Текст книги "Тщеславие"

– Н-да, – протянул Зотов и передал слово Лисе.

– В каждом слове видна самовлюблённость автора. Он любит только себя, а других людей ненавидит, – высказалась Лиса голосом своей героини, этакой вчерашней набоковской аристократки и нынешней прачки-проститутки. Видели бы присутствующие её паспорт. Димка с томлением подумал про конверты с компроматом, спрятанные в рюкзак. Так думает снайпер, ловя мишень в прицеле. «Подожду маленько. Подпущу поближе». Лиса тем временем разошлась: – Самовлюблённость вообще свойственна молодым авторам-мужчинам. Вот у Ильи Кожина тоже самолюбование через край. Мускулы, героизм, настоящая дружба. Правды жизни не хватает.

Яша-Илья мрачно усмехнулся.

О Димкиных рассказах говорили ещё. Его назвали вчерашним школьником, инфантилом и развратником. Литераторы из других номинаций высказывались лояльнее его прямых конкурентов, а поэтесса Наташка и Армен даже похвалили. Напоследок Марат Губайдуллин проморгался и сказал:

– Прозе Пушкера не хватает нарратива. Дихотомия образов отсутствует. Пушкер обращается с сакральными литературными символами вульгарно…

Затем он оставил академический тон и искренне пожалел, что в Димкиных рассказах не хватает одного – как автора сбивает грузовик. Отсутствие «справедливого» возмездия возмутило татарского интеллигента. Марат гневно моргнул два раза, будто затвор передёрнул. Сам он, основатель и почётный председатель подросткового литературного кружка «Поплавок», аспирант юрфака, был искренне возмущён «низким моральным уровнем» Димкиных сочинений и, дай ему волю, потребовал бы привязать Димку к столбу, высечь плетьми и напоить кипящей смолой.

* * *

Вечером к молодёжи подвалил Гелеранский, которого молодые литераторы за глаза прозвали Гелер.

– Здорово, молодёжь! Бухáете?

– Бухáем, – ответил Димка. Гелеру очень хотелось потусоваться с молодыми, Димка это понял и, удивляясь собственной смелости, предложил модному писателю присоединиться.

– Присоединяйтесь, присоединяйтесь! – завторили молодые литераторы и налили Гелеру. Он не отказался. Рюмка, другая, третья.

– Братва, а что у вас сейчас крутым считается? – спросил по-свойски модный писатель.

– Ну, «кайен»… – лениво загнула пальчик романистка из Тёплого Стана.

– Узкие джинсы, фоткать на «мыльницу», конверсы… – продолжили преимущественно столичные литераторы. Региональные примолкли. Оказалось, что Гелер пишет роман про двадцатилетнего парня, а сам не очень-то втыкает, что к чему у двадцатилетних. Короче, закидали его сленгом и всякой полезной инфой. Все разгорячились, разговорились, водка само собой помогла. С Гелером стали по очереди фотографироваться, а раскрасневшийся на этот раз от спиртного поэт Саша сбегал в комнату и вернулся с заготовленным экземпляром первого романа Гелеранского. Попросил подписать. Выбравшись из всей этой кутерьмы на перекур, Гелер поманил за собой Димку. Отвёл его в сторону и заговорил горячо, как любовница. Димке пришлось немного наклониться, он был на голову выше модного писателя.

– Пушкер, писательская судьба – это пиздец! Жопа! Но если ты это выбрал, при до упора, не сворачивай!

Димка сделал лицо как можно серьёзнее. Было непросто, его рассмешила банальность высказанной истины.

– Знаешь, как я начинал?! Приехал в Москву из Астаны, столицы Казахстана. Раньше Целиноград назывался. Там русским делать нечего, но я всё тянул с отъездом. Родина как-никак. Когда русских из квартир выгоняли, меня не тронули, я водителем у одной важной шишки работал. Молодой был, после армии. А потом чувствую – задыхаюсь: денег заработать не дают, везде казахи своих тащат. Я тогда уже пописывал по мелочи и однажды корешу своему послал. А он пропёрся и говорит: «Ты типа талант, Серёга. Приезжай ко мне, отсюда до издательств ближе». Он в Электростали живёт. Ну, помыкался я ещё годик-два, а потом продал свою квартирку за пять тысяч у.е. и в Россию рванул, в Электросталь. Недельку обживался и начал с дискеткой по издательствам бегать, рассказики предлагать. Ты хоть знаешь, что такое дискетки?

Димка кивнул, он знает, что такое дискетки.

– Тихо! Слушай меня! – попёр Гелеранский, хотя Димка не собирался встревать. – А в издательствах только меня и ждали! Ха! Даже читать никто не хотел. Полгода прошло, жена кореша начала гундеть, что, мол, я их стесняю. У них старшему пять тогда было, а малóй – полтора годика. А комната одна. Мы с Лёхой, корешем моим, за занавеской спали, Ленка, жена его, – с малóй, а мальчишка – под столом. Деньги тают, блин, как водка, а перспектив ноль. Лёха мялся, мялся и говорит: «Извини, братан, но поищи-ка ты себе хату». Я не в обиде, всё понимаю. Лёха и так меня приютил. Армейский друг. Мы с ним последние полгодика в Афгане застали… Теперь какие-то, блин, генералы герои России, а нам панамки раздали на память и адьё! А мы присягу принимали, клятву давали… – Гелер отбросил недокуренную сигарету и тут же зажёг новую. Некоторое время курил молча. Затем продолжил: – Год прошёл, второй, я тогда на «Газели» работал на стройрынке, и тут мне из одного замухрышного издательства звонят! Типа берём… блин… что было! Я реально охуел от счастья! Слышь, чувак?! Я, Сергей Гелеранский, всего семь лет назад охуел от того, что какой-то, блин, вшивый мудачок согласился меня издать на рабских условиях!

Димка покачал головой, вложив в это покачивание максимум понимания и сопереживания, пробившемуся в литературный бизнес Сергею Гелеранскому из Целинограда, ныне Астаны.

– Тихо, блин! – Гелеранский хлопнул Димку по груди, как хлопают, не глядя, по кнопкам проигрывателя, который надо выключить. – Первая книжка, блин! Купили, суки, у меня роман на семь лет за сто баксов! Шлёпнули тиражом три тысячи. У меня было чувство, будто меня три тысячи человек трахнули за три целых три десятых цента каждый. А я был счастлив! Первую книжку всегда приходится этим крокодилам дарить, потом уже пробиваешься, права начинаешь качать. А конца срока договора я ждал, как конца лагерного срока! Он только недавно истёк. Я теперь тендер устроил, кто больше за переиздание предложит. Соревнуются пока. – Гелер самодовольно улыбнулся. – Зато когда книжка вышла, что со мной было! – Он плеснул себе водки в рюмку, облил пальцы. Плеснул в другую рюмку, дал Димке: – За мою первую книгу!

Выпили. Димка заметил, что молодые литераторы, оставшиеся за столом, бросают на него ревнивые взгляды. Братание с членом жюри незадолго до вручения приза – дело серьёзное.

– Я начал отслеживать книгу в рейтинге продаж. Каждое утро проверял, записывал каждый день, на каком месте книга. Целый график составил, как у спортсменов. Реально переживал, когда она поползла всё дальше и дальше от первой сотни. Блин, как я извёлся! Месяц постепенно сходил с ума, а потом знаешь, что сделал? Пришёл в «Москву» на Тверской, нашёл стенд с книгой, взял свой томик с полки, будто просто интересуюсь, посмотрел, полистал и поставил на более видное место. Сечёшь? Типа я рассеянный покупатель. Поставил не корешком, а обложкой. – Гелер рассмеялся. – Сейчас вспомнишь, умора! Ты только не болтай, понял?

Димка выразил всем свом лицом, что он человек чести и чужих секретов не выдаёт. Что в принципе правда.

– На следующий день смотрю рейтинг – сработало! Прикинь? Купили один экземпляр! Эти козлы, мои издатели, не пробашляли, чтобы книжку обложкой выложили на видное место, и её задвинули чёрт-те куда. Писатель новый, неизвестный, никто не брал. Ну ты ещё всего этого нахлебаешься. Потом я снова пришёл в магазин и давай экземпляры как бы невзначай раскладывать: один на стопку с бестселлерами, один перед кассой, один в детский отдел на всякий случай. Типа родители Вини-Пуха ищут, ну и меня заодно прихватят. Проверяю рейтинг… ни хера! Хоть бы одна падла купила! Я в мыле бегу опять в магазин, начинаю, практически открыто, свои книжки везде раскидывать. Продавщицы меня вычислили, вы чего типа беспорядок устраиваете. А я им говорю, что никакого беспорядка не устраиваю, а просто хочу книжку купить, но не решаюсь. Поэтому то откладываю её, то снова беру. Заодно спросил, как им самим книжка.

– А они?

– Не читали, говорят. Ну, назвался груздём – полезай в кузов. Взял я книжку и купил. Ждал утра, как заколдованный, рейтинг посмотреть. Вырос. Я даже себе отчёта не отдавал, что это я сам купил, так цифры на меня подействовали. И стал я книжку свою потихонечку скупать. А у меня тогда каждая копейка на счету была. Я в ремонтную бригаду вписался, обои клеил, потолки белил. Малярка, в общем. Короче, рейтинг перестал падать. Книжка зависла где-то на полуторатысячном месте. А на Новый год я себе подарок сделал, сразу десять штук купил. Первого января интернет-кафе закрыто было, второго рейтинг магазина не обновлялся. Я чуть не рехнулся от ожидания. Зато третьего смотрю – восемьсот пятьдесят шестое!

Гелеранский налил ещё по одной, и они выпили не чокаясь и без всякого тоста.

– А интернет-магазины! Отдельная история. Они любой товар продают с чем-нибудь, и книги не исключение. С Толстым и Достоевским предлагаются лесенки в кровать, чтобы маленькие собачки могли взобраться к хозяевам под одеяло. С современными писателями – блоки икон для автомобиля, дорожные комплекты «Всё для секса» и накладные ягодицы. А с моей книгой знаешь, что впаривали? – Гелер пихнул Димку в плечо и заржал. – Угадай!

– Ёршики для унитаза с музыкой? – смело предположил Димка. Гелер заржал громче.

– Видно, ты меня ценишь, чувак! Ха-ха! Ты не далёк от истины, уважаю! Инновационный спрей-замораживатель собачьего дерьма на основе жидкого азота! Чтобы удобнее было за своим Шариком убирать, если он насрал в неположенном месте. Пшикнул, в пакетик сложил и выбросил. Ты понимаешь, кто я по сравнению с Толстым по их раскладу?

Гелер снова разлил.

– А потом я решил купленные экземпляры критикам разослать. Нашёл адреса газет и журналов, пошёл на почту… блин, не знаю, говорить тебе или нет. Что-то я разоткровенничался. – Гелер посмотрел на Димку так, что стало ясно – ему хочется рассказать, очень хочется, просто надо попросить, что Димка и сделал.

– Только никому. Хотя чего там, и так не секрет. Короче, меня реально чёрт попутал, я вложил в каждый экземпляр по полтинничку баксов. Между страничками. Не знаю зачем. Шестьсот пятьдесят зелёных ухнул. Весь свой резерв. Что от продажи квартиры осталось.

– И что?

– Все промолчали, суки! Хоть бы кто слово про книжку написал! Зато один прислал ответ…

Димка заметил на полу полураздавленного таракана. Таракан прилип внутренностями к паркету и шевелил лапками. От плинтуса к таракану и обратно бежал ручеёк меленьких муравьёв. Хозяйственные работяги жрали беднягу заживо. Димка представил себя на месте этого таракана: как он лежит, мучается и молит Господа Бога о том, чтобы тот поскорее даровал ему смерть.

Из-за этого таракана Димка стал слушать Гелера рассеянно. Так бывает из-за пустяка. Например, болтаешь с человеком и тут замечаешь у него в носу козявку. Малюсенькую. Сущая ерунда. Козявка в полном смысле слова. Но после этого, что бы человек ни говорил интересного, как бы красива ни была женщина перед тобой, всё равно волей-неволей взгляд притягивается к этой злосчастной козявке. Сосредоточиться невозможно, хочется крикнуть: «Да убери ты, наконец, козявку из носа!» Но чтобы крикнуть такое, надо быть смельчаком. Всё равно, что в пятнадцать лет сказать родителям, что любишь их. Димка смотрел на таракана, а Гелер рассказывал про ответ, присланный ему одним из критиков:

– Получил я конверт и решил, что кто-то полтинник обратно прислал. Не прислал. Письмо прислал. Типа как вы смеете, мне ваши деньги не нужны, да и обложка у вас вульгарная. Я книжек с такими обложками не читаю! Прикинь, по обложке о книгах судит! Лучше бы я на блядей деньги потратил или на психолога. А потом он меня упомянул в статейке среди прочих начинающих. Назвал слабым отголоском великой русской литературы и отметил мой заискивающий и неискренний тон. Типа начинающий автор с каким-то заискивающим тоном. Я подумал, увижу суку – убью! Я первую книжку от души, от сердца писал. Честнее я с тех пор не был. А про него, гада, известно, он за одну бабу гламурные романчики строчит, а потом сам же их хвалит в своей газетёнке. Реальный чувак, прикинь? А у меня тон неискренний и заискивающий! Я ему всё-таки отомстил, узнал его имэйл и послал вирус. Чтобы у него комп, у суки, наебнулся! Нормально, да?! – Гелер толкнул Димку в плечо.

– Ага…

– Он мне потом сам рассказал, что у него все файлы накрылись. Пусть знает, гад, нельзя на творцов залупаться! – Гелер вытянул вперёд ладонь. Димка не сразу отреагировал, а, спохватившись, хлопнул по его ладони своей.

– Он сам тебе рассказал? Вы что, знакомы?

– Конечно! Это ж наш Виталий Маркович собственной персоной! А куда ты всё время смотришь? – Гелер перехватил Димкин взгляд. – Дрянь! – Гелер размазал таракана каблуком по паркету. – Виталик у нас патриот. Patriot! А жена у него ничё, да? Сочная бабёнка!

Душа насекомого полетела в иной мир, а Димка подумал, что есть люди, которым только дай кого-нибудь замочить. Они едва увидят муху, комара или таракана, сразу пытаются прихлопнуть. Смотрят на стаю уток и жалеют, что под рукой нет ружья.

– Потихоньку-полегоньку книжка-таки попёрла, на премию номинировали. Пошло дело. Теперь каждая баба ко мне подходит и говорит: «Вы, конечно, молодец, но вот мой муж или там моя подруга, вот они пишут реально круто. Просто не публикуются». А я спрашиваю: «Почему не публикуется ваш муж или ваша подруга?» – «А их слава не колышет, тщеславия в них нет». Вот что мне говорят. И тебе, братэлло, будут говорить. Они думают, что я, ты и все остальные пишут только из тщеславия! Эх, кто бы тебе это рассказал, здесь одни старпёры!

– Никто, кроме тебя. – Димка не заметил, что перешёл на «ты».

– Точняк, чувачило! Я твой рассказик в издательство одно предложу.

– Спасибо, Сергей.

– Слушай меня! Они сборник составляют. Тоже старпёры. Вообще, везде старпёры. Привыкай.

– Понял.

– Заплатят мало, зато публикация. Сотня зелёных за рассказик. По нынешним ценам два барреля нефти. А до кризиса три четверти барреля. Путин сказал, эпоха дешёвых энергоресурсов прошла, значит, опять скоро подорожает. Сейчас покупай, потом продашь, а?! А пока пусть дома постоит! – Гелер расхохотался и вдруг подскочил к Димке близко-близко и встал на цыпочки.

– Чувак, ты pizdato пишешь. Все остальные вчерашние сопли пережёвывают. Ты – свежак. Svejak! Я бы тебе приз дал… – сразу за тем Гелеранский оттолкнул Димку, как маленькая потаскушка отталкивает распалившегося мужика после поцелуя, и внимательно посмотрел на него. Поинтересовался реакцией. Димка же заметил, как молодые литераторы, всё это время находившиеся поблизости, уже в упор смотрят на них, испытывая нарастающую ненависть.

– С начальством мосты наводишь! – как бы пошутил Армен.

* * *

На улице снова потеплело, снег растаял, воздух приятно холодил влагой. Изо рта пар. Вроде повсюду люди, машины, дома, а окажешься среди деревьев и сразу чувствуешь их силу, понимаешь, кто на планете главный. Во влажной опавшей хвое и листве, в бархатных мхах, то здесь, то там виднелись бутылки из-под пива и водки. Некоторые матовые, замшелые. Другие свежие, сверкающие. Как стеклянные рыбацкие поплавки на Сахалине. Димка потрогал заскорузлую кору сосны. На ладони осталась смола. Захотелось обнять сосну. Шелушащийся ствол, уходящий в небо. Димка огляделся, не идёт ли кто, неловко предстать в таком виде перед чужими. Прикиньте, идёте вы по лесу или по парку и видите, как какой-то чувак сосну лапает. Мягко говоря, странно. Странно-то странно, но иногда ужасно хочется к сосне прижаться. Или к какому другому дереву.

Димка решился и обнял сосну. Прислонился щекой к коре. Всем телом. Ноги скользят на корнях, пальцы в смоле. Наверху колышутся кроны и звёзды светятся, кристалликами соли на чёрном столе. Димка вспомнил, как обнимал в детстве папину джинсовую ногу, когда не хотел оставаться в детском саду. Висел на этой ноге, чувствовал запах отца, джинсы́ и ботинок. Был в безопасности, повиснув на папиной ноге, как коала на эвкалипте.

Димка ощутил себя муравьём на дне вазы с букетом. Сóсны и берёзы – цветы, а он копошится в самом низу. «Эх, Рáша, говорят, здесь скоро всё ёбнется, рухнет к чертям, посыплется. А мне всё равно здесь хорошо! Хорошо вдыхать этот влажный прохладный воздух, хорошо то прятаться от медведей и волков, то охотиться на них, хорошо копошиться на дне этого берёзово-соснового букета».

Между стволами тихо пролетела большая птица. Филин какой-нибудь. Мастерски пролетел, без суеты. И сел на ветку. Будь у Димки крылья, он бы так не пролетел. Обязательно бы в дерево врезался. И я бы не пролетел. Поросёнок, может, и пролетел бы, а может, и нет. Хотя глупо об этом думать, у Поросёнка нет крыльев и вряд ли появятся.

Димка шёл без всякой цели, сунув руки в карманы. В бассейне было пусто, юные пловцы закончили тренировки. «Надо зайти, нырнуть пару раз», – подумал Димка. Он вышел к танцплощадке, на которой позавчера мочил воображаемых литераторов. Сколько всего случилось за эти дни. На месяц хватило бы. Димка прошёлся по площадке от края до края. Он любит чувствовать под ногами доски. Вдруг он понял, что изменилось с вечера, когда он оказался здесь впервые. Снег растаял, и его следы исчезли. В одном месте оставался слабый отпечаток, но и он скоро стечёт между досками. И тогда совсем ничего не останется. Никаких следов.

* * *

В темноте аллеи кто-то схватил Димку за плечо. Он вздрогнул от неожиданности. Это оказался русский радикал в натовской форме Виталий Маркович Мамадаков.

– Что, Пушкер, один мыкаешься, думки тяжёлые одолели?

– Гуляю просто.

– Слухай, Пушкер. Ты нормальный русский пацан, я это вижу. Ты с Серёгой осторожней.

– С каким Серёгой? – не понял Димка.

– С Гелеранским. Он мужик непростой. Он тебе рассказал уже, как в Москве мытарствовал, как с дискеткой пороги издательские обивал?

– Рассказал. – Димка почувствовал, что, с одной стороны, сдал Гелера, с другой, раз Мамадакову всё и так известно, значит, не сдал. Димка сам начал чувствовать себя подставленным.

– Это он всем плетёт. А ещё про Афган и как мне вирус прислал, и про пятьдесят баксов. Эх, Серёга, хитрая лисица! – Критик расчесал бородёнку пальцами, как гребнем, и Димка заметил, что руки у Мамадакова полные, белые. Руки купчихи с картины художника Кустодиева. – Пушкер! Держи ухо востро. Пишешь ты крепко, натурально, до Беззубенко тебе далеко, конечно, но чувствуется в тебе жилка. – Мамадаков приблизился и посмотрел Димке в глаза. Димка почувствовал запах мамадаковского пота. От критика пахло, как от крупного ребёнка-переростка, перемазанного кашей и овощным пюре. Представилось его мягкое белое, безволосое тело, бока свисают над резинкой трусов, как воск оплывшей свечи, а кожа всегда немного влажновата. Мамадаков дышал тяжело, ртом, будто по лестнице только что взобрался на пятый этаж. Его чёрные зрачки-пуговицы блеснули в ночном свете. Мамадаков взял Димку за руку и сказал:

– Я думал за тебя голосовать, Пушкер, люб ты мне… А потом передумал. Фамилия у тебя что-то напоминает, никак не пойму что, тревожно мне из-за этого. Да и нерусская фамилия-то, нерусская. Не получишь ты премию.

* * *

Димка вернулся к себе. В комнате никого. Пора. Стянул футболку, подошёл к раковине. Поплескал горячей воды на лицо. Встряхнул баллон с пеной, пшикнул в руку и размазал снежок по щекам. Вытягивая шею и поджимая губы, побрился. Смазав кожу кремом, ощутил мятную прохладу. Помазал под мышками ароматным стиком, достал из сумки свежую белую рубашку, подготовленную для торжественного ужина. Надел. Застегнулся на все пуговицы до самого верха. Последний раз посмотрелся в зеркало, пригладил полосы влажной ладонью, покорчил рожи – размять мышцы лица. Повертел в руках трофейный брелок-медвежонка. Улыбнулся сам себе той улыбкой, какой в его фантазии улыбался Цезарь перед выходом к ликующим легионам. Улыбнулся и растёр ногой по полу воображаемого таракана. Теперь готов.

Димка сложил конверты с компроматом в пакет. Взялся за ручку двери и тут услышал стук костыля и шарканье одной туфли. Эти звуки Димка не перепутал бы ни с чем. Он замер, не в силах даже руки от дверной ручки отнять. Стук и шарканье приближались. Другие звуки исчезли. Одноногий призрак подошёл к Димкиной двери и остановился. Димку обдало ледяными, прожигающими мурашками, будто он возле фантастической ледяной электросварки оказался. Жуть сковала его…

Димка отмер и одним прыжком оказался у окна. Старые, заклинившие, склеившиеся от краски шпингалеты. Не помня себя, отогнул какой-то гвоздь. Рывком распахнул рамы. На золотой ножке люстры дрогнула паутина…

Внизу крыша пристройки. Димка нащупал ногой лепной дубово-фруктово-овощной венок, перекладины звезды. Если бы фашисты захватили этот дом, то звёзды заменили бы свастиками, а венки бы оставили. Дубовые венки вполне в их концепции. Дыни, репы и баклажаны, правда, фашистам как собаке пятая нога. Репы для колхозников ВДНХ сгодятся, а фашистам репы на что? Им пивные кружки и капусту с сосисками подавай. На свастику ногу было бы удобнее ставить, если вот так из окна лезешь… Хотя какие фашисты? «Полянку» в пятьдесят пятом построили. Фашистов уже десять лет как извели…

Димка спрыгнул на крышу пристройки. Оцинкованный лист промялся под ним, издав характерный звук. Димка поскользнулся. Съехал с крыши, удачно приземлился. Оцинкованный лист выпрямился. Снова со звуком. Димка, не оглядываясь, бросился через парк.

Казалось, что сосновые корни ставят подножки, берёзы хлещут ветками по лицу, а упругий ковёр слежавшейся хвои и листьев коварно маскирует опасные ямы и провалы. Димка проскочил через калитку, замеченную им ещё накануне, и побежал к железнодорожной станции.

* * *

Метров через двести начало жечь горло и внутренности. Давно не бегал. Димка стал часто сплёвывать тягучей слюной. Под мышками, на спине, на груди стало мокро и липко. Перешёл на шаг. Присел отдохнуть на поваленное дерево. На станции купил билет на последний поезд и стал ждать, прохаживаясь по платформе. «Паспорт и деньги в кармане, а вещи попрошу передать в Москву. Скажу, дедушка при смерти, срочно пришлось уехать»…Тут у него тренькнул телефон. Звонил я.

– Хай! Как дела?

– Нормально, – ответил Димка, всё ещё тяжело дыша.

– Что слышно в кулуарах, шансы есть?

– Непонятно пока.

– Как с девчонками?

– Непонятно пока…

– Всё у тебя непонятно. Ты определись. Что с девчонками может быть непонятного?

– Определюсь.

– Ты бежишь, что ли?

– Нет, запыхался просто на лестнице.

– Вижу, на долгую беседу ты не настроен. Два дня осталось. Держись. Мы с тобой. От Поросёнка привет. В любом случае ты крутой!

– Спасибо.

– Не за что. Обнимаю.

Димка стрельнул у мужика сигарету, прикурил. Он не курит, а тут захотелось. Сделал две затяжки и пошёл обратно через турникет. Раздумал уезжать.

Проходя мимо мусорного бака, Димка бросил туда конверты.

* * *

Ночью приснился кошмар. Будто он смотрит страничку с рейтингом своей несуществующей книжки и цифры скачут. 470, 326, 141 и тут сразу 6! Увидев свою книжку в первой десятке, Димка затаил дыхание, боясь спугнуть цифру. Пускай подольше там остаётся. Но шестёрка подразнила его и превратилась в двадцатку. Тут на экране появились Мамадаков с Гелером. Похабно улыбаясь, они хорошенько облапали двадцаточку, позволив себе такое, что не каждый себе позволяет даже в тайском борделе, и утащили её за пределы экрана. Вместо двадцаточки мелькнула какая-то незапоминающаяся цифра из седьмой сотни, которая тут же сменилась четырёхзначной в районе второй тысячи и полетела дальше, бесконечно далеко от списка лидеров продаж. Димка вскочил с криком.

* * *

Накануне пятого дня организаторы устроили торжественный обед.

– Всё будет очень вкусно и красиво. Антикризисное меню! – модно пошутил маршал-попечитель.

Собрались в столовой в шесть. Столы были расставлены буквой «П» и накрыты белой клеёнкой. Морговое освещение осталось прежним, официантки в мини-юбочках и полупрозрачных блузках подавали яства: тонко нарезанную колбасу, варёную свёклу, рубленую кубиками, и шинкованную сырую капусту. Затем гостей обнесли котлетами, влажными снаружи и сухими внутри. Из напитков предлагалась водка. Десерт – шоколадные конфеты. Перед Липницкой стояла единственная бутылка коньяку неизвестной, видимо, новой, молдавской марки. Выпятив живот, маршал-попечитель взял слово:

– Ну вот, друзья, и подошло к концу наше пребывание в святом для русского писателя месте «Полянка». Завтра у нас аудиенция, а послезавтра состоится вручение премии. Не важно, кто из вас её получит, главное, помните – вы уже писатели. Молодые писатели. Ура!

Во время спича присутствующие шушукались: «У тебя налито… вам налить… ой-ой, хватит… мне чуть-чуть… пусть мужчины коньяк откроют…» К моменту попечительского «ура» все с грехом пополам обзавелись порцией выпивки и потянулись своими пластиковыми стаканчиками к маршальскому. Стаканчики потыкались друг в друга и опрокинулись в рты молодых и не очень литераторов. Ничто не нарушило праздничной атмосферы, кроме одной детали в словах попечителя. Она пролезла в сердца молодых литераторов, как плесень, и начала подтачивать их изнутри. «Вручение премии», – сказал попечитель. Он упомянул премию в единственном числе! Но ведь премий много, а точнее, целых пять! Оставаться раздираемыми сомнениями молодым литераторам, к счастью, пришлось недолго, ситуация разъяснилась. Маршал-попечитель снова взял слово:

– Друзья, надеюсь на ваше полное понимание. В стране, да и в мире, вы знаете, непростая экономическая ситуация. Финансовый кризис коснулся всех: и богатых, и не очень, и наших спонсоров тоже. Они понимали, какое трудное решение принимают, но, поверьте, оно было единственно возможным… – Маршал глотнул воды, молодые писатели превратились в натянутые струны. – Все победители получат дипломы и статуэтки… Денежный гонорар достанется только одному… да… денежные премии с пяти урезаны до одной… Финансовый кризис, друзья… Денежная премия переименовывается в Гран-при… Ура! – Последнее слово маршал-попечитель сам произнёс не очень уверенно, а из молодых литераторов его поддержали лишь немногие. Поэт Саша крикнул «ура» громче всех, понял, что оплошал, покраснел, хлопнул стопку водки и поперхнулся.

Все без исключения молодые литераторы прекрасно поняли, в какую ситуацию угодили. Некоторые, самые впечатлительные, уставились в одну точку, потеряв интерес к колбасе, водке и рубленной кубиками свёкле. Другие вдруг сделались особенно весёлыми и говорливыми. Впрочем, показная весёлость одних в совокупности с мрачностью других давала весьма грустный эффект. Застольная беседа рассыпалась, как плохо склеенная сахарница. Все думали о мечтах, которые существенно отдалились, о надеждах, которым, возможно, не суждено сбыться.

Члены жюри, наоборот, разомлели, расслабились и стали более открытыми. У них будто камень с души сняли. Зотов провозгласил тост: «Слава богу, что коммуняк проклятых нет». Авторша сериалов и пьес Окунькова в летящем платье с декольте, из которого, того и гляди, вывалится одна из неоправленных в лифчик грудей, решила спеть под гитару. Смесь комсомольских гимнов с провинциальным рок-н-роллом. Кто-то теребил вилку, кто-то пристально изучал водочную этикетку, кто-то шептался с соседкой. Липницкая тепло улыбалась, глядя на мигающую по неизвестной причине люстру. В конце все коротко аплодировали. Окунькову сменил магнитофон, обнаружились желающие потанцевать. Димка пригубил на брудершафт с Наташкой. Закусили конфетами. Водка не лезла. Подошла раскрасневшаяся Лиса. На её блузке было расстёгнуто на одну пуговку больше, чем принято в это время суток.

– Пушкер!

– Да, дорогая. – Димка уже научился откликаться на псевдоним, не моргнув глазом.

– Гран-при дадут тебе, Пушкер! – Лиса покачнулась и уперлась ладонью в Димкину грудь.

– С чего ты взяла?

– Я конъю… конъюнктуру чувствую!

– Конъюнктура ты моя, – ласково сказал Димка, касаясь Лисьиных волос.

– Не трогать! Я в этом сраном… извините, – Лиса прикрыла рот ладошкой и оглянулась, – я в этом замечательном конкурсе четвёртый раз участвую. Понятно? И когда мне двадцать семь было, и когда двадцать восемь…

– Тихо, тихо, тихо. – Димка ни с того ни с сего поцеловал Лису, не найдя лучшего способа прекратить её неуместные откровения. Волновался ли он в этот момент о ней или всё ещё тревожился за своё эксклюзивное право на Лисьины секреты? Кто знает. Думаю, и сам Димка не смог бы ответить с уверенностью. Лиса даже протрезвела. Вокруг зашушукались.

– А может, геволюционегу или татарину дадут… – Лиса с удовольствием причмокнула губами, как бы смакуя вкус поцелуя, – у нас мужики всегда выигрывают… – Тут мигающая люстра, приковавшая взгляд Липницкой, мигнула особенно надрывно и погасла. А вместе с ней погасли и другие люстры. Надо сказать, что, судя по воцарившемуся мраку, в ту секунду погасли вообще все люстры в святом для русского писателя доме отдыха «Полянка».

– У-у-у-у! – раздался вой молодых литераторов. Игра в привидений – первая реакция представителей поколения на темноту. «Нормально!» – едко высказался Гелеранский. «Надо электрика вызвать», – посоветовала Липницкая. Принесли свечи. «Романтика! Темнота – друг молодёжи!» – воодушевлённо воскликнул неизвестно кем приглашённый к столу лысый пожилой поэт, назвавшийся собутыльником приятеля одного из членов жюри. Какого именно – все сразу забыли. Лысый поэт, ныне проживающий в Германии и приехавший подышать родным воздухом, оказался на соседнем с Димкой стуле. Воспользовавшись темнотой, лысый прочёл стих собственного сочинения. О смерти, пришедшей за Поэтом, и о том, как он уломал её на минет. Последняя деталь подчёркивалась особо. Читая, поэт бросал выразительные взгляды на координаторшу Людмилу Степановну.

Филологиня, которая, кажется, совсем перестала разыгрывать беременную, взяла гитару. Кто-то рывком дёрнул Димку за колонну. Гелер.

– Ты чего с Виталиком треплешься?

– Да, просто. Ничего особенного…

– Смотри, он змеюка хитрая. – Гелер отскочил так же резко, как и рванул к себе Димку. С лёту подхватил Окунькову, прижал к себе и закружил в медленном танце. Обувь на ногах авторши сериалов и пьес почему-то отсутствовала. Ступни в колготках переступали по мрамору рядом с забрызганными грязью ботинками Гелеранского. Когда музыка закончилась, Гелер, похлопывая Окунькову по заду, подтолкнул её к двери.

* * *

Очень скоро Димка постарался незаметно выскользнуть из зала. Когда он пробирался между танцующими, об него невзначай потёрлась жена Мамадакова. Она танцевала одна, плавно двигая бёдрами и поглаживая руками воздух. Виталий Маркович сидел перед бутылкой. Казалось, он смотрит на Димку мрачным взглядом опричника.