Текст книги "Обратная сторона войны"

Солдатские апельсины

Иногда к нам в палатку заглядывают ребята из Грозного, из батальона, который стоит возле цирка. Замкомбата Володя Палагин – небольшого роста, худой, короче, внешне ничего героического. А вот ротный, Костя Стулов, был похож на актера Олялина: широкие скулы, прямой нос, русые волосы, ярко-голубые глаза. Помните, фильм «Освобождение»? Так вот, Стулов – капитан Цветаев. Мы попивали водочку, рассказывали, кто где был месяц назад.

Под Новый год 135-ю Прохладненскую бригаду подняли по тревоге. Куда? Зачем? Никто не знал. В конце концов под ружьем оставили один батальон. Бойцов пригнали из Санкт-Петербурга. Раздали по ротам. Имена? Фамилии? Да кто ж успел записать! Марш-марш! Батальону выдали валенки – в непролазную грязь – и перебросили во Владикавказ. А дальше – колонна, Черменский круг и квартал, выходящий прямо на дворец Дудаева. Рядом воевали десантники из Пскова. Офицеров батальона собрали на передовом командном пункте и вместо карт выдали туристические путеводители.

– Извините, все, что есть.

Командир взвода, призванный неделю назад из запаса, по прозвищу Черный Плащ, громко шипел:

– А где же разведка? Где ФСК, ГРУ? Путеводители… Да на них даже отдельных зданий не видно!

Последним вышел Долговидов, комбат. Вздохнул.

– Нам надо вот этот дом взять, угловой, где кафе «Татабани». Капитан Стулов, Костя, бери свою роту.

– Есть.

Стулов засуетился. Первый взвод пошел вперед, но под сильным огнем залег за трансформаторной будкой. Толпой. Одной мины хватило на всех. Еще один взвод забежал в пустое соседнее здание. Гранатометчик боевиков пустил гранату, она срикошетила оперением от головы бегущего бойца, пробила стену и там, в одной комнате, похоронила всех скопом. А вот третий взвод успел добежать. Но в атаке бойцы заскочили в один подъезд, их командир Стулов – в другой.

Капитан Палагин, друг Стулова, бился в истерике:

– Связист! Вперед за Стуловым!!!

– Не могу.

– Мне нужна с ним связь!

– Нет.

– Да как нет! Там твой командир!!!

– Не могу, у меня ребенок, семья.

Связист побежал. Но и он перепутал подъезд, заскочил туда, где засели солдаты. Палагин прыгнул в БМП, выскочил на открытое место и выпустил боекомплект по верхним этажам здания. Лестничные пролеты стали рушиться вниз. А в это время в доме шел бой. Стулов стрелял вверх в своем подъезде, солдаты – в своем. Потом они стали думать, как выручать командира. Перебежать невозможно. Рядом, за углом, стоял еще один дом, тоже занятый боевиками. И они все поливали свинцом.

– Давай стену взорвем!

– А если он там, за стеной? Каюк?

– Давайте по-другому попробуем!

Бойцы за десять минут выскребли в стенке дыру штык-ножами. Стулов в нее и пролез. Дом взяли. Закрепились. Подтянули штаб батальона. Стали смотреть вокруг. Палагин схватил Стулова за рукав:

– Ты видишь?!

– Нет.

– Смотри, вот товарищ дает!

Вдоль углового дома, занятого боевиками, аккуратно пробирался десантник.

С автоматом на груди, в каске, обтянутой куском маскировочной сети. Циничная пехота делала ставки: дойдет – не дойдет. А десантник, прижимаясь к стене спиной, прошел до конца дома, нахально заглянул за угол. Один раз, другой. И таким же манером, не торопясь, вернулся обратно.

Комбат Долговидов за десантником не наблюдал. Ему надо было эвакуировать раненого. Госпиталь развернули недалеко, в подвале.

– Палагин, посмотри там, как его перенести.

Как стемнело, бойцы положили раненого на обгоревшую дверь и понесли. Вел их Палагин. Дорог не было, все пространство оказалось засыпано кирпичом и кусками бетона. Дошли до нужного места, чертыхаясь, спустили раненого по лестнице вниз. В маленьком закутке курил доктор.

– Раненого принесли.

– Хорошо. Положите там.

Все свободное пространство подвала было забито носилками. Развернулись, пошли обратно.

– Капитан!

Доктор поманил рукой.

– Выпьешь?

– Выпью.

Палагин принял в руки полный стакан спирта.

– А закусить есть?

– Есть. Апельсины.

Оглушенный, мало соображающий Палагин уставился на врача.

– Апельсины…

Тот протянул ему большую консервную банку. Крышка была взрезана и отогнута. Внутри катались желтые витамины.

– На. Кисленькие…

Грозный. Февраль 95-го. Часы

Стойкий майор

Группировка боевиков вышла из города и лавой отошла на юг, в сторону гор.

Теперь, чтобы снять войну, надо ехать на реку Аргун. За ней город с таким же названием.

Его обороняют боевики. Говорят, среди них есть иностранцы из далекого зарубежья, есть украинцы, бандеровцы. Река – настоящая линия фронта. С нашей стороны, слева, ближе к Петропавловке, – морская пехота. Отчаянные ребята. Офицеры, презирая снайперов, носят под грязными бушлатами ослепительно-белые морские кашне. Видно – за километр. Им плевать. А правее, со стороны гор, – десантники из Ульяновска. Наверное, понимаете, тоже не пай-мальчики.

Десантник стреляет по Аргуну. Неприцельный огонь, беспокоящий огонь из гранатомета «Пламя»

На дворе первый день весны. Наш БТР мчит по дороге, сворачивает в поле и резко тормозит за огромной горой щебня. Вадик и Кук поперли наверх, снимать. Я остался. Пока телился, ко мне подскочил военный. В руках портативная рация с длинной тонкой антенной.

– Вашего убили одного!

Я, не дослушав, что было сил полез, побежал вверх. Забрался и быстро посчитал: раз, два. Живые. Рядом тяжело дышал человек с рацией.

– Ты что такое говоришь!!!

– Сейчас… Эээ… Листьев, Владислав. Застрелен сегодня в подъезде киллером.

– С ума сошел?! Это в Москве, а мои все здесь.

Наверху расположилась застава десантников: расчет автоматического станкового гранатомета «Пламя», связист и старший – капитан ВДВ. Он ввел меня в курс дела.

– Они все на берегу не торчат. Их возят автобусами. Как на работу. Воюют вахтовым методом. А мы стоим здесь, сдерживаем.

– Вооружение?

– У них артиллерия, минометы. Танк есть. Говорят, наш пленный за рычагами. Офицер. Никто не знает, кто он, откуда. Зовут вроде Василием. Извините, мне надо работать.

Десантник надевает наушники:

– Вызываю «Коробочку», вызываю «Коробочку»! А ну, выйди вперед, дай пару раз. По тем же целям!

На берег Аргуна выскакивает танк и делает два выстрела. Быстро задом сдает назад. Начинает кудахтать гранатомет. Его лента, выползающая из круглой коробки, проходит сквозь черный корпус и, бряцая пустыми звеньями, опускается на щебенку.

Мне в бинокль отлично виден мост. Дорога на город Аргун пустынна.

– А почему мост не взорвут?

– Не знаю. Общаемся с той стороной. Тут вообще спектакль был.

– Какой?

– У них же наши пленные сидят, в Аргуне. И есть там один майор. Вроде автомобилист из 135-й бригады. Так к нему жена через этот мост ходила.

– И как?

– Стала спрашивать, а боевики говорят: «А, это майор, который не падает?»

Оказывается, им со стержнем парень попался. Его бьют со всей силы в грудь, он падает и встает. Его снова бьют, он встает. Проломили грудную клетку кулаками, а он все равно встает.

– Отпустили?

– Да, сжалились, говорят: «Меняем его на двух наших». Она вернулась, а у нас живых нет. Опять с белой тряпочной пошла в Аргун. Так и так, не могу, нет в наличии.

Ей новое условие: давай три трупа. Вот она вернулась, ей на тачку погрузили троих убитых, и она поперла их через мост. Отдали парня.

На подступах к Аргуну

Рассказ прервался. Я не понял в первую секунду, что произошло. Даже взрыва не слышал. Встать не успел. Как сидел, так и остался. Только уши как ватой заткнули. Десантники уже шуршали щебнем по склону вниз. И Вадик с Кукушкиным тоже. Офицер дергал меня за шиворот:

– Это Вася! Быстро вниз! Сейчас еще раз выстрелит!

Уже за горой, у БТРа, я икнул и откашлялся.

– Ну, Вася, ты даешь…

Опасная яичница

Если выйти из нашей палатки и сделать десять шагов вперед, то можно видеть, как кипит жизнь. Со стороны Ястребиной горы на взлетно-посадочную полосу один за другим заходят вертолетные пары. Сначала они кажутся маленькими стрекозами, потом разрастаются, и, уже выруливая на стоянку, старые, закопченные, они напоминают чудом летающие гравицапы. Но! Завораживают. Эти винты, взбивающие воздух, как миксер, этот свист турбин, дробь лопастей, меняющих тембр, отражаясь от разбитого здания терминала. Это теплое дуновение отработанным керосином.

Сейчас стояночная площадка напоминает встревоженный муравейник. Она занята дембелями. Если есть такое явление – коллективное солдатское счастье, – оно здесь. Нет печали. Бойцы смеются, обнимаются. Удивительно, они одеты в более-менее чистое обмундирование, некоторые с медалями, прицепленными прямо на отвороты бушлатов. Все без оружия, и это тоже делает для меня их вид непривычным.

Как только подруливает очередной транспортный вертолет, дембеля выстраиваются в колонну по одному для осмотра. Двое военных с хмурыми лицами, в черных перчатках сноровисто копаются в солдатских пожитках. Война – это соблазн прихватить что-то на память. Гранату, например, или пистолет. Но в конфискате оружия и боеприпасов я не замечаю. В большую кучу летят платки, полотенца, консервы, портативные радиоприемники, кожаные куртки, джинсы, даже упаковки женских колготок.

Дембелей шмон не смущает. Пройдя кордон, они, не оглядываясь, поднимаются по ребристой рампе и исчезают в чреве «коровы», так пехота между собой называет «Ми-26». За масштабы. Летчиков такое отношение обижает. Я даже был свидетелем, как один пилот, услышав, что его любимую машину именовали «коровой», добился, чтобы всех подозреваемых в обзывательстве исключили из полетного списка. Был скандал, но людей так и не взяли.

Аэропорт «Северный». Первые дембеля

Дембеля улетают, площадка ненадолго пустеет, но ее быстро занимают толпы людей штатских. Они выходят из приземляющихся белых вертолетов «Ми-6», принадлежащих МЧС. Я уже знаю, штатские – это представители министерств, занимающихся восстановлением Грозного. В нашей палатке это комментируют так:

– Странно. Еще не все разрушили, а они уже восстанавливают.

Я вижу – гражданские сильно напуганы. Они вслушиваются в канонаду, гремящую километрах в пяти от аэродрома. С каждым новым выстрелом мужчины все сильнее вжимают голову в плечи. Так черепахи прячутся в панцирь в минуты опасности. Я не знаю, для чего они здесь. То ли чтобы оценить ущерб, то ли чтобы принять сделанную работу. Некоторые из таких гостей подписывают бумаги прямо на коленке и, не появляясь в городе, улетают в Моздок на вертолете, который только что их привез. Однажды через таких товарищей мы попали в историю. Нужно было перелететь в Моздок, чтобы перегнать снятый материал в столицу. Вот так же на площадку зарулил «Ми-6». На бетон спрыгнули человек двадцать натуральных чиновников. В черных костюмах, черных пальто и в черных кепках. С черными папками. Наверняка там, дома, они ощущают себя уверенно: персональные автомобили, секретарши, секьюрити, угождающие подчиненные.

А тут, услышав разрывы и близкие выстрелы, взрослые мужики стали скандалить:

– Товарищ пилот!!! Везите назад!

– Вы слышите, здесь же война, вы где нас выгрузили!

Командир экипажа долго и нудно объяснял командированным, что сейчас за ними приедет броня и они под охраной поедут туда, куда надо.

– А нам уже ничего не надо!

Штатские даже пытались повышать голос, командовать:

– Так, пилот! Срочно взлетаем в Моздок! Срочно!!!

– Это что такое!? Совсем с ума сошли! Делают, что хотят!

Товарищи явно теряли голову. Летчик, повернувшись в их сторону, смачно, громко и продолжительно выматерился. И дал команду на запуск. Вместе со штатскими на борт проникли и мы. Едва бетон полосы замелькал и стал отдаляться, я понял, какую ошибку мы совершили. Пилот превратил вертолет в истребитель. Он резко набирал высоту и нырял вниз, делая горку. Он раскачивал машину из стороны в сторону, как бы проверяя крепость консолей и лонжеронов. Вертолет закладывал такие виражи, что мы, пассажиры, тряслись в салоне, как шарики в погремушке. Я проклял все. И чиновников, и пилотов, и всю авиацию в целом. Вернувшись на «Северный», следующий день я не работал. Пил и матерился. Впрочем, жители палатки особого сочувствия не высказали. Наша история их развлекла. Но, когда я начинал ругать гражданских, все хором активно поддакивали.

Авиация… Тут вообще был случай. Воскресенье. Я выспался. В палатке никого не было. Военные разъехались, Вадик с Куком тоже куда-то ушли. При содействии Чумаченко я аккуратно поправил здоровье, взял у него сигарету и вышел на свежий воздух. Рядом, на площадке, скачивал топливо старенький армейский «Ми-6». Это был наливник, только не на колесах – аэровариант. К вертолету подъезжали аэродромные топливозаправщики и переливали из его чрева соляру в свои бочки.

Задумавшись, я подошел чуть ближе. Сразу появился борттехник.

– Товарищ, вы думаете, что вы делаете?!

– А что такое?

– Вы отдаете отчет?!

– В смысле?

– Вы курите! А рядом идет раскачка топлива! Малейшая искра, и мы все взлетим на воздух! Аэропорт взорвется! Все сгорит!

Я сконфуженно затоптал сигарету. Техник исчез. И тут я услышал знакомый смех, аккуратно поднялся по трапу и заглянул в салон. Почти все пространство занимал огромный желтый резервуар. В огромной горловине болтался узенький шланг. А рядом, собравшись в кружок, сидел экипаж, в том числе знакомый мне борттехник, ну, и Кук с Вадиком. Звенели стаканы, дымились зажатые в зубах сигареты. А на мерцающем синем пламени керогаза на сковородке шкворчала яичница. Авиация… Мать ее етить!

Санитарная обстановка

Батальон 135-й бригады все еще стоял возле цирка. Его роты, взводы квартировали в покинутых жителями высотных домах. От безделья солдаты начинали попивать и хулиганить. И офицеры тоже. Вот тут Черный Плащ и Палагин заключили пари. Один доказывал другому, что проплывет по руслу Сунжи против течения пятьсот метров. На лодке. Второй сомневался. На кон была поставлена стрижка. Проигравший выскабливает себя налысо. В принципе, задача-то не из сложных. В мирное время. А тут есть закавыка. Тот берег чужой, там боевики. Но спор есть спор, офицеры уже завелись. Палагин уложил в грязи гнездо из шикарных домашних ковров, подогнал бочку с водой, установил табуретку, принес белую простыню, ножницы, опасную бритву и даже зеркало. Черный Плащ спустил на воду резиновую лодку и приготовил весла. Не забыли про безопасность. Вдоль маршрута, пушками вперед, на берег выползли три БМП. Наладили связь. Спорщики взяли рации.

– «Фреза-два», «Фреза-два», я «Фреза-три». Начинаю заплыв!

– Я «Фреза-два», наблюдаю!

Черный Плащ заработал веслами. На соседнем берегу закопошились.

– «Фреза-два»! Прошел четверть маршрута!

– Наблюдаю!

Лодку непредвиденно сносило к вражескому берегу. В эфире появился комбат Долговидов. Даже сквозь трескотню помех было слышно, как он удивлен.

– Это «Фреза-один»! Что у вас там происходит?

– Эээ… Соревнования!

И тут началась война. В сторону Сунжи полетели пули, в сторону БМП – гранаты из гранатометов. Боевики решили, что федералы пошли в атаку, и стали обороняться. Река покрылась фонтанчиками от пуль. Черный Плащ молотил веслами, но лодка сдувалась. Он причалил к противоположному берегу и залег. БМП открыли ответный огонь. В воду сползла «мотолыга», вездеход. Машина пересекла русло, приняла на борт промокшего спорщика и быстро вернулась назад. В итоге: потерь не было, Черный Плащ стричься налысо отказался.

Грозный. Славянское кладбище. Рвы с погибшими гражданскими людьми

Батальон скучал без работы. Во дворах возле цирка солдаты грелись у больших трескучих костров, развалившись на шикарных домашних креслах и на диванах. Рядом алели цветы на могилах жителей, захороненных под окнами своих квартир. Вообще мертвых тел по городу встречалось много. Горожане выносили их из развалин и выкладывали поперек дорог, в надежде, что военные МЧС заберут, отвезут куда надо. Колодцы пугали обглоданными человеческими черепами. Стаи собак питались трупами. Но самое сильное впечатление производило городское Славянское кладбище. Там кипела работа. Везли убитых. Экскаватор отрывал ямы, в которых запросто можно было хоронить троллейбусы. Их заполняли привезенными трупами. Вступал в дело бульдозер. Он опускал свой безжалостный нож и заравнивал ужасные последствия городских боев. Следующая яма, следующая… А рядом два человека, словно заведенные, копали могилы. Я приблизился. Один, пожилой, совсем дедушка, сел на лавочку и, отвернувшись, задымил папиросой. Второй, еще не старый мужчина, смотрел на меня. У него были широко раскрытые глаза сумасшедшего человека. Но говорил он сдержанно, без эмоций.

– Своих кого-то нашли?

– Нет.

– А зачем копаете?

– Да людей хотим по-людски похоронить. Хоть кого-то из них.

– А имена?

– Потом выяснят.

Человек вытер рукавом пот. Попил воды из пластмассовой двухлитровой бутылки.

– Я в Афгане служил. Но такого не видел.

Мы переправили снятые кадры в Москву, назвав сюжет информацией о санитарном состоянии Грозного. И он вышел в эфир.

Золотой мир

Нам необходимо периодически отлучаться в Моздок. Для нас там на аэродроме установили «тарелку», через нее мы перегоняем на «Вести» весь свой материал. Два часа работы, а потом… Ну, а потом начинается сказка… Краткий курс реабилитации. Три-четыре дня сладкой нирваны. И Моздок уже по сравнению с Грозным – настоящий Париж. И кафешки для нас что-то вроде ресторанов «Арбат» и «Арагви». А гостиница наша, «Нива», бывший дом колхозника при моздокском рынке, – самый настоящий отель «Мариотт».

– Саша – Саша – Саша!

– Вадик – Вадик – Вадик!

Перебивая друг друга, мы с Вадиком дразним морскую свинку. Ее клетка почему-то оказалась в нашем трехместном номере. Она стояла в углу на неработающем холодильнике. Настроение у нас прекрасное, одно только настораживает, хватит ли денег на отдых. Вот если бы мы поехали на три дня, скажем, в Лондон, Рим, Ниццу – проблем нет. Но здесь… Еще недавно в «Ниве» проживали крестьяне, привозившие лук, картошку, свеклу на местный базар. Но грянула война. И наступил золотой век маркитантов. Хозяева гостиницы стригли бабки. Цены на проживание взлетели до уровня европейских.

Если вы попросите постирать, дать позвонить, сгонять за водкой-закуской, с вас тоже возьмут деньги, и немалые. Селяне покинули эту обитель. Теперь эта гостиница набита бойцами пера. Журналисты везде. Живут во всех комнатах, кладовых, подсобках, по ночам коридоры застилаются «пенками» и спальниками. На них тоже спят наши коллеги.

Хозяйка гостиницы – русская беженка из Чечни. Ее муж отсутствует. Говорят, убит. А мы рассуждаем так: он просто не хочет светиться. Фамилия-то у него для нынешних времен не очень модная – Дудаев. И хозяйка тоже Дудаева. Я не думаю, что это прямая родня президента Ичкерии. Во всяком случае, на гостиничный бизнес хозяйки фамилия не влияет. Денег она жнет здесь немерено, окучивает нас, а мы платим от безысходности. Где еще размещаться, не квартиру же снимать на три дня.

Мы не выходим из номера. Так, в общий туалет и обратно. Покупать провиант на улице самостоятельно запрещено. Хозяйский мальчишка по щелчку пальца приносит водку, хлеб, колбасу. Идти недалеко. Рынок за углом. Водка там стоит два-три рубля за бутылку. Минута, и она у нас на столе. По двадцать-тридцать рублей за пузырь. Все остальное подпрыгивает в цене в такой же пропорции. Пару раз в день к нам заглядывает госпожа Дудаева с листочком в руке.

– С вас сто пятьдесят рублей!

– Ого! Это мы что, слона купили?

– Три бутылки водки, пять порций пельменей, два батона хлеба, два лимонада… Да еще в душ ходили. Я знаю, вы в нем стирались.

– Стирались? Вот возьмите. Сто пятьдесят.

Едва хозяйка ушла, Вадик картинно протянул в сторону двери руку и гомерически захохотал.

– Вадь, что ты ржешь?! Нас элементарно грабят! Деньги заканчиваются!

Оператор картинно закинул в рот сигарету, прикурил и откинулся на подушку.

– А я ее обманул.

– Ага, ее обманешь, все записывает.

– А я еще в душе покакал, когда мылся!

– Вот, блин, народный мститель. Хрен я теперь пойду мыться!

Через три дня мы уже собирались назад. Посещение мира обходилось в копеечку.

Ящик Пандоры

Работы было полно, и мы возвращались в палатку лишь вечером. Нас ждали. Все вместе садились ужинать, заодно судачили.

– Слушайте, а что там роют вокруг нас, в поле?

– Так это бригаду новую формируют. Она здесь навечно останется, когда войска уберут. Лучших людей присылают! Самые сливки! Ну тех, кого не успели выгнать. Или не смогли. А тут вот она, оказия!

В нашей хижине было всегда тепло. Не жарко, не холодно, а тепло, это важно.

Вообще-то, в армии в каждой палатке на полевом выходе назначается надежный солдат-истопник. Казалось бы, дело простое: подкидывай дрова и не тужи. Нет. Перетопишь – искры из трубы, снаружи, попадут на полог, палатка сгорит. Причем за двадцать секунд, вместе с жителями. А еще, представьте, спите вы ночью, а истопник набил буржуйку дровами, надеясь покемарить, пока прогорит. Вам жарко, вы распахиваете спальный мешок, лежите открытый, потеете. Боец спит, печка тухнет, пространство моментально вымораживается – все, у вас воспаление легких. Поэтому! В ВДВ есть традиция: истопник, как бы ни было на улице холодно, должен сидеть перед печкой в трусах. Чтоб его первого пронимало, если уснет. Правда, русского солдата в трудное положение поставить нельзя. Он сам кого хочешь обведет вокруг пальца. Мне один офицер рассказывал. Проснулся я, говорит, ночью в палатке от холода. Смотрю, истопник на месте, в шапке, в бушлате, но печка горит. Ну, думаю, наверное, сейчас потеплеет, только подкинул. Опять проснулся, огонь горит, а в палатке вообще дубак! Вскочил – боец спит! А в печке за дверкой здоровенная свеча стоит – светит, будто дрова горят. Наш Чумаченко по поводу топки оказался настоящим мастером. Все было в ажуре.

Через несколько дней рядом с нашим хозяйством вырос огромный палаточный лагерь. Из него стали постреливать. Из автоматов. В нашу сторону в том числе. На эту тему за ужином язвили все чаще.

– Это двести пятая бригада…

– Ага, двести пьяная!

– Говорят, у них в день трупов пять-шесть. Небоевые потери. Сами в себя стреляют.

– Самоликвидаторы.

– А еще говорят, оружие у всех отобрали. Так потери снизились. До двух-трех человек в день.

Случился, однако, и в нашей хижине праздник. Тут мы однажды возвратились вечером, помочь разгрузиться вышел старина Чумаченко.

– Слыхали новость?

– Что такое?

– Капитан Бобро ящик водки нашел!

– Ящик? Подумаешь, эка невидаль.

Мы проникли в палатку. И замерли, открыв рты. В центре нашей яранги высился огромный куб из новенькой светлой фанеры. Два метра на два. И еще на два. Я заглянул внутрь. Куб был полон аккуратно уложенными бутылками водки. Бобро курил, Волков чесал затылок:

– Это ж диверсия… За сколько мы это все выпьем? За год? Она не отравлена?

Бобро отрицательно покачал головой:

– Я пробовал. Нет.

– Там еще есть?

– Я все обыскал. Ферма какая-то. Пустая. А у меня что-то скребет внутри и все! Смотрю – куча дерьма коровьего. А у земли кусочек клеенки торчит. Маленький. Я потянул, а там вот это…

Ящика хватило на три дня. На дереве висел баран, бойцы стягивали с него шкуру. Огромный казан над костром, мангал с углями. Жирный шулюм, ароматные шашлыки. У палатки выстроилась очередь из гостей. Эмиссарами 135-й бригады были решены все острые и не очень вопросы. И личные, и служебные. В конце концов, веселье дошло до того, что я согласился опробовать выданный мне на работе бронежилет. Новый «Скорпион», в таких только Альфа ходила. Его повесили на спинку стула и выставили на фоне 205-й бригады. «Макаров» не брал, «стечкин» тоже. Тогда Волков спросил:

– А можно я постреляю из своего любимого пистолета?

– Конечно!!!

Вася достал пулемет Калашникова и с первой очереди вывалил в грудной пластине дыру размером в кулак. Пули ушли в сторону соседнего лагеря.

– Что у вас тут происходит?!

– Сдурели?!

На нас светили фонариком два полковника. В странной форме одежды. Только бушлаты, без брюк. В темноте белели ноги, торчащие из синих армейских трусов. На груди каждого висел автомат. Видно, что выскочили по тревоге.

– Капитан, я тебя сейчас закопаю!

– Товарищ полковник…

– Да ты мне баню запорол, понял?!

И эту проблему решили. Через час полковники, качаясь и хохоча, лупили из двух стволов по этому же бронежилету.

Утром я увидел Чумаченко с лопатой.

– Вова, ты что делаешь?

– Окапываю палатку. Нужно бруствер сделать.

– Зачем?

– Да эти самоликвидаторы, наверное, сегодня по нам стрелять будут. За вчерашнее.

Бобро сказал, надо готовиться. Вендетта!