Текст книги "Баблия. Книга о бабле и Боге"

– Тогда на, – мальчик протягивает ей осыпавшийся фантик от карамельки. Девочка берет бумажку и радостно хлопает в ладоши.

– Ура! Здорово! Теперь куплю куколку, поесть и шоколадку. И будет у нас с куколкой Новый год.

Мальчик несколько секунд смотрит на сестру, потом бросается к ней и пытается вырвать фантик.

– Отдай, отдай, я тоже хочу шоколадку, я тоже хочу Новый год, отдай…

Дети начинают драться. Женщина смотрит на мужа, в ее глазах слезы.

– Ты слышал? Ты это слышал? Зачем мы приехали в эту страну? За какой такой хорошей жизнью? Это – хорошая жизнь? Ну чего молчишь?

– А что, дома было лучше? Там вообще стреляли.

– Ну и что, пускай стреляли, пускай убили бы. Но там моя девочка не играла в проститутку. Ну что ты молчишь? Что ты все время молчишь? Другие мужики как мужики, а ты только молчишь. Вон соседи наши и квартиру приличную сняли, и дочке шубку купили, а ты… молчишь.

Мужчина опускает голову, обхватывает ее руками и смотрит в стол.

– Скажи что-нибудь, сделай что-нибудь, я не могу больше так, – женщина срывается на крик. – Сделай! Ну хорошо, если так… если я мужик в нашей семье… Хорошо, я не допущу, чтобы дети играли в такие игры. Я сама на панель пойду, сейчас оденусь и пойду!

– Да кому ты нужна, – устало произносит мужчина. – В зеркало на себя посмотри.

Женщина на секунду замирает. Потом и вправду мельком глядит в зеркало. Лицо ее кривится, из глаз текут слезы.

– Мама, мамочка… все прошло, все сломалось. Почему? За что? Ма-ма-ч-к-а-ааа!

Мужчина зажимает уши ладонями, закрывает глаза и начинает молиться.

– Господи! Послушай меня. Я никогда тебе не молился, я в тебя даже не верил. А теперь молюсь, поэтому послушай меня, Господи. Я стараюсь, я очень стараюсь, Господи. Я работаю по шестнадцать часов… На стройке… и еще на одной стройке. Но они мне не платят, Господи. Господи, они обманывают все время, суки. Я учу этот гребаный птичий язык. Я выучил уже восемьсот слов. А это нелегко – учить слова, когда так хочется спать. Господи, дай мне поспать, пожалуйста… Нет, спать потом. Послушай, Господи, дай мне немного денег, я даже не у тебя прошу. Тебе не придется тратиться, Господи. Сделай так, чтоб эти суки выплатили мне долги. Они плохие люди, а я это заработал. Сделай так, Господи. И тогда я куплю жене платьице, дочке куклу, а сыну шоколадку, и все будет как раньше… Как раньше. Ну если я плохой – меня накажи, а детей-то за что и ее, дурочку несчастную. Не надо, Господи. Только не понимаю я, чем уж так плох. Я же врач от бога, от тебя, Господи. Так на родине говорили. Я же людям помогать хотел. Ни с кого копейки не взял. Всех лечил… потому что помогать… А жена говорит, что я дурак… поэтому мы нищие. А вокруг все такие хорошие. Господи, демократия у них, машины красивые и дома. Только не поможет никто, сам, говорят, виноват, и бьют еще иногда… молодые, и обманывают. Помоги мне, Господи! Дай немного денег, чуть-чуть, чтобы полегче… А то она правда на панель пойдет, и ее там тоже обманут, как меня. Здесь всех обманывают. Что ты молчишь, Господи! Если молчишь, то мы к тебе… мы сами к тебе придем. Уж лучше к тебе, чем жизнь такая. Это быстро, деткам будет не больно. Я им помогу, а потом сам, сам… Жди нас, Господи!

Мужчина открывает глаза и кладет руки на стол. Жена катается по ободранному линолеуму в истерике. Дети дерутся за шкафом. Мужчина видит на столе нож… робко трогает его, потом ласково гладит лезвие, потом берет в руки.

– Стой, стой, дурак! – закричал Алик и… вывалился в реальность туалетной комнаты шефа.

ЛМ все так же болванчиком быстро качал головой. Михай и юрист застыли в позе почтительного ожидания. Алику стало страшно.

«Это ведь есть, – подумал он. – Это ведь точно есть, я где-то слышал, читал или видел. Такое бывает. Может быть, даже сейчас, в эту секунду. А я? Багамы, мулатки, инвестиционные банкиры… Сердце стучит, жизнь решается. Как же так? Как жить-то дальше? Кто я? Кто все мы?»

Незаметно для себя Алик начал молиться.

«Господи, за что мне это? Я же просто хотел жить хорошо. Это разве преступление? Все хотят жить хорошо. И ЛМ, и Михай, все. Почему же я один это вижу? Зачем ты меня так, мордой в грязь. Я же живой, мне больно. Я просто человек. Я, когда маленький был, всех жалел. А мне говорили: «Ну а в Африке негры от голода умирают». А я и негров жалел. Не понимал я, почему их жалеть не нужно. А потом понял. А потом стало не жалко. Убили кого: «Ну а в Африке негры от голода умирают». Посадили: «Ну а в Африке негры от голода умирают». Самолет упал: «Ну а в Африке негры от голода умирают». А сейчас я сам это говорю дочке. Она мне: пап, дай денег, у подружки мать тяжело болеет. А я ей: «Ну а в Африке негры от голода умирают». Она не понимает пока, но скоро поймет. И будет говорить своим детям. А знаешь почему, Господи? Знаешь? Потому что тот, кто не понимает этой истины, тот не может жить в созданном тобой, да, тобой, Господи, мире. По крайней мере, не может жить хорошо. Умирают такие быстро и потомства не оставляют, как правило. Хотя бабушка мне говорила, что бог возле себя говна не держит. Не держишь ты говна возле себя? Понимаю, кому же захочется. Вот только кто мы здесь? Говно? Да, наверное, наверное – говно».

Внезапно ему стало так стыдно, как никогда до этого не бывало. И не отхлестать себя по щекам захотелось, а сгореть, исчезнуть, а лучше не рождаться вообще никогда.

«Да пошло оно все!» – решил Алик, набрал в легкие побольше воздуху и быстро, чтобы не передумать, выдал:

– Леонид Михайлович, а может, коллеги правы? Деньги огромные, давайте откажемся от греха подальше.

Михай и юрист одновременно поперхнулись. ЛМ перестал раскачиваться и удивленно посмотрел на него. Алик вдруг понял, что на эмоциях совершил страшную ошибку. Так бы ЛМ еще, может быть, и подумал, поколебался бы пару дней, а потом, накрутив себя, действительно послал на хер стремную сделку. Но когда инициатор схемы включает заднего, значит, надо делать. Значит, косорезит инициатор весьма умеренно. Значит, не сговорились доверенные люди и грызутся вполне прогнозируемо. И работать будут аккуратно, пылинки сдувая с острых углов. За страх и за совесть работать будут. И все под контролем, значит. Логика старого разводилы была очевидной.

«Что я наделал?! – в ужасе подумал Алик. И тут же без перехода навалилось другое чувство: – Какой я молодец, умница, гений. Я его сделал, я всех их сделал. Пошли они в жопу, эти моральные метания. Что я, в самом деле, как голубой воришка. Что же до мужика с ножом… «Ну а в Африке негры от голода умирают». Может, и нет никакого мужика… Пригрезилось».

– Ты что, с дуба рухнул? – немедленно подтвердил его правоту ЛМ. – От денег отказываться. Не поймут нас там, – ЛМ показал указательным пальцем вверх. – А не поймут – значит, не простят. А не простят – значит, закопают. А я жить хочу. От таких предложений не отказываются. Короче, схема, конечно, не идеальная, но другой-то все равно нет. Или есть?

Все скромно промолчали.

– Тогда делаем. Но хочу предупредить, всех хочу предупредить, а особенно тебя, Алик. Гарантии мне твои не нужны, конечно, что с тебя взять. Но только и не я, если что, брать буду. Люди там, – ЛМ опять тыкнул пальцем в зеркальный потолок, – непростые. И действуют они по своей государственной логике. Если что не так пойдет, могут и посадить лет на десять. И даже я вряд ли смогу вас прикрыть. Так что работайте аккуратно.

– А если все как надо будет, тогда что? – спросил Алик и внутренне восхитился грамотному нематериальному стимулированию шефом сотрудников.

– Ну тогда будем премировать.

Все, включая Леонида Михайловича, беззлобно рассмеялись. Фраза «будем премировать» давно уже превратилась в шутку. Шеф никогда никого не премировал, зато позволял доверенным людям умеренно, с его точки зрения, обогащаться. Таким образом, доверенные люди работали под тройным гнетом. За деньги, потому что обогащаться, естественно, хотели. За страх, потому что, если облажаешься по-крупному, сразу вором станешь с волчьим билетом. Ну и за совесть, потому что стыдно, конечно, воровать у такого во всех отношениях приятного и нежадного человека.

– Ладно, посмеялись и хватит. Совещание закончено. За работу, – объявил ЛМ, встал с унитаза и, открыв дверь тубзика, выпустил всех на волю.

5
Релакс?

«А ведь это не шутки, – думал Алик, сидя в своем кабинете после совещания. – Вот эти все видения, переходы от испепеляющего стыда к ликованию и жадности, отказ от сделок, сулящих миллионы, – это все далеко не шутки. Происходит со мной что-то странное. Необычное происходит. Так и с катушек слететь недолго. Если уже не слетел. Может, к психологу сходить, таблеток сожрать успокоительных на всякий случай? Нельзя мне сейчас с катушек, никак нельзя. Вот закончу сделку с банком, тогда хоть в монастырь, грехи замаливать. А сейчас – нет».

От печальных мыслей отвлек звонок. Звонила секретарь.

– Алексей Алексеевич, к вам Наталья рвется, начальник отдела рекламы. Пустить? В расписании на сегодня встречи нет.

– Пустите, раз рвется.

В кабинет вошла Наташа, ладно скроенная девушка двадцати восьми лет с выдающимися работоспособностью и грудью. Алик ценил ее и за то, и за другое. За другое даже больше. Потому что трудолюбия в этом мире полно, а грудь такую еще и поискать надо. Плюс ко всему Наташа была девушкой гордой и пробивной. Приехав в Москву из Саратова, она в восемнадцать лет без протекции поступила на филфак МГУ, окончила университет с красным дипломом и устроилась на работу в крупное международное рекламное агентство. С престижной работы ее сдернул шеф, в надежде получить радости не столько бизнесового, сколько интимного характера. История о том, как Наташа ему не дала, вошла в анналы мифов и легенд конторы. При этом она умудрилась остаться с ЛМ в отличных отношениях, что говорило не только о ее выдающихся сиськах, но и о недюжинном уме. Он симпатизировал гордой и хваткой девушке и даже позволял ей иногда красть с рекламных бюджетов сотню-другую тысяч. Рублей, разумеется. Наташе тоже Алик нравился. На многочисленных корпоративах она тянула его танцевать, шептала всякую ерунду на ухо и всячески показывала, что если Алик не прочь, то и она не против. А Алик был совсем не прочь, он был за, двумя руками и еще одним своим веселым органом за, но… Но главный корпоративный принцип «не живи там, где живешь» настолько крепко втемяшился ему в башку, что ни одни сиськи, даже такие прекрасные, выковырять его оттуда не могли. Приходилось любоваться издалека.

Наташа вошла в кабинет. На ней было простое синее платье чуть ниже колен, синие же колготки и стильные красные туфельки на каблуках. Платье вроде строгое, офисное, но облипало Наташины формы так, что стриптизерши по сравнению с ней казались Валентиной Матвиенко. На груди имелся небольшой, однако завлекательный вырез. Синие, цвета платья, глаза широко распахнуты. Веселый орган Алика нервно заерзал в штанах, сердце забилось быстрее.

«Вот глупая штука эта женская красота, – подумал он. – Все эти сиськи, попки, губки, ножки. А ведь лечит, еще как лечит. Если инстинкты в порядке, значит, не все потеряно, может, еще и выздоровлю».

– Здравствуйте, Алексей Алексеевич, извините, что так неожиданно, без записи. Знаю, что вы этого не любите, но дело очень срочное.

– И что же вас, Наталья, могло так взволновать? Забеременели? Выходите замуж? Влюбились? Подцепили олигарха из списка «Форбс»? Говорите, Наташенька, мне можно. Я за вас по-стариковски порадуюсь.

– Какой же вы старик, Алексей Алексеевич, не кокетничайте. Вы мужчина в самом расцвете сил, звезда, можно сказать, нашей конторы, тайная мечта всех девчонок из моего отдела.

– Ах, Наташа, если бы я не разучился краснеть, то работать бы мне сейчас светофором на Рублевке. А так… Я вас внимательно слушаю. Что вас волнует?

– Дело в том, что с нового года меняются прайсы на радио и в журналах. А бюджеты у нас уже утверждены. И мы не влезаем…

– Так вас волнуют бюджеты?

– Да, очень волнуют.

– Господи, куда катится мир! Что происходит на этой планете. Прекрасную девушку волнуют не мужчины, не любовь, не бриллианты наконец. Ее волнуют бюджеты! Я правильно вас понял?

– Ну, почти… – Наташа засмеялась и лукаво стрельнула глазками на Алика.

– Ладно, флешку с собой принесли? Давайте сюда, я посмотрю.

Он взял флешку и начал загружать файл. Наташа стояла рядом с ним, слегка нагнувшись к экрану.

– Я вам сейчас все объясню, – сказала она интимно.

Провоцировала она его почти всегда. А он не велся. Это было нечто вроде игры, в сущности вполне невинной. Но в этот раз с ним случился такой стояк, сопротивляться которому он не смог бы при всем желании. Алик буквально впился, почти укусил ее за оголенную грудь.

– Алексей Алексеевич, вы что, с ума сошли, вы что. Алексей Алекс…

Он опрокинул Наташу к себе на колени и не поцеловал даже, а просто закрыл ее рот своим. Просунув руку под платье, Алик с удивлением обнаружил, что не колготки на ней, а чулки. Это существенно облегчало дело. Пошуровав некоторое время в ее промежности, он понял, что девушка, как пела Земфира, созрела. Каким-то немыслимым, но очень красивым и точным движением он встал, одновременно поднял Наташу, развернул ее к себе спиной, уложил грудью на стол и задрал платье. Следующим движением он сдернул с Наташи трусы, расстегнул ширинку на брюках и освободил орган, который несколько последних минут ему очень мешал.

– Нет, не так, по-другому, не здесь. Пожалуйстаааааа! – завопила девушка, но было уже поздно.

Трахал он ее жестко, если не жестоко. Периодически шлепал по большой белой заднице. Наташа уткнулась лицом в важные бумаги на столе и тихонечко выла, как будто собиралась эти бумаги сожрать. Обо всем забыл в эти минуты Алик, о совещании, видениях, о Багамах и миллионах. Весь мир для него сузился до вот этой молодой девки и ее такой красивой, слабой и манящей задницы. Только где-то на самом краю угасающего сознания еле пульсировала гнусная, портившая кайф мыслишка. Что вот трахает он человека, со своими горестями, заботами и переживаниями, что разговаривал он с ней недавно, и шутил, и интеллект проявлял, и ее шутки слушал, и файлы экселевские смотрел. А сейчас ему насрать на все это, на ее горести и радости, и на экселевские файлы насрать, и не любит он ее, и любить никогда не будет, и не человек сейчас она для него, а нужна ему только ее большая белая жопа и щель между ног. Чтобы избавиться от гнусной мыслишки, Алик решил сменить позу. Он перевернул Наташу на спину, задрал платье до самого подбородка, а получилось – натянул на голову, и освободил из лифчика шикарные сиськи. Помогло. Сиськи плавно тряслись в такт его движениям. Туда-сюда, туда-сюда, как волны на море. Из-под натянутого на лицо Наташи платья доносились странные звуки. Она то ли плакала, то ли стонала, то ли кончала, то ли все сразу. Алик завороженно смотрел на это зрелище. Мозг отключился, мысли исчезли.

– Суууууууууукаааа, – протяжно застонал он и кончил.

А потом, тяжело дыша, отвалился от нее. Наташа осталась лежать с широко разведенными ногами. Красивые красные туфельки валялись на полу, на них из самого центра девушки капала сперма. Наташа медленно стянула платье с лица. Лицо было в слезах и слюнях, потекшая тушь размазалась по щекам. Девчонка посмотрела на него широко открытыми синими глазами, закусила губу, отвернулась, рухнула животом на стол и громко, не сдерживая себя, по-бабьи, по-деревенски почти, заплакала. Огромные сиськи выглядывали из-под худой спины, руки обхватили растрепанную голову, ягодицы с красными следами от шлепков мелко тряслись. Алику стало не то что стыдно, бывал он и большим негодяем с девками, но неловко как-то. Удовольствие прошло быстро, а в сухом остатке имелся один, но зато огромный вопрос: зачем? Надо было выправлять ситуацию.

– Ты от счастья плачешь или из меня такой хреновый любовник?

Алик подумал, что это смешно, типа пошутил. Но по реакции Наташи сразу догадался, что ошибся. Рыдания усилились.

– Почемуууу тыыы эттооо сде-сделал? Я же-же не-не шал-шаллавва. Я бы-бы тебббе самммаа да-да-дала. Нра-нра-вился ты-ты м-ммне. Я-я-я не-не-не так-так-такааааяяя!!!

– Конечно, не такая – это я такой. Свинья я, ну, правда, прости меня. День сегодня дурацкий, совещание тяжелое, бури магнитные. А хочешь, все забудем? Как будто и не было ничего.

Наташа взметнулась, как салют на Девятое мая, а глаза ее загорелись намного ярче салюта. Она метко плюнула Алику между глаз и для верности отвесила мощную пощечину.

– Дерьмо, козел, тварь, значит, поимел – и все забудем, ублюдок волосатый. Да что ты о себе возомнил, урод престарелый. На себя посмотри внимательно, дебил!

«И это все за то, что она хотела мне дать сама, а я взял не тем способом? – удивился Алик. – И что теперь делать? Забыть все – плохо, не забывать – еще хуже. Хрен разберешься в этих бабах».

Утираясь от плевка и массируя избитую щеку, он пробормотал:

– Вот это правильно, Наталья Владимировна, вот это хорошо, вот это по-нашему, по-бразильски, так мне и надо козлу старому…

– Сволочь, еще издеваешься, мразь самовлюбленная. И не прикасайся ко мне, – с ненавистью прошипела Наташа, начиная одеваться.

Он и не думал прикасаться. Прикоснулся уже, куда уж больше. Наташа приводила себя в порядок долго и трудно. Алик вообще сомневался, что ей это удастся. Он вытащил сигарету, прикурил ее фильтром, выбросил, закурил другую. Надо было издавать какие-то звуки, а не хотелось.

– Наташ, серьезно, ты мне очень нравилась всегда. Прости меня, правда, не хотел тебя обидеть. Ты же знаешь мои принципы – на работе ни с кем. А вот с тобой не удержался. Ну что мне сделать, чтобы ты меня простила?

– Сдохни.

Разговор не клеился. Алику стало обидно. Чего он, собственно, такого сделал? Она с ним заигрывала, сиськами трясла перед носом и удовольствия получила наверняка не меньше, чем он. А он во всем оказался виноват. А в чем это во всем?

«Вот как выкручивать надо, Евина школа, древняя, стиль бешеной телки. А я еще себя манипулятором считаю. Да пошла она…» Словно почувствовав его мысли, Наташа снова зарыдала.

– Я же думала, ты не такой, как все, я же почти любила тебя, у меня фотография твоя есть с корпоратива, а ты, а ты…

«Влюбилась, – обалдел Алик, – похоже, правда влюбилась дура. Вот только этого не хватало. Ко всем моим проблемам, видениям, заморочкам и махинациям не хватало только этого – большой и чистой любви красивой саратовской дуры. Бинго. Десятка. Яблочко. Вот я попал…»

Ситуацию усугубил мобильник. Поставленный еще на совещании в режим виброзвонка, он противно, как бормашина в советском детстве Алика, гудел и подпрыгивал на столе. На дисплее высветилось совсем неуместное сейчас, короткое и емкое слово «жена». Наташа тоже увидела это слово, всхлипнула, из ее носа вывалилась большая зеленая сопля.

«Резать, – подумал Алик. – Резать, не дожидаясь перитонита. Рубить концы на хрен. Сейчас, или потом будет поздно». Он посмотрел на Наташу, неторопливо взял телефон и нажал на зеленую кнопку.

– Здравствуй, любимая.

Жена испугалась, Алик никогда так ее не называл, тем более по телефону.

– Ты что, заболел? Что случилось, у тебя УБЭП в кабинете?

– Да нет, все нормально, просто соскучился. Виноват я перед тобой, но ты все равно знай: я очень тебя люблю.

Он в упор смотрел на Наташу, лицо ее покрылось красными пятнами, на скулах заплясали желваки. Механически, как робот на конвейере, она водила помадой по губам. Не попадала. Рот стал как у вампирши, напившейся свежей крови.

– Правда не УБЭП? – продолжила взволнованно жена. – Если обыск, ты прямо не говори, ты намекни только.

– Да все у меня хорошо. А знаешь, почему хорошо?

– Говори, говори почему, я все пойму, намекай.

Версия с УБЭПом крепко застряла у Ленки в голове.

– Потому что ты у меня есть, глупенькая. Я вот сейчас сидел, вспоминал вчерашнюю ночь, как мы с тобой… и захотелось мне тебя очень сильно.

Этих слов Наташа вынести не смогла. Она яростно стерла помаду с губ, вскочила и побежала к выходу.

«Беги, беги, дорогая, – подумал Алик, – лучше так, больно и быстро, чем…»

У самой двери Наташа вспомнила, что она босая. Красные туфельки валялись под столом у Алика. Она развернулась и пошла обратно.

– А как ты меня хочешь? – наконец отбросила версию с УБЭПом жена.

– Я хочу тебя долго, нежно. Хочу видеть твои глаза и целовать их…

Наташа подошла к сидящему на кресле Алику и наклонилась за туфлями.

– Я хочу трахать тебя и знать, что не просто какая-то девка раздвигает ноги, а моя самая любимая, родная женщина, мать моих детей. Я хочу, чтобы ты мне еще родила… девочку, как Сашку, маленькую и красивую, похожую на тебя.

Алик почувствовал какую-то возню вокруг своей ширинки. Он опустил голову и увидел, как Наташа берет в рот его член. Это было слишком даже для него. Впервые в жизни он целиком понял смысл слова «кощунство». Так, наверно, чувствовали себя религиозные крестьяне, когда под револьверами революционной чрезвычайки плевали в икону Божьей Матери. Что-то лопнуло у него в груди, дышать стало нечем, пальцы закололо. Он резко поднял руку, собираясь ударить, оттолкнуть эту бесстыжую стерву. Наташа смотрела на него своими огромными синими глазами. Сосала и смотрела. Ее голова равномерно двигалась, размазанная помада раз в секунду пачкала брюки, но взгляд от Алика не отрывался. И было в этом взгляде столько покорности, столько понимания своей незавидной горько-сладкой бабьей доли, что он опустил руку.

– Ну чего молчишь, – игриво поинтересовалась в телефоне жена, – раз в сто лет говоришь слова такие приятные и молчишь.

И тут Алик понял значение другого слова. Всю жизнь он думал, что знает, что это такое, а оказалось, нет. Его накрыла такая похоть, которую и похотью-то уже назвать было нельзя. Черная, с красными огненными прожилками лавина обрушилась на него. Там было все: и стыд, и страх, и осознание собственной подлости, и возбуждение, и преступление, и святотатство, и жизнь, и слезы, и любовь. Он положил руку на затылок Наташи и стал тянуть ее на себя, прижимая, не отпуская, не давая вздохнуть. А потом все же отпускал, а потом снова тянул. Наташа тихонечко, чтобы не было слышно в телефоне, покашливала, из уголков накрашенных вампирских губ сочилась слюна.

– А еще я люблю только тебя, и любить буду только тебя, и трахать буду только тебя, всегда, всюду: и в рот, и везде… – прерывисто говорил Алик жене.

На этих словах он особенно сильно притянул голову Наташи к ширинке. У нее начались рвотные позывы. Она терпела сколько могла, а потом отстранилась, метнулась под стол, закрыла рот руками, чтобы приглушить звук, и стала надрывно кашлять. Когда приступ прошел, Наташа снова начала насаживать свою голову на его член. Девочка пыталась задержаться подольше у ширинки. Девочка старалась…

– Хочу, чтобы ты в рот брала, – продолжил он, – глубоко, прямо в горло, хочу кончить туда…

– Ну, чего-то ты разошелся сегодня, как будто из армии вернулся.

– Нет, просто мне очень нравится, как ты сосешь, просто…

Он сам не знал, кому это все говорит. Наташе, жене, или черной лавине, которая уже почти сбила его с ног, или всему этому миру с его аферами, несправедливостью, радостями и подлостями. Только показалось ему на миг, что взял он этот мир за его глупые, отвислые теплые уши и заставил отсасывать у себя, и кончит он сейчас в самую глубину ненасытного, вечно жрущего горла этого мира. И навечно станет его хозяином, властелином, богом. Сдерживаться больше было нельзя. Огромным усилием воли ему удалось сказать жене: «Ладно, Лен, ко мне люди зашли, потом…» – и положить трубку.

Наташа почувствовала приближение финала и так вжалась лицом в ширинку, что ему стало больно. «Как у нее все только там помещается, – напоследок удивился он. – Ничего, потерпит, должна терпеть, будет…»

Черная, с красными огненными прожилками лавина окончательно сбила его с ног, закружила, завертела, что-то внутри порвалось. Он увидел вжатый в ширинку сморщенный носик Наташи и ее огромные синие глазищи, из которых текли слезы. Глазищи приближались, становились больше и больше, потом заполнили все вокруг. И оказалось, что не глаза это, а море. И Алик понял, что спасение там, в море, и нырнул туда. И черная, с огненными прожилками лавина отступила.

Кто-то пытался наблевать Алику в ухо. Он находился в абсолютно темном помещении, прямо над ухом раздавались страшные звуки: уаааа, уаааа, уааааааау. Потом стали бить по щекам. Потом он открыл глаза.

– Алик, Алик, что с тобой? Просыпайся, давай же…

Наташа стояла над ним и пыталась привести его в чувство. Периодически ее сотрясали рвотные позывы, лицо было измазано в сперме пополам с поплывшей косметикой. Смотреть на нее было и стыдно, и страшно. «О господи, – подумал Алик, – лучше бы я сдох». Вспомнилось все, а особенно разговор с женой под Наташин минет. «Какая же я тварь, я даже не подозревал, что я такая тварь. Теперь придется с этим жить. И знать это про себя…»

Он поднялся с кресла, подошел к Наташе, обхватил руками ее голову и закричал.

– Что, довольна? Отомстила старому козлику? Отомстила, да? Выебала, подлецом сделала, да?

– Прости меня, я не хотела, я не доставлю тебе хлопот, честно.

Алик недоверчиво посмотрел на Наташу. Вроде бы искренне говорит.

– Честно, мне ничего не нужно, я знаю свое место. Хочешь, забудем все, а хочешь, приходить к тебе буду сюда, когда позовешь.

– А как же «уйди, козел… на себя посмотри, урод»? И зачем ты полезла, когда я с женой разговаривал. Унизить хотела? Власть свою показать? В грязь втоптать?

– Прости меня. Дура я, все мы, бабы, дуры. Я ни на что не претендую, прости. Тебе удобно со мной будет.

– А зачем я тебе нужен, скажи, зачем? Ты же права: я похотливая старая скотина. Я на деньгах помешался, я не люблю никого. Я женат, у меня дети, я из семьи не уйду никогда. Бесперспективен я для тебя. Ты шефу не дала, об этом все знают, но у него хоть денег куры не клюют, квартиру тебе мог бы купить и вообще помочь. А я даже этого не сделаю, потому что тварь я, людей использую на халяву. Ну зачем тебе я такой?

– Честно ответить или наплести что-нибудь?

– Честно, честно давай.

– Потому что ты умный, потому что ты честный, потому что у тебя совесть есть, немного, но есть, потому что другие еще хуже. Потому что я мазохистка, наверное. Потому что я люблю тебя.

– Уууу, вот этого точно не надо, вот не надо меня любить.

– Да не бойся ты, я же все поняла. И почему с женой так ласково говорил, поняла, отвадить меня хотел, любви боишься?

– Боюсь.

– Не бойся. Моя любовь – мои проблемы. Тебе не помешает. Не совсем уж я идиотка. Как встречу мужика подходящего – только ты меня и видел тогда. А пока не встретила, лучше уж с тобой, лучше так… сосать сюда приходить да на столе перепихиваться. Чем с этими, которые думают, что все купить могут. Лопаются они от собственного величия, а людей брызгами их вонючими обдает. Спасибо, пробовали уже. Так что не бойся. Подумай…

Закончив говорить, Наташа несколько секунд смотрела на Алика, потом надела туфли, прикрыла объемной сумкой лицо и выбежала из кабинета.