Текст книги "Экология русского языка"

Глава 3
Проблема внешних заимствований

Можно ли отрекаться от родины и почвы своей, от основных начал и стихий, усиливаясь перенести язык с природного корня его на чужой, чтобы исказить природу его и обратить в растение тунеядное, живущее чужими соками?

В. И. Даль

С помощью языка говорят там, где люди считают себя способными выразить некоторое впечатление. Поэтому языки культурных народов родственно открыты навстречу друг другу. Ибо дружественные языки приглашают друг друга ко взаимопомощи.

Ойген Розеншток-Хюсси

3.1. Русские философы, деятели науки, писатели и журналисты о проблеме иноязычных заимствований

Проблема иноязычных заимствований рассматривается в отечественном языкознании со второй половины XVIII века и, традиционно являясь дискуссионной, переплетается с вопросами политики и идеологии. Это связано с тем, что активное проникновение иноязычных заимствований в русский язык не прекращается с начала XVIII века по настоящее время, то затухая, то время от времени активизируясь. Для лингвоэкологии важны суждения по этой проблеме не только профессиональных лингвистов, но и философов, мастеров слова – выдающихся писателей, журналистов, − а также просто культурных людей, неравнодушных к судьбам родного языка. Из этих суждений и размышлений мы узнаем, что тревожит общественность, а иногда можем почерпнуть полезные идеи вполне лингвоэкологического содержания. Приведу несколько таких суждений, не потерявших своего значения и в наше время.

М. В. Ломоносов: «Тончайшие философские воображения и рассуждения, многоразличные естественные свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира, и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи. И ежели чего точно вообразить не можем, не языку нашему, но недовольному своему в нем искусству приписывать долженствуем. Кто от часу далее в нем углубляется, употребляя предводителем общее философское понятие о человеческом слове, тот увидит безмерно широкое поле или, лучше сказать, едва пределы имеющее море (здесь и далее выделено мной. – А. С.)» [Ломоносов 1952: 392]. Полезный совет, не правда ли?

Н. И. Новиков: «Я недавно был в дружеской беседе, где, весьма весело препровождая время в разговорах и рассуждениях, случилось одному из приятелей моих вымолвить без всякия нужды французское слово в российском разговоре. Сие подало нам причину к рассуждению о сем злоупотреблении, вкравшемся в нас к порче российского наречия. <…> Но чтобы рассуждение сие какую-нибудь принесло пользу, то согласились мы сделать между собою таковое учреждение, за каждое иностранное в российском разговоре, без крайния нужды, вымолвленное слово повинен заплатить двадцать пять копеек, а казна сия по прошествии каждого месяца должна быть собрана и отослана в Воспитательный дом (курсив автора. – А. С.)» [Новиков 1951: 77]. Вот бы и нам ввести повсеместно в практическую языковую политику такое правило (разумеется, в рублях, а не в копейках)!

Н. М. Карамзин: «…А в нашем так называемом хорошем обществе (курсив автора. – А. С.) без французского языка будешь глух и нем. Не стыдно ли? Как не иметь народного самолюбия? Зачем быть попугаями и обезьянами вместе? Наш язык и для разговоров право не хуже других: надобно только, чтобы наши умные светские люди, особливо же красавицы, поискали в нем выражений для своих мыслей» (выделено мной. – А. С.) [Карамзин 1964: 531]. Сейчас мы можем отнести эту рекомендацию не только к «красавицам», но и к широкому кругу людей различных профессий и социального статуса.

А. С. Грибоедов: «…Здесь нынче тон каков / На съездах, на больших, по праздникам приходским? / Господствует еще смешенье языков: / Французского с нижегородским?» [Грибоедов 1986: 24].

Изменился лишь состав «смешенья языков»: теперь смешенье американо-английского с нижегородским, и не только.

В. Г. Белинский: «Из двух сходных слов, иностранного и родного, лучшее есть то, которое вернее выражает понятие (выделено мной. – А. С.). <…> Пуристы боятся ненужного наводнения иностранных слов: опасение больше чем неосновательное! Ненужное слово никогда не удержится в языке, сколько ни старайтесь ввести его в употребление. Книжники старой допетровской Руси употребляли слово аер (здесь и далее в цитате курсив автора. – А. С.); но оно и осталось в книгах, потому что в устах народа русское слово воздух было ничем не хуже какого-нибудь аера. Галломаны писывали: воздух ондируется, имажинация, и эти нелепости не удержались. Страж чистоты языка – не академия, не грамматика, не грамотеи, а дух народа…» (Белинский 1981. URL: http://az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_3590.shtml (дата обращения – 09.09.2015)).

Эти мысли В. Г. Белинского совпадают с суждениями многих современных лингвистов, и с ними можно было бы согласиться, но проблема в том, что в силу известных исторических причин изменился сам народ, его национальный дух в значительной степени угас. Испортились «фильтры», и нас теперь не удивляют и не возмущают многие заимствованные без особой необходимости иностранные слова (об этом – ниже). Причем «дух народа» стал искажаться в направлении идеализации всего иностранного давно. И это касается не только элиты, «высшего общества», как можно было бы заключить на основании приведенных выше цитат, но и так называемых широких народных масс. В этом отношении характерен такой эпизод из «Мертвых душ» Н. В. Гоголя. Приехав в NN, Чичиков отправился посмотреть город: «Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, кое-где с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного; где магазин с картузами, фуражками и надписью: “Иностранец Василий Федоров”…». С того далекого времени ничего в указанном отношении не изменилось. Об этом, кроме многочисленных фактов (о которых будет разговор ниже), говорит, например, такой анекдот:

– Что русского мужика-то губит? Бабы, водка, поножовщина.

– И не говори, Петровна. А вот у них в Японии как все красиво: гейши, сакэ, харакири… (КП. 04.07.2003).

Со времен Н. В. Гоголя «европеизация» сознания наших соотечественников шагнула далеко вперед: пройди сейчас Чичиков по улицам российских городов, он встретил бы среди редких вывесок на русском языке многочисленные вывески на иностранных языках, преимущественно на английском. «Обилие этих вывесок таково, что русская надпись среди них кажется чудом. Словно мы находимся не в России, а в какой-то колонии» – пишет заместитель председателя Совета Федерации Вячеслав Штыров (ЛГ. 2013. № 51–52). Неслучайно автор заметки «Информационная оккупация» заметил: «Трудно себе представить, что во всех городах Америки на дверях писали бы порусски» (КГ. 2001. № 30).

Газеты патриотического направления постоянно публикуют статьи и заметки о непомерном увлечении наших современников иностранными заимствованиями. Приведу несколько высказываний на эту тему достаточно авторитетных авторов.

«Сегодня даже воровская шайка желает называться каким-нибудь консорциумом. Поклонение перед чужим становится более чем неприличным, свое вызывает неприятие уже только потому, что оно свое и звучит на русском языке. Да и русский язык, а вместе с ним языки других народов России превращаются в новоречие из смеси кремлевского и капитолийского диалектов» (Распутин В. Г. Боль наша и вера // ЛР. 1991. № 38); «Есть классический английский язык, один из языков международного общения, который нужно знать интеллигентному русскому, но есть и русский язык Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Толстого, Шолохова, – знать который нужно в первую очередь. Нам же все больше, к сожалению, СМИ навязывают американо-торгашеский суржик» (Корда И. М., председатель белорусского общественного объединения «Русь». «Русский новояз» // РВ. 2015. № 2); «Прильнешь и глотнешь: “Обратитесь к вашему региональному дилеру”, “Прогрессивный дизайн, ориентированный на офис-применение”, “экспресс-опрос”, “пресс-релиз”, “ток-шоу”, а теперь еще и это “офис-применение” свидетельствуют о том, что не только английская лексика (или дубовая техническая латынь, процеженная сквозь английское сито) вдруг поманила нашу прессу своим западным звучанием, но и английский синтаксис, как василиск, заворожил и сковал мягкие мозги бывших комсомольцев, а ныне биржевых деятелей» (Толстая Т., писатель. Долбанем крутую попсу // МН. 1992. № 11); «Слово “контент” выскочило вообще как черт из табакерки. И стало отныне означать ни больше ни меньше как “содержание”. А ведь это термин из социологии (методом контент-анализа формально изучается содержание). Завоевал современную журналистику, да и вообще общественную жизнь, “формат”. Теперь защитить чистоту русского языка – не формат. Отстаивать культурное наследие великой русской литературы – не формат. Писать не для развлечения, а для души – не формат. <…> Особенно злоупотребляют модными словами студенты. Читаю курсовые, дипломные работы будущих журналистов и диву даюсь, как же падки они до этого мусора» (Смирнов В., д-р филол. наук. Креативный пиар-контент в гламурном формате // ЛГ. 2010. № 34); «Никто сегодня в СМИ и шагу к микрофону или компьютеру не сделает без словечка «креативный». Оно уже практически вытеснило емкое слово «творческий». <…> “Кампус” – это ведь университетский городок в США. В честь чего наши университеты стали называться кампусами? Чувствуете разницу в значении слов «студгородок» и «кампус»?» (Он же. Игра в смыслы // ЛГ. 2014. № 14); «…Теперь-то это можно вспомнить не без добродушия. А вот “мэрию” на русский лад выдержать нельзя, “первая леди рабочего поселка” – это нечто, от чего классик срывается в высокий, заразительный хохот» (Анненский Лев. Говорухин у Солженицына // МН. 1992. № 37); «В новом году для нас задумано: “либерализация”, “приватизация”… Какой-то тайный язык! Так искони обозначали неудобоназываемые деяния: “пойти на мокрое дело”, “пришить” (отнюдь не пуговицу!), “чпокнуть”, “ликвидировать”… Пожелаем же, чтобы не все эти замыслы оказались успешными и вопреки им мы дожили до следующего года!» (Шафаревич Игорь в интервью газете «Литературная Россия». 27.12.1991); «Фактура 2000-х. Кастинг, лизинг, шейпинг, консалтинг, маркетинг. Промосьон, конфексьон, презентасьон. Риелторы, брокеры, топ-менеджеры. Киллеры. Короче: мерседесы, лексусы, ситроены, тойоты, хаммеры, гелендвагены, круизеры, галоперы. В переводе на язык родных осин: старорежимное лакейство, проступающее сквозь новейший комфорт» (Анненский Лев. Розыгрыш // ЛГ. 2007. № 27).

В конкретных случаях негативной оценки заимствованных слов авторы цитированных высказываний не всегда правы, но их общее беспокойство по поводу ситуации неумеренных заимствований небеспричинно.

Отрицательные реакции на процесс неуемного заимствования англо-американизмов получили отражение и в художественной литературе:

«– …Пойдешь ко мне в штат?

Татарский еще раз посмотрел на плакат с тремя пальмами и англоязычным обещанием всяческих метаморфоз.

– Кем? – спросил он.

– Криэтором.

‒ Это творцом? – переспросил Татарский. – Если перевести?

Ханин мягко улыбнулся.

– Творцы нам тут на х… не нужны, – сказал он. – Криэтором, Вова, криэтором» (Пелевин Виктор. Generation П);

«– Эх, – вздохнул рыжий, тряся мою руку и внимательно глядя в глаза, ‒ что же вы такое делаете с нами, молодежь…

– А что мы делаем? – спросил я.

– В могилу гоните, – сказал рыжий горько. – Приходит смена, пора освобождать площадку…

– Брось, Мардук, – засмеялся Энлиль Маратович. – Тебе до могилы еще сосать и сосать. Вот меня молодняк туда толкает конкретно. Я уже половины слов не понимаю, какие они говорят» (выделено мной. – А. С.) (Пелевин Виктор. Empire V).

Синдром иноязычных заимствований и его последствия метко охарактеризованы современным русским мыслителем и писателем Александром Зиновьевым в его социологическом романе «Русский эксперимент»: «“Президент”, “вице-президент”, “спикер”, “парламент”, “рейтинг” и т. п. – какие чуждые для русского уха слова! Распад коммунизма и насильственное насаждение якобы западных порядков зашли в России настолько далеко, что даже русский язык поддался всеобщей эпидемии и превратился в урода. Прислушиваясь к тому, как говорили вокруг него “новые русские”, Писатель воспринимал их язык как чужой, незнакомый и совсем не русский. Недавно Писателю пришлось ночевать в отеле, в котором остановилась группа молодых людей из России. Они хорошо говорили по-английски. Но когда они переходили на русский, слушать их без отвращения было невозможно. Мат. Скабрезности. Блатные выражения. Примитивные фразы с многочисленными грамматическими ошибками, причем – нарочитыми, ставшими своего рода нормами разговорного языка этого уровня» [Зиновьев 1995: 10–11].

Неслучайно встречаются такие рассуждения: «В завершение состоявшегося в Красноярске 6 июня сего года празднования Дня русского языка <…> пишущий эти строки предложил его участникам обратиться с призывом “ко всем, кому дорога русская речь, встать на защиту чистоты и величественной самобытности нашего русского языка. Ныне язык великих наших предков, вобравший в себя и хранящий в своей памяти всю мировую историю, свидетельствующий об этой истории, раскрывающий ее загадки, подвергается засорению иноязычными словами и уголовным жаргоном как в быту, так и на официальном уровне.

Американским глобалистам необходимо лишить нас русского языка, чтобы стереть нашу историческую память, лишить нас наших исторических корней и превратить нас в “Иванов, не помнящих родства”. Они отчетливо понимают, что именно русский язык является лучшей нетленной частью союза всех народов, входивших в состав Советского Союза, что именно русский язык явится для них мощной объединительной основой, а это для глобалистов страшнее, чем для черта крестное знамение. <…> Понимаем ли мы, осознаем ли мы, что с заменой русских слов на англицизмы, употребляя в разговоре ненормативную лексику, мы предаем своих пращуров, подаривших нам, по меткому выражению Н. Языкова, “Метальный, звонкий, самогудный, / Разгульный, меткий наш язык!”, и фактически совершаем свое национальное самоубийство”» («Отстоим свой язык – сохраним свой народ». 07.06.2013. URL: http://kprfkrsk.ru/content/view/4583/2/ (дата обращения – 29.09.2015)).

На засилье иноязычных заимствований обратили внимание даже иностранцы. Так, Джулиан Генри Лоунфельд, поэт, переводчик, специалист по русской литературе, пишет: «…После развала СССР вы, к сожалению, взяли от нас в основном самое отвратительное. Пошлое ТВ, “шоу-бизнес” и весь этот грубый корпоративный язык: “бренды”, “сервисное обслуживание”, “ланч из сифуда”, “бизнес-суп”, “контент”, “ремейк”… Ужас! Эта так называемая чипсовая культура не имеет ничего общего с настоящей американской культурой. На самом деле наше наследие – Эдгар По, Генри Лонгфелло, Марк Твен, Эрнест Хемингуэй, Скотт Фицджеральд, Теодор Драйзер, Уильям Фолкнер и многие другие. У нас тоже есть душа, поверьте!» (из интервью с Д. Г. Лоунфельдом // ЛГ. 2014. № 19).

3.2. О причинах и следствиях синдрома иноязычных заимствований

Возникает вопрос: каковы причины такого длящегося несколько веков бездумного, некритичного преклонения наших людей (прежде всего так называемой элиты) перед всем иностранным? Некоторые объясняют этот феномен результатами реформ Петра Великого, а также особенностями национальной психологии. Например, Д. С. Мережковский пишет: «“Страшно свободен духом русский человек”, – это говорит Достоевский, указывая на Петра. В этой-то страшной свободе духа, в этой способности внезапно отрываться от почвы, от быта, истории, сжигать все свои корабли, ломать все свое прошлое во имя неизвестного будущего, – в этой произвольной беспочвенности (курсив автора. – А. С.) и заключается одна из глубочайших особенностей русского духа. <…> Самоотрицание, самосожжение – нечто нигде, кроме России, невообразимое, невозможное» [Мережковский 1991: 36]. По сути дела, на беспочвенность, ведущую к нигилизму, указывает В. В. Розанов: «Нигилизм. – “Что же растет из тебя?” – Ничего. / Над “ничего” и толковать не о чем. / – Мы не уважали себя. Суть Руси, что она не уважает себя» (выделено мной. – А. С.) [Розанов 1990: 8]. С тех пор, когда писались эти слова, прошло почти сто лет, а неуважение к самим себе, к своей культуре и языку так и осталось. Об этом свидетельствует, например, редакционная статья в «Литературной газете». Привожу отрывок из нее: «А ведь их уже миллионы – россиян, которые чуть что, обязательно сошлются на американскую или европейскую практику. К любой теме у них найдется волшебная иллюстрация чужого превосходства, магический аргумент “а вот в Америке”, “а вот в Европе”… С конца 80-х нас приучили к этой логике – считать что-либо зарубежное заведомо прогрессивным, а всякое свое – априори отсталым. <…> Да, и еще. Что-то нужно делать с кириллицей. Она, безусловно, по природе своей архаична, тогда как латиница выглядит презентабельнее и, главное, понятна культурному европейцу. Следует последовательно бороться с русскими названиями в повседневной жизни. Поначалу “Ереван Plaza” и “Vegas на Каширке” не будут казаться органичными, но со временем народ обязательно привыкнет.

В СМИ сейчас проходит шумная рекламная кампания по продаже фешенебельных апартаментов жилого комплекса Fellini (г. Геленджик). Такой европоцентричный креатив родился у маркетологов неслучайно. По всей видимости, они полагают, что Феллини – это нечто буржуазное (ведь у него есть картина “Сладкая жизнь”). Правда, в этом фильме благополучный отец благородного семейства убивает своих маленьких детей, страшась ожидающего их буржуазного будущего, но это, согласитесь, детали.

И смешно, и грустно, когда узнаешь, что наводить порядок в сфере московской торговли овощами в Москве призван агрокластер “Фуд Сити”. Не лучше ли звучало бы, например, “Пищеград”? И неужели крупному государственному чиновнику, крайне позитивно оценившему первый агрокластер, некому было подсказать, если он сам не понимает, что лучше говорить по-русски, без ненужных англицизмов?» (ЛГ. 2015. № 39).

На беспочвенность и национальный нигилизм накладывается влияние моды. Так, А. Н. Сперанская квалифицирует языковую моду как «подражание без чувства меры». Автор статьи, выделив такие модные заимствования, как тренд, формат, бренд (курсив мой. – А. С.) и другие, пишет: «Согласитесь, слова стипендия, сессия, учеба, маршрутка, семья, родители, здравствуйте, дом (курсив автора цитируемого текста. – А.С.), сколько бы их ни повторять, будут частотными, востребованными, но только не модными. Почему? Да потому что применение (выделено автором цитируемого текста. – А. С.) этих слов оправдано необходимостью, чего не происходит с модным словом, смысл из которого выветривается на сквозняке моды» [Сперанская 2011]. Ср.: «В результате моды появляется много лишнего и нелепого. Когда я впервые увидел слово контроллинг, я подумал, что это тоже шутка, как и улучшайзинг» [Кронгауз 2009: 73]. А И. Т. Вепрева, оценивая роль языковой моды неоднозначно, тем не менее обращает внимание на то, что мода стимулирует процесс избыточных заимствований: «Мода обеспечивает возможность разрыва с ближайшим прошлым. С одной стороны, желание уйти от словоупотреблений советской эпохи, а с другой стороны, ориентация на западные ценности, чрезмерное увлечение английским языком – именно эти два основных фактора, связанные между собой, определяют динамику модных языковых изменений в современном русском языке» [Вепре-ва 2002: 148].

Думается, что арбитром в этом случае может быть философия. Так, Жан Бодрийяр, рассуждая о проблеме социального престижа, вводит понятие «принуждения избыточности», которое состоит в том, что некоторые, по сути, бесполезные предметы (например, безделушки, аксессуары и т. п.) «наделяются значением престижа, “отсылая” уже не к миру, а к бытию и социальному рангу их обладателя» [Бодрийяр 2007: 16]. Он делает вывод, что «в общем случае мы имеем дело (и не только в мире предметов) с неким функциональным симулякром (make – believe), позади которого предметы продолжают играть свою роль социальных отличительных маркеров» [Там же: 17]. Наличие функциональных симулякров Бодрийяр связывает с понятием моды, которая «может навязать самые эксцентричные, нефункциональные и смешные элементы как в высшей степени примечательные. В этом-то она и празднует свой триумф – в навязывании и узаконивании иррационального (выделено мной. – А. С.)» [Там же: 93]. Эти слова Бодрийяра подтверждаются признаниями самих говорящих, например: «На широкую ногу прошла презентация (не могу отказать себе в удовольствии употребить это манящее слово) (выделено мной. – А. С.) конкурса “Мисс Пресса СССР”» (КП. 29.03.1991). Поистине «человеческая природа жадна на новизну» и «на что спрос, то и кажется самым лучшим» (Плиний Старший). Таким образом, возникает необходимость на основе «различия между пуризмом и разумным консерватизмом» формировать взвешенное отношение к языковой моде [Крылова 2003: 18].

Возможно, есть более глубинные причины рассматриваемого явления. Так, А. С. Хомяков объясняет большую восприимчивость русского народа ко всему чужому тем, что это народ земледельческий, а не завоевательный: «Народы земледельческие <…> более подвержены завоеванию внешнему, порабощению и перерождению;

потому самому, что в них более общечеловеческого начала, чем в резкой личности племен воинственных» [Хомяков 2003: 120]. Ср.: «Русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже – увы! – чуждо национальное достоинство. <…> Русская интеллигенция всегда с отвращением относилась к национализму и гнушалась им, как нечистью. Она исповедовала исключительно сверхнациональные идеалы» [Бердяев 1990: 113]. А Б. П. Вышеславцев объяснял душу русского народа следующим образом: «Сны суть наши подсознательные устремления. <…> Чтобы понять душу народа, надо, следовательно, проникнуть в его сны. Но сны народа – это его эпос, его сказки, его поэзия <…> И это вещие сны, которые предсказали русскую действительность. Теперь посмотрим, о чем мечтает, чего желает русская сказка, каковы бессознательные мечты (reves) русской души. Прежде всего – это искание “нового царства и лучшего места”, постоянное стремление куда-то “за тридевять земель”. Здесь есть, конечно, нечто общее сказочному миру всех народов: полет над действительным к чудесному, но есть и нечто свое, особенное, какое-то странничество русской души, любовь к чужому и новому здесь, на земле, и за пределами земли» (выделено мной. – А. С.) [Вышеславцев 2003: 623–624].

Такие характеристики философов совпадают с суждениями некоторых лингвистов. Так, например, Т. В. Цивьян пишет: «Место иностранного языка растет с такой непропорциональной реальным потребностям быстротой, что приходится предполагать, что причины этого коренятся в ментальном механизме и/или в семантических основах РММ (русской модели мира. – А. С.)» [Цивьян 2000: 211].

Эти особенности русского народа иногда вызывают резкие оценочные суждения, в том числе и у патриотически настроенных мыслителей, например у А. А. Зиновьева: «Я не знаю другого большого народа в мире, который так холуйствовал бы перед всем западным» [Зиновьев 2006: 439]. Во всяком случае, даже если не разделять таких резких оценок, следует прислушаться к такому суждению национально мыслящего философа: «Одним из самых тяжелых последствий европеизации является уничтожение национального единства, расчленение национального тела европеизированного народа. <…> При заимствовании чужой культуры каждое поколение вырабатывает свою смесь, свой канон синтеза элементов национальной и иноземной культуры. Таким образом, в народе, заимствовавшем чужую культуру, каждое поколение живет своей особой культурой, и различие между “отцами и детьми” здесь будет всегда сильнее, чем у народа с однородной национальной культурой» (выделено мной. – А. С.) [Трубецкой 2003: 719–720]. Соотнеся мысль Трубецкого с современной российской ситуацией, невольно подумаешь: «Как в воду глядел!»

Такое состояние русской ментальности и такая ситуация с заимствованиями естественно порождают тревогу за судьбу русской цивилизации, поскольку язык ценностно не нейтрален, так как в нем, прежде всего в лексике и фразеологии, отражается та или иная национальная картина мира с ее социальными, мировоззренческими и другими аспектами. «Мы очень ошибемся, – пишет А. С. Панарин, – если подумаем, что нынешняя программа американизации русской культуры в самом деле направлена на то, чтобы уподобить нас американцам или приобщить к достижениям этого находчивого и практичного народа. На самом деле целью такой американизации является отлучение от собственной великой культурной традиции, полное забвение и разрушение ее. Народу, у которого отняли его великую традицию, уже ничто не поможет: его в полном смысле можно брать голыми руками» [Панарин 2002: 324]. И далее: «Язык новых элит – “новых русских”, “новых украинцев” – невольно акцентирует те смыслы, мотивы и доминанты, которые оказываются совершенно чуждыми и традиционной морали народов, и их новейшему горчайшему социальному опыту. Поэтому английский язык новоявленных джентльменов удачи неминуемо несет в себе черты редукционизма, стилизованности и виртуальности, вызванные неподлинностью самого их бытия, наполненного имитациями» [Там же: 348].

Близкие приведенным суждения высказывают и отечественные лингвисты. Так, Л. П. Лобанова пишет: «Важнейшей из семиотических систем является язык, с помощью которого и на территории которого может осуществляться разрушение духовных оснований жизни народа через изменение или разрушение языковой картины мира. Такие изменения и разрушения заметны сегодня в большом потоке лексических заимствований из английского языка, а также в заимствовании стиля жизни и образа мысли, которые также находят свое выражение в языке и вносят изменения в языковую картину мира, неразрывным образом связанную с национальным характером, особым духом народа, его менталитетом как особым вариантом представления бытия, с которым и связана сохранность его культуры и его исторической жизни» [Лобанова Л.П. 2010].

В. В. Колесов отмечает, что «утрачивается (и все больше с каждым заимствованным словом) то народное представление – образ, – которое веками сохраняло русское слово, перенося его от поколения к поколению. Рушится связь времен, национальный язык утрачивает облик народного. Лишаясь корней, литературный язык помаленьку становится однообразно серым. Особенно озабочены этим писатели, и справедливо» [Колесов 1998: 200]; «…Заимствованные слова не обладают для носителей языка-реципиента внятной внутренней формой (ср., например, исконные подросток, юноша, молодой человек – и американо-английское teenager; возлюбленный, любимый, любовник – и boyfriend; и т. п.). Поэтому, в частности, момент заимствования считают и моментом утраты национального концепта, следовательно, – и обеднения русской ментальности [Колесов 2004в: 122]» (цит. по [Васильев 2013: 114]). Л. В. Савельева полагает, что основной причиной нарушения «лингвоэкологического баланса сегодняшнего дня является резкое подавление естественного этно-исторического фона нашего высокоразвитого языка» из-за наплыва иноязычных заимствований [Савельева 1997: 41]. В коллективной монографии «Культура парламентской речи» Н. В. Новикова пишет: «…Многие средства массовой информации просто поражены вирусом коленопреклонения перед всем западным, что также осложняет и без того непростую обстановку, связанную с агрессивным вторжением чужеродной лексики в русский язык» [Культура… 1994: 114–115].

Предоставляю читателям самим оценить степень соответствия цитированных мыслей российской действительности. Скажу лишь, что аналогичные суждения в русской философии высказывались задолго до нашего времени: «Тот, кто охотно говорит на языке чужом, охотно забывает свой собственный язык. Тот, кто принял язык чужой, принял в себя волшебную силу чужой мысли, воплотившейся в звуке;

но отдал душу свою под вечную опеку; он заковал ее в невидимую, но нерасторжимую цепь; он схоронил свою старую жизнь, нравственную, умственную и бытовую» [Хомяков 2003: 120].