Текст книги "Тщеславие"

Димка юркнул в дверь. Освещая себе путь светящимся экраном телефона, пошёл по коридорам. В углах слышалось шушуканье: молодые литераторы пользовались темнотой, чтобы осуществить назревшие романтические планы. Димка решил сделать то, на что до сих пор не хватало времени.

Через пять минут он был уже в бассейне. Разделся прямо у бортика. В слабом лунном свете, проникающем через окна, вода напоминала жидкое тёмное зеркало. Димка сел на бортик рядом со стальной, подёрнутой ржавчиной, лесенкой. Попробовал воду ногами.

– Не Египет, но сойдёт. – Он встал в полный рост и нырнул. Дыхание перехватило. Коснулся кафельного дна. Проплыл до противоположной стенки. Обратно. С силой вдыхал воздух ртом, когда голова показывалась над водой, и с силой выдыхал носом, погружаясь. Отдохнул, отёр лицо рукой. Снова к противоположной стенке, обратно. Туда, обратно. «Премия теперь одна»… – выдох. «Вот такие вот дела»… – вдох. «На всех не хватает бабла»… – выдох.

Димка страшно вскрикнул, потому что его резко потянуло вниз. Димка даже подумал, что это призрак Тарковского в синем тренировочном костюме объединился с духом повесившегося сценариста и поэта и чёрт знает с кем ещё, они все вместе полезли в воду и тащат теперь его, бедного Димку, на дно. Димка принялся дёргаться изо всех сил. Почувствовал, наконец, человека в глубине, под собой. Ощутил, что двинул этому человеку пяткой пару раз. Неизвестный разжал пальцы, Димка отгрёб в сторону и повернулся.

Из воды вынырнула голова, облепленная рыжими волосами.

– Ты чё, совсем больной?! – взвыла Лиса.

– А ты нормальная?! – Голос Димки хаотично скакал в такт сердцу. – У меня чуть инфаркт не случился!

– Ты чё, не видел меня, дебил?!

– Тут темно! Я плавал.

– Ты мне пяткой в глаз заехал!

– Квиты! – ответил Димка и прерывисто засмеялся. Смех пришлось оборвать, больно дёрганый и трусливый он вышел. Да ещё стук зубов. Сразу стало холодно. – Фингал у девушки – это романтика. Сразу видно – любят, ревнуют.

– Любят, блин!

Димка подплыл к Лисе, тронул её за плечи ласково:

– Дай посмотрю…

Лиса влепила ему пощёчину, но потом всё-таки позволила осмотреть глаз.

– Темно, конечно. Но ссадин, кажись, нет. Только синяк будет, – радостно объявил Димка.

– Мало того что премию дадут тебе, так ты мне ещё глаз чуть не выбил!

– Ты тоже мне в глаз дала! А кому премию дадут – неизвестно.

– Все видели, как ты к Гелеру подлизывался! Рассказик написал и всем раздал. Хитрюга! Прикидываешься простачком.

– Не подлизывался я, он сам поговорить хотел! А рассказ я написал, потому что меня попёрло! Что мне терпеть, что ли?! Ты же писательница, ты же понимаешь, о чём я!

– Не надо меня жалобить! Ещё про вдохновение мне расскажи, блин! И вообще, ты москвич, на хуй тебе деньги?!

– Что значит на хуй? И при чём тут, москвич я или нет? Москвичам что, деньги, по-твоему, не нужны?

– Да у вас тут денег до хрена! Только руку протяни! А у нас! Ты вообще знаешь, как простые люди живут?!

– Ты меня с кем-то путаешь, Лиса. У меня папа не олигарх. Я такой же, как и все. Кто-то в Москве родился, кто-то на Марсе, а кто-то в таёжном посёлке Палатка! – Это Димка меня вспомнил. Я в посёлке Палатка родился. Мать геологом была, а отец тогда только откинулся.

– Мне эти деньги очень нужны, очень! – Лиса вдруг взвизгнула. – Как мне их заработать?! Проституткой стать?! Проходили уже, у нас знаешь, сколько проститутка получает? Пятьдесят баксов максимум, да ещё неизвестно, на кого нарвёшься! Меня парень бросил, ушёл к дочке мэра. Знаешь почему? Она себе губы в Москве сделала. У неё, как у Анджелины Джоли теперь! Сучка, блин, драная! Всем так и хочется туда хуй засунуть! И ему захотелось. Сиськи мои ему не нравятся! Большие, говорит! Так я уменьшу, будут как у пятнадцатилетней! Я рожала, у меня сыну шесть лет, в следующем году в школу… – Лиса вцепилась в кафельный бортик обеими руками и подбородком прижалась, что бы он не трясся. – Я всё знаю. Такие губы, как у неё, больше не модные, я в журнале прочла. Сейчас такие пикантные, с припухлостями по бокам самый шик, правда? – Лиса очень искренне посмотрела на Димку, будто он был специалистом в тенденциях пластической хирургии. Димка понял из всего этого только то, что губы у неё свои, не обколотые.

– Вообще-то у тебя губы красивые… ты это…

– Чё ты мне втираешь?! Я себе реальные губы сделаю, как в Москве! Я себе сисечки аккуратненькие сделаю – пипец! Живот подтяну! Я до кризиса успела кредит взять, щас премию получу, на всё хватит! Я урою эту пизду с её двумя кусками мяса! И тебя урою…

* * *

Наскоро обтеревшись футболкой, Димка поспешил прочь от бассейна, поближе к людям. Ведь гдето сейчас народ собрался, бухнýть в последний раз. Свет успели починить. В коридоре на Димку, откуда ни возьмись, выскочила филологиня:

– Хватит меня мучить! Я всё решила, я сама всё расскажу!

Димка вздрогнул от неожиданного появления конкурентки, ничего не понял из её слов, заметил только, что живот у неё исчез.

– Не выйдет меня шантажировать, понял?! – Филологиня залепила ему пощёчину. Димка ещё никогда не получал целых две пощёчины в течение десяти минут. Да ещё от разных дам. Именно в этот момент из своей комнаты, у двери которой они стояли, вышла романистка из Тёплого Стана. Увидев сцену, она ахнула, хихикнула, извинилась и собралась захлопнуть дверь обратно.

– Куда пошла?! Сейчас я тебе кое-что покажу, не пожалеешь! – крикнула филологиня романистке.

Димка схватил филологиню за плечи и развернул к себе, чтобы отсутствующий живот не было видно.

– Извините, – обратился он к романистке, застывшей в дверях. – Извините, – сказал он ещё раз, обращаясь почему-то на «вы».

Жительница Тёплого Стана придурковато улыбнулась и захлопнула, наконец, дверь. Всё сошло за пьяную разборку двух закрутивших романчик литераторов. Димка вздохнул облегчённо, захотел отодвинуть от себя филологиню, но та крепко обняла его. Её груди расплющились о Димку, и он вспомнил её тело в каплях воды.

– Мне так нужны эти деньги… Брата менты за пять граммов взяли, откупить не на что…

Филологиня плакала.

* * *

Тем временем остальные молодые литераторы собрались на очередную и последнюю литературную дискуссию. Если бы спросить тогда каждого по отдельности, зачем он пришёл, никто не смог бы ответить ничего вразумительного. Если раньше фавориты (как им казалось) из одной номинации могли позволить себе роскошь дружить с фаворитами из другой, то теперь всех уравняли. Всё равно, что пять независимых княжеств объединили в одно, и князья и князьки со дня на день ожидали назначения одного из них главным. Литераторы пили, и некоторые уже успели порядочно нагрузиться.

– Я сейчас видел, наши в люксе у Зотова заперлись. Небось обсуждают, кому приз, – возвестил собравшимся Армен, имея в виду членов жюри.

– Квасят! Мамадаков уже третье утро жвачку жуёт, а всё равно пасёт за километр! – с крестьянским говорком добавила Наташка.

– Вот вам, Михаил, Тарковский нравится? – обратился Марат к вошедшему Димке.

– Поэт или режиссёр? – уточнил Димка, с дрожью вспоминая призрака на костыле. «Почему Марат спросил? Он что, знает про призрака? Тоже видел?» Димка вдруг понял, что никогда не читал стихов Тарковского. Не потому, что не уважал или что-то в этом роде, а просто не складывалось. Бывает, живёшь, к примеру, рядом с известным музеем, а никогда там не был. Так и у Димки с Тарковским. «Интересно, знает ли об этом призрак? О том, что я его стихов не читал. Может, если бы я читал, у меня бы с ним по-другому отношения сложились», – подумал Димка.

– Поэт, – задиристо заявил Марат.

– Хороший поэт, – дипломатично ответил Димка, думая, что призрак, возможно, его сейчас слышит, и одновременно надеясь, что Марат не попросит процитировать любимое стихотворение.

– Что значит «хороший»? – ещё задиристее настаивал Марат.

Димка пожал плечами, усмехаясь, и поглядел на остальных, как бы ища понимания.

– Моя бабушка много общалась с Тагковскими, с отцом и с сыном, оба были специфические, – высказался драматург-революционер.

– А вам Тарковский нравится? – вы́кнул Марат Лисе, не отреагировав на ремарку революционера. Не дав Лисе ответить, Марат продолжил: – Вот у вас у обоих волосы мокрые, я вижу. Вы где-то вместе вымокли, так или не так? – В его голосе стали поблёскивать искорки истерики. Филологиня мрачно усмехнулась, наигрывая на гитаре. Она успела умыться и подложить фальш-живот на место. Димка убедил её сделать это, заверив, что доносить не собирается.

– Давайте за здоровье Липницкой выпьем! – громко предложил Саша. – Хорошая она женщина, устроила этот конкурс, выбила деньги…

– Да помолчи ты, гомосек! – перебил Марат.

– Что… я… да ты… – стал барахтаться в словах Саша, весь покраснев ужасно. «Эта его манера краснеть совсем никуда не годится, – подумал Димка. – Никакого очарования, только дефекты кожи становятся заметнее и плохие зубы».

– Подлиза! За Липницкую выпить! А зачем?! Думаешь, она тебе приз даст! Не даст она тебе ничего! Соси! Со-си! Ха-ха-ха! – Марат обрадовался собственному незатейливому каламбуру. Так радуются приличненькие, затюканные мамочками отличники, когда впервые решаются вывести на стене подъезда слово «жопа». Их потом бывает трудно остановить. Марат так завёлся, что даже его тик изменил параметры; глаза то подолгу не моргали, то моргали часто и мелко, как изображение в барахлящем телевизоре. – Спонсоры денег пожалели на нас! Поигрались в меценатов и устали. Ты, Маринка, где хвост промочила? О, да у тебя фингал! Кто поставил? – Марат подскочил к Лисе. Она добросовестно припудрила следы Димкиной пятки на скуле, но скрыть их целиком не смогла.

– А твоё какое дело? – огрызнулась Лиса. – Я тебе чё, жена, отчитываться?! Заведи себе какую-нибудь чернавку в парандже и води на шлейке, а от меня отвянь!

– Ба-а-а! Девчонки, пацаны! Санёк прав, пора накатить! – пригласил всех Армен, но было поздно.

– Чернавку в парандже?! – взвизгнул Марат. – Ты что-то имеешь против моей религии?!

– Марат, ладно тебе, расслабься, – улыбаясь как можно миролюбивее, предложил Димка.

– Вали на хуй в свой Израиль!

«Ну вот, приехали. Взял псевдоним на свою голову».

Марат разбушевался не на шутку:

– Ты мою религию не трожь, проститутка! Вы, христиане, все проститутки! Нашли кому молиться! Ха! Еврейской мамаше, которая залетела невесть от кого и впарила всему миру своего незаконнорожденного сынулю! А вы, идиоты, уже две тысячи лет плачете от умиления!

– Эй, братан, притормози… – возразил Армен. – Мы, армяне, первыми христианство приняли.

– Сосёшь всем подряд! – выкрикнул Марат.

– Это ты мне? – уточнил Армен.

– Не тебе, а ей! А ты что, тоже сосёшь?

– Щас ты у меня схлопочешь! – Армен встал со своего места.

– Чего вскочил?! Денег небось до хуя, армяшка! Первые они христианство приняли! Везде вы первые, и Шекспир армянин, и хуи у армян самые большие!

– Началось!

– Признайся, твой папаша тебя сюда засунул?! Ты же вообще писать не умеешь, чего ты лезешь?! У меня хлеб отбивать?! – обличал Марат, брызгая слюной и бешено крутя окулярами. Димка начал даже опасаться, как бы у Марата глаза из глазниц не выскочили и не покатились бы по натёртому паркету. – Мне очень нужны деньги! Очень нужны деньги мне-е-е!

– Ну, чего раскричался, и мне нужны!

– Мне нужны эти деньги!

– Типичный пгимег деггадации на почве общей гламугизации! – авторитетно прокартавил драматург-революционер. – Дом-два надо меньше смотгеть.

– Заткнись, почвенник хренов! – гаркнул на революционера Марат. – С голытьбой заигрываешь, с гопниками?! А сам с няньками да служанками рос, икру из министерских заказов жрал! Тебя ведь дедушка твой заслуженный икорочкой солёненькой кормил на ночь, чтобы ты не ссался, а?! А хочешь скажу, почему ты в народ подался?! Хочешь?! Ты же ботаником рос, задротом! Мамочка тебя от всего берегла, а пацаны во дворе чмарили. Вот ты и выслуживаешься теперь перед ними, чтобы они тебя в футбол взяли погонять!

Революционер стал просовывать палец в пуговичную петельку своего чёрного кожаного пиджака. Зачем он это делал – непонятно.

– Деньги всем нужны, мне, например, очень нужны. Знаете, сколько я на кризисе потерял?! – надулся поэт с кастильской бородкой.

– А мне что, не нужны?! – будто из комы вышел Яша-Илья, лжеветеран, принявшийся по обыкновению загонять нож в паркет.

Скоро уже со всех сторон доносились вскрики и требования: «деньги, деньги». Кто кричал всерьёз, кто в шутку. Многие жестикулировали, объясняли, зачем и сколько им нужно. Другие просто нараспев повторяли «деньги, деньги», будто мантру или тост, и выпивали в промежутках. Началось рассуждение о деньгах, кто и как потратил бы миллион. С большим отрывом преобладала покупка квартиры, затем шли машина и отдых на море.

– Пготестую! Вся эта пгемия какой-то заговог пготив литегатугы! – возмутился революционер. – Если бы мне дали деньги, я бы огганизовал геволюционное движение пготив бандитской власти, пгивлёк бы внимание общества…

– Ты только и думаешь, как внимание к себе привлечь! – не дал ему договорить Марат. – Ты только ради этого и пишешь про революцию, а кость тебе кинут, в телик пустят, сразу заткнёшься!

– Чего?! Да я недавно в тюгьму хотел сесть! – вскочил революционер из-за стола.

– В «тюгьму»? – передразнил Марат. – И чего ж не сел?! Молодого гения посадили! Отличный пиар! Сможешь себе новую футболку заказать: «Я, великий, в тюрьме!»

Глаза драматурга-революционера сузились, в них забулькал кипящий гудрон. Ещё немножко, и можно будет зачёрпывать и щели в асфальте замазывать. Он вскочил, рванулся к Марату.

– Стоп, стоп! Давайте просто договоримся, что победитель поделится с остальными! – предложил Димка. – Ведь все на эти деньги рассчитывали, будет справедливо, если победитель поделится!

«Дело… бред… идея… демагогия», – отреагировали молодые литераторы.

– У нас ведь пять номинаций. В каждой номинации народ бросит жребий и выберет, таким образом, победителя. А тот, кому достанется премия, поделит её с этими победителями.

– А ты бы сам поделился? – язвительно спросил революционер.

– Ну, если мы все примем решение, то я бы поделился, – неожиданно для самого себя легко и просто ответил Димка. Внутри же он сразу заругал на чём свет стоит свою инициативу. Стоило столько рваться к призу, чтобы предложить разделить его с другими ни с того ни с сего. Кто его за язык тянул!..

– Ты бы поделился?! Ты?! – завопил Марат.

– Поделился бы, – буркнул Димка, как бы пытаясь отбросить Марата. Так отбрасывают липкую наклейку, защищающую экран нового мобильника.

– А откуда ты знаешь, что премия достанется тебе???!!!

– Да не знаю я ничего! Я говорю, что поделился бы в случае выигрыша. В слу-ча-е!

– Ты блатной, я сразу просёк! Он блатной, пацаны! Видели, как он с Гелером сюсюкал?! Подлизывался!

Димка понял, что влез в трясину, которая вполне может засосать его с головой. Тем временем дискуссия вихрем закрутилась вокруг возможного раздела премии. Одни доказывали, что это предложение разумное и справедливое, другие, считавшие себя фаворитами, спорили, заявляя, что не собираются делиться с людьми бесталанными. «С какой стати я должна делиться с какими-то графоманами!» – возмущалась поэтесса из Читы. «Кого ты считаешь графоманом?!» – маниакально повторял поэт с кастильской бородкой.

– Да вы что, с ума все посходили?! – вдруг крикнул кто-то. – Позор какой! Вы же… вы же… – Это был сказочник. Он весь клокотал, руки тряслись.

– Ну, скажи, скажи, что мы писатели! Про вдохновение расскажи!

– А что?.. Разве не так?.. – Сказочника всего колотило. – …Писатели… вам денег мало?! – В его голосе послышались всхлипывания.

– Мало! Мало!

– Тебе мало? – крикнул сказочник мужеподобной Наташке.

– Не помешали бы! Я бы домик в деревне купила и устроила там коммуну для поэтесс. У нас, в Ивановской области, знаешь, сколько домик стоит? Тысячу долларов всего. Но нет этой тысячи, хоть ты тресни.

– А я бы, я бы… – перебил Саша-поэт. – Я бы адвоката нанял, а то меня сельсовет засудит и посадит за оскорбление власти!

– Стишки-то у тебя хреновые, обидно небось за них садиться! – съязвил поэт с бородкой.

– Ну, хреновые, и что?! При чём тут это?! – Саша опять некрасиво покраснел.

– А мне на опегацию надо, – задумчиво произнёс драматург-революционер.

– Аппендицит?

– Не у меня, у собаки.

– Слышали, нашему Ленину на собачью операцию не хватает. Совсем с дуба рухнул!

– Вы не понимаете, мне Линду отец подагил, ещё в школе.

– Ничего, новую Линду подарит.

– Не подагит, умег… а тепегь вот и у Линды опухоль…

– А мне тоже нужно! – выскочил вперёд Марат. – У меня проклятие!

– Дайте ему уже валерьянки кто-нибудь!

– Меня мать прокляла, когда я в мусульманство ушёл! Она у меня верующая, православная! Сказала, пока я новый иконостас в церкви, где она свечками торгует, не поставлю, проклятье на мне будет. А где я денег на иконостас соберу, а?!

«Ты ж мусульманин, тебе не плевать на православное проклятие»? – удивились одни. «Материнское проклятие страшная вещь», – покачивали головами другие.

– Страшно… так страшно… – глядя в пустоту, произнёс Марат, но никто его особо не слушал.

«По всему выходит, у меня вообще нет никакой серьёзной причины получать приз… – подумал Димка. – Спасти собаку от рака, а себя от проклятия – это причина»… Димке стало жаль Марата. Так жаль, что даже слёзы на глаза навернулись. Ужасно жаль этого неказистого моргальщика. Жаль и стыдно за собственную ненависть к нему. Стыдно за презрение к его внешности и убеждениям, к его диссертации и литературному кружку «Поплавок». И остальных стало жаль. И собравшихся молодых литераторов и вообще всех. Ларёчника, Людмилу Степановну, беспризорных мальчишек околачивающихся на станции. Всех людей. Захотелось тут же сделать Марату что-нибудь хорошее. Ерунду какую-нибудь. Слово доброе сказать, рюмку налить. И всем людям тоже.

Тем временем сказочник разговаривал сам с собой:

– Что же делать… деньги всем нужны… что же делать… Я дам! – вдруг воскликнул он, додумавшись до чего-то. – Возьмите! – вытащил из кармана несколько смятых десяток. – Возьмите! Возьмите! – Сказочник почти плакал. Он вытащил ещё какую-то купюру и протянул всё молодым литераторам. Сказочник не хотел никого обидеть, не хотел что-то продемонстрировать, ему просто стало очень грустно и тоскливо от страданий, которые испытывали люди вокруг. Он захотел помочь, ну хоть как-то… Сказочник протягивал деньги каждому, все отказывались, дошло до Марата.

– Не нужны мне твои подачки! – измученно заголосил Марат и вдруг вцепился зубами в дающую руку. Свалка началась невообразимая. Несколько молодых литераторов пытались разжать Маратовы челюсти, другие – высвободить руку сказочника. Читинская поэтесса бухнулась в обморок, а романистка из Тёплого Стана просто улизнула за дверь. Сказочник врезал Марату по лицу. Тщетно, Марат вцепился, как бультерьер. Кто-то гоготал, Яша-Илья замер с ножом в руке и, казалось, думает: что отсечь – палец сказочника или голову Марата. Саша-поэт кричал: «Ну не надо, пожалуйста, не надо!» Весь этот кошмар продлился несколько секунд, не больше. Димка схватил со стола бутылку «Столичной» и заехал со всей дури Марату по башке.

Когда в конце перестройки в Тбилиси начались беспорядки, внук дедовского однополчанина Эмзари участвовал в демонстрациях. Для драк с милицией использовались бутылки из-под шампанского – они, в отличие от водочных бутылок, от ударов не разбивались и выполняли роль бит. Возможно, головы тбилисских ментов были покрепче, а может, стекло для «Столичной» стали лить потолще, но только бутылка отскочила от плоского затылка Марата, чуть не вывихнув Димке запястье, и осталась целёхонькая. Глаза татарского интеллигента вздулись и опали. Содержимое головы от удара не вылетело через них, а удержалось в черепе. Марат замер, а затем повалился на пол мешком картошки. Рядом упало чтото маленькое. Мизинец сказочника.

* * *

Сказочник неожиданно ловко наложил себе жгут.

– Где научился? – спросил Димка.

– Когда Ичкерию зачищали… уффф ёлки-палки… – буркнул сказочник, шипя от боли. Он никогда не говорил, что воевал, и теперь не стал развивать эту тему. Поднять палец с пола не решались. Скакали вокруг него, кричали «не наступи, не наступи!», а прикоснуться боялись. Сказочник сам положил мизинец в прозрачный файлик, из которого вытряхнули подборку чьих-то пьес. Очнувшийся Марат сидел в углу, вытирая с губ кровь сказочника, тогда как на его плоском затылке волосы набухли от его собственной крови. Стали звонить в «скорую». По телефону сообщили, что свободных бригад нет и врачи смогут приехать не раньше, чем через часа два-три. Пришлось сообщить Людмиле Степановне. Она побелела лицом, но организаторских способностей не утратила. Маршал-попечитель с водителем, как назло, уехал. Оставался старый «жигуль», принадлежащий волосатому ларёчнику из седьмой. Ларёчник к тому моменту уже раздавил полбутылки коньяка и за руль сесть не мог. Кто умеет водить? Оказалось, что только сказочник и умеет, но, во-первых, он без пальца, а во-вторых, поддатый.

Димка успел только пригубить из пластикового стаканчика, а права у него есть. Права в паспорт вложены. Глядя на бледного сказочника и капающий затылок Марата, Димка понял, что надо срочно что-то решать.

– У меня права есть… – сказал он, не успев как следует подумать. Позже Димка признавался, что поразмысли он тогда хорошенько – ни за что бы не высунулся.

– С собой? – спросили Димку.

– Вот.

Тут до Димки дошло, что на правах указано его настоящее имя, и он показал документ лишь издали. Впрочем, никто не вглядывался. На ларёчника поднажали, и тот согласился пустить Димку за руль с условием, что сам сядет рядом.

Провожали всей толпой. Людмила Степановна, квохча и охая, разместилась сзади. Она колебалась, решая, с кем сесть рядом: с кусачим Маратом или с обкусанным сказочником. Села в итоге посередине.

Ларёчник сам повернул ключ зажигания, сам снял с ручника.

«Снять с ручника, посмотреть в зеркальце заднего вида, рычаг переключения скоростей на первую, сцепление легонько отпускаешь, газ нажимаешь… – говорил в Димкиной голове голос инструктора. – А, ну да, с ручника уже сняли». Двигатель заревел, корпус автомобиля дёрнулся несколько раз, и «жигуль» рванулся вперёд.

– Сцепление мнэ нэ сожги! – завопил ларёчник, закурил и тут же выбросил сигарету. Видела бы Юлька.

В пути Димка несколько раз не замечал красный сигнал светофора, то и дело путал газ с тормозом. Заглох в левой полосе на Кутузовском, подрезал «Хаммер» на Третьем кольце. «Ты что, только с гор спустился?! Куда гонишь?! Тихо ехай! – орал ларёчник. – Водишь, как чурка!» Димка орал в ответ, что не надо на него орать, а то он щас вообще врежется. Димка очень стеснялся своего плохого вождения не только перед пассажирами, но и перед всеми остальными водителями на дороге. Улыбался виновато, пробовал шутить. Ларёчник время от времени хватал руль, порывался дёрнуть ручник, скурил всю пачку и грыз волосы, растущие на тыльных сторонах собственных ладоней. Под конец пути он так вымотался, что просто откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Вопреки всему, примерно минут через сорок «жигуль» подкатил к больнице, которую посоветовали в «скорой». Здесь и пальцы на место пришивают, и головы бинтуют.

Приехавших ждал сюрприз – оказалось, что ни у сказочника, ни у Марата нет при себе страховых медицинских полисов, из-за чего их отказались лечить бесплатно. Людмила Степановна устроила было скандал, тщетно. Начали рыться по карманам. У сказочника обнаружилось шестьсот тридцать рублей с копейками, у Димки – двести пятьдесят, у Марата ничего не обнаружилось. Людмила Степановна, подумав, вынула из кошелька две тысячи. Димка сбегал к машине, в которой остался ларёчник, и тот неожиданно пожертвовал тысячу. Вынул купюру из кармашка в откидной заслонке от солнца и бросил, как игрок карту.

Тряся деньгами и ненавязчиво угрожая мировым скандалом в случае отказа помочь, Людмила Степановна уломала принять пострадавших на лечение. Часа через полтора сообщили, что мизинец приделан на место, а на голову Марата наложен шов. Оба жить будут.

Глубоко за полночь, оставив сказочника и Марата в больнице, Димка, ларёчник и Людмила Павловна вернулись в «Полянку». Обратно вёл ларёчник. Людмила Степановна очень волновалась за репутацию конкурса. Что скажут о литературном собрании, на котором участникам откусывают мелкие конечности, а головы пробивают бутылками. А что, если в следующий раз кто-нибудь лишится уже не мизинчика, а целой руки? Отвратительная, скандальнейшая история, непоправимо порочащая святое для русского писателя место. Вернувшись в «Полянку», Людмила Степановна протрубила общий сбор и настоятельно попросила о случившемся молчать. Произнеся речь перед умолкшими молодыми литераторами, Людмила Степановна забрала недопитую бутылку, которой Димка треснул Марата, и заперлась в своём номере.

* * *

На следующий день, пятый от начала семинара, настало время аудиенции. Молодые литераторы стали грузиться в старый, покрытый коркой грязи, подгнивший «Икарус», который выглядел существенно хуже того, что привёз их сюда. У каждого в руках пожитки – после аудиенции литераторов свезут в гостиницу, из которой забрали утром в понедельник. В «Полянку» никто больше не вернётся, завтра вручение премий. Накрапывал дождик. Метры прощались с молодыми.

– Было очень приятно с вами познакомиться… очень приятно… – говорила Липницкая каждому, пожимая руки. – Обязательно приходите завтра, – сказала она на прощание Лисе. Также приглашение получили ещё несколько человек, в том числе Яша-Илья.

«Икарус» принял молодые тела в своё нутро, покачиваясь и проседая. Салон оказался не опрятнее бортов: кресла ободраны, из-под обивки торчали остовы спинок и сидений, пахло дешёвым куревом. В таких «Икарусах» лет тридцать назад возили интуристов, теперь возят рабочих на стройку и обратно. Димка старался ни к чему не прикасаться. Дышать скупо, неглубоко. «Икарус» вздрогнул и тронулся. Водитель включил радио, и из трещащих колонок полились песенки про то, как мужика посадили, а баба его не дождалась, а мужик вышел, зарубил топором и бабу, и её нового и снова сел. После вчерашнего молодые литераторы приуныли и не смотрели друг другу в глаза. Все старались поменьше разговаривать и не вспоминать прошлый вечер. Столько лишнего про себя понарассказывали. Да и палец этот, откушенный, и башка пробитая.

По пыльным окнам ползли ручейки, дождь усилился. Окошко напоминало стенку аквариума. Димка подумал, что всю жизнь люди проводят в аквариумах. В аквариумах автобусов, машин, квартир, самолётов. У кого-то аквариумы почище и поновее, у кого-то – поплоше и позамызганнее.

Проехали редкий хвойный лесок, обрыв с мусорным «ледником», даль за ним. Смеркалось, видимость ухудшилась. Сосны, дачи, панельные девятиэтажки окраин, сгорбленные люди, спешащие к светящимся супермаркетам, погасшие навсегда вывески игровых клубов. В глаза бросалось множество закрывшихся магазинов, в витринах которых вместо товаров красовались надписи: «сдаётся» и «продаётся». Кризис. «Икарус» тормознул в переулке. Пассажиры повалили наружу.

Мокрые камни мостовой походили на рыб, уложенных на прилавке одна к одной. Камни-рыбы отражали огни и дрожащие силуэты зданий. Маршал-попечитель двинулся вперёд, немного загребая правой ногой. Поёживаясь от дождя, молодые литераторы подняли воротники, как будто воротник может помочь. У дагестанского фантаста нашёлся зонт. Многие успели слегка поддать. Кто для смелости, кто от скуки.

Подошли Марат и сказочник. У одного на затылке выстрижены волосы и марля налеплена, у другого – рука в повязке. Литераторы обступили обоих, закидали вопросами. Сказочник был словоохотлив, Марат отмалчивался.

– Я с сестричкой договорился, отпустила… Пришили, как миленького, в носу ковырять смогу, ха-ха… – веселился сказочник. – Курить нельзя целую неделю и бухáть… и шоколад нельзя… и осмотр каждые три часа… – Сказочник посмотрел на часы. – Два осталось… Наверное, припозднюсь маленько, ну ничего…

Приблизились к маленькому тёмному ходу в стене, похожему на ход в жилище Джерри, возле которого Том вечно караулит с динамитом или молотком. «Норка», – подумал про себя Димка.

– По пятеро подходим, – приказал молодой охранник в тёплом комбинезоне, с коротким автоматом на плече. Парень моложе многих пришедших. Молодые литераторы послушно выстроились пятёрками, пропустив вперёд литераторов женского пола. Откуда ни возьмись, возникла покорность. И только самые анархисты и буяны нарочито громко пошучивали, демонстрируя, что они вовсе не волнуются. Пока стояли – продрогли, руки грели в карманах. Неместные рассматривали достопримечательности: разухабистый древний храм, похожий на скомороха, большущий магазин, каждый контур которого подсвечивался лампочками.

– А это что? – спрашивали москвичей жители дальних уголков страны, кивая в сторону то одной, то другой достопримечательности.

– Не узнаёте? – подкалывали москвичи.

– А вы там были?

– Были, конечно.

– Ну и как?!

– Ничего особенного, – задирали нос москвичи.

– Эх, жаль, уже поздно, не попадём, – переживали жители дальних уголков страны.

Со стороны норки раздался шум. Оказывается, Яша-Илья и сюда прихватил свой ножик.

– Извините, мужики. Забыл выложить, – оправдывался крепыш. – Можно у вас оставить?

– Хорошо, что я нашёл, – пошутил старший охранник-толстяк. – Внутри бы скрутили. Ребята в подвалах скучают – пытать некого! Ха-ха-ха!

Все с готовностью подхватили. Смешная ведь шутка.

– Тут один с ножом, куда его? – уточнил толстяк по рации. – Запускать? – Нож пришлось просто положить на землю возле урны, после чего Яшу-Илью под особым присмотром препроводили внутрь, в темноту хода Джерри.

Осталась последняя пятёрка.

– Ко мне, ко мне! – подозвал толстяк, словно молодые литераторы были месячными щенками, которых он собирается покормить. Но молодые литераторы оказались не щенками, просеивание через сито бдительности выявило газовый баллончик у драматурга-революционера, моток стального шнура у дагестанского фантаста и складной штопор у Димки. Охранник не верил своим глазам. Ему давно не приходилось конфисковывать столько железяк. Отобранное сложили горкой рядом с Яшиным ножом, на обратном пути вернут. Повязку сказочника, который шёл последним, просканировали с особой тщательностью.

Пройдя второй этап вычёсывания запрещённых предметов, молодые литераторы лишились мобильников, оставшись при фотоаппаратах и диктофонах. Все эти обыски наводят на размышления об орудиях убийства. Что можно применить в преступных целях, если штопор и нож отобрали? Можно отнять у дагестанского фантаста очки и воткнуть душку противнику в глаз, а карандашик вонзить в горло. Смертельный удар можно нанести фотоаппаратом. Можно заставить противника проглотить несколько монеток, отчего он наверняка задохнётся. Собственные запломбированные зубы, на худой конец, могут стать опасным орудием, как доказал накануне Марат.