-семантической лакуны в системе современного русского языка (основной критерий); точность и смысловая ясность;

расширение эмоционально-оценочных и экспрессивно-образных возможностей языка; словообразовательная продуктивность; относительная узуальность, понимаемая как регулярная встречаемость в речи образованной части населения; соответствие (желательное, но не обязательное) закону экономии усилий; творческое использование жаргонизмов в художественных и публицистических текстах в качестве средства языковой игры; соответствие этическим и эстетическим нормам. Последний критерий, предполагающий соблюдение этики речевого поведения и не допускающий в речи и языке того, что подводится под категорию безобразного и «безвкусного», приобретает в наше время большое значение в связи с распространенностью в речевой практике жаргонных вульгаризмов и лингвоцинизмов.

4. Под вульгаризмами следует понимать такие языковые или речевые единицы (слова, словосочетания, предложения), которые, нарушая коммуникативный принцип вежливости, делают речь грубой, пошлой, непристойной (не отвечающей требованиям речевого этикета). Вульгаризмы, включая обсценизмы, будучи нарушением этико-речевой нормы, часто (но не обязательно!) выступают в роли лингво-цинизмов. Решающим фактором придания им статуса лингвоцинизмов в этом случае является контекст.

5. Лингвоцинизмы – это такие слова, словосочетания или целые высказывания (предложения, микротексты), в которых содержится циничное, то есть противоречащее нормам нравственности, нигилистическое, унижающе-глумливое отношение к тому, что представляет собой более или менее общепризнанную ценность (общечеловеческую, национальную, корпоративную, личностную).

6. Языковой цинизм (лингвоцинизм) в речи выражается либо непосредственно лексическими значениями слов или словосочетаний, либо контекстуально, всей совокупностью взаимодействующих в высказывании языковых единиц и категорий. Косвенной реализации цинизма в речи может способствовать прием намека на этически табуированную ситуацию. В массовом случае употребление лингвоцинизмов носит преднамеренный характер, однако возможно и непреднамеренное их употребление. Этому способствует превращение лингво-цинизмов в канцелярские или профессиональные штампы. Лингвоцинизмы и вульгаризмы являются довольно частотным явлением в разных жанрах современной публицистической и художественной речи.

7. Главными профилактическими средствами против языковой и речевой вульгарности и циничности, по нашему мнению, должны стать семейное, дошкольное (детский сад) и школьное воспитание, лингвоэкологически выдержанные тексты всех видов СМИ и полноценное филологическое образование с использованием всех возможностей литературной классики.

Глава 5
О смысловой амбивалентности ключевых слов современного российского политического дискурса

Утверждение, суждение, высказывание или мнение истинно, если, и только если, оно соответствует фактам.

Карл Поппер

…И как пчелы в улье опустелом, дурно пахнут мертвые слова.

Николай Гумилев

5.1. Об истинности значения слова

В современной прессе часто можно прочесть жалобы на то, что многие слова в общественно-политическом дискурсе перестали соответствовать реальной жизни и обнаруживается противоречие между значением слова и обозначаемой им действительностью, что порождает обесценивание таких слов. Это явление и его социальные последствия пытается осмыслить философия: «Средство обмена мыслями, слово, с развитием культуры неизбежно теряет в цене. Оно распространяется в безмерных количествах, и с все большею легкостью. В прямой пропорции с обесцениванием печатного и устного слова растет безразличие к истине» (выделено мной. – А. С.) [Хейзинга 2010: 135]. «Силлогизмы состоят из предложений, предложения из слов, а слова суть знаки понятий. Поэтому если сами понятия, составляя основу всего, спутаны и необдуманно отвлечены от вещей, то нет ничего прочного в том, что построено на них» (выделено мной. – А. С.) [Бэкон 1978: 124].

Эрих Фромм обратил внимание на то, что «вырождение идей в идеологии, скорее правило, чем исключение в историческом процессе; слова замещают человеческую реальность; эти слова используются управляющей бюрократией, которая таким образом успешно контролирует людей и добивается власти и влиятельности. И обычно результат таков, что идеология, продолжая пользоваться словами первоначальной идеи, на самом деле выражает противоположное значение» (выделено мной. – А. С.) [Фромм 2005: 300]. И далее заметил, что «слова можно использовать помимо значений, стоящих за ними. <…> Одна из самых больших опасностей, которую необходимо избегать, это путать слова с фактами; фетишизм слов мешает пониманию действительности» (выделено мной. – А. С.) [Там же: 317]. Близкие к этим мысли высказывает Х. Г. Гадамер: «Проблема понимания обретает в последние годы все возрастающую актуальность. <…> Она встает всякий раз, когда терпят крах попытки установить взаимопонимание между регионами, нациями, блоками и поколениями, когда обнаруживается отсутствие общего языка и вошедшие в привычку ключевые понятия начинают действовать как раздражители, лишь укрепляющие и усиливающие противоположности и напряжения…» (выделено мной. – А. С.) [Гадамер 1991: 43–44]. Фетишизм слов, о котором говорит Э. Фромм, нашел широкое распространение в российском публичном политическом (и – шире – идеологическом) дискурсе. А идеология той или иной группы, класса, как заметил Жан Бодрийяр, «это всегда какие-то массивные сюжеты, содержания, ценности (например, народ, мораль, семья, гуманизм, счастье, потребление), аллегорическая (курсив Бодрийяра. – А. С.) сила которых начинает каким-то неведомым образом сказываться на сознании, дабы интегрировать его в общую систему. Таким образом, на реальные ситуации воздействуют содержания мысли…» [Бодрийяр 2007: 199].

Цель настоящей главы – рассмотреть метаморфозы «содержаний мысли», обнаруживаемые в политическом дискурсе российских СМИ, что с наибольшей очевидностью проявляется в сфере ключевых, то есть социально и идеологически наиболее значимых, терминов, или «актуалем», под которыми понимаются вербальные корреляты «ключевых ментальных единиц, формирующих национальную концепто-сферу на определенном историческом этапе жизнедеятельности этноса» [Черникова 2007: 72].

На несоответствие контекстуальных смыслов некоторых таких слов своим референтам в разное время обращали внимание крупные мыслители, например, такие, как Н. С. Трубецкой и Х. Г. Гадамер. Первый отмечал неадекватность смыслового употребления таких слов, как человечество, общечеловеческая цивилизация [Трубецкой 2003: 670]; второй – слов демократия, свобода [Гадамер 1991: 43–44]. А известный современный российский политолог С. Г. Кара-Мурза, имея в виду такие слова и обороты, как демократия, священная собственность, права человека, замечает: «Наш ум заполонили ложными именами, словами, смысл которых менялся и искажался до неузнаваемости» [Кара-Мурза 2008: 17]. А между тем для успешной прагматически и безупречной этически коммуникации «важно точно знать, в каком смысле разуметь каждое слово» (Публий Сир). Ср.: «Сделать образ серьезным значит устранить из него амбивалентность и двусмысленность» [Бахтин 1997: 83]. Сказано о художественном образе, но логично экстраполируется на политический термин, который, по определению, должен быть серьезным.

Отмеченное явление весьма характерно для современного политического дискурса России. Выражаются эти перверсии, прежде всего, в различном, часто противоположном коннотативном содержании одних и тех же слов, употребляемых в контекстах разных политических страт российского общества. Причем в отдельных случаях семантические трансформации затрагивают не только коннотативную, но и денотативную часть значения терминов. В качестве примера приведем контексты употребления термина оптимизация и его производных.

В словарях современного русского языка существительное оптимизация объясняется через раскрытие значений слов «оптимальный» («наиболее благоприятный») и «оптимизировать» – «придать (-авать) чему-л. оптимальные свойства, показатели; выбрать (-бирать) наилучший из возможных вариантов. О. систему управления» [Толковый словарь… 2011: 571], то есть это слово обозначает положительное явление. Однако анализ текстов СМИ показал, что на 100 случаев употребления этой лексемы приходится 50 употреблений в нормативном значении (с разной степенью выраженности семы позитивности), а 50 % (т. е. половина!) – это контексты, в которых слово «оптимизация» и его производные наделяются отрицательной оценочной коннотацией, например: Как известно, у нас объявлена очередная реформа образования, только теперь ее несколько глуповато именуют «оптимизацией». И вот, когда учебный год уже закончился, директор «двойки» получил приказ областного министра образования Виктора Гутмана о ликвидации в целях оптимизации (здесь и далее выделено мной. – А. С.). Последняя (оптимизация. – А. С.), как выяснилось, состоит в уничтожении лучшего ради отъема одного из лучших строений центра города в пользу муниципального ЛОНО (НГ. 2005. № 56); Уничтожают же не сами медучреждения, не это страшно! Гибнет научная школа, формировавшаяся десятилетиями. Мы жертвуем лечением наших потомков, это и есть рационализация и оптимизация? (НГ. 2014. № 18); 17 ноября в редакции «Новой газеты» прошел круглый стол на тему «Оптимизация школ в Москве: уничтожение уникальности или нехватка финансирования образования? (НГ. 2014. № 131); Концепция «Европы регионов», которую на протяжении вот уже нескольких десятилетий реализует бюрократия Евросоюза с целью размывания исторических государственных границ и оптимизации условий деятельности транснациональных корпораций, начинает демонстрировать и обратную сторону процесса… (Завтра. 2014. № 43); В октябре 2014 года стало ясно, что госпрограммы будут урезаны ради оптимизации бюджета (ЛГ. 2014. № 42); Большинство экспертов возмущены придуманной и разработанной Минобрнауки процедурой оценки эффективности вузов и, как результат, процессом слияния довольно известных российских институтов и университетов, проводимого (кто бы в этом сомневался) в рамках пресловутой оптимизации (Завтра. 2013. № 41); Укрытие налогов на несколько миллионов долларов. Официальный акт висит на сайте Счетной палаты. Но мер никто не принимает, поскольку этот факт дикого мошенничества, оказывается, можно рассматривать как «оптимизацию налогов». То есть то, что во всем мире считается одним из тягчайших преступлений, то, за что в США дают срок наказания от двадцати лет и больше, у нас называется «оптимизацией налоговых схем» (Завтра. 2007. № 32).

В подобного рода контекстах у слова оптимизация и его производных не только формируются негативно-оценочные коннотации, но происходит изменение и денотативной части значений слов. Так сказать, их «пересемантизация», на что, по сути дела, указывают некоторые публицисты, например: Я бы ничего не реорганизовывал – я бы укреплял то, что есть. Потому что реорганизация в нашем варианте – это оптимизация, то есть сокращение (АиФ. 2014. № 9); По задумке чиновников от МОН, «карта» – это некая электронная таблица всех отечественных учреждений, которая объективно покажет, какие институты и университеты, какие конкретно ученые эффективны, а какие можно «оптимизировать», то есть уничтожить (АН. 2013. № 47); В ходе сердюковской военной реформы количество активных авиабаз сократилось до 27 <…>. Все остальное «оптимизировали» или, проще говоря, забросили (Культура. 2015. № 28).

Причем эта «пересемантизация» влечет за собой и «перефункционализацию» слов и оборотов, которые начинают использоваться в роли эвфемизмов, на что не без иронии намекают некоторые журналисты: Можно предположить, что стратегическое мышление руководителей КамАЗа одобряет 90 процентов работников. Но 10 процентов не одобрит ни за что. Эти 10 процентов от 52 тысяч здешнего персонала, как уже стало известно, подлежат сокращению. Постепенному и бережному сокращению, уточняют кадровики. И еще они употребляют ласковое слово «оптимизация» (НГ. 2008. № 27); Нынешнее руководство завода на той же стороне баррикад, что и Правительство РФ: нет-нет, это не ликвидация завода, а всего лишь «оптимизация». И вовсе не массовые увольнения, а добровольный уход на пенсию двух тысяч сотрудников (НГ. 2009. № 42). Вообще нужно отметить, что понятие оптимизации становится предметом остро иронических газетных статей (см., напр., статью Владимира Бушина под заголовком «Оптимизация модернизации» в газете «Завтра» № 35 за 2010 г.).

Трансформация семантики указанной лексемы, появление у нее отрицательной коннотации (семы «плохо») происходит при такой организации контекста, когда а) эта лексема ассоциируется со словами, несущими негативное значение, в частности значение прекращения чего-либо, скажем, с такими, как (даем их в глагольной форме) уничтожить, сократить, уволить, закрыть, урезать, заморозить и т. п., а также словами, косвенно указывающими на такое значение (в том числе – вводными словами); б) употребляется в клишированных оборотах, в которых использованы такие управляющие этим словом глаголы, как попасть (под что-либо) и подвергнуться (чему-либо) (см. соответствующие значения этих глаголов в [Толковый словарь… 2011: 696, 663]). Например: А) Оптимизация по-марийски заключалась в укрупнении перинатального центра в Йошкар-Оле и закрытии родильных отделений в районах республики (НГ. 2008. № 25); Отделения дневного стационара – это другое направление реформы, именуемое «оптимизацией коек». В чем суть оптимизации? Для простоты хочется назвать этот процесс сокращением, но чувашские врачи боятся этого слова как огня (НГ. 2007. № 11); Остановка роста производства, его деградация, упадок повлекут за собой «оптимизацию» всех расходов предприятий… (ЛГ. 2008. № 51); – Леонид Михайлович, оптимизация здравоохранения, кажется, полностью убила медицину и вместе с ней пациентов. Но есть и оазисы благополучия – например, ваш НИИ. <…> – Благодарю за комплимент в адрес НИИ неотложной детской хирургии. К счастью, оптимизация нас не коснулась – мы как работали, так и продолжаем работать (АиФ. 2015. № 42); За прошлый год на службу удалось вернуть 5000 высококвалифицированных армейских специалистов, чью карьеру бездумно «оптимизировали» очередные реформаторы (Культура. 2015. № 28); Летальная оптимизация (АиФ. 2015. № 38, заголовок); Б) Вот родильные дома и больницы, библиотеки и клубы действительно надо иметь вблизи. Но их закрывают, все удаляют, все подвергают оптимизации, в ходе которой уже сократили 90 тысяч медработников (Завтра. 2015. № 38); «Новая газета» обращается к мэру Москвы Сергею Собянину с просьбой о встрече с учителями столичных школ, которые попали под «оптимизацию» (НГ. 2014. № 115); Собянин же двадцать пятого ноября того же, 14, года, выступая на телевизионном канале ТВЦ, сказал: «Мы должны помочь людям, которые подвергаются оптимизации» (Канал «ТВЦ». 25.11.2014). И хотя последний оборот не соответствует норме, он красноречиво говорит о семантическом «сдвиге» в рассматриваемом слове.