Текст книги "Баблия. Книга о бабле и Боге"

– Да нормально, пап, все будет нормально. Нормально. Доктор хороший. Еврей. Нормально. Я не волнуюсь. Все хорошо. Нормально все будет… Хорошо, нормально…

Каталку завезли в лифт. Двери начали закрываться, Сашка успела вскинуть два пальца вверх, Алик поднял кулак… И все, сомкнулись двери. Тишина наступила.

«Даже поцеловать не успел на прощание, – подумал он. – …На прощание? На про…»

Мысли кончились. Была одна, но додумать ее до конца Алик не мог. Он пошел в палату. Коридор, покрашенный в веселенький желтый цвет, украшали детские рисунки, забавные рожицы, яркая белиберда, травка, цветочки.

– На прощание?..

В палате было темно. Санитарки выключили свет перед уходом. Только в окне вдалеке светились жилые многоэтажки. Алик прислонился к холодному стеклу. Внизу, в темноте, угадывались очертания церкви. Близко очень. Церковь выглядела странно, без куполов, но с колокольней. Красиво. Он попытался рассмотреть, опустил голову. Неожиданно ударили колокола. Бууум, бооом, бууум…

– На прощание?!

Алик отпрянул от стекла, выбежал из палаты и понесся вниз на первый этаж мимо поста охраны на улицу. Выскочил на крыльцо как был, в легкой рубашке, закурил. Полегчало. Он стоял один на крыльце больницы. Ни прохожих, ни автомобилей. Слева от него, аритмично мигая, трещал закоротивший уличный фонарь. Ветер гнал по пустой дороге поземку. Снежные ленты выделывали замысловатые пируэты, бились в светящуюся витрину итальянского ресторана напротив, звенели, как хрустальные подвески на люстре, и снова осыпались на землю. Одна из ленточек оторвалась от сплетенного белого клубка и хлестнула его по лицу.

«На прощание? Как же так, на прощание? Этого не может быть. Это невозможно. Я жить тогда не смогу. Дышать не сумею. Н-е-е-е-е-т!»

Алик поднес горящую сигарету к губам, сделал мощную затяжку, пальцы обожгло. Он выбросил окурок и тут же прикурил еще одну.

«Это же Сашка, дочь моя. Счастье мое. Любовь моя. Она же такая чистая, светлая, юная. Меня, меня возьмите! Это я мразь, я все заслужил. Ее оставьте. Господи, кто бы ты ни был. Даже если ты такой же, как я. Я понимаю тебя, сам бог как бы… Знаю, тебе насрать на все. У тебя свои заботы, проблемы. Не до меня тебе. Но послушай, послушай, если ты такой же задроченный жизнью парень, как я, если ты такая же мразь… Послушай, сволочь! У тебя ведь тоже есть дети. Ты же их тоже любишь. Услышь меня, пожалуйста! Пойми меня, умоляю! Ради деток своих пойми. Пусть у нее все будет хорошо. Пусть она живет только. Знаю, что сложно. Сложно услышать. Но ты попробуй, тебе стыдно будет потом, если… Мне вот стыдно было. И знай, если ты такой же, как и я, знай. Там еще один есть над тобой, такой же!.. Наверняка есть. И придет время, попросишь, и он тебя не услышит. Поэтому услышь, услышь меня, ради себя хотя бы услышь… А если я ошибаюсь и ты другой… Мудрый, великий, всеблагой, на меня ни разу не похожий. То прости меня, но все равно помоги ей. Мне не помогай, только ей. Я не буду спрашивать, за что мне это. Я знаю. Я согласен. Пусть сумасшедший. Пусть в Кащенко. Пусть что угодно. Но она. Она… Господи, помоги ей!»

Снежные ленты за оградой больницы совсем взбесились. Сплетенный клубок соскочил с дороги, подкатился к крыльцу и навалился на Алика. Колючий снег бил по лицу, заползал под рубашку, под джинсы. Жалил тело. Из глаз покатились слезы. Ноги подкосились. Он упал на колении и, стараясь переорать свистящие и воющие ленты, закричал:

– Да!.. Давай меня! Меня давай!!! Правильно!!! Меня!!! А она пусть живет!!! Меня, только меня!!!

Вдруг все стихло. Белый клубок отстал от него и покатился по Полянке к Кремлю. Алик стоял на коленях, на ресницы и волосы налип снег. Руки и лицо покраснели от холода. Он попытался подняться. Не смог. Ударило, будто током.

«А ведь это же улица с двусторонним движением, – с ужасом понял он, – я здесь в грязи купаюсь, там небоскребы взрываются. А там я что делал с Антуаном? Много чего делал. Зажигал. И вот Сашка в операционной, под ножом… Точно, так и есть. Все объясняется тогда. Все логично».

Он зачерпнул пригоршню снега с крыльца и стал растирать себе лицо. Потом бросил, замер, уставился невидящими глазами в одну точку.

«Получается, я во всем виноват. Это я Сашку… Сам… Я сам… Нет, нет, я не допущу. Я исправлю. Прямо сейчас, окажусь там и все исправлю. Сейчас, сейчас…

Алик закрыл глаза и представил прекрасный город во всех подробностях. С желтыми дворцами, стеклянными небоскребами, зеленоватым морем, гламурными клубами и людьми в этих клубах. И Антуана представил…»

Когда открыл глаза, перед ним была все та же улица Полянка с мигающей вывеской модного итальянского ресторана. Он попробовал еще раз, снова зажмурился… Ничего не получилось. С большим трудом он встал с колен. Ноги не держали. Он сел на ступеньку больничного крыльца, достал сигареты, закурил и заплакал. Сил молиться и просить больше не осталось. Только курить и плакать мог. А потом только курить.

Сколько времени так просидел, он и сам не знал. Пачку сигарет, по крайней мере, выкурил. Час, наверное, а может, больше. Сзади подошел охранник, похлопал по плечу.

– Мужчина, это вы отец девочки, которую с аппендицитом привезли?

– Да.

– Вас по телефону спрашивают из хирургии, срочно.

Алик поднялся и, не чувствуя онемевшего то ли от холода, то ли от ужаса тела, на ватных ногах пошел к телефону. Он знал, что сейчас услышит. И так не хотелось идти. Но шел. Как на казнь шел. На эшафот поднимался. Взял потертую, грязного серого цвета трубку. Не удержал. Уронил. Снова взял. И снова уронил. Схватил двумя руками, прижал к уху.

– Алексей Алексеевич?

– Да.

– Это профессор Апельбаум говорит.

– Да.

– Ну что, голубчик, все не очень хорошо пошло с вашей девицей.

– Да.

– Неудобно так все там было расположено, даже думал в какой то момент, полостную придется делать. Но обошлось, лапароскопией отстрелялись. Так что жениху будущему даже шрама на память не оставили.

– Да.

– Встречайте свою доченьку через двадцать минут в палате. Все хорошо в целом. Не волнуйтесь.

– Да.

Профессор помолчал еще несколько секунд, видимо, ожидая традиционных в таких случаях благодарностей. Не дождался и положил трубку.

Сашку привезли через полчаса. Бледную, всю в синих прожилках, еще не отошедшую от наркоза. Алик бросился к ней.

– Сашка, ты как? Что с тобой?

Она подняла руку с оттопыренным большим пальцем, не удержала ее и уронила на каталку. Санитарки переложили Сашку на кровать, подключили к аппарату, следящему за сердечным ритмом. Алик расположился на раскладушке рядом. Он попытался поговорить с дочерью. Она отвечала невпопад.

– Пап, я так тебя люблю… Прости меня, что выходные испортила… Поспать не дала… Доктор хороший, еврей… А мамка достала… Я тебя люблю больше… И мамку больше… Всех больше, всех… Нормально было… Не больно… Хорошо мне… Приятно…

Позвонила жена. Алик поднес трубку к дочке. Она пробормотала несколько фраз. Ленка успокоилась и стала говорить Алику, какой он хороший отец, муж и вообще человек. История с Наташей была забыта. Почему-то это не обрадовало ничуть. Мелким показался повод для радости. Несущественным. А потом Сашка заснула. Алик лежал на раскладушке, слушал ее дыхание. Смотрел на равномерно пикающий аппарат. Несколько раз ритм аппарата сбивался. Он хотел бежать за врачами. Но пульс восстанавливался, и Алик продолжал лежать, прислушиваясь к Сашкиному дыханию. Под утро стал горячо благодарить Бога за помощь. Просил прощения за излишнюю резкость. Ну, типа мразь, сволочь. Не в себе, мол, был, за дочку волновался сильно. Давал обещания жить теперь по-другому, и в этом, и в том мире. Каялся. Переживал.

В девять приехала жена. Дочка еще спала. Алик осторожно поцеловал ее в лоб и поехал домой. По пути, в пойманных на дороге старых «Жигулях», размышлял о последних событиях. Пришел к выводу, что неспроста все это. Все это имеет непонятную ему внутреннюю логику. Показать ему что-то хотят. Подтолкнуть к чему-то. Только вот что? К чему? Думать дальше он был не в состоянии. Сильно тянуло в сон. Алик решил, что потом подумает, позже.

Приехав домой, он быстро позавтракал и завалился спать. И проспал почти сутки. До утра понедельника.

9
Проблема

В понедельник он проснулся непривычно рано, без двадцати шесть. Минут десять лежал в постели, пытаясь отделить сон от яви. Вдруг показалось, что Сашкин аппендицит, отжиг в Либеркиберии и даже сделка с Магаданпромбанком – сон. Яркий, интересный, логичный, но сон. Он видел такие сны пару раз раньше. Спросить было не у кого.

«Фигня все, – подумал Алик. – Скоро проснется Сашка, скажет: «Привет, пап», начнет собираться в школу, и я расскажу ей о забавном сновидении, посмеемся вместе».

Он пошел на кухню, выпить водички да покурить, но вместо дочки встретил жену. Ленка, рыдая, бросилась ему на грудь.

– Алик, Аличка, спасибо тебе, ты столько пережил за ту ночь. А с Сашкой все в порядке уже. Кушает, сидит, даже ходить пробует.

«Не сон. Не сон, а жаль. Правда все. И Либеркиберия, и Антуан, и даже, что я бог, правда. И Сашка… Распутывать все придется. А как?»

Свет в конце тоннеля не просматривался. Складывалось впечатление, что и конца у тоннеля нет. Кольцевая линия Московского метрополитена в хорошем раскладе. И ездить по ней можно всю жизнь. А в плохом… Подземный ход в могилу.

Грустные мысли лишали воли. Хотелось сидеть, курить, жалеть себя и тупо смотреть в окошко на кухне. Алик передернул плечами, резко выдохнул, как перед броском в холодную воду, и подпрыгнул. Жена посмотрела на него с недоумением.

– Ничего, ничего, Ленка. Прорвемся. Все будет хорошо. Жизнь – это действие. Бездействие – это не жизнь. Отдохнем на том свете. А сейчас… Вперед и только вперед. Кривая вывезет.

– Ты чего?

– Не обращай внимания. Аутотренинг у меня такой. Зарядка для нервишек. Во сколько к Сашке начинают пускать?

– C восьми.

– Вот и отлично. Я сейчас к ней. Потом на работу. Собери, что передать надо.

В больницу подъехал к половине восьмого. Уговорил охранника пустить. У Сашки просидел час. Половину времени она просила никому не говорить про «так и помру, не влюбившись». А он не соглашался, дразнил ее. Дочка заводилась, размахивала руками и выглядела почти здоровой.

«Хоть с ней все в порядке, – глядя на нее, думал Алик, – и это самое главное. Остальное все решить можно. И решу. От меня остальное зависит. Не знаю как, но решу. А это… Спасибо тебе, Господи!»

По пути на работу размышлял: как вести себя дальше. Решил быть предельно аккуратным. Не нервничать, не возбуждаться, не злиться ни на кого. Сумасшедший он или нет, непонятно, но люди в Либеркиберии гибнут вполне реально. По крайней мере, в его восприятии. И гибнут они из-за него. Поэтому железная выдержка и дисциплина. Пусть хоть весь мир рушится. Он, конечно, будет его спасать, но только как гибрид Феликса Эдмундовича с терминатором. С холодной головой, чистыми руками и при полном отсутствии сердца в стальной груди. Ощутив себя супергероем и даже слегка загордившись собой, Алик въехал в ворота конторы, припарковал машину и бодро забежал в обшарпанный офис. Когда вошел в кабинет, зазвонил мобильный. День начинался резво. На экране телефона замигала надпись: Андребан звонит.

– Здравствуй, Алик, гордые рыцари КЭШа, идущие к баблу, приветствуют тебя.

– И тебе не хворать, Андрей. Откуда такой пафос с утра у скромного банкира? Перепил вчера?

– Да ты чего, я ж не пью совсем. Только кровь трудового народа. И то в весьма умеренных количествах, к сожалению. Жажда меня мучит, вечная вампирская жажда, кровушки хочу народной, людской, теплой и денюшек их мятых. А людишки, гады такие, не даются, брыкаются. То кредит вовремя не вернут, то вообще мошенничать начинают. Ой, нелегок хлеб розничного кровососа…

– Опять завел свою шарманку. Хватит жуть гнать, и без тебя тошно. Понедельник все-таки, утро. Пожалей старого жулика, а то кол осиновый получишь в калькулятор или что там у тебя вместо сердца. Ты чего звонишь? Проблемы какие со сделкой или просто лясы поточить?

– Вот так всегда, никто не понимает трепетную душу вампира. Только Брэм Стокер, да и тот не до конца. А ведь банки – кровеносная система экономики. И мы, розничные вампиры, играем очень важную роль в нашей экосистеме. У одного отсосем, другому вольем. Ну, себе немножко оставим за труды, конечно. А как ты хотел? Вампиры тоже люди, у них тоже детки есть. Их кормить надо.

Алик испугался. Напомнили слова банкира его молитву в больнице. Андрей, конечно, шутил, ерничал в своей обычной манере, но… Но как-то все рифмовалось подозрительно. Он и раньше не верил в совпадения, а сейчас… Какие, к черту, совпадения в его ситуации!

– Послушай, Андрюш, правда, времени не очень много. Есть чего конкретное – говори. А нет, давай вечером созвонимся, поболтаем.

– Ничего конкретного нет. Да и проблем тоже нет, так, небольшие шероховатости. А встретиться все же надо. Перетереть по мелочи. Давай кофейку попьем, заодно и побеседуем.

– Хорошо, подъезжай в кафешку около офиса. Ты знаешь, где обычно встречаемся.

– О’кей, ща пристегну крылья и через полчасика буду. Между прочим, интересный факт напоследок. Бэтмен это человек – летучая мышь. А летучие мыши самые известные кровососущие в природе. Так что делай выводы.

– То-то мне всегда хотелось раздавить перепончатую гадину. Мерзкий он, скользкий какой-то, мрачный. Одно слово – Темный рыцарь.

– Тогда я к тебе по-простому сегодня, без спецэффектов. В образе тишайшего русского банкира Андрея Маратовича Куличика. Можно? Договорились?

– Насчет русского могу поспорить. А так – договорились.

– До встречи.

– Пока.

Последнее слово осталось за Аликом. В отношениях с банкиром это играло роль. Мелочь, а приятно. Только приятно почему-то не было. И не из-за возможных геморроев с мегасделкой. То, что геморрои – неотъемлемая часть всего сущего, он усвоил давно. Беспокоило другое. Андрюшина фраза «Вампиры тоже люди, у них тоже детки есть» крепко засела в голове. Связи между его поступками во всех мирах крепли не по дням, а по часам. Казалось бы, где Сашкин аппендицит, а где мегасделка и Либеркиберия? Оказывалось, близко. Все рифмовалось. Цеплялось друг за друга, опутывало Алика плотным коконом. Свободы оставалось мало. Обложили его со всех сторон и подталкивают к выходу. А он даже не понимает к какому.

Стало душно. Захотелось сорвать галстук, расстегнуть рубашку и разбить окно. А потом крушить все вокруг, переворачивать столы, кидать телефоны в стены и орать, выть, изрыгать проклятия.

– Я спокоен, я спокоен, я спокоен, – зашептал он, – я спокоен, как удав, как километр удавов. Я вежлив и благожелателен, добр и корректен. Я – само спокойствие, я – полный штиль и безветрие, благостность и равновесие. Середина всего я. Медиана мирная.

Аутотренинг помог, дыхание восстановилось. Алик встал, взял портфель и направился на встречу с банкиром.

Когда он вошел в кафе, Андрей уже сидел за столиком и отхлебывал кофе из большой чашки.

«Быстро он, – удивился Алик. – Может, и вправду вампир с крылышками? По московским-то пробкам за двадцать минут. Без крылышек не обойдешься».

Банкир, увидев его, встал и улыбнулся. Клыков не наблюдалось. Наоборот, улыбка получилась экстремально обворожительной. Захотелось вытащить кошелек и отдать его столь милому парню. За многие годы у Алика выработался устойчивый иммунитет к подобным милягам. Поэтому ограничились крепким рукопожатием.

– Резво ты примчался, Андрей Маратович. Видать, шероховатости не такие уж мелкие, раз так резво.

– Волка ноги кормят. У меня еще пять встреч сегодня.

– Вранье это все.

– Честно, могу расписание показать.

– Не про встречи вранье, про волка. Не ноги его кормят. А овечки глупые, которые бочка сочные ему подставляют.

– Но и ноги, – после паузы сказал банкир. Разведка боем началась.

– Ноги, руки… Чего мы вокруг да около ходим. Говори, что стряслось.

– У меня две новости. Одна хорошая, а другая так себе. С какой начать?

– С денежной.

– В ЦБ согласовали нашу сделку. Ничего они против вас как наших акционеров не имеют. Можно договора подписывать и деньги перечислять.

– И в чем проблема? Мы хоть завтра готовы первый транш отправить.

– В этом и проблема. Не хотят они траншами. Хотят всю сумму сразу.

Перечисление всей суммы сразу увеличивало риски в геометрической прогрессии. Алик это понимал очень хорошо. А Андрей понимал, что Алик понимает. Взгляды двух переговорщиков схлестнулись. Смотрели не мигая. Старая пионерская игра в гляделки. Только на кону не щелбанчики, а миллиарды. Он смотрел в честные голубые глаза банкира и ничего не мог в них прочитать. Просто два глаза: правый и левый. Чуть красноватые от недосыпа. Визин, наверное, по утрам капает. В левом глазу у зрачка на радужке несколько черных точек. В правом упала ресничка и прилипла к щеке. Алик молчал, интуиция тоже молчала. Обычно в подобных мутных ситуациях он становился агрессивным и пытался взять противника на понт.

– Ты чего мне тут гонишь? – с легкой ноткой блатной истерики сказал он. – Херню плетешь всякую. Изучили мои юристы инструкции ЦБ. Не могут они против траншей возражать. Незаконно это.

– Блядь, а где ты тут видел закон? – заорал на всю кафешку банкир. – Где ты тут, на хуй, закон видел, в этой гребаной эрэфии? Здесь не по закону живут, а по веками натоптанным понятиям. Как там в новом гимне поется? Предками данная мудрость народная? Нас к торжеству чего-то или кого-то ведет? Вот и ведет. И приведет, на хрен, скоро. К жопе полной… Мне с ЦБ жить еще. Долго, я надеюсь, и счастливо. Не могу я их хотелки игнорировать.

Из эмоциональной речи банкира Алик понял, что попал в десятку. Нет такого закона акционеров добросовестных в правах ограничивать. А хотелки это или разводка, еще посмотреть надо. Хотя, с другой стороны, реакция Андрея выглядела естественной. Легко было представить охреневшего от денег и полномочий чинушу в ЦБ, которому просто не нравилась проплата траншами. Не с той ноги встал. Или бабло вымогает на ровном месте. Тогда, конечно, и психануть можно, и разораться на всю кафешку.

– Ты звук-то убавь, тоже мне, нашелся борец за свободу и справедливость. Ты свои бабки заработал по закону? Или по предками данной мудрости народной?

– По мудрости, к сожалению. Как по закону, если нет его здесь и не было никогда.

– То-то и оно. И я по мудрости. И мне эта мудрость данная всегда говорила: читай, Алик, бумажки, целее будешь и богаче. А в бумажках написано, что траншами можно. А теперь поставь, Андрей, себя на мое место. Имею я право плохое подумать про тебя? В бумажках одно написано, а ты мне другое говоришь. Имею право засомневаться?

– Да ты чего, мы ж с тобой не первый день знакомы. Такие дела вместе проворачивали. Ты чего, хочешь сказать, что это я тебя развожу? – Банкир возмущенно засопел и шмыгнул носом.

– Вот самому не смешно? – усмехнулся Алик. – Я же не жена твоя, чтобы меня на эмоции брать. Какая разница, что я думаю. Ты понимаешь, какие это деньги? Да меня за эти бабки, если что не так пойдет, за яйца подвесят и не задумаются. Да и тебя тоже.

Банкир откинулся на спинку кресла, положил руки на стол и стал барабанить пальцами по холщовой скатерти. Перестав барабанить, он нагнулся к Алику и попросил:

– Слышь, дай сигарету, пожалуйста.

– Ты же не куришь.

– Закуришь тут с тобой. Еще немного и колоться начну.

Андрей закурил сигарету, закашлялся с непривычки, смахнул рукой дым от глаз и, посмотрев слезящимися от дыма глазами на Алика, тихо заговорил:

– Понимаешь, приперло меня. Ты думаешь, у меня совести нет, чести? Крысой меня называешь. Все у меня есть. В одной песочнице росли и книжки одни читали про пионеров-героев. Не стал бы я с тобой разговаривать, если бы не приперло. В репу бы тебе дал за слова твои. А сейчас не могу. Край уже. Ты же знаешь, мы банк региональный, в магаданском филиале ЦБ обслуживаемся. Самые крупные мы там. И есть там одна скотина в руководстве. Хочет старость себе обеспечить за наш счет. Я все, конечно, понимаю и заносил ему ежемесячно. А потом надоело мне ни за что бабки отстегивать. Договорился я с московскими цебэшниками у них перерегистрироваться. Этим все до лампочки, заноси регулярно сообразно шалостям и хоть деньги «Аль-Каиды» мой. Да и мелкие мы для них. А этот гад магаданский совсем охренел напоследок. Дольку требует, чтобы в Москву отпустить. Предписание написал, что, мол, капитал недостаточен. Ему из Москвы, конечно, по рукам дали. И против вас, как акционера, он выступить не может. Вы ребята на рынке известные, белые, пушистые, как бы со связями. Но вопрос с траншами, он двузначный такой, не могут на него из Москвы сильно наехать по этому поводу. Боятся, хай поднимет старикашка вонючий, в залупу полезет. Все согласовано в принципе, только вот транши эти… Да, не имеет права запретить, а промурыжить может до Нового года. А там – предписание не выполнено, отзыв лицензии и привет бабушке. Если бы ты знал, как меня все это достало! И все из-за старикашки этого проклятого.

На банкира было тяжко смотреть. Сильный, всегда уверенный в себе человек показывал свою слабость. Вынужденно показывал. Слабость обезоруживала. Слабостью можно добиться много. Но у сильных людей этот аргумент последний. И используют они его нечасто. Монолог звучал вполне искренне. Андрей говорил медленно, запинаясь, с большими паузами между словами. Если только… Если только не разводка все-таки. Чтобы сделать окончательные выводы, требовалась небольшая провокация. Стыдно бить обнаженного человека под дых. Алик даже на секунду засомневался. А потом, решившись все же, хладнокровно и как можно более издевательски произнес:

– Ошибаешься ты, Андрюша, не из-за старикана твои проблемы.

– А из-за чего же?

– Да из-за жадности твоей. Жлобизма врожденного. Жаба тебя задушила старичку отстегивать по чуть-чуть на молочишко. Дергаться ты стал, в Москву сбежать захотел, чтобы копеечку не платить. Вот и получай по полной программе.

Банкир резко встал и сжал кулаки.

«Точно сейчас в морду даст», – подумал Алик.

Не дал, медленно опустился обратно. Покраснел только сильно.

– А ты знаешь, что такое всем давать? Ты знаешь, сколько их? Ты во сколько на работу приходишь обычно?

– В десять, пол-одиннадцатого.

– А я в полвосьмого. А уходишь когда?

– В шесть, семь, восемь иногда.

– А я раньше десяти не освобождаюсь. И так каждый день, даже в субботу до пяти работаю. В отпуске не был три года. Дети уже забыли, как я выгляжу. Язва у меня и давление, а мне тридцать шесть всего. Ты вот на дядю работаешь и не рискуешь ничем. Бюджеты вы с дядей пилите государственные. Весело вам и ненапряжно. Знаю, знаю, сам таким был, обналом баловался и так далее. А я пашу как лошадь. И главное, ничего плохого, кроме хорошего, не делаю. Людям кредиты даю, внутренний спрос поднимаю. Банк вот федеральный за три года сделал, четыреста отделений по всей стране, три тысячи рабочих мест создал… За что мне им отстегивать? А они ходят. От мелкого суки-пожарника до большезвездного, блядь, генерала. Все ходят. Дай, говорят, а то дышать не дадим. Кислород перекроем. И ладно бы деньги, деньги я им еще, может, и дал бы. Но я им себя отдаю по кусочкам. Свой труд, свои нервы, свою кровь по капелькам. Этому десять капель, а этому двадцать, а этот крутой, ему целую рюмку нацедить положено. А их сотни, тысячи. И получается, что мои дети меня не видят, чтобы эти гады со своими отпрысками пузо на теплых морях жарили? А вот хрен им в грызло! Не дам ничего… Да что я тебе говорю! Не поймешь ты. Я бы и сам лет пять назад ничего не понял.

Андрей встал, бросил на стол деньги и пошел к выходу.

«А вот сейчас верю, – подумал Алик, – если сейчас не поверить, совсем тварью надо быть. А я не совсем, хотя и близко. Если он играет, то я не знаю… Или я дебил, или он гений. А мы скорее всего с ним и не тот, и не другой. Просто повезло нам родиться в этой богом благословенной или проклятой, неизвестно это никому, стране. С ее великими пространствами, великим русским языком и великой литературой. И впитали мы это в себя. И живем, хаем все вокруг, но и гордимся втайне. А не догадываемся, дураки, что великими бывают только трагедии. И хреново здесь все закончится и заканчивалось всегда. Поэтому и великое здесь все такое.

Ему захотелось догнать банкира, обнять его, сказать: «Да ладно, не ссы, Андрюха. Я с тобой. Я такой же, как и ты. Я все понимаю. Мы с тобой одной крови. Ты и я. И не дадим мы им ничего. Просто своруем у них немного, а лучше и много денег. А потом не пропьем их, не вбухаем в уродливые казематы на Рублевке, не отгоним в тихую Швейцарию, а завертим здесь такие дела, такой бизнес, что у Билла Гейтса слюнки потекут от зависти. И вышвырнем всяких тварей из нашей великой страны или работать их заставим на худой конец. Потому что мы – умные, хваткие, полные сил мужики, а они – дуболомы конченые. И поставят нам благодарные потомки красивые памятники из белого мрамора, на красивых площадях красивых городов, которые мы, ты слышишь, Андрюха, мы с тобой, построим…»

Алик ошеломленно затряс головой. Эка куда его занесло… Совсем мягкий стал, поплыл, как наивный юноша чукотский. Херня такая в голову полезла! Верить банкиру, скорее всего, можно. Похоже, правда не разводит. А вот благородные порывы давить надо в зародыше ввиду полной их неадекватности окружающей действительности. Да и подстраховаться не мешало бы на случай, если все же разводка. И дивиденды попытаться выжать из сложившейся ситуации.

Он нагнал банкира на выходе из кафешки. Взял его за руку, похлопал по плечу. В меру, но не чересчур, проникновенно сказал:

– Не обижайся, Андрей, не хотел тебя обидеть. Извини, если что не так. Верю я тебе. Давай обсудим ситуацию спокойно, как взрослые люди, без эмоций. Чтобы два таких умных парня не придумали, как задницы свои прикрыть, да быть такого не может! Пойдем, договорить надо.

Банкир замер на несколько секунд, потом энергично сжал протянутую руку, и они вдвоем, так и не разжав сцепленных рук, вернулись за свой столик. Официант принес еще кофе. Посидели, отдышались, успокоились. Алик ласково посмотрел на Андрея, иронично, с небольшой подковыркой сказал:

– Лирическо-патриотическую часть дискуссии на этом предлагаю считать законченной. Переходим к водно-гигиеническим процедурам. Как жопу прикрывать будем? Ваши предложения, коллега.

– Не знаю. Хочешь, полетели со мной в Магадан. Сам поговоришь со стариканом ублюдочным. Поймешь, что не вру.

– Браво, Андрей, бурные, долго не смолкающие аплодисменты. Нет, за приглашение в Магадан спасибо, конечно. Но как-нибудь в другой раз. Успею еще в Магадан. Я ему про бумаги толкую, риски снимающие. А он мне беседу со старым дебилом предлагает. Красавец!

– Какие бумаги? Договорились вроде бы обо всем. Договор между нашими офшорами будет о перечислении денег под удобным вам соусом и поручительство нашего банка по этому договору. Поручительство потом порвем, когда все закончится. Какие бумаги-то еще?

– Это, Андрюш, канало, когда мы деньги частями перечисляли. Была надежда, что за несколько миллионов мараться вы не будете. А сейчас этих миллионов восемьдесят сразу. И не надо на меня так смотреть. Это не я сейчас с тобой разговариваю. Это люди, на которых я работаю, с тобой беседуют моими устами. Вот приду я к ним, скажу: «Траншами не получается, сразу все платить надо». И даже бумажки, почему так, показать не смогу. Хотелки это ЦБ, скажу. Историю твою слезливую поведаю про старикана противного. И предположим, они даже поверят. Не подумают, что мы с тобой на пару кинуть их хотим. Предположим. Я скажу им, что за Андрюшу – честного парня, ручаюсь как за себя. И опять они поверят. Но они же мне скажут, ты зачем честного парня в искушение вводишь? А потом, Андрюша же там не один, у него партнеры есть. Ты их знаешь? Нет. Вот видишь. Иди, скажут, Алик, и прочитай молитву «Отче Наш» раз пятьсот. Потому что слова там есть замечательные: «…И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого…» А ты, Алик, получается, и есть тот лукавый, который в искушение порядочных людей вводит. Поэтому молись, сука, скажут. А дальше…

– Хорошо, хорошо, не надо дальше. Понял я все. Что ты предлагаешь конкретно?

– Договор обратного выкупа акций, где ты обязуешься в течение года выкупить акции у нас по цене на двадцать процентов больше, чем продал. Подпишешь? Порвем его после сделки, безусловно. У себя хранить буду. Никому не отдам.

– Кто, я?

– Да, ты, ты – Андрей Маратович Куличик, собственной персоной.

Банкир задумался. Бумажка, которую предлагал подписать Алик, вовлекала в процесс лично его. Переводила, если что, возможные разборки из области спора хозяйствующих субъектов в сферу уголовного права.

– А этот договор будет для твоего дяди хитрожопого аргументом?

– Думаю, будет.

– Не хочется, конечно, но подпишу, что делать, если вы там все такие непростые ребята.

– И у нотариуса договор заверишь?

– А вот это уволь, – энергично замотал головой Андрей, – ни за что на свете. Ты меня совсем за дурака считаешь? Чтобы я сам себе срок подписал и у нотариуса копию оставил. Никогда. И потом, ты там у себя в конторе тоже не все решаешь. А ну как босса твоего жаба душить начнет? Впендюрит он мне тогда акции обратно. Двадцать процентов заработает. Поди фигово. Договор подпишу, а у нотариуса заверять не буду. Хочешь, от руки весь договор напишу. Хочешь, при свидетелях. А нотариус – нет.

– Андрюш, так ведь и так подпишешь. Все то же самое будет. Все твои риски при тебе, с нотариусом или без. Где логика?

– Так еще доказать надо. Судиться долго и муторно. Зачем вам это нужно? А с нотариусом – в одно касание. Раз и квас…

– Ладно, убедил. Обойдемся без нотариуса.

– Так чего, договорились? – облегченно выдохнул банкир.

– Почти.

Алик закурил сигарету. То, что он собирался сделать, выглядело некрасиво. Мерзко, если честно, выглядело, не по-божески. Но если ты играешь в такие игры, если не работаешь токарем на заводе, не хиппуешь с травкой на Гоа, не проводишь жизнь в молитве и труде, как монах, то будь готов. Иначе… Не стоит даже соваться в этот жестокий спорт под названием «невольная борьба за бабки». Съедят тебя там тогда, пережуют и выплюнут косточки белые на землю русскую.

Банкир начал проявлять нетерпение. Алик качал его в разные стороны. Качал по науке, по неписаным правилам борцов за денежные знаки. Банкир был сегодня в партере. Ситуация так сложилась. И он бы Алика качал, если был бы на его месте. Стыдно стало Алику. Сильно стыдно. А все равно качал. Ничего не поделаешь, правила такие…

– Какого черта, почему почти, что тебя опять не устраивает?

– Все устраивает, вот только цена…