Текст книги "Обратная сторона войны"

Советский офицер Александр Сладков

Ну а потом в Чечню пошли войска. Колонны ринулись со всех направлений. Снимать надо! А близко не подойти! Пытались с обочины: то взрывпакет с проезжающей машины в камеру кинут, то очередь из АК пустят над головой. Переживал я. Тоже мне, свои, называется! Помню, едем, а перед Ассиновской, параллельным курсом, колонна идет. БТРы. Останавливаемся. Дима Малышев, оператор, наводит камеру, а первый БТР в ответ наводит на нас свой пулемет. Водитель, ингуш Боря, выскочил и присел на корточки за свою «Ниву». Так и свои пришить могут!

Через пару дней едем вдоль дороги в Сунженском районе. Общая территория, не демаркированная, Ингушетии и Чечни. Вдали за распаханным полем – хребет. На нем войска генерала Бабичева. Я предлагаю внаглую подъехать к хребту и напроситься на беседу с генералом. Водитель тут же отказывается – расстреляют! Я предлагаю идти пешком. Витя Тарасов вскрикивает:

– У меня уже нервов не хватает с ними разговаривать!

– Тогда я сам пойду, переговорю.

Выхожу из машины, делаю двадцать шагов по липкой, чуть припорошенной снегом пахоте.

– Стой, стрелять буду!

Грязный солдат из окопа, отрытого в поле, направляет на меня автомат.

– Это я, советский офицер Александр Сладков! Иду к генералу Бабичеву!

– Стой, стрелять буду!

Меняю тактику. Не требую, а прошу:

– Старик, мы из телевидения! Нам очень к Бабичеву надо! Позови командира, пожалуйста!

– Я сам командир. Еще двинешься вперед, буду стрелять!

– Б…, да пошли вы все на!

Злой возвращаюсь в машину. Все молчат!

Армия, альма-матер, в один момент превратилась в злую мачеху! А вокруг правозащитники, депутатики от непонятных фракций, общественники! Полно! Раздают интервью направо-налево!

– Посмотрите, что солдатня делает!

– Вот у нас данные: тут военные ограбили, тут убили…

– Генералы развязывают очередную бойню!

Еще неделя такой работы, и еду домой. Все. Отпускают меня. На Новый год. А потом и начнется история, которую в России всякий рассказывает по-своему. Всякий, но не тот, который там был.

Окопники и тыловики

– Не садись на мою кровать! Леша!

Хромая Молния просто взбешен! Леша Дубнов, коллега, – вылитый Том Сойер. Постаревший. Бровки вечно подняты вверх. Чуть рябое лицо, часто моргающие глаза.

– Вадик, да у тебя простыня и так грязная!

– Да, грязная! Но я хочу в своей грязи помереть! Иди отсюда!

– Вадь…

– Ле-ша! Последний раз тебя предупреждаю!

Грозный, больничный комплекс. Январь 95-го. Дурачусь, стараюсь не показывать виду, что поджилки трясутся

Да… Постельное белье Молнии действительно больше напоминает тряпки бомжа. Вадик загваздал его за один день. Он валяется на кровати, не раздеваясь. Непрерывно ворчит, что все равно скоро убьют. Третий день мы в Моздоке. Плаваем в водке. Снятый материал уже переправлен в Москву. Мы перелетели на вертолете в тыл, быстро справили свои дела на базе ФАПСИ. И… мухой в город! Надо найти гостиницу и чуть-чуть отдохнуть. Нашли. Что-то типа общаги для сезонных рабочих. Нынче сказали бы «для гастарбайтеров». Туалет на всех один. Первый этаж. Комната: три кровати и шкаф. Соседи – братская группа «Вестей». Репортер Леша Дубнов и оператор Слава Сысоев. Они «окучивают» Моздок. Эвакуация раненых, беженцы, все такое… Прифронтовые дела. Вадик тут же окрестил их «тыловыми крысами». И, не стесняясь, так их и называет. Мы форсим! «Вы отсюда, а мы-то оттуда!» Но в душе я тайно завидую им, тыловикам. Где-то внутри… Ни тебе взрывов, ни тебе штабелей погибших… Нет страха быть убитым или покалеченным. Правда, в Моздоке есть свои «прелести». Здесь тоже непросто работать. Одни солдатские матери чего стоили. Их вопросы, тихие слезы… Тенями они бродят по городу, толпятся в Доме культуры и на КПП военной базы. Ищут своих сыновей. Среди раненых. В списках погибших, пропавших без вести. Я разговаривал с одной такой матерью. Три дня назад, в аэропорту «Северном». Как же она добралась до Чечни? Сына искала. То, что от него осталось… Мина попала в БМП, весь экипаж сгорел. Ее мальчик был в том экипаже. Она плакала, глядя куда-то в сторону. У нее было красное лицо, давление, наверное… Мне было стыдно, что я ничем не могу ей помочь.

В Моздоке мы выжимаем из своего организма все оставшиеся силы. Пьем, едим… Хрен его знает, вдруг больше возможности не представится. В первый же вечер наши «вестевые» братья заглядывают к нам в гости.

– Ну как там? Расскажите!

– Да че там… Присаживайтесь! Кукер! Налей-ка гостям!

И тут Лешу Дубнова угораздило опять приземлиться своей кормой на Вадикину кроватку.

– Все, все! Вадя, все!

– Убью!!!

Завтра мы летим в Москву, в отпуск. На целую неделю.

Перелет из Чечни в Моздок. Раненые – постоянные соседи по вертолетному салону

Да это рэкетир какой-то

А я вспоминаю свой первый репортаж на ТВ. Яма. Дежурка. Звонок. На том конце исполнительный продюсер «Вестей» по прозвищу Мармитóн (фамилия у него Марми́тко, хороший дядька).

– И где у нас там стажер? Этот, эээ… Сладков!

– Я!

– Поезжай в Александровский сад. Праздник там детский, сними.

– Есть.

– Да не «есть!». Кассету потом, после съемок, сразу в Останкино!

– Понял!

Старая «Волга» недолго шуршит по раскаленному солнцем асфальту. И вот я уже глазею, как мальчики и девочки, взявшись за руки, под баян кружат в саду рядом с Вечным огнем. Вид у меня праздничный: зеленые, мешковатые «слаксы», обменянные на ваучер у азербайджанцев в переходе. Черная майка, лысый солдатский (в последнее время так стригутся бандиты) затылок. Оператор Саша Ломакин крутит свой «BETACAM». А еще через час я протягивал шеф-редактору выпуска серую прямоугольную кассету с хороводами у Кремля. Выходя, мельком я заметил, как визажист пудрит сидящую у зеркала эффектную даму. Ух ты!!! Сорокина! Та самая, из «Шестисот секунд»! И следом за мной в коридор просочилась пара фраз:

– Кто это?

– Стажер.

– А чего он привез?

– Детский праздник!

– Что-что?! Детский?! Да он рэкетир какой-то, по-моему!

Настроение было испорчено. Рэкетир… Я офицер! Ничего себе те́мки мне подбрасывают! Наверное, так и буду всякую дребедень снимать… Журналист без специализации, так сказать… Обыватель-то не задумывается: репортеры – они и есть репортеры. А ведь у каждого – свой фронт работы. Есть пу́ловские ребята. Они трудятся в президентском пу́ле. Куда Ельцин, туда и они. Есть правительственные корреспонденты, «белодомовские». Вон, Серега Милянчиков, в простонародье Миля´н. Его, знаете, как дразнят? Длинное такое прозвище, сложное: «Я и Черномырдин». К примеру, его спрашивают:

– Серега! Ты куда нынче ездил?

Милян делает серьезное лицо и начинает отвечать не иначе как: «Ну вот, я и Черномырдин…»

Есть люди искусства. Их поле – театры, кинематограф, выставки всякие.

Есть спортсмены: хоккей, футбол и так далее. А я кто? Что мне выпадет? Я всем всегда говорил и про себя молил тоже: «Никакой армии! Надоело!» Каленым железом выжгла в мозгу клеймо отвращения ежевоскресно принудительно просматриваемая программа «Служу Советскому Союзу»! Чтоб и я вот такой же бред нес с экрана, над которым в войсках смеются?! Увольте!

Вот только Тот, что наверху, над всеми нами, грозил мне пальчиком и, улыбаясь, произносил: «Нееет, товарищ, шалишь!»

Подвеска

И вот чеченская война для меня началась. Разве мог я предположить тогда, что продлится она два года и весь этот период будет моим. Тяжелым морально и физически, но легким профессионально, ибо на фронте не надо искать приключений. Они сами находят тебя. Не надо искать героев, их и так хоть отбавляй. Главное, держи камеру наготове и думай о работе.

Итак, если вам в начале первой чеченской кампании приходилось бывать в грозненском аэропорту «Северный», то, проникнув сквозь разбитый терминал, слева по курсу вы бы могли видеть одноэтажное здание ядовито-желтого цвета. Если подойти ближе, то рядом можно заметить большую армейскую палатку, окруженную маскировочной сетью. Я имел удовольствие прожить в этой палатке ровно четыре месяца. Город Грозный освободили шестого февраля, большая битва закончилась, но война шагала дальше, в сторону гор. Восьмой армейский корпус генерала Рохлина, который мы снимали во время штурма, убыл домой. Мы переместились на «Северный» и устроились в хозяйстве 135-й мотострелковой бригады. Один ее батальон стоял в городе, возле цирка, остальные были здесь, на подхвате.

В палатку нас привели вечером. Незнакомый офицер откинул полог, запустил внутрь и сухо представил:

– Вот. Телевизионщики. Будут жить у вас.

И сразу ушел.

Внутри веяло теплом и уютом. По краям стояли двухъярусные кровати. Печка щелкала пылающими поленьями, ее черная труба зигзагом прочеркивала пространство и, протыкая полог, исчезала вверху. Посередине в полутьме стоял сервированный большой длинный стол. Сало, наваленное кусками, вскрытые банки армейской тушенки, свежий зеленый лук пучками, стеклянные банки с болгарским перцем и помидорами, пачки галет из сухпайка и нарезанный ломтями серый солдатский хлеб. Из посуды я увидел лишь алюминиевые тарелки. Из приборов – ложки и персональные кинжалы. А еще, конечно, стаканы и водка. Много водки. В зеленых бутылках с косо наклеенными этикетками.

За столом сидели натуральные пираты. Один в бандане, сделанной из зеленой медицинской косынки, другой в папахе. Остальные – лысые, косматые, бритые и бородатые. Был еще один, с перевязанной бинтом головой и в натянутом сверху черном берете. Это были люди, прошедшие Грозный. Таких, как они, война лишала уважения к протоколу. В окопах некогда расшаркиваться друг перед другом. Да и незачем. Там говорят в лицо все, что думают, не стесняясь. Когда в тебя стреляют, дипломатичность – далеко не самое важное качество.

Когда мы вошли, все замерли. Даже разливающий вывесил горлышко над стаканом, но не стал наливать.

– Здравствуйте.

Все молчали. Только один, кадыкастый и длинноносый, громко плюнул и отвернулся.

– Ненавижу журналистов.

Парень в штатском цветастом свитере, покрытом лямками камуфляжа, с бандитским чубчиком и подобной ему физиономией поднял руку:

– Подождите, товарищи офицеры.

Все молчали, видимо, признавая в нем старшего. Он кивнул нам, как перед дракой:

– Кто такие?

– Люди. Нас сюда привели, мы не просились. Можем уйти, если помешали.

Я блефовал. Идти нам было абсолютно некуда. И ночевать негде. Мы только прилетели из короткого отпуска и еще нигде не пристроились. Но я не собирался объяснять, что мы местные, а не залетные. Что мы в Чечне с осени прошлого года и уже успели хлебнуть и войны, и общения вот с такими вояками. Я злился. На ситуацию, на военных, на самого себя. Вот ведь, не терпелось мне быстрей уехать из тылового Моздока. Нас троих, меня, оператора Андреева и видеоинженера Кукушкина, ребята из пресс-центра посадили в длинную колонну «КрАЗов»-наливников, идущих на «Северный» аж из Новочеркасска. Пока мы ехали, солнце зашло. Ближе к Грозному фары выключили и шли, так сказать, наощупь, опасаясь обстрела. Шли-шли и заблудились. В конце концов въехали на какое-то поле и, окончательно потеряв в темноте ориентацию, встали. Сидящий со мной в кабине Кук толкнул меня локтем:

– Пойду брызну.

Только он грохнул дверью, в нас полетел сноп огня. Пули щелкали по кабине, по бензиновым бочкам, свистя, проходили выше. Я не сообразил выпрыгнуть, а повалился на дно кабины, извиваясь между педалями и рычагами, чудом поместившись в этом узком пространстве. Сердце выдавало азбуку Морзе. Но стрельба быстро стихла. Послышались хриплые крики:

– Эй!!!

– Кто!!!

– Свои!!!

– А пароль?!

– Какой пароль, вы нас чуть не убили!!!

У американцев это называется «дружественный огонь», когда свои по своим.

У них там процентов двадцать потерь от этого дела. Да и у нас немало. Вон, месяц назад под Толстым Юртом воевали два полка МВД. Стравили. Эти полки рядом стояли. Зашел между ними боевик-гранатометчик. Ночью. Сделал выстрел в одну сторону, в другую. И началась перестрелка. И связь была, и знали сами, кто в кого палит, но нет, остановились только под утро. Мерзкое дело.

Вернувшийся Кук покашлял и сказал сам себе:

– Ну вот. Вышел пописать, заодно, как говорится, покакал.

И вот мы на «Северном», в офицерской палатке. Стоим, как на родительском собрании. Над нами сжалились. Круглолицый военный, в бандане и с бородой, хлопнул по плечу старшего:

– Да ладно, Волк, пускай садятся.

Остальные загалдели:

– Вась, пускай остаются!

– Вась, может, расскажут чего интересного!

Кадыкасто-носатый снова плюнул:

– Вечно они суются не в свое дело, эти телевизионщики.

Вася взял в руки бутылку водки, вынул из ножен большой кинжал, одним махом отбил горлышко и резюмировал:

– Ладно, садитесь.

И обратился к аудитории:

– Продолжаем!

Я подумал: хорошо, ребята, просто прекрасно. Мне бы только за столом плацдарм занять, а там я его расширю. Вы мне только слово дайте, потом уже не заберете. Уходить соберусь – плакать станете, будете умолять остаться. А я еще подумаю.

За столом тем временем суетились.

– Давай, клади в стакан.

– Наливай, наливай.

– Не забудь представиться!

Перевязанный, который в черном берете, встал. В его полном стакане что-то бултыхалось помимо водки. Далеко запрокинув голову, он выпил, поймал зубами и выложил на стол медаль. Принял строевую стойку и доложил:

– Товарищи офицеры! Представляюсь по случаю получения медали «За отвагу». Старший лейтенант Подвеска!

Все встали и тоже выпили.

– Давай, Андрюха.

– Смотри, Подвеска, чтоб не последняя!

Обмывание наград – протокол. В боевых частях он соблюдается неукоснительно. Правда, обычно бокал с наградой пускают по кругу, чтоб каждый сделал глоток. Если наград много, берут солдатскую каску. Последний, замыкающий круг награжденный допивает все оставшееся сам. Нередко его потом кладут отдохнуть. Применяется в таких случаях только водка, за неимением – спирт. Никаких вин, шампанских и ликеров. Поделившись своими знаниями на эту тему, я постепенно вступил в разговор.

Через час я уже валялся на самой лучшей койке, у печки. Ребята мои спали в углу. А что? Серия анекдотов, пять тостов за 135-ю бригаду, удачная попытка отбить кинжалом горлышко у бутылки – и пожалуйста, вечная прописка в палатке. Личный денщик Васи Волка, рядовой Чумаченко, заботливо принес мне табуретку и установил на ней большую алюминиевую кружку с водой. Чтоб ночью меня не мучила жажда. А вы говорите «не люблю журналистов».

Мадонна

Мы прижились. Места в платке хватало на всех, правила общежития были простыми, как в тюрьме: делай, что хочешь, только другим не мешай. Традиции? Да почти никаких. Ну разве что каждый из наших, откидывая полог и заходя в палатку, обязательно произносит реплику из постылой рекламы: «Ну вот я и в Хопре!» Еще?

Еще за столом после каждого тоста у нас прибавляют: «Кто не выпил, тот Киркоров».

Естественно, при этом пьют все.

Собственно, постояльцев в этой брезентовой гостинице не так много. Кроме нас троих уже знакомый нам Вася Волков – командир роты, Миша Исартия – взводный, еще лейтенант Супрун и замполит капитан Бобро, тот самый, с бородой, который за нас заступился. Есть еще один ротный, капитан Педиков. Я как-то набрался храбрости и спросил:

– Серега, фамилия такая неординарная…

– Я не буду менять. Принципиально. У нас вся деревня фамилию эту носит. И называется она Педиково. Никогда не поменяю!

Ну и, естественно, в палатке еще живет рядовой Чумаченко, без которого вся внутренняя служба, ясный пень, была бы завалена. Бивуак солдат рядом, в том самом ярко-желтом здании – бывшей пилотской столовой.

Каждое утро наш маленький контингент расползается в разные стороны. Волков нарезает задачи:

– Так, Супрун, берешь БТР, одно отделение – и в Цирк.

– Ха-ха-ха! Давно пора.

– Кто такой умный?! И веселый?! Так… Там у комбата надо забрать имущество, отвезти в Прохладный, сдать на бригадные склады.

– Есть.

– Так. Исартия.

– Я!

– Миша, тоже БТР, тоже отделение. Смотрите, чтоб боекомплект был! Возьмешь трех полковников на взлетке, они сейчас прилетят из Моздока, и в Ханкалу.

– Есть!

– Я и капитаны Бобро и Педиков остаемся на месте.

Мы уже настолько стали своими, что рядом с палаткой стоит «наш» БТР. Очень удобно. Куда хочешь, туда и езжай: снимай, бери интервью. Обычно мы выезжаем в Грозный. А в нем – ни души. Снимаем, как милиция зачищает кварталы в поисках оставшихся боевиков, разговариваем с мирными жителями. У нас в машине обязательно лежат несколько банок тушенки, сгущенки, хлеб или галеты. Потому что в ответ на наш вопрос «как живете?» нам говорят:

– Ребята, есть что-нибудь пожевать?

Однажды мы проезжали по проспекту Фронтовиков и увидели две сгорбленные фигурки. Два маленьких старичка приветственно вскинули навстречу нам свои кулаки. Остановились. Они заговорили первыми:

– Спасибо вам, ребята!

Я подумал, они иронизируют.

– Дедушка, за что спасибо, вон какой город развалили.

– Да правильно сделали!

– Почему?

– Да проучили их! Дали им мандюлей! Они еще сто лет помнить будут!

В один день на нашем транспорте пожелал прокатиться сам Волков.

– Надо боеприпасы закинуть в одно хозяйство.

– А мы едем?

– Хотите – да. У нас взвод стоит на отшибе, на линии соприкосновения с боевиками.

Поехали, а вернуться никак не могли. Блокировали нас чеченцы. Взвод держал оборону в одном симпатичном домике, в частном секторе. Только мы успели загнать наш БТР в ворота, началось: стрельба. Глянули, а вокруг этой штаб-квартиры бородатые бегают. Ни пройти, ни проехать. Оказались мы в заточении. Волков, деятельная натура, тут же вызвал сержанта.

– Джамбулатов! Здорóво. Ты тут старший? Так. Ну давай, показывай хозяйство.

– Есть.

Невысокий смуглый сержант, взяв автомат «за спину», повел нас на экскурсию.

– Дом большой. Мы как забежали сюда во время штурма, так и сидим. Внутрь не заходим. Досмотрели и все.

– Интересного что?

– Дрова, блины, Мадонна и мотоцикл.

– Что?!

Действительно, начинать надо было именно с дров. Вокруг дома высился высоченный кирпичный забор, прямо стена. Двор большой, в дальнем углу были сложены стройматериалы: плитка, дерево, железные уголки. Солдаты, согреваясь, сутками жгли костер. Они брали из огромной, обернутой целлофаном пачки две-три доски, упирали их в стену, подожгли торцы, и, по мере прогорания, толкали в огонь. Дорогой финский кирпич покрывался сажей, но бойцов это не смущало. Фокус-покус заключался в том, что доски были красного дерева. Солдаты и блины жарили на этом костре. В сарае обнаружился огромный продсклад, там разжились мукой. Мешали ее с водой и пекли блины на большой сковородке, натирая ее перед этим курдючным салом.

Эта крепость, вероятно, была жилищем одного из «воздушников», мошенников, которые, перегоняя в России из банка в банк огромные фиктивные, «воздушные», суммы, в конце концов их обналичивали. И уезжали домой. А из Грозного выдачи нет. Волков ткнул Джамбулатова в бок.

– А мотоцикл?

– Он вот, в гараже.

Действительно, там стоял настоящий кроссовый «Кавасаки». Он был укреплен на специальных роликах.

– А это что еще?

– Ролики, товарищ капитан.

– Зачем?

– Ну, мы катаемся на нем иногда. Только на роликах, чтоб он не уехал, а на одном месте тарабанил.

– Так, а Мадонна?

– Прошу к столу.

Мы уселись возле костра, перед нами дежурный боец выложил на тарелку стопку блинов. Я думал, нам сейчас покажут глянцевые плакаты модной певицы. Ну а что еще? Но Джамбулатов вытащил цветную коробку. Распечатал и раздал всем по ажурной фарфоровой чашечке и по блюдцу.

– Это что такое?

– Сервиз «Мадонна».

Блины оказались вкусными. Поели, попили чай. Сержант собрал посуду и, сделав пару шагов, швырнул ее за угол. Волков вскочил.

– Ты что делаешь?!

– А там у нас «помывочный цех».

– Так разбилось все!

– Ну да. У нас еще есть. Там, в погребе, таких пачек штук триста. Хватит.

Мародерка? Трудно сказать. Какую мораль солдат может соблюдать, если ему нечего есть и пить? Вот и появляются в развалинах, на грязных, перевернутых ящиках, приспособленных под столы, домашние соленья, хрустальные бокалы и серебряные приборы. Ими едят тушенку и состряпанный на костре наскоро суп «из плюрализма», из подвернувшихся продуктов. Но есть же еще колонны грузовиков, везущих из Грозного чужие ковры, дорогую мебель, телевизоры, холодильники, ванны, смесители. Это что? Вынужденная необходимость? А большой трал, выехавший из Грозного с закрепленным сверху «Mercedes-Benz W140», прозванным в народе «шестисотый»? Когда милиционеры остановили его на блокпосту, выскочили «рексы» с автоматами на изготовку:

– Не трогать! Все берут, а мы не успели! Комбригу везем!

Но это сейчас, когда боевиков навернули. А два месяца, полгода назад? Когда здесь целые поезда останавливали и грабили пассажиров, как в фильме «Свой среди чужих». А подземные хранилища, которые на днях обнаружили в Грозном? Огромные котлованы, закрытые досками и присыпанные землей? А в них – сотни автомобилей с московскими номерами, питерскими, ростовскими, ставропольскими. Как быть с Дудаевым, президентом Ичкерии, который перед народом на площадях смеялся:

– Наши ребята из России еще один «Мерседес» угнали!

Впрочем, воюющим войскам мародеркой некогда заниматься. Они умирают.

И убивают других. Там другие ценности. А вот кто идет следом, ищут, чем поживиться.

А солдат… Солдат – дите неразумное. Тут Волков остановил проезжающую «коробочку». На броне, на горностаевой шубе, развалился десант. Белый мех с черными кисточками, как у царей.

– Эй пехота! На чем сидите?

– На БМП!

– Да вот та шкурка, у вас под задницами, она дороже целой машины будет!

Назад, на «Северный», мы выехали через пару дней, вечером. Заблудились. Стемнело. В БТРе зеленых ракетниц не оказалось, чтоб давать сигнал на блокпосты, мол, свои. Были только красные, для обозначения противника. В общем, ехали, как живая мишень. Слава богу, все обошлось.