Текст книги "Семья Звонаревых. Том 1"

Глава 5

Оправившись с помощью иностранного капитала после позорного поражения в войне с Японией и жестоко подавив революцию внутри страны, правительство Николая Второго принялось ускоренным темпом приводить в порядок свою армию, реорганизуя её и оснащая более совершенной техникой. Одновременно формировались новые армейские корпуса. Численность армии перевалила за полтора миллиона человек.

Всё это отразилось и на работе военного завода. Он был загружен до предела и едва справлялся с выполнением многочисленных, часто весьма срочных заказов.

Для повышения производительности труда рабочих администрация завода решила перейти с поденной оплаты труда на сдельщину. Была создана специальная комиссия для определения расценок на различные виды работ. Председателем этой комиссии Майдель назначил полковника Тихменёва, а членами – Звонарёва и Быстреева. Попутно с введением сдельной оплаты труда Майдель решил испробовать метод организации труда американского инженера Тейлора, который в те времена получил широкое распространение на многих столичных заводах. Первую пробу работы по новому методу начали с определения нормы на расточку одной из наиболее ходких деталей – втулки для интендантских повозок.

Майдель предложил установить норму выработки до пятидесяти штук за смену с тем условием, чтобы рабочему, выполнившему эту норму, сдельная плата удваивалась по сравнению с обычной. Но при недовыполнении хотя бы на полвтулки оплата производилась в обыкновенном, одинарном размере. Таким образом, рабочий, выточивший пятьдесят втулок, получал шесть рублей, а выточивший сорок девять – всего два рубля девяносто четыре копейки. Непременным условием было полное отсутствие брака. При наличии хотя бы одной бракованной детали оплата производилась по обычным расценкам с удержанием стоимости забракованной втулки.

– Рабочие вряд ли согласятся работать на таких условиях, – выразил сомнение Тихменёв на заседании у Майделя, где обсуждался проект введения новой системы оплаты труда.

– А я считаю подобную оплату труда по меньшей мере безнравственной, – заметил Звонарёв. – Это всё равно что вытягивать у рабочих жилы с помощью приманки в виде увеличенной оплаты труда.

– Вы, господин инженер, готовы оплачивать рабочим даже тогда, когда они бездельничают или пьянствуют, – ядовито заметил Майдель и, желая ещё больше подчеркнуть своё несогласие с инженером, добавил: – Мы, представители государства, не собираемся заниматься благотворительностью, а тем более – потворствовать лени и распущенности в рабочей среде.

На следующий день был вывешен приказ о введении в действие новой системы оплаты труда. Рабочие не сразу разобрались, что за ловушка расставлена им, и надеялись увеличить свой заработок. Эту надежду старательно подогревали в них мастера. Особое усердие в этом отношении проявлял Воронин.

– Что мы, мастера: получаем свои сорок рублей в месяц и больше ни шиша, – разглагольствовал он в цехе. – Отныне любой токарь или сверловщик может заработать по пятерке в день, больше сотни целковых в месяц. Ни о чём не думай, ни о ком не заботься, знай работай себе – и будешь сыт, пьян и нос в табаке.

Новая система оплаты показалась заманчивой и Блохину. При его высокой квалификации выточить пятьдесят втулок за десять с половиной часов рабочей смены не представляло особого труда.

Вечером в проходной он столкнулся с Звонарёвым:

– Сергей Владимирович, на ловца и зверь бежит. Нужны вы мне до зарезу. А ну, разъясните-ка, что за штука новая оплата?

– Ты, Филипп Иванович, конечно, выдержишь и дашь нужную норму. Следовательно, сумеешь хорошо заработать. Но таких умельцев, как ты, один-два – и обчёлся. За тобой потянутся и другие, менее квалифицированные рабочие. Это-то и надо начальству. Дела на заводе, конечно, пойдут лучше, выпуск продукции увеличится. Майдель получит благодарность от начальства, а то и чин или орден. Рабочие же заработают чахотку… Всё это называется тейлоровской системой.

– Кое-что начинает проясняться, – заметил Блохин. – Выходит, мы не столько будем работать на себя, сколько на фон-барона. Что же, повременим, посмотрим.

Посоветовался он и в партийном комитете. Иван Герасимович повторил то же самое, что и Звонарёв, и дал указания вести среди рабочих разъяснительную работу, объясняя сущность этой потогонной системы.

– Что бы ни предлагали тебе, не берись выполнять норму, – предупредил он Блохина.

– А ежели заставят? – спросил тот.

– Тогда сам знаешь, что и как делать надо, – положил руку на плечо Блохина Иван Герасимович. – Сорвёшь эту затею, запори одну-две детали…

– Ясно, – понял Блохин.

Зная квалификацию Блохина, Воронин предложил ему первому попытаться выполнить новую норму, причём от имени Быстреева пообещал ещё «подкинуть малость» в случае успеха.

– Оно, конечно, не мешало бы одработать, – уклончиво ответил Блохин, – да рука то-то побаливает, зашиб я её давеча, а потому боюсь сорваться, начальство подвести на этой работе.

Пришлось Воронину обратиться к менее квалифицированному рабочему – низенькому, невзрачному, длиннорукому Губареву, который всегда во всем поддерживал Воронина и относился к нему подобострастно. Заручившись согласием Губарева, Воронин привёл его в контору начальника цеха.

– Не подведёшь? – испытующе посмотрел на рабочего Быстреев.

– Ежели всё как есть будет на месте, струмент, детали, станок в порядке, всё под рукой, можете не сумлеваться, вашскородие, – тоненьким голоском проговорил Губарев, переминаясь с ноги на ногу.

– Выполнишь новую норму – десятку ещё подкину, – пообещал Быстреев.

– Покорнейше благодарю, – ухмыльнулся Губарев.

– Благодарить будешь потом, когда всё сделаешь как надо, – остановил его капитан.

Губарева поставили на новый станок, снабдили всем необходимым инструментом, поднесли детали к самому станку, и работа началась.

В этот день рабочие не только одного цеха, но и соседних то и дело справлялись о результатах работы Губарева. Он лез из кожи, обливался потом и к обеденному перерыву успел выточить двадцать семь деталей.

– После обеда ещё штук тридцать дам, – рассчитывал Губарев.

– Так это же без привычки, – громко подзадоривал его Воронин. – А ежели привыкнешь, то и все семьдесят штук втулок дашь за смену.

– Это даже очень просто, коли привыкнешь, – соглашался Губарев.

– Пожалуй, и любой другой рабочий сможет выполнить новую норму за смену, – проговорил мастер.

– Пожалуй, и так. Отчего же не выполнить, ежели как следует стараться, – согласился Губарев.

Но после обеденного перерыва работа заметно пошла медленнее. Сказывалась усталость после утреннего напряжения. К концу дня было обточено сорок восемь втулок, из них три были забракованы. Зная, что вся работа Губарева пошла насмарку, Блохин решил как можно нагляднее показать рабочим неудачу Губарева. Подойдя к нему, Блохин протянул руку и громко, чтобы все слышали, проговорил:

– Поздравляю, поздравляю! Сорок восемь втулок за одну смену по шесть копеек, итого два рубля восемьдесят восемь копеек, а вдвое – без мала шесть целкачей. Ей-богу, здорово получается.

Стоявший рядом Быстреев хмуро глядел на Блохина, понимая его издёвку над Губаревым, который утирал платком побледневшее от усталости лицо.

– Чего языком зря треплешь? – набросился он на Блохина. – Во-первых, не сорок восемь, а всего сорок пять сделал он. Три бракованные. Во-вторых, двойная оплата полагается, когда все пятьдесят втулок обточены без брака.

Блохин изобразил на лице полное недоумение и воскликнул:

– Да как же это так? Человек работал через силу, надрывался, чтобы заработать, а ему подносят шиш на масле.

– Ты приказ читал? – обозлёно выкрикнул Быстреев. – Там всё ясно написано.

Неудача Губарева отрезвляюще подействовала на рабочих и привела в ярость генерала Майделя.

– Где вы выкопали этого Губарева? – обрушился он на Быстреева. – Надо было эту работу поручить самому лучшему, опытному рабочему, а вы доверили дело какой-то мямле и провалили!

– Губарев – один из лучших токарей. Он работает весьма старательно, – робко возразил Быстреев.

– Тогда, значит, вы, капитан – форменная шляпа! – грубо оборвал его Майдель. – На первый раз не надо было браковать втулки и выплатить вдвойне. Неужели вам это непонятно? Надо самому шевелить мозгами, а не держаться приказа, как стены.

– Но он сделал всего сорок восемь втулок… – начал было капитан.

– Вам не цехом заведовать, а пасти стадо баранов!.. Договорились бы с этим, как его, Губаревым… Подбросили бы ему пару втулок. Словом, извольте исправить вашу ошибку в ближайшие же дни.

В конце рабочего дня Майдель вызвал к себе Звонарёва.

– Чем могу быть полезен вашему превосходительству? – справился инженер, входя в кабинет начальника завода.

Генерал, привыкший к подобострастному отношению со стороны подчиненных, поморщился: подчёркнуто штатская манера Звонарёва в обращении с ним неприятно задевала его самолюбие.

– Я хотел бы просить вас для пользы нашего общего дела переговорить с вашим протеже… как его… э… Блохиным, кажется, о том, чтобы он взялся за обточку втулок по новому методу, – необычайно для него мягко, даже просительно произнёс генерал.

– Вам, господин генерал, известна моя точка зрения на систему Тейлора как на бесчеловечную и потому неприемлемую для меня, да и для многих других инженеров, – напомнил Звонарёв.

– Вы, по-видимому, считаете себя вправе идти наперекор моим распоряжениям и начинаниям на заводе? – сдерживая раздражение, произнёс Майдель. – Очевидно, мне придётся в ближайшее время посоветовать вам найти другое место службы.

– Я пока не собираюсь уходить с завода, хотя многое в распоряжениях и действиях вашего превосходительства мне далеко не по нутру, – сдержанно ответил Звонарёв.

– Возможно, что я не стану считаться с вашими желаниями, господин инженер, а просто отдам приказ о вашем увольнении, – пригрозил генерал.

– Ваш приказ я опротестую в Главном артиллерийском управлении, а копию протеста направлю в Государственную думу. Там найдутся люди, которые не останутся равнодушными к судьбе бывшего офицера-артурца, – предупредил Звонарёв, зная, чего боится генерал.

Побагровев от злости, но не рискуя ещё больше обострять отношения со Звонарёвым, Майдель проговорил уже в примирительном тоне:

– Наш спор не поможет делу. Я ещё раз прошу вас переговорить с Блохиным о работе по новым нормам. В случае удачи я назначу его снова мастером…

– Хорошо, я переговорю с ним, – согласился Звонарёв.

– Буду вам очень благодарен за такую любезность.

Сухо поклонившись генералу, инженер вышел из кабинета. Навстречу ему попался Тихменёв.

– Ну как? Сильно беснуется? – кивнул полковник на кабинет Майделя.

Звонарёв передал ему свой разговор с генералом.

– Майдель злопамятен, мелочен и мстителен, – предупредил Тихменёв. – Будет теперь придираться к вам по пустякам. Советую уговорить Блохина работать по новым нормам.

– Я не собираюсь подлизываться к Майделю, да и рабочим вредить не стану, – возмутился инженер.

– Вы чересчур пылки, мой друг, и наивны, – примирительно улыбнулся полковник. – Я вам не навязываю своих советов, но искренне хочу вас избавить от ненужных неприятностей.

Переговоры Звонарёва с Блохиным были недолги.

– Попробую, – согласился Блохин. – Подзаработать не мешает.

– Это ты серьёзно? – удивился инженер.

– Почему же мне не соглашаться? – с усмешкой проговорил Блохин. – Попробую, может, и не выйдет ничего. Ведь могу же я и не справиться с работой? Как вы думаете, Сергей Владимирович?

– Ну и хитрец же ты, Филипп Иванович, – понимающе улыбнулся Звонарёв.

И Блохин, конечно, сорвался. Он очень суетился около станка. Часто менял и заправлял резцы. С видом крайне утомлённого человека то утирал влажный лоб платком, то на секунду прерывал работу как бы для того, чтобы дать себе короткую передышку. Всё это он проделывал артистически. Но Звонарёва трудно было провести. От взгляда инженера не укрылись хитрые огоньки в глазах Блохина, его бестолковая суета. К обеденному перерыву он обточил двадцать три втулки, из них две были с браком.

– Больше никак невозможно! – клятвенно уверял Блохин.

– Губарев сделал больше, – недоверчиво проговорил Быстреев.

– Это у него получилось сгоряча, – уверял Блохин, – а я не привык кое-как делать… Люблю медленно, но чтоб хорошо было, на совесть…

Провал Блохина ещё больше охладил надежды рабочих на возможность повышения заработка при новой системе оплаты труда.

– Хитёр начальник, – посмеивался старик Никифоров. – Посулил господин генерал рабочему пряник, да повесил его так высоко, что до него не дотянешься. Уж ежели Блохин сконфузился, то другим и подавно с новыми нормами не справиться. Губарев – что? Он готов от жадности и пупок надорвать…

Быстреев решил сделать последнюю ставку. Он вызвал к себе Воронина и предложил ему попытать счастья.

– Генерал озолотит тебя, ежели выполнишь норму. По службе получишь повышение, оклад тебе увеличат, – сулил капитан мастеру.

В первый день Воронин дал сорок шесть втулок при пяти забракованных, на следующий день выработка прыгнула до сорока девяти втулок, причем бракованных оказалось всего две. Быстреев пытался заменить бракованные втулки хорошими, но кто-то из рабочих заметил жульничество и поднял скандал. Подкинутые втулки были изъяты у Воронина.

На третий день Воронин выточил всего тридцать девять втулок – правда, без брака.

Убедившись в невозможности для рабочих выполнения нормы в пятьдесят втулок за смену, Майдель снизил её до сорока штук, и сразу нескольким рабочим удалось выполнить эту норму, и им выплатили по двойным ставкам.

Потогонный характер тейлоровской системы был ясен для многих, успех товарищей сразу внёс разлад в их среду: рабочие потянулись за повышенными заработками.

Хотя далеко не всем удавалось дать за смену сорок втулок без брака и добиться двойной оплаты, зато теперь многие обрабатывали по тридцать втулок в день. Заработки заметно повысились. Администрации стало ясно, что старая норма в двадцать втулок для сдельщиков являлась заниженной. Майдель приказал снизить расценку за обточку одной втулки с шести копеек до пяти: заработки вошли в прежнюю норму. Но такое же примерно положение было и на других заводах. Условия труда ухудшались повсюду, и не только в Петербурге, но в провинции ещё больше.

Реакция начала развернутое наступление на рабочий класс. Жить было трудно. Рабочие надрывались, стараясь побольше заработать. Увеличилось число несчастных случаев. То и дело вспыхивали забастовки, и одним из главных требований рабочих было: отмена сдельщины.

Конфликты принимали всё более острый характер и грозили перерасти во всеобщую забастовку. О, её-то хорошо помнили! Это она была предтечей вооружённого восстания на Пресне.

Глава 6

Вскоре на одном из заводов Выборгской стороны была объявлена забастовка в знак протеста против необоснованного увольнения большой группы рабочих. Угрозы администрации применить к забастовщикам строгие полицейские репрессии вызвали большое возмущение и на других заводах. Там одна за другой начинались забастовки солидарности.

Эта волна рабочего гнева не минула и военный завод.

Придя как-то утром на работу, Звонарёв увидел у ворот большую толпу рабочих. Перед ней с импровизированной трибуны из двух деревянных ящиков выступали ораторы. Как всегда, шли горячие споры между «левыми», «умеренными» и «соглашателями».

Левые стояли за решительную борьбу против произвола администрации и выдвигали наряду с экономическими требованиями и политические. Соглашатели призывали к мирному урегулированию споров с администрацией и выдвигали только экономические требования. Умеренные занимали половинчатую позицию, оперируя общими фразами и крикливыми, но беззубыми лозунгами.

Звонарёв издали прислушивался к тому, что говорили ораторы, и разыскивал глазами в толпе Блохина.

Он спокойно стоял около трибуны. Инженер удивился выдержке Блохина, который, по-видимому, и не собирался принимать участия в схватке между сторонниками администрации и рабочими. Звонарёв подошёл к нему и справился о причинах забастовки.

– Послушайте, что говорит оратор, – кивнул Блохин на молодого белокурого в тёплой куртке рабочего, который азартно жестикулировал, выкрикивая каждое слово.

– Рабочие возмущены поведением администрации. Она отнимает у нас права, здоровье и ввергает в беспросветную нищету. Довольно терпеть эти издевательства! Долой тейлоровскую систему, пересмотреть расценки в сторону их увеличения. Оплачиваемые отпуска рабочим! Свободу политзаключённым! Свободу слова, печати, организации союзов! Да здравствует рабочий класс!

– Круто вы заворачиваете, – покачал головой Звонарёв. – Как-то расхлебывать будете?

– Иначе нельзя, Сергей Владимирович. Ведь хозяева из нас верёвки вьют, – возразил Блохин.

– Домитингуешься ты, Филипп Иванович, пока тебя не уволят с завода, – предупреждал инженер.

– Не бойтесь, не вышвырнут. – И, наклонившись к уху Звонарёва, прошептал: – Мы теперь по-новому митингуем: мы на других заводах, а с других заводов – здесь. Пойди разберись, кто тут ораторствует. Останется фон-барон в круглых дураках.

Толпа около ворот всё росла. Подходили рабочие утренней смены, женщины, дети и просто зеваки. Над толпой взвился красный флаг, запели «Марсельезу», отчаянно заверещали свистки городовых. По направлению к полицейскому участку проскакал, пригибаясь к седлу, конный городовой.

Звонарёв направился было к себе в конструкторское бюро, но пикет из рабочих остановил его у входа.

– Сегодня работать не будем, и вам, господин инженер, нечего делать в бюро, – заявил один из пикетчиков.

– Прошу не указывать, чем мне заниматься, – сердито проговорил Звонарёв и попытался пройти, но второй рабочий стал в двери с явным намерением задержать инженера.

В это время подошёл секретарь Майделя.

– Прочь с дороги! В участок захотели? – заорал он и, вытолкнув растерявшегося пикетчика из двери, поклонился Звонарёву.

– Проходите, Сергей Владимирович.

В кабинете Майделя шло срочное заседание. Присутствовали начальники цехов и Тихменёв.

– Объявите об увольнении всех, кто завтра не приступит к работе, – отрывисто и злобно говорил генерал. – Завтра во всех цехах для наблюдения за порядком будет введена полиция. Те, кто вздумает протестовать, будут арестованы. Судя по этому сборищу, – указал генерал пальцем в сторону ворот, – работа на заводе сегодня сорвётся. Но завтра прошу господ офицеров и инженеров неотлучно находиться в цехах. Пора кончать с безобразиями. Либерализм пагубен. Нужны плети и пули… Сейчас я еду в Главное артиллерийское управление и доложу там свои соображения…

– Ваше превосходительство, я посоветовал бы выяснить настроение рабочих, – предложил Тихменёв. – Может быть…

– Ни о каких разговорах с забастовщиками не может быть и речи, – решительно отрезал Майдель. – Или пусть идут работать, или пусть убираются на все четыре стороны. И вам, полковник, я запрещаю выяснять всякие там «настроения».

– Меня очень беспокоят заказы, – заметил Звонарёв. – Вы знаете, господин генерал, о предупреждении военного министра. Нам дорог каждый час, без рабочих нам всё равно не обойтись. Пока мы будем набирать и обучать новых людей, пройдёт порядочно времени. Это значит, что все сроки будут сорваны, и нас вряд ли поблагодарят за это.

– Нет, не будем кланяться этому сброду, – выкрикнул Майдель. – Наголодаются, сами приползут на брюхе проситься на работу. Тогда-то я поприжму их. Забудут про забастовку, про солидарность… Я сумею научить их, как следует работать на военном заводе! Я покажу им пятый год! Прошло их времечко! Отбунтовались!

– Крутые меры могут вызвать лишь новые недовольства. Простите, ваше превосходительство, но тысяча девятьсот пятый год всё-таки был. Прискорбно, но это ведь факт. Рабочие теперь другие. И с этим нельзя не считаться, – предупредил генерала Быстреев.

– Стыдитесь так говорить, капитан! Офицер не должен и не может бояться этой черни! – воскликнул Майдель.

– Я человек штатский и весьма боюсь насилий. Уцелеть в Порт-Артуре и погибнуть от руки своего рабочего?! Нет, я этого определённо не хочу! – с иронической искоркой в глазах заметил Звонарёв.

Пока шло заседание у начальника, наряды полиции вытеснили толпу забастовщиков с завода. Подошедшая рота расположенного поблизости пехотного полка выставила караул перед всеми входами и выходами.

Отпустив своих подчинённых, Майдель принялся с помощью Тихменёва составлять доклад по начальству о происшествиях на заводе.

Звонарёв ненадолго зашёл в конструкторское бюро, поговорил со своими перепуганными сотрудниками и отправился домой. На улице вблизи завода небольшими группами ещё стояли рабочие.

У трамвайной остановки к Звонарёву подошёл Блохин и справился, что происходит у начальника завода. Инженер кратко передал ему содержание разговоров.

– Выходит, их превосходительство локаут нам вздумал объявлять и даже не желает слышать наших требований! Ну что ж, мы померимся силами… Нас не запугаешь. Видали и пострашнее Майделя… Вот объявим работу завода под бойкотом. Пусть тогда его превосходительство набирает к себе всякую штрейкбрехерскую шушеру, – сердито поглядывая в сторону завода и словно обращаясь к самому Майделю, проговорил Блохин.

– Но ведь от вас ещё не поступало никаких требований, – сказал Звонарёв. – Никто не знает, чего вы хотите.

– Ребята пытались пробиться к Майделю, да полицейские не пускают, – объяснил Блохин. – Вот тут у меня… словом, рабочие поручили мне… – несколько замялся он и достал из кармана листок бумаги. – Тут всё записано.

Инженер быстро пробежал глазами листок. По стилю изложения сразу было видно, что её редактировал хорошо грамотный, прекрасно разбирающийся в политике человек. Преобладали экономические требования, но были и чисто политические – о предоставлении различных свобод, об отмене столыпинского избирательного закона и другие.

– Не знаем только, как передать их начальству, – просительно поглядывая на инженера, промолвил Блохин. – Нашего брата и близко не пускают, из служащих никто не берётся это сделать. Ждал я вас, Сергей Владимирович. Хотел попросить вас от имени наших рабочих. Может, рискнёте?

Звонарёв снова прочитал бумагу, задумался и, взглянув на Блохина, решительно сказал:

– Нет, дорогой мой, на этот раз уволь. Не могу. Ты знаешь меня, я не отказывал тебе, когда речь шла о помощи рабочим. Я шёл на это, ибо видел – моя помощь приносит пользу. Тут же, – Звонарёв ткнул пальцем в бумагу, – тут политика. Вы выдвигаете политические требования, а к чему? Что это сейчас даст? Протри глаза, оглянись кругом – всюду идут аресты, тюрьмы полны, ссылка. А кого сажают? Вас же, рабочих. Так зачем же лезть на рожон? Плетью обуха не перешибёшь!

Звонарёв горячился, его розовое полное лицо покраснело, на носу выступили капельки пота.

Блохин внимательно и долго смотрел на Звонарёва, потом вынул из его рук бумагу, свернул её пополам и спокойно положил в карман.

– Что ж, извиняйте, Сергей Владимирович. Видать и правду старые люди говорят, что сытый голодного не разумеет. Однако чудно мне: вот жена ваша, Варвара Васильевна, тоже ведь не наш брат, генеральская дочка, а понимает, дальше вашего видит…

– Нет, послушай…

– Что слушать-то, Сергей Владимирович? То, что вы говорите, не в новях. Слушаем каждый день. Вот и Воронин наш то же поёт. Только не для нас эти песенки. Мы на Пресне в пятом году иные научились петь.

– Я не отказываюсь, я просто хочу понять…

– Ну, коли хотите, тогда поймёте. Дело нехитрое… А мне дюже хотелось бы, чтоб вы поняли. – Блохин взял Звонарёва за руку чуть повыше локтя и крепко сжал её. – Мне так думается, что сейчас каждый должен крепко подумать, как завтра жить. А мы в Артуре были… Нам многое видней, чем другим… Ну пока, Сергей Владимирович, а насчёт требований не сумлевайтесь. Мы сумеем передать…

Блохин повернулся и медленно пошёл к конторе. «Вот тебе и Звонарёв… – думалось. – Вроде и честный, и добрый, да, видать – этого мало. На одной доброте далеко не уедешь. Злость нужна, да такая, чтобы скулы сводило… Его бы в Москву, в те страшные последние дни, когда каратели запалили всю Пресню, а сами в толпу – в ребятишек, в женщин, в безоружную толпу, что валом валила, спасаясь от огня, картечью из пушек… Что там было, подумать страшно. Его бы туда…»

– Враз злости набрался бы – на всю жизнь, – выдавил сквозь зубы Блохин. – Поумнел бы… Ну да жизнь пообомнёт, коли мало мяла.

Он подошёл к конторе, не зная, на что решиться. На пороге стояли солдаты.

– Ишь, ваше превосходительство, боишься, – злорадно усмехнулся Блохин. – Штыками загородился…

Хлопнула дверь конторы, послышались голоса. Блохин быстро отошёл к складу. На пороге показался Тихменёв. Он остановился, застегнул на все пуговицы шинель, поправил фуражку и, натягивая на левую руку перчатку, стал спускаться с лестницы.

– Ты что, ко мне? – спросил Тихменёв Блохина, видя, как тот нерешительно на него посматривает.

– Да нет, вроде и не к вам, Ваше высокоблагородие… а может – и к вам. Дело у нас есть, да вот затруднение вышло…

Блохин достал бумагу.

– Рабочие просили передать их превосходительству, генералу Майделю…

– Новые требования? – Тихменёв взял из рук Блохина бумагу, развернул, стал читать. – Тут много всякой политической чепухи, которая нас не касается, – поморщился полковник. – Но кое-что и разумно – можно, на мой взгляд, поддержать: обращение на «вы», компенсацию за увечье. Неплохо, конечно, устроить столовую. Боюсь только, что вы в ней будете больше митинговать, чем обедать…

Тихменёв, свернув по сгибам листок бумаги, задумался, его светлые, в легких морщинах глаза хитровато прищурились:

– А знаете что? Хотите, я передам вашу петицию? Как, это вас устроит?

– Сделайте одолжение, Ваше высокоблагородие. Рабочие будут вам благодарны.

Тихменёв круто, по-военному повернулся и, сохраняя на лице то же хитроватое выражение, зашагал по лестнице в контору. «Ух, и поднесу я нашему фон-барону сюрпризик! Пусть понюхает… А то всё «руссише швейне»… Как бы печень от злости не лопнула…»

Майдель побагровел при виде требований рабочих.

– Полковник! Как могли вы принять эту мерзость? – крикнул он негодующе и брезгливо отбросил от себя листок.

– Раз она адресована нам, то надо с ней ознакомиться, – спокойно ответил Тихменёв.

– И смотреть на неё не хочу! – замахал руками генерал. – К чёрту, к чёрту эту писанину! Почему до сих пор не подают мне экипаж? – спросил он раздражённо.

– Кучера бастуют! – сообщил Тихменёв.

– Немедленно всех уволить. Пошлите нанять извозчика, – распорядился генерал.

– Извозчики не соглашаются сейчас ехать сюда. Боятся, что их изобьют рабочие. Придётся вам, ваше превосходительство, до трамвая пешком пройти, – едва сдерживая усмешку, промолвил Тихменёв.

Майдель подошёл к окну, из которого были видны прилегающие к заводу улицы. То там, то здесь толпились возбуждённые рабочие.

Генерал обернулся к полковнику, в его глазах светился испуг.

– Прикажите командиру охранной роты доставить извозчика, иначе я не смогу отсюда выбраться. Рабочие могут наброситься на меня!

– По высказанному сегодня вашим превосходительством мнению, офицер не должен бояться «рабочей черни», – напомнил Тихменёв.

– Я имел в виду рабочих, находящихся на заводе. На улице на меня может напасть любой хулиган, подзадориваемый и науськиваемый рабочими. Мало ли босячни, которая за бутылку водки проломает голову кому хотите. Организуйте мне охрану для проезда хотя бы до площади Финляндского вокзала. Там уже среди дня никто не рискнёт напасть на меня.

Через четверть часа Майдель выехал с территории завода на пароконном экипаже. Рядом с извозчиком на облучке восседал полицейский чин. Другой городовой, почтительно поджав под себя ноги, примостился на передней скамеечке экипажа против генерала. Позади извозчика скакали трое конных полицейских.

– Господин фон-барон Майдель отправился по делам службы, – усмехнулся Тихменёв.

Рабочие встретили генеральский экипаж улюлюканьем и свистом. Испуганный извозчик принялся усиленно стегать по лошадям, и коляска, к великой радости рабочих, вскачь понеслась по ухабистой мостовой. Майдель судорожно вцепился руками в края экипажа. От толчков и тряски с его головы слетела фуражка и покатилась по мостовой. Один из конных полицейских спешился и почтительно подал фуражку разгневанному превосходительству.

Проводив генерала, Тихменёв вышел на улицу. Не успел он пройти несколько шагов, как его окружили рабочие. Мгновенно образовалась толпа. Люди интересовались, как приняты их требования.

– Генерал повёз их по начальству, и пока ничего не известно, – отвечал Тихменёв. – Вы написали много лишнего. Это может попортить дело.

– Что же лишнего-то? – справился Блохин, протиснувшись вперёд.

– Вся политика. Она сейчас не в почёте у начальства.

– Зато в почёте у нас! – отозвались из толпы.

– Вы-то поддержите нас? – в упор спросил полковника Фомин.

– Как вам сказать? – пожал плечами Тихменёв. – Я представитель администрации и должен…

– А вы не как представитель, а как человек… по-человечески к нам отнеситесь, – вставил Блохин.

– Что с ним говорить… Он заодно с Майделем! – зашумели в толпе.

Полковник уже был не рад, что вышел на улицу. С большим трудом он протискался сквозь толпу и заспешил к трамвайной остановке.

На редкость хорошая, солнечная погода стала портиться. С залива подул холодный, резкий ветер, налетели низкие, тёмные, набухшие дождём тучи, и первая улыбка поздней петербургской весны будто сменилась угрюмой осенней сыростью.

Полил холодный дождь. Рабочие постепенно начали расходиться, заполняя все окрестные кабаки, гостеприимно открытые для них сегодня раньше обычного времени.

«Перепьются, прокутят деньги и завтра пойдут в кабалу», – с горечью думал Блохин, хотя сам мучительно преодолевал в себе искушение зайти и пропустить с холоду стакан водки.

– Не дураки сидят у нас в полиции, знают, как проще всего прибрать к рукам рабочего человека, – вздыхал Никифоров и, в конце концов, предложил: – Может, зайдём, Филипп Иванович? Выпьем по косушке, да и домой. Всё равно раньше утра решения начальства не узнаем. Да и утро всегда вечера мудренее!

Блохин потянул носом спиртной дух, доносившийся из дверей кабака, и кивнул:

– Пошли!

Но выпил он очень немного: не хотел являться домой пьяным и огорчать Шуру.

Долго сидел Звонарёв в тот день в конструкторском бюро над расчётом дымоходов для парового котла. С темнотой на заводе неожиданно появился Тихменёв.

– Не так-то просто сейчас решать рабочие вопросы! Приходится подумать и умом пораскинуть. Уволить всех рабочих проще простого, а кто станет выполнять срочные заказы? Войска ждут пополнения снаряжения к лагерному сбору, а мы его не можем дать раньше осени, если затянется эта канитель, – неторопливо говорил Тихменёв.