Текст книги "Евангелие от Афея"

7

– Вижу, вы мало-помалу осваиваетесь? – с ходу продолжил он.

– Пожалуй, – согласился Матвей.

И правда: во время повторного исчезновения Проводника он чувствовал себя гораздо лучше, а с его появлением и вовсе ощутил себя ребенком, который цепляется за руку пришедшей его проведать матери, и ни за что не хочет ее выпускать.

– Что смотрите? – полюбопытствовал Проводник.

– Смерть Сталина.

– Вот как? – удивился Проводник. – Почему? Интересуетесь историей?

– Нет, так получилось.

– Вот уж кому у нас здесь раздолье, так это историкам! Невозможно описать восторг, в который они впадают, узнав о здешних возможностях. Жаль, что вы не из их числа.

– Но я тоже интересуюсь кое-чем – например, жизнью замечательных людей!

– заторопился Матвей, испугавшись, что к нему потеряют интерес, и он снова останется один.

– Ну что ж, у вас еще будет немало возможностей удовлетворить ваше любопытство. Хотя, должен заметить, ни на том, ни на этом свете нет никого, замечательнее нас самих. К сожалению, придавая значение другим, большинство людей забывает о собственной исключительности, проистекающей уже из самого факта рождения. Существовать вопреки всем законам Хаоса, быть частицей мироздания, суверенной корпускулой мирового разума – разве это не чудо, разве это не избранность? Да, согласен: люди в большинстве своем незамысловаты, бесплодны и смешны. Зато они не нарушают субординацию и не вмешиваются в ход истории. Те же, кого они считают замечательными, прослыли таковыми благодаря своей одержимости. Одержимость же не благо, а наказание. Впрочем, об этом после. Итак, на чем мы остановились?

– На том, что со мной ничего не случится, – торопливо подсказал Матвей.

– Я так сказал? – усомнился Проводник.

– Да – что с вами ничего не случится и со мной тоже…

– Ах, да, конечно! – вспомнил Проводник. – Конечно, ничего не случится. При определенных условиях, разумеется.

– Каких условиях? – заволновался Матвей.

– Благоразумие, например. Дисциплина, порядок. Ну, и везение. Необходимо следовать инструкциям, и с вами ничего не случится. Если, конечно, ничего не случится со всеми нами, – обнадежил Проводник и тем же ободряющим тоном уличил Матвея в неуклюжей хитрости: – На самом деле мы с вами остановились на том, что каждый гетакрон найдет здесь свое место. Возьмите хотя бы вашего Сталина. Как вы думаете, кто он?

– Великий тиран, – подумав, ответил Матвей.

– Вот видите, вы до сих пор его боитесь, потому и уклоняетесь от ответа. А Наполеон?

– Великий человек, – в замешательстве ответил Матвей.

– Е-рун-да! – отчеканил Проводник. – На самом деле оба они – великие мясники. И если там, у вас им до сих пор не воздано по заслугам, то здесь они получили сполна! Я уже говорил, что у нас ждет убийц?

– Нет еще, – оробел Матвей.

– Ничто! – грозно провозгласил Проводник.

– Что – ничто? – не понял Матвей.

– Ничто! – потряс посохом Представитель Высшей Справедливости. – Ничто -это значит, что их личности стираются, а их гетакроны складируются в одном из сегментов Зоны. Заметьте, мы не обрекаем убийц на вечные муки, мы их попросту уничтожаем. Совсем. Без следа. Как будто их и не было. Им отказано быть даже космическим мусором. Как видите, ада здесь нет, но есть Справедливость и Возмездие. Так вот, от подобной участи этих двух спасло решение Совета, принятое в отношении каждого из них. Их обязали опубликовать ресурсы – высшая мера для нашего сообщества, ибо нет ничего унизительнее, чем выставить напоказ интимные низости и мерзости личной жизни. Такова судьба всех диктаторов, – удовлетворенно подвел итог Представитель Чистого Разума.

Матвей вдруг вспомнил сцену из детства в исполнении матери и ее подруги. Встретившись на улице, женщины принялись энергично и звучно обмениваться подробностями их молодой, задорной жизни. С какой стати им пришло в голову обсуждать чей-то лоб, сказать трудно, только мать вдруг заявила, что чем шире и выше лоб, тем человек умнее, на что ее подруга возразила, что у Сталина лоб вон какой – и раздвинув большой и указательный пальцы до обидных размеров, втиснула туда лоб вождя – а ума вагон и маленькая тележка. Мать побледнела, огляделась и, понизив голос, нервно забормотала: "Ты что, Мария, совсем рехнулась!? Ты что такое несешь?!" Подруга осеклась, и обе женщины как по команде с вопросительным страхом посмотрели на молчаливо взиравшего на них снизу вверх шестилетнего Матвея: слышал и понял ли он. Не сомневайся, тетя Маша: и слышал, и понял!

– Что ж, поделом, – согласился он. – А что такое Совет?

– Среди людей всегда находятся те, кому небезразлична судьба человечества. При жизни они необязательно бывают правителями, даже наоборот – реже всего правителями, но попав к нам, имеют возможность реализовать свои способности, участвуя в принятии решений, касающихся путей развития человечества. Лучшие из них и составляют Совет.

– Но ведь их от силы сотня, другая. Что же делают остальные?

– Есть подсоветы, экспертные группы, исполнительные структуры и т.д. Вершина пирамиды довольно многочисленна. К тому же постоянно происходит естественная ротация. Кроме того, многие заняты научной работой. Остальные же решительно просят оставить их в покое.

Матвей попытался себе это представить. Получилось – все как у людей.

– Вот вы нахваливаете ваш мир, – понесло теперь уже его, – а выходит, большой разницы нет. Кстати, а что вы делаете с нашими ворами, мошенниками и прочей подобной публикой? Ведь их там у нас как собак нерезаных!

– Мы не приветствуем воровство, но и не порицаем. Мы относимся к нему, как к одному из векторов, определяющих в данный момент направление развития земного общества. Учитывая, что это явление в отдельные периоды может носить массовый характер, мы вынуждены считаться с ним, либо ограничивая, либо поощряя, в зависимости от того эффекта, который мы желаем получить. Воров мы принимаем наравне с другими, ибо нет ни одного человека, который бы не украл хоть раз. Так же и с богатыми: наш рай гораздо демократичнее Царства Небесного, и к нам не надо пролезать сквозь игольное ушко.

Матвей был откровенно разочарован. Конечно, не будь он к себе чересчур снисходительным, он мог бы уличить в детском воровстве и себя самого, но оно не шло ни в какое сравнение с настоящим воровством – таким, что приносит состояния и совершается почти открыто! От таких мыслей у него снова возникли сомнения, туда ли он попал. То, что он слышал от Проводника до сих пор, резко расходилось с его последним откровением. Еще парочка таких виражей, и он вылетит из седла!

– Деньги соединяются с теми, кого они заслуживают, но это еще не повод таким завидовать, – снова угадал его мысли Проводник. – Вижу, вы разочарованы, и я вас понимаю. Пройдет еще немало времени, прежде чем вы поменяете свое мнение. Пока же мой вам совет – посмотрите что-нибудь из вашего детства, ибо в нем больше смысла и радости, чем во всей остальной жизни. Я буду поблизости.

8

Ах, детство – тихая летняя ночь перед рассветом!

Дружелюбное солнце, неведомые, тревожные ароматы, патриархальная жизнь частного сектора, заводная зеленая лягушка, жестяной мотоциклист в черных крагах, целлулоидная утка, купание в оцинкованной ванне, мир за окном маленького домика, запах курятника, хлева и собачей шерсти, протяжное мычание коровы и парное молоко на закате дня, слипшиеся подушечки с повидлом, ходики на стене рядом с портретом кудрявого Пушкина, кораблик в завитушках ветра из книжки сказок, ветер по морю гуляет, тяжелый черный телефон на столе, патефон, протяжные песни про войну, про калину, про дуб с рябиной, про степь, про бродягу и Байкал, про любовь. Кино, самое важное из всех искусств, поезд идет на восток, обреченные герои "Звезды", трофейные фильмы с подстрочником, я поминутно и громко дергаю мать: "А что она сказала?", и голоса со всех сторон: "Уберите пацана, это для взрослых!" Мой детский сад, сопливые носы и мокрые глаза моих друзей и подружек, метелки чубчиков, тонкие косички, тихая девочка в мягкой кофточке, почему-то самая лучшая, болезни и вши одни на всех, длинные чулки и следы от круглых резинок, желтый глазок масла поверх пюре, незабываемый вкус котлет, дрожащая пенка на горячем молоке, отвратительный вкус рыбьего жира, матроска с бескозыркой, танец "Яблочко" вприсядку, береза в кадке в углу зала распускает липкие листья к Первомаю. "Под знаменем Маркса-Энгельса-Ленина, под руководством великого Сталина, вперед…", Ленин – Сталин, Ленин – Сталин, военные марши из репродуктора, блестящие погоны на плечах взрослых; одна на весь город полуторка, за которой бежит ребятня, лошадь на все случаи жизни, запах дегтя, сена, помета, настоящий двухколесный велосипед, лечу, обгоняя ветер; запах хвои и мандаринов, тонкие свечки вместо лампочек, тихий звон и вращение шаров в полумраке, скрип полозьев по укатанной зимней дороге, сладчайшие сны.

Вместо "вчера": "Пап, ты же мне обещал!" Вместо "завтра": "Когда я вырасту большой…" И бесконечное «сегодня».

Портфель, тетради, пенал, чернильница-непроливайка, форма на спинке стула – мое детство кончилось, завтра я иду в первый класс.

Буйный апрель заставил раздеться до рубашки.

Отца переводят с повышением на запад, нам выделена теплушка, и сейчас его друзья помогают грузить туда вещи. Я участвую в общей суматохе. Мне разрешено таскать мелкие вещи, но я стараюсь ухватить то, что потяжелее.

Вот погрузка закончена, на полу теплушки расстилают клеенку, режут хлеб, сало, колбасу и начинаются проводы. Немного растерянные лица, слова от всей души, искренние рукопожатия, женские слезы – сердечное расставание, я это чувствую, но особенно не переживаю: я весь в ожидании путешествия. Все целуются, достается и мне. Вместе с отцом и матерью я поднимаюсь внутрь, вагон трогается, нас везут и цепляют к поезду.

Ночь, день, и мы на месте. Вещи грузят в машину и везут туда, где мы теперь будем жить. Наша новая двухкомнатная квартира – в двухэтажном доме с тремя подъездами, на пересечении двух больших улиц. Ничего такого я раньше не видел и откровенно восхищен. За переездом наблюдают из своих окон соседи, вышел поздороваться будущий сослуживец отца. Возле меня крутятся два пацана моего возраста. Один из них с хитрым видом предлагает мне:

"Скажи – чайник!"

Я доверчиво говорю:

"Чайник"

"Твой отец начальник!" – радостно кричит пацан и отбегает, показывая на меня пальцем.

Это мой будущий друг Вовка Крымчук, с которым я отсижу за одной партой десять лет, а это – дом, двор и город моей грядущей юности.

9

– Простите, вы здесь? – нарушил молчание растроганный Матвей.

– Разумеется, – тут же ответила темнота.

– А можно вас называть по имени-отчеству? Здесь это принято?

– Отчего же, вполне. Разрешите представиться: Петр Филимонович Фишер, русский сектор.

– Петр Филимонович, – начал Матвей и осекся: обратившись к Проводнику по имени, он в некотором роде его признал и тем самым только упрочил его позиции. Так недалеко и до капитуляции!

– Так что вы хотели знать? – спросил Проводник.

"А-а! – махнул Матвей ненастоящей рукой. – Семь бед – один ответ!" – и спросил совсем не то, что хотел: – Почему мы говорим в темноте? Неужели невозможно сопровождать наш разговор какой-нибудь картинкой? Будь моя воля, я бы общался с… с прибывающими на фоне каких-нибудь цветочков!

Вместо ответа передо ним тут же вспыхнуло мужское изображение по пояс. У мужчины были наиприятнейшие черты лица, одет он был в рубашку и пиджак модного фасона.

– Очень рад, что вы сами до этого дошли, – доброжелательно заговорило изображение голосом Проводника.

– Приятно познакомиться… – не ожидая такого поворота, смущенно пробормотал Матвей. – Но ведь вы могли и раньше…

– Мог, но вы об этом не просили, – вежливо перебил его Проводник.

Что значит, не просил? Конечно, не просил! Это в его-то положении требовать удостоверение личности! Как бы то ни было, теперь у Матвея было такое чувство, будто он напрямую общался с диктором загробного телевидения. Однако, что ни говори, умеют здесь произвести впечатление!

– А меня вы тоже видите? – спросил он.

– Нет, не вижу. Вы еще не умеете конструировать свое изображение, -ласково ответил ему Проводник с добрейшей улыбкой на лице.

– Что это значит?

– Это значит, что со временем вы сможете общаться с вашими корреспондентами в том виде, в каком пожелаете. Хоть в образе крокодила…

Надо сказать, что с начала их общения это было не самое сильное откровение Проводника, но именно оно повергло Матвея в глубочайшее изумление. Он был подобен ребенку, которого опытный продавец игрушек уводит все дальше вглубь магазина.

– Разве такое возможно? А для чего? – простодушно воскликнул он.

– Если есть такая возможность – почему ей не воспользоваться? Ведь наш мир – это мир чистой информации с безграничными возможностями.

– И вы можете поменять ваше изображение прямо сейчас? – загорелся Матвей.

– Конечно! – весело отозвался Проводник.

Экран мигнул, как при смене кадра, изображение сменилось: теперь на нем, непонятно почему, был виден ряд свежих могил. Камера совершила полоборота и уперлась в фотографию на одной из них. Матвей взглянул и обмер: с фотографии на него смотрел он сам! Это было так неожиданно, что слова застряли внутри него. Он тупо глядел на фотографию, машинально отмечая случайно попавшие в кадр увядшие гвоздики, обветренные комья земли и ленту с надписью "Любимому мужу и отцу".

Прошло с полминуты, прежде чем Матвей опомнился. На экране снова был Проводник.

– Я вас напугал? – участливо спросил он. – Извините, я, кажется, переборщил. Но знаете, у меня сложилось впечатление, что вы любознательны и не склонны к суевериям!

– Это жестоко! – просипел Матвей.

– Но ведь это то, о чем я вам все время говорю! Ну, хотите, я вам покажу собственную могилу, если это вас утешит? Хотя нет, не покажу: у таких, как я нет могилы. Так что вы счастливчик: сможете иногда посещать ваш последний приют и наблюдать за теми, кто к вам приходит!

Матвей чувствовал себя дворовым псом, на которого накинули петлю пока он, приветливо виляя хвостом, поедал кусок колбасы в качестве приманки. Черт бы побрал его любопытство! Как, однако, ловко Проводник воспользовался его доверчивостью! Что за бездушные методы убеждения! Это так жестоко, так несправедливо!

Внезапно Матвей осекся. Что там опять насчет несправедливости, черт бы ее побрал? Ну, конечно! То же самое он чувствовал, рыдая на берегу котлована перед матерью! Господи, неужели он так и прожил жизнь обидчивым идиотом, не жалевшим никого, кроме себя?! И неужели нужно было помереть, чтобы это узнать?!

– Самолюбие – слепая лошадь разума. Девяносто процентов людей распускают, поджимают, надувают губы или хватаются за оружие, реагируя на обращение, которого они, по их мнению, не заслуживают. Лишь немногие умеют извлечь из этого уроки себе на пользу, – тихо подсказал Проводник.

"Он что, читает мои мысли? – вдруг обозлился Матвей. – Да кто он такой, этот лицедей, что овладел моим сознанием, и власть которого над собой я почти признал? Какую сеть из ученых слов плетет его вкрадчивый голос? В какой такой мир совершенства тянет меня этот фантом тьмы?" Мысли его метались, не находя ответа. Злость, бессилие и отчаяние грохотали внутри него, как камни в центрифуге. Ну где же, где же избавление?!

– Где хорошо, там и реальность, – снова подсказал Проводник, и его физиономия на экране приняла сочувственное выражение. – Вы заметили, что люди стараются продлить те обстоятельства, при которых они чувствуют себя комфортно, и, наоборот, быстрее избавиться от тех, которые приносят им неудобства? Другими словами, за первыми они признают статус реальности, ко вторым же относятся как к досадному недоразумению и даже стараются вычеркнуть их из памяти. Сколько бы вы не злились, вы все равно вернетесь ко мне. И не потому что я ваша единственная реальность, а потому что у меня вам будет хорошо. Конечно, я мог бы переместить вас в щадящий режим и закончить нашу процедуру без лишних эмоций, но вы мне симпатичны, и я имею на вас виды. Чем сильнее сомнения, тем ближе истина. А давайте-ка, я вам кое-что покажу! – вдруг заботливо предложил он.

И молчаливому Матвею открылась картина.

Прекрасное летнее утро.

Перед ним широкая, обсаженная молодыми деревьями улица. От нее под прямым углом отходят дорожки, каждая из которых упирается в дом. Двухэтажные причудливые дома из стандартного материала похожи друг на друга. Широкие окна, ажурные веранды придают им беззащитный вид. Перед домами – лужайки, изгороди отсутствуют. Матвей поворачивает к одному из них. Перед открытой шторой гаража стоит автомобиль странного вида. Из дома выходит молодой человек лет двадцати. Впечатление такое, что он разговаривает по телефону, хотя ничего похожего на телефон Матвей не видит. Он прислушивается.

– Да, бабуля, я уехал. Нет, я договорился с папой, он заберет деда сам. Да, подарок понравился, да, пригодится, спасибо большое. Да поел, поел! Да, завтра к пяти! Хорошо, хорошо, ты же знаешь – я всегда езжу осторожно. Ладно, все, уехал. И не отвлекай меня в дороге. Я свяжусь вечером. Пока!

Молодой человек садится в блестящий аппарат, бесшумно трогается с места, сворачивает на дорогу и исчезает за поворотом, оставив после себя легкий запах пара.

Через открытую дверь Матвей проникает в дом. Просторный холл, удобная обстановка, лестница на второй этаж. В холле – никого, но откуда-то сверху слышится ровный женский голос. Что-то ужасно знакомое в этом голосе. Затаив дыхание, Матвей поднимается по лестнице. Через другие двери он оказывается перед просторной, залитой утренним солнцем верандой, выходящей во внутренний двор.

Посреди на удобном шезлонге полулежит наполовину прикрытая пледом женщина. Возле шезлонга – маленький столик со стаканом оранжевого сока и вазочкой с прозрачными шариками. На веранде кроме нее никого нет.

– Только что уехал, – говорит женщина. – Сказал, что будет завтра к пяти. Значит, ты сам привезешь отца? Хорошо, будь осторожен в пути. Кстати, у твоего сына новая девушка, с ней он завтра и явится. Итальянка. Не говори -всю Европу уже перепробовал! Да, пора бы – все-таки двадцать пять уже. А чего искать? Вон, напротив, у Соколовых какая дочка растет! Восемнадцать. Да ты у меня такой же бабник был, пока мы с отцом тебя не женили… Передай Ляле привет, чтоб ты без нее делал… Ты сейчас где? А потом? На метро? Да, так быстрее. Я? Я договорилась с дядей Сережей, и сегодня мы едем к нашей бабушке на могилку. Не хочешь присоединиться? Да, годовщина. Подумать только – уже тридцать лет как ее нет! Просто ужас, как время бежит! Ты вспоминаешь ее хоть иногда? Правильно, молодец… Да, верно, святая была женщина, царство ей небесное… Ради нас только и жила… Между прочим, могла бы жить и дольше, если бы не этот чокнутый француз. Кто такой, откуда взялся – до сих пор не пойму! Уж не знаю, что он ей там наговорил, но она им буквально бредила. Он ведь и со мной разговаривал… Да, помню, с тобой тоже пытался. Не люблю об этом вспоминать. До сих пор дрожь пробирает, как вспомню. Чертов экстрасенс -смотрит в глаза и читает тебя, как книгу! Да нет, ничего такого особенного… Про дедушку твоего… Но так складно и точно – до испуга! Я, конечно, старалась его избегать, а вот бабушку твою он прямо-таки околдовал. Говорил с ней подолгу, какую-то книжку на французском подарил. Она ее с тех пор все время при себе держала. Велела с ней и похоронить. Так и ушла от нас с книжкой в руках. Тихо ушла, с улыбкой. Всем бы так… Да, он был на похоронах. И как только прознал? Ведь мы ему не сообщали! Нет, больше у нас не появлялся. А кто его знает! Если жив, то ему сейчас за семьдесят. Ладно, что-то мы с тобой заговорились. Все, не буду больше тебя отвлекать. Пока. Будь осторожен…

Матвей стоит позади женщины и едва сдерживает слезы. Он уже понял, кто она, с кем разговаривает, и кто был тот молодой человек внизу.

Это были его дочь, внук и правнук.

Матвей обходит кресло и смотрит на дочь. Та глядит поверх молодых берез куда-то вдаль с рассеянным выражением лица. Она постарела, но выглядит молодцом. С веранды открывается чудесный вид: молодые нежно-зеленые березки с неподвижными листьями, темная зелень елового массива, голубое зеркало озера, щебетание птиц, прозрачный воздух, распустившийся букет полдневной свежести создают ощущение покоя. Матвей стоит рядом с дочерью, растроганный и умиротворенный. Так продолжается несколько минут, затем картина теряет очертания, расплывается и исчезает.

– Что вы со мной делаете… – шепчет Матвей, – что вы делаете…