Текст книги "Тщеславие"

Димка увидел певицу. Она вот-вот должна была начать выступление перед гостями. Завершающая часть культурной программы вечера. Певица ему сразу понравилась. Длинные волосы, ноги, платье цвета долларов. Карамельные ступни со слегка припухшими змейками-венами крепко схвачены чёрными туфлями. Не она ли накануне была в метро? Певица стояла поодаль и тоже посматривала на Димку. Ему показалось, что она поманила его взглядом. Димка уже решился подойти к певице, когда появился Гелер.

– Чё, кокнули? – усмехнулся он. – Не парься, бери любую взамен, они ж одинаковые! – Гелер схватил губайдуллинскую статуэтку и ткнул её Димке в грудь. – Бери!

– Да не, Сергей, ты чё…

– А это что у нас здесь?! – Гелер потянулся за конвертом. – По одному виду чую – кэш! Тссс! – Гелер, воровато озираясь, заглянул в конверт. Сунул под нос Димке. Стодолларовые бумажки. Много. Те самые пять штук. – Кто ж так деньги бросает?! Совсем голова у лауреата закружилась! Не знаю, чего ты вафлишь. Живём только раз… – Гелер бросил конверт обратно на стол и скрылся в кутерьме праздника. Поэт Саша, как специально, тоже куда-то подевался.

Самураи принимают решение в течение семи вздохов. Димке хватило трёх. Он быстро сунул губайдуллинскую статуэтку в красный пакет, конверт – в карман и вышел из зала ни с кем не прощаясь. Свою поломанную букву Димка оставил под столом.

* * *

Димка не сразу нашёл выход из театра, метался по скруглённым коридорам, переходам и лестницам. Вспотел, разнервничался, стали мерещиться голоса преследователей. Портреты артистов насмехались и гаденько подмигивали со стен.

Перед дверями, на полу, валялся алый бутон тюльпана. Кому-то букет принесли, и бутон оторвался. Димка вспомнил певицу. Жаль, не познакомились… Поднял бутон и вышел.

* * *

«Ах, как легко и весело. Удалось всё-таки продержаться молодцом до конца. Хотели, суки, меня обломать напоследок, не вышло! Ебись всё пылесосом, я своё возьму!» Пакет с золотой ашкой приятно тяжелел в руке, конверт грел сердце через ткань. Димка пританцовывал на ходу. Даже напевал что-то. Он радовался, что уделал и Лисичку, и Маратика. Радовался, что дал волю инстинктам. Решился на то, на что не мог решиться с того зимнего вечера, когда они с дедом везли на саночках десяток кирпичей. И вот он, Димка, прыгнул в дамки!

Вертя в руке бутон тюльпана и весело покачивая пакетом, как влюблённый школьник портфелем, Димка прошёл мимо стриптиз-клуба. Протиснулся между стеной и бамперами припаркованных «Мерседесов». Шоферы ждали хозяев: индивидуалисты спали на откинутых сиденьях или смотрели дивиди, компанейские же стояли кучками и лузгали семечки. Шелуха с шелестом опадала на шофёрские чёрные туфли с длинными носами. Дурацкие люди в дурацких туфлях. Вот, например, ботинки Гелера дурацкими не назовёшь, просто слишком новенькие, а шофёрские – просто ужас. По туфлям можно всё о человеке сказать, всю дурь видно. Димка подумал, что по туфлям можно, пожалуй, даже будущее предсказывать. Тут я ним согласен.

Димка шёл мимо старой монастырской стены. В свете фонарей виднелись многочисленные бумажки, всунутые в щели между кирпичами. По преданию, это место обладает чудодейственным свойством, и люди приходят сюда оставить записочку. Димка предание слышал от одного азербайджанца на рынке и, проходя теперь мимо, вспомнил. Записки выглядели так, будто ими хотели заткнуть поток, готовый хлынуть из стены. «Думаю, Бог не обидится, если я прочту одну. Обещаю никому не болтать», – почти игриво подумал Димка, положил бутон в пакет и вытащил первую попавшуюся записку. Почерк аккуратный, женский. Отличница писала. «Помоги мне найти хорошего спонсора, Господи. Помоги устроить мои фотографии в журнал, Господи». «Смешная какая! Она что, думает, Бог и вправду приходит сюда ночью, забирает всю эту мутатень, а потом читает в своём кабинете на небесах?!» Димка не удержался от искушения развернуть второе послание. «Помоги мне найти новую, высокооплачиваемую работу и честного мужчину». Развернул третье: «Помоги выиграть конкурс танцев и стать знаменитым», «Помоги выплатить кредит». Димку стала раздражать всеобщая алчность и тщеславие. Они что, ни о чём другом попросить не могут?! Он облизал губы, провёл языком по зубам. Вместо гладкой эмали ощутил шершавость. Зубы грязные. Ел и пил много, мясо, фрукты… «Помоги… моему сыну защитить кандидатскую, моей дочери развестись и найти нового, непьющего, богатого мужа, снять квартиру, получить грант, отбиться от налоговой, оформить наследство, найти сегодня на улице тысячу рублей»… Димка перестал засовывать бумажки обратно в щели, а просто комкал и бросал на асфальт. Ничего, Бог не обидится, он и так всё знает. Не надо быть Богом, чтобы прочухать, о чём попросят люди. Всё предсказуемо… «А может, Бог хотел, чтобы я эти письма прочёл?.. Может, эти письма адресованы мне? Может, я и есть Бог?.. Если бы мне пришлось ответить на такие письма, я бы написал… Какие вы мелочные! У вас у всех страх! Страх, страх, страх…»

В тёмной густоте растущего у стены можжевельника раздалось знакомое цоканье. Димка пригляделся. Белка. Не может быть! Центр Москвы – не место для белок. Однако в прогалине среди влажных ветвей сидела именно рыжая хвостатая бестия и никто другой. В чёрном беличьем глазу отражались старые дворянские усадьбы, превращённые в стриптиз-клубы, калеки-попрошайки, ползающие у роскошных витрин, демонстранты, которых трамбуют в милицейские фургоны, как подросших цыплят на фермах, трамбуют в мешки. Запихивают как попало. Мешки потом ещё некоторое время шевелятся. Отражалась чудодейственная стена монастыря, законопаченная людскими мольбами, писательский дом отдыха, одноногий призрак в синем тренировочном костюме, крюк в стене. Отражался весь сосново-берёзовый букет, просвечиваемый красными лучами кремлёвских звёзд, как лучами прожекторов. В середине этой катавасии нелепо торчал маленький одинокий человечек, Димка, писатель и вор.

– Знаешь, белка… Раньше я спокойно жил. Как нормальный человек. А вся эта писательская херня меня полностью выбила. Я не хотел быть писателем… просто хотел оплатить Юлькин кредит…

Белка, разумеется, не отвечала.

– А ведь пишу я обыкновенно… Не лучше других… А приз… это лотерея, стечение обстоятельств… Вот, спёр у Марата букву… и бабки…

Белку исповедь задолбала, и она моргнула. Отражающийся мир перезагрузился. Белка юркнула в гущу дерева. Димка ещё некоторое время смотрел на то место, где она сидела, а потом повернул обратно.

* * *

Из-за угловой башни чудодейственной стены вышли трое. Димка мог бы перейти на другую сторону улицы под каким-нибудь предлогом. Не перешёл. Почувствовал, что предстоит искреннее общение. И не захотел от него отказываться. Случайно задел плечом крайнего. Или тот сам подставился. Теперь и не разберёшь.

– Извините…

– Чё сказал?!

Димка обрадовался тому, что после самоистязаний и переживаний оказался лицом к лицу с вполне реальными собеседниками. Физиономии у всех троих были круглые, красноватые. Головы крепкие. Запах людей пьющих, курящих, питающихся мясными консервами и супами быстрого приготовления.

– Чё ты сказал?! – повторил тот, кто, видимо, считался главным.

– Я сказал, извините. – Димка старался совладать с севшим от нервов голосом. Внутри его подбрасывал страх и разгорающееся озорство. Тело стало приятно покалывать, как после контрастного душа. Появилась энергия. Димка даже начал едва заметно пританцовывать.

– Куда торопишься? – Одно из круглых лиц вплотную приблизилось к Димкиному. Димка заметил на губе у собеседника шелуху от семечка. Захотелось эту шелуху снять или хотя бы сказать о ней, а то ходит человек по улице и не знает. А выглядит некрасиво. Но Димка, разумеется, ничего про шелуху говорить не стал, а просто ответил на вопрос:

– На вечеринку.

– Опа! Чё за вечеринка?

– Вручение литературной… литературной премии.

– Ты чё, литератор, бля?!

– Ага, – с какой-то диковатой улыбочкой кивнул Димка, который и сам только понял, что он, бля, литератор.

– Лавэшки есть?

– Как грязи! – с каким-то уже издевательским отчаянием заявил Димка. В детстве дворовые пацаны однажды отобрали у него копеек десять мелочью. Ещё и пéндаль дали. Теперь в кармане снова позвякивали монетки. Этот факт почему-то очень Димку рассмешил. Он подумал, что будет ужасно щекотно и смешно, если его начнут ощупывать.

– Ты чё, страх потерял?

Димка пожал плечами.

– Чё в пакете?

– Приз.

– Покажь.

Димка достал статуэтку.

– Дай сюда, – сказал второй пацанчик и взялся за статуэтку. Димка не отпускал.

– Не быкуй! – Пацанчик дёрнул статуэтку на себя. Димка не отпускал.

– Чё розовую рубашку напялил?! Пидор, что ли?!

– Это цвет маринованного имбиря! – процедил Димка и резко дёрнул головой, достали его дальтоники. Двинув пацанчику лбом в нос, Димка вырвал из его ослабевшей руки букву и врезал главному по лицу:

– Маринованный имбирь!

Третьему по яйцам. Димке врезали. Отнесло к стене, ухом скребанул по старинной кладке. Ударил, не целясь. Упал. Ладонь разодрал об асфальт. Увидел бутон, выпавший из пакета. Схватил. Поднялся. Получил по зубам…

Вообще Димка не спец в драках. Боится, что зубы выбьют, нос расплющат, изуродуют. А тут он что-то бояться перестал. По пьяни, наверное. Не понятно даже, почему. Димка осмелел и открыл для себя много нового: во-первых, неумело дерущиеся взрослые люди представляют собой довольно смешное зрелище, а во-вторых, реальная драка разочаровывает отсутствием эффектных звуков ударов, какие бывают в кино. Только кряхтенье, ойканье и шлепки какие-то. Вот если бы в драках использовали мячик, звуки были бы поинтереснее.

Главный корчился и подвывал на асфальте, а Димке хотелось смеяться. Он наносил удары, но не чувствовал злости, напротив, ему даже хотелось обнять пацанчиков. Но те размахивали руками и не оставляли на обнимания ни малейшего шанса. Когда Димка окончательно понял, что нежничать с ним никто не собирается, он побежал. Легко. Быстро. С удовольствием. Он бежал, открыв грудь холодному воздуху, и смеялся. По-детски. Счáстливо. Пересчитал языком зубы, все на месте. Только внутренняя сторона губы саднит и ухо жжёт, и ладонь. Позади ругалась, стонала и сплёвывала круглоголовая троица, а Димке казалось, что там корчатся и кукожатся заклеенные им конверты, его зависть и злость…

В правой руке тяжелела выдержавшая бой золотая буква, в левой… Алые ошмётки лепестков, жёлтая пыльца, чёрная пудра тычинок размазались по расцарапанной ладони вместе с грязью и кровью.

* * *

Димку обдало духотой и грохотом. Певица пела. Большинство мужчин и женщин танцевали. Усидеть на месте было невозможно, поэтому в пляс пустились люди, обыкновенно этого себе не позволяющие. Марат Губайдуллин танцевал с той самой ярко накрашенной дамой с лицом, умащённым кремом, Лиса извивалась среди нескольких разновозрастных мужчин, сказочник с рюмкой в здоровой руке рассматривал присутствующих диковатыми глазами, драматург-революционер выделывал хип-хоповские движения вокруг красивой журналистки. Один Мамадаков ходил, покачиваясь и кого-то высматривая, его жены нигде не было видно.

Димка долго не мог отдышаться, потом вошёл в зал. Желание крепко всех обнять нахлынуло снова. Яшу, Гелера, Мамадакова, тётку в креме. Певица прервалась и принялась пить воду. Димка подошёл к тому месту, где осуществил кражу. Поставил букву на место, подложил под неё конверт.

– Ты что делаешь?

За его спиной стоял Марат.

– Я украл твои деньги и статуэтку… Извини… Возвращаю… – Димка пожал плечами и неуверенно улыбнулся. Стали собираться зеваки, вытирающие взмокшие после танца лбы. Многие перешёптывались, бросая на Димку любопытные взгляды.

– Я тебе говорила, спрячь деньги! – назидательно сказала Марату Лиса. – Пересчитай. Может, он себе часть взял!

Марат ничего не сказал. Лиса забрала у него конверт и принялась сама пересчитывать. Димка переминался с ноги на ногу, показывая всем лицом, что происходящее его веселит и развлекает. Вокруг уже собралась толпа.

– Тут меньше! Тут только три! – взвизгнула Лиса.

– Чего ты лезешь везде?! – шикнул на неё Марат.

– Чего я лезу?! Он тебя обокрал! Две штуки спёр!

– Я ничего не брал! – заволновался Димка. Ошеломление и ужас, тут уже не до беззаботного внешнего вида. Он ведь правда ничего не брал… Он за эти деньги дрался! Это какая-то чушь! Провокация! Вы что, ребят, это же я!..

– Михаил Пушкер, – продекламировала Лиса, – спёр у Марата две тысячи долларов США! Все слышали?!

Взгляды, полные восторженного и испуганного ожидания, обратились к Димке. Народ ожидал хорошенькое шоу, как на шпагоглотателя пришли посмотреть. Операторы заново настроили камеры, собравшиеся уходить журналисты включили диктофоны. Сквозь толпу протиснулась координаторша премии Людмила Степановна.

– Тихо, господа, тихо. Пушкер ни при чём.

Димка никак не ожидал помощи от Людмилы Степановны. Она прояснила ситуацию:

– Денежную премию пришлось урезать. Кризис. Просто на сцене об этом решили не заявлять. Всё официально. У меня есть бумаги. – И зачемто добавила: – Прошу разойтись.

К счастью, певица, которая успела отдохнуть и вдоволь напиться воды, перебрала голосом несколько нот и запела. Публика тотчас переключилась с Димки на танцы, не пожалев ни капельки о зрелище, которого её лишили.

* * *

Димка тоже танцевал: прыгал, махал руками, выкидывал ноги в стороны, тряс головой. Приоткрывал глаза только, когда чувствовал, что скакнул кому-то на туфлю или зацепил рукой. Минут десять бесновался и только после этого понял, что певица реально круто поёт. То есть она не просто красивая женщина, она офигительная, подсоединённая к космосу тёлка. Когда Димка это понял, то остановился и повернулся к певице. И чуть не отскочил от неожиданности.

Певица склонялась к нему с невысокой сцены. Так склоняются, заметив в траве мелкую симпатичную маргаритку, так склоняются к божьей коровке, ползущей по листку. Обернувшись, Димка оказался с ней лицом к лицу. Расстояние между ними равнялось длине микрофона. Певица вытянула последнюю ноту и убрала микрофон ото рта. Её тёмные глаза смотрели из-под тяжёлых, пушистых, как крылья мотылька, ресниц.

Иногда что-нибудь происходит – и сам не понимаешь, как и почему. Вроде ничего не делал для этого, а случилось. Глядя в глаза певицы, Димка ощутил её плотные, упругие губы. Певица в этот момент опустила веки и ощутила губы Димки. Короче, они поцеловались. А потом она отпрянула и принялась петь дальше.

* * *

Из толпы вынырнул Гелеранский. Водка его не брала, только глаза покраснели. Гелер потащил Димку подальше от сцены и шума.

– Ты, я вижу, пацан непростой! Почему ухо красное? Пора тебя посвящать, раскрыть бесценный литературный секрет. Ты, конечно, прикольно пишешь, но это не надолго. Скоро молодость закончится, и надо будет что-то придумывать. И не для нашей Рáши, а для всего цивилизованного мира. На Западе отлично идёт zagadochniy russkiy dusha. Вся эта неопределённость, неуверенность, сомнения. Все эти барышни воздушные с большими печальными глазами. Туманы, мальчики в лодке, весь этот, блядь, Тарковский с Буниным на современный лад классно продаются. У них там есть своё представление о России, и они очень не любят, когда его разрушают. Дай им то, чего они ждут, и они назовут тебя новым Толстым, Достоевским и Пастернаком, вместе взятыми. Прибавь капельку Чечни, пусть федералы немного позверствуют. На Западе любят получать подтверждения русского варварства. И готовы это хорошо башлять. – Гелер сластолюбиво подмигнул и потёр большим пальцем об указательный. – Покритикуй власть, умеренно, не зарывайся, и выйдет zaebiss! Дай людям ниточку, и они размотают весь клубок. Люди ведь как негры – кинь им мячик, они его сами разыграют. Усёк?

– Усёк.

Гелер погрозил Димке пальцем и, напевая чтото, ввинтился обратно в толпу…

* * *

Димка собрался было обратно к сцене, но прямо на него вывалился пьяный Мамадаков с каким-то круглым человеком под руку.

– Пушкер! Хочу тебя познакомить с прекрасным писателем! Олег Сергеевич, мэр города… (Димка сразу забыл какого), Герой России, полковник в отставке! – пышно отрекомендовал круглого Мамадаков. Круглый пожал Димке руку и улыбнулся аккуратными усиками. – Олег Сергеевич поздравляет тебя с премией.

– Спасибо.

– Олег Сергеевич книжку написал, – продолжил Мамадаков. – Народная трагедия, типа «Войны и мира». Вся правда про то, как американцы с нашими либералами чуть Россию не развалили. Про тяготы простых людей. Надо бы прочитать с карандашиком. Что думаешь?

– Не совсем понимаю, что от меня требуется.

– Чё ты не понимаешь?! – Мамадаков взъерошил Димке волосы. Больно.

– Не понимаю, – упёрся Димка.

Аккуратные усики всё улыбались. Мамадаков придвинулся:

– Надо помочь Олегу Сергеевичу… поделиться литературным опытом… сделать творческие предложения. Чтобы помолодёжнее было… Олег Сергеевич оценит, не боись.

Тут в Димкином кармане зазвонил телефон. Давно он так не радовался телефонному звонку.

– Извините, – воспользовавшись звонком, Димка отошёл подальше от Мамадакова и Олега Сергеевича…

* * *

– Козырев-мудак, здорóво!

– Здорóво.

– Поздравляю!

– Спасибо. Откуда узнала?

– Тебя только что по телику показывали. Ты что-то про фантики плёл.

– Это интервью…

– Ты понимаешь хоть, кто тебя сделал писателем?!

– Кто?

– Я! – Юлька в трубке рассмеялась своим густым, певучим смехом. Так крыжовенное варенье с ложки стекает, густо-густо. – Если бы я тебе язву не устроила, ты бы не попал в больницу, а в больнице у тебя было полно свободного времени, дурила, там ты и начал писать. Всё тебе разжёвывать надо!

Несколько лет назад, как только Димка закончил свой экономический, ему вручили повестку. Он тогда уже с Юлькой встречался. Она сказала, что никуда Димку от себя не отпустит, что она жить без него не может и всё такое. Пообещала Димке откосить его от армии, деловая девка. Димка, надо заметить, ничего против не имел. Юлька отправила его к знакомому врачу, специалисту по язве. Дело было утром, натощак. Врач попросил Димку проглотить шланг, нажал на какую-то кнопочку, и Димка почувствовал лёгкое внутреннее жжение. Военкоматовские отправили Димку на обследование в больницу, где он пролежал неделю и от скуки стал записывать свои наблюдения. В больнице у Димки обнаружили язву. Самую настоящую. И отпустили с миром. А язва была фальшивой. То есть не совсем фальшивой, а как бы временной. Ерундовый ожог, заживающий через месяц. Надо было только диету соблюдать. Но Димка не очень-то диету соблюдал, и язва стала настоящей. Юлька потом проболталась, что Димка не первый, кому она таким образом помогла. Правда, писателей среди её бывших пока не обнаружилось.

– Спасибо, – поблагодарил Димка.

– Меня тоже скоро по телику покажут. Я в программе про недвижимость ситуацию на рынке анализирую.

– Молодец.

– Через неделю покажут. По Рен-ТВ.

– Клёво.

– Что – клёво?..

– Клёво, что тебя по Рен-ТВ покажут.

– В союз писателей не желаем вступить? – обратился к Димке подвыпивший субъект, похожий на спекулянта…

* * *

– Извини, не могу говорить, – сказал Димка в трубку и убрал телефон. – А зачем? – спросил он подвыпившего.

– Авторитет, статус, трёхпроцентная скидка в закрытом кафе. Ваши товарищи уже заполнили анкеты. – Субъект махнул вокруг себя неопределённо.

– А что для этого надо?

– Анкету заполнить, ну и первый взнос.

– Взносы надо платить?

– А как же. Сейчас вступительный, а потом ежемесячно…

* * *

– Здравствуйте, Михаил! – оттесняя спекулянта с анкетами, протянул Димке крепкую ладонь высокий, немного сутулящийся джентльмен. – Мне о вас Серёга рассказал.

Димка ответил на рукопожатие, соображая, что посоветовавший его Серёга это, видимо, Гелер.

– Мы сейчас сборничек хотим выпустить, а вокруг скукота сплошная. Не знаем уж, кого печатать. Простите, забыл представиться. – Высокий протянул Димке картонную визитку, на которой значилось, что звать его Пётр Иванович и что он главный редактор одного маленького, но заметного издательства. Того, где впервые опубликовался Гелер. – Вот только вчера продали права на Серёгу итальянцам. Тридцать тысяч евро, – как бы невзначай поделился Пётр Иванович.

– А вы мои рассказы читали? – спросил Димка, стараясь сохранять солидное спокойствие и не скакать от радости. Сам факт того, что столь уважаемый и опытный человек сам изъявил желание с ним познакомиться и опубликовать его рассказы, просто ошеломлял.

– Пробежался, пробежался. Я Серёге доверяю полностью. Все такую муру пишут, скучно, а у вас свежий взгляд.

– Я очень рад, очень… – Димка с тоской смотрел в сторону сцены, по которой скакала певица.

– Можем контрактик прямо сейчас оформить. По-быстрому, – спрашивая и предлагая одновременно, заглянул Пётр Иванович Димке в лицо. А сам изогнулся весь, как кобра.

– Ну… я… подумать надо, контракт почитать сначала. Я так сразу важные решения не принимаю, – чувствуя себя почему-то виноватым, отодвинулся Димка.

– Ох, эта слава! Только предложили, а уж и загордились.

– Да не загордился я… – Со стороны Димка напоминал девятиклассницу, накрасившуюся для школьной дискотеки и нарядившуюся в сапоги старшей сестры, а Пётр Иванович – выпускника, первого школьного соблазнителя, который нагло кадрит бедняжку и вот-вот лишит её невинности в туалете. Они даже стали кружить, как токующие голуби. «Ну я не знаю, надо подумать», – «Да чего тут думать, решайся!» Пётр Иванович даже бумажки какие-то уже совал и ручку – кадрила ширинку расстегнул…

* * *

Димка плохо соображал, перестал слышать обращённые к себе слова и просто пятился подальше от Петра Ивановича. Из Димки как будто откачали много-много крови. Он не мог отличить видения от яви. Позвонил школьный приятель, сказал, что видел Димку по телику, а заодно поделился новостью – у него теперь новая тачка. Пётр Иванович куда-то делся, но вместо него появилась одна из тёток в шалях, которая шептала, что вся эта премия – американская удочка, на которую ловятся юные русские умы. Она чувствует это интуитивно. Сейчас премии раздают, а потом попросят шпионить, влиять. Тётка озиралась трусливо, как если бы за каждой колонной и вправду сидело бы по шпиону ЦРУ. Позвонила бывшая однокурсница – предложила вместе сходить на кинопремьеру. Рядом приземлилась леди с пушистыми золотистыми волосами и лисой на плечах. Леди предложила Димке опубликоваться в литературном альманахе, который издаёт её фонд.

– Только нехорошие браные слова вычеркнем и всю чернуху, – оплетала она Димку, будто лисой своей ласкала. За её спиной мелькнул, сделав выразительный знак, Гелер. Тоже его протекция. – У нас пустует место редактора молодёжной прозы. Возможно, мы предложим его вам. Вы ведь москвич?

Димка кивнул.

– Я сама всю жизнь внутри Садового живу. Приезжие, конечно, бывают талантливы, но чегото им не хватает. Они старательные, трудолюбивые, но, чтобы формировать культурный слой, надо иметь чувство прекрасного в десятом поколении. Я чувствую, в вас это есть. – Леди откинула волосы с шеи и подставила её Димке. Он не понял, что следует делать, и замер, как канатная дорога в разбомбленном курортном городе. Леди артистично поводила по шее пальчиками. – Оцените, Левый Берег, маленькая парфюмерная лавка на рю Дантон. Димка приблизил нос и корректно вдохнул.

– Теперь вы сразу узнаете меня по аромату. – Леди переливчато рассмеялась. Она то и дело подзывала знакомых и представляла им Димку как своего, как новопосвящённого. Димке казалось, что мёртвые глазки её лисы загорелись, коготки заострились, что пропитанный ароматом парижского парфюмера мех обвивает его с ног до головы, туго стягивает, затыкает уши, глаза, рот.

Леди коснулась Димкиной руки и грациозно удалилась, сразу появился Мамадаков. Он был уже без Олега Сергеевича:

– Серёга мне пятьдесят баксов не присылал! Это хуйня! Я сам ему сто баксов одолжил. Серёга забыл, сука. Мы во Франкфурте на книжной ярмарке были, водку купили, так Серёга даже не вложился, а пил наравне со всеми… – Мамадаков хотел сказать что-то ещё, мешкал, но вот решился: – Правильно ты книжку этого упыря редактировать отказался. Козёл он. Ну всё, хайль Гитлер! – На последних словах Мамадаков почемуто сделал рукой «козу», как хэвиметаллист.

Из-под пола вихрем вырос Гелер:

– Виталик, поди погуляй. Там твою Инку какой-то боров окучивает. – Устранив Мамадакова, Гелер обратился к Димке: – Наговаривает на меня неудачник долбаный. Слушай меня! – Он вцепился Димке в грудь, притянул вниз, к себе и задышал прямо в лицо, заблестел губами: – Дельце есть. Ты писáть любишь?

Димка уже ни во что не врубался. Лицо у него было такое, словно рядом с ним только что разорвался снаряд, а он чудом уцелел и без единой царапины.

– Писáть. Ручкой карябать, бумагу марать, печатать, сочинять!

– Люблю, – прохрипел Димка и прокашлялся.

– Ты сказал, что Илюша, ветеран фальшивый, не писал, если б не бабло? – Гелер заговорил вдруг чётко и ясно: – Я это друзьям рассказал. Они, кстати, и есть спонсоры премии. Только тихо. – Гелер кивнул в сторону двух ухмыляющихся сорокалетних мужиков, одетых по тинэйджерской моде. – Они тебе бабки передали. – Гелер достал плотную упругую трубочку долларов. – Пятёра. Владей.

– За что?

– Не пиши.

– Чего?

– Не пиши больше никогда. Вот бабки. Пять. Не три, как у Марата. Остановись, пока не поздно. Я хочу уберечь тебя от самого страшного. Вот ты пишешь-пишешь, а жизнь проходит. В пятьдесят поймёшь, что пишешь хреново и гениальнее уже не станешь. А менять что-то поздно, молодость прошла, жизнь угроблена.

– А может, я нормально писáть буду?

– Ха! Все так думают, но, во-первых, это один процент из ста, а во-вторых, как бы ты ни писал, всё равно будешь сомневаться. Все сомневаются, даже круглые идиоты. Пусть тебя каждый день носят на руках почитатели, но однажды, когда ты будешь один, к тебе всё равно проползёт сомнение: «Не забудут ли меня сразу после похорон или даже раньше?» Нас ведь всех интересует вечность, а вечность девка подлая. Ну, допустим, хорошо ты пишешь, но однажды тебе по-любому стукнет полтинник. Итог жизни? Ты один на один с несколькими книжками. Детей нет, или они выросли и не хотят тебя видеть, так как ты всё своё время посвящал писанине, а не им. Друзей нет, одни завистники и подхалимы. И вообще, кто такие писатели? Таксидермисты! Мы создаём какую-то дурацкую копию этого мира. Довольно нездоровое занятие. Опомнись, братан, пока не завяз по уши! Как друг говорю. Мы и расписочку подготовили. – Гелер извлёк какое-то клоунское подобие контракта, составленное на обратной стороне рекламного календаря. «Я, Михаил Пушкер, обязуюсь с этого дня прекратить писáть» и так далее.

– Бред какой-то! – улыбнулся Димка, трезвея.

– Вот бабло. Всё реально!

Димка весь заметался внутри, занервничал. Тут за спиной у Гелера мелькнула певица. Концерт закончился, она шла к выходу.

– Кстати, с чего ты взял, что именно Марат мне конверты слил? Я сам их нашёл. Люблю мусор фоткать, потом разглядываешь – идеи приходят. В следующий раз не в урну бросай, а жги, рви на мелкие кусочки или глотай, как партизан. Бери, короче. – Тугая трубочка тыкалась в Димкины руки, как собаки тыкаются. – Сотку кинь Илюше, или Яше – как его?.. Имён больше в два раза, чем писателей! Он доктор, лекарство тебе от угрызений совести пропишет.

– Доктор?

– В «неотложке». А ты не знал? Я думал, ты всё разведал. Мы с Илюшей сейчас выпили по рюмахе, за жизнь поговорили. Жалуется, что работа не романтичная, не героическая, вот и придумал про Чечню. «Скорая» не героическая, а Чечня героическая, во даёт! Не чует парень, на каком материале сидит! Стесняется сам себя. Но направление мысли верное, думает о правильной писательской биографии. Романтика, героизм. У героев покупать приятнее. Ну я не понял, ты деньги берёшь или нет?

«Врач на „скорой“… работа не героическая…»

– Давай! – Димка схватил трубочку.

– Теперь автограф! – Гелер протянул контракт.

– Я не себе! – Димка полез сквозь толпу.

Первой на пути попалась поэтесса Наташка.

– На! – Димка сорвал резинку с долларовой трубочки и сунул Наташке несколько бумажек.

– Пушкер, ты чего?!

Следующий Саша Манский, затем филологиня, драматург-революционер, Яша-Илья…

Гелер смотрел вслед Димке и ничего не предпринимал.

Я вот много думаю об этой Димкиной выходке. Типа стал бы я, как он, деньги раздавать? Думаю, не стал бы. И Поросёнок не стал бы. Поросёнок бы ещё у Гелера сотни две стрельнул на такси. А я… я бы контракт этот дурацкий подписал, а сам бы делал по-тихому, что хочу. А деньги бы себе оставил. Мать с отцом в Турцию бы отправил, а с Олей на море, на доске кататься. А Димка вот решил шикануть. Его дело. Он всегда был романтиком.

Все принимали деньги по-своему, кто с благодарностью, кто с презрением, кто с таким видом, будто не понимает, что происходит. Последние быстрее всех прятали купюры подальше. Димка пробивался через толпу и за ним оставался след, пустота. Люди расступались на время. Если плывёшь на лодке по пруду, затянутому тиной, за лодкой остаётся след чёрной воды. Потом тина затягивает след. Так и люди снова сходились, размывая Димкин след. Димка подбежал к Лисе.

– Тут на всё не хватит… губы лучше не трогай, и грудь… ты очень красивая… – Он пихнул ей в руки оставшиеся бумажки: – И это… – Димка сунул Лисе брелок-медвежонка и, пряча глаза, сбежал.

– Ну чё, Серёг? – спросили сорокалетние спонсоры у Гелера. – Раскололся парень?

Гелер отрицательно покачал головой. С удовольствием и удовлетворением покачал. Будто долго-долго играл в покер с новичком, втайне желая новичку победы. И новичок победил.

* * *

Единственным Димку нагнал Яша-Илья.

– Слышь, постой. Возьми. На память… – Яша протянул Димке свой «трофейный» нож. Димка взял со стола салфетку – обернуть лезвие и поспешил вслед за певицей. Прошмыгнул мимо Петра Ивановича, токующего вокруг дагестанского фантаста. «Все муру пишут, скучно, а у вас свежий взгляд».

На этот раз Димка легко нашёл выход. Пробило полночь, наступило воскресенье. Димка и певица медленно шли по тротуару, вдоль которого тёк бурный ручей. Ручей брал начало из-под решётки стока для дождевой воды. Прорвало какую-то трубу, и сток заработал наоборот. Вода взбухала из-под решётки. Ручей опережал Димку с певицей. Вся вода на свете – часть океана…

«Что для вас литература? Теперь бы спросили, я бы ответил». Димка вспомнил свой первый урок виндсерфинга, когда его постоянно сносило в зону, из которой новичок ни за что не выберется под парусом. Есть два выхода: ждать буксировочный катер или плыть самому, то есть грести правой рукой, подтягивая левой доску с парусом. Димка всегда плыл сам. Сначала вроде ничего, но очень быстро мышцы ослабевают, отказываются служить. Плыть-то надо против течения. Каждый метр даётся издевательски медленно. Берег кажется миражом. Димка молился, ругался, скулил. Внутренняя сторона руки, держащей доску, истиралась до крови. Но он продолжал плыть. Так вот, литература – это что-то типа затянувшегося первого виндсерфинг-дня. Сверху огромное, совершенно прекрасное синее небо, снизу – бездна. Вокруг головы вьются золотые орлы, осёдланные щёголями, щёголи рекомендуют, куда следует плыть, а куда не следует. Олеги сергеевичи подруливают на катерах и, перекрикивая ветер, просят выступить под их именем на соревнованиях в обмен на буксировку к берегу. Но ты продолжаешь плыть. Захлёбываешься в волнах, сопли и слюни треплются, как у шарпея, но плывёшь. Можешь с силой вдохнуть солёную воду и умереть, чтобы закончить весь этот балаган, но плывёшь. Какой-нибудь катер может случайно тебя задеть, но ты продолжаешь движение намеченным курсом.