Текст книги "Одинокий"

XIII

Гонцов, приносящих дурные вести, бывало, что и казнили.

На сайте областной администрации не было раздела «приказы, распоряжения», но задаться целью и отыскать то или иное распоряжение можно было. Нужно было только знать если не название приказа, то хотя бы его тему и примерную дату выхода, потратить час, может, день на поиск, и вот он – документик. Но как сделать документ приметным, возвести его в ранг события, да так, чтобы выглядело это, с одной стороны, поощрением, а с другой – показательной поркой: против губернатора – не вздумай?..

Приказ о «переводе» Соболева прошёл, как рядовое событие и кадровая перестановка. Но в районной администрации о нём узнали быстро, и, как бы «случайно», раньше шефа. И не сказали, никто не предупредил его, мерзавцы.

Вот Анатолий Дмитриевич возвращается откуда-то, заходит в дверь администрации, а охранник уже вяло-пренебрежительно мямлит: «Добрый день…» И в коридорах тихо, шорохи только: шу-шу-шу, юрк-юрк. Но Соболев не замечал никакого подвоха, он был «в себе», а там оставался полный порядок и спокойствие.

Прошёл в кабинет, секретарши Верочки на месте не было: «Опять где-то шляется». Разделся и сел на диван в комнате отдыха. Чай и бутерброды сделал себе сам. Он любил пить чай с бутербродами, сделанными им самим, как-то брезговал брать хлеб из чужих рук. Звонков не было. Тихо. Есть время немного предаться мечтам. Скрипнула дверь в кабинете и – «тук, тук, тук» каблучки.

– Верочка! Где это тебя носит? Барин в Тверь, хозяйка в дверь? Где ты? Пройди сюда…

– Это не Верочка, Анатолий Дмитриевич, это Надежда Петровна.

– Надежда Петровна, я тут перекусить решил. Чаю не хотите? – крикнул он с дивана. Но потом понял, что произошло нечто, и вернулся в кабинет.

Надежда Петровна Громова была его замом. Деловая дама со старой школой и хваткой. Когда он уходил в отпуск или уезжал, именно она его заменяла. «Гром-баба» – полная, властная и далеко-далеко не глупая. Ему она никогда не мешала, но и на её поддержку он особенно не рассчитывал и в свои дела никогда не посвящал. Такой человек нужен всегда. Бывало, что они и спорили до крика, и выглядело это нормально, по-деловому, без наигранности. Хорошее впечатление оказывал такие сцены на народ. Демократия.

– Устал. Может, в отпуск отпрошусь, замените? Ну хоть на неделю, а? Как вы? – говорил он, дожёвывая бутерброд без всякого стеснения.

– А вы ещё не знаете?

– Чего?

– Вас же сняли. Уволили.

Она присела у стола и внимательно посмотрела из-под очков. Как завуч на провинившегося второклашку.

– С треском? – спросил Анатолий Дмитриевич, запивая вставший кусок в горле чаем.

– На удивление, с мягкой формулировкой, переводом; со стороны выглядит, как повышение. Комиссию создали какую-то даже, которую вы теперь возглавляете. Федеральную. Но это – отставка. Я вам говорила. Предупреждала ведь и не раз. Осторожнее с губернатором. Вы же не слушали никогда меня. «Не посмеет, не решится». Довели человека, вот он и решился.

– Гм, точно, довел. И кого вместо меня? Тебя? Не стесняйся, все свои. Да и я не в претензии. Ты здесь совершенно ни при чём.

– Ещё бы. Да я бы и согласилась. Только не берут. Разве что к тебе замом. Возьмёшь?

– Почему не тебя? Гм, ты и район знаешь, и в курсе всех дел. Да и потом, не секрет, что что не мой человек. О наших с тобой стычках весь район знает. Анекдоты ходят. Сколько у нас конфликтов было. По мне, так ты – лучшая кандидатура.

– Кто-то свой есть. Даже предположить не могу, кого хотят усадить. Ты как думаешь сам?

– Да какая теперь разница, кого? Значит, тебя боятся оставлять. Что-то своё затевают. Ну правильно, ты – тоже не подарок. А может, ещё и меня переплюнула бы. Ну что, пакуем вещи? А я думаю, что все так? Шу-шу-шу, глазки прячут, коридор чист… И куда нас? Где сидеть будем? Комиссия-то наша где будет комиссарить, не сказали ещё? В подвальчике обл. администрации? Или в Магадане?

– Пока не знаю. Узнаю что, скажу. Приятного аппетита, кушайте, не подавитесь.

– Не дождутся! Пережуём!

Уходя, она вздохнула, задержалась в дверях.

– Ещё что-нибудь хорошее?

– Спасибо, что не бросил.

– Ты думала, по-другому могло случиться?

– Я твоих дел не знаю. Губернатора ты крепко достал, а он на рожон не лезет. Это все говорят. Может, у тебя в планах – губернатором стать?

– А может, и так. Пойдёшь в аппарат?

– Я не буду скромничать, мне это будет по силам. Зови, если что.

– Не сомневайся. А пока, будь добра, оставь меня одного, хочу поплакать над пепелищем. И, постой, узнай по своим каналам, что, где, куда? Про жалование какое-нибудь. Может, пособие выпишут… Стой, а «парашют золотой» мне не положен?

Она махнула рукой. «Эта узнает», – смотрел ей в след Соболев. – Разбудили вулкан». Он встал и долго стоял у окна. «А неприятно вот так вот узнавать о том, что тебя под зад пинком. За дело, конечно. Губернатора-то достал сознательно. Ну не всё сам. Подтолкнули, совратили. Но сильно я не сопротивлялся. Удовольствие получил. А комиссия эта рядом с дверью: сегодня создали, чтобы завтра ликвидировать. Можно даже вещи не распаковывать. Что ж, руки мне развязали… Но почему он так резко стал действовать? Причина должна быть. Причина…»

Зазвонил сотовый.

– Да… Что? Когда? Долго? Молодец, хорошая информация. Очень своевременная информация, говорю. Вовремя, главное. Отбой.

«Вот и причина или катализатор – опять старец нарисовался. О чём они говорили, что решили? Если он уломал старца… Если они нашли общий язык… Да что гадать, надо ехать. Надо напрямую узнать. Из первых рук. А потом, мне становится приятным ездить к старцу на поклон. К тем боссам – противно, а туда – приятно. Как будто я к чему-то вечному прикасаюсь. Не село, а прям, ложа масонская. Точно, меня в ад отправят после кончины».

XIV

После «низложения» Соболева губернатор впал в депрессию. Первая радость ушла быстрее, чем он предполагал. Опять стало неуютно и тревожно на сердце. Базаров мерил шагами кабинет, отсылал всех к своим заместителям и просил его не беспокоить, якобы ждал важный звонок из Москвы.

– Важный!

Отстали. В вверенной ему области важного ничего не происходило и произойти не могло. Всё важное – там. Всё там, в столицах решается. Здесь – только статисты.

Он остановился у окна. Как утомил этот городской пейзаж за пять-то лет! «Раньше в окна зад Ленина глядел, теперь – храм. Ленин – храм, храм – Ленин. Ленин-то дешевле обошёлся, чем храм. Стоял себе и стоял. Зимой на его голове такая симпатичная шапочка беленькая была. Потом таяла и сползала на затылок. Приходилось вызывать вышку, чтобы убирали эту ермолку. И ещё голуби. Голубь – птица аполитичная, и садились они на всё, на вождей в том числе. Да ладно бы только садилась, но это же свинья с крыльями, куда села, там и нагадила. Однажды вождю в глаз попали. Хорошо, что вовремя заметили. А теперь вот – храм. Опять смешно: слева – ЧК, справа – храм. Вначале – на допрос, потом – на отпевание… Допрос – отпевание, допрос…

Я должен узнать всё об этих «нечистых». Кто у нас всё знает? Этнографы. А где они? В университете. Как дёрнуть и кого? И главное, для чего? Губернатор, расспрашивающий о демонах, тема для обсуждения в интернете. Распишут, опозорят на весь мир. Что, что такое найти? Старец! Старец! Старчество, монастырь, село… туризм… как-то так… Здесь… народные промыслы… лубок. Сгодится. Отболтаюсь».

«…Ещё в XVI веке архиепископ Новгородский и псковский жаловался Ивану IV, что многие среди его паствы молятся рекам и болотцам.

Водяной, казалось бы, менее популярный демонический герой фольклорных жанров, встречается чаще, чем леший. Водяной считался безусловным хозяином водного царства, которого надо задобрить, и который вправе претендовать на почёт, уважение и дары. Об этом и старые пословицы говорят: «Дедушка водяной – начальник над водой», «Со всякой новой мельницы водяной подать возьмёт»[6]6
  Здесь и далее приводятся цитаты из работ известного фольклориста и этнографа Эрны Васильевны Померанцевой (1899–1980).


[Закрыть].

Губернатор уже с полчаса слушал доцента – средних лет даму, которая рассказывала о мифологических персонажах в фольклоре восточных славян, и старался изображать на лице заинтересованность, борясь со сном.

– Водяного почитали и боялись. Мать в заклинании отводит от своего милого дитяти злого водяного и моргунью-русалку, человек обращается к силам небесным, чтобы нечистые духи «расскакалися и разбежалися… восвояси: водяной – в воду, а лесной – в лес, под скрыпучее дерево».

В тексте «отсушки», назначение которой – разлучить или рассорить любовников при помощи нечистой силы, рисуется чёрная река, по которой ездит «водяной с водяновкой, на одном челне они не сидят и в одно весло не гребут, одной думы не думают и совет не советуют…» Рыбак всегда перед рыбалкой обращался водяному: «Вы, эй, мои загонщики, вам кланяюсь до струи воды, до желта песка». Любопытно сравнение славянского водяного и Нептуна. Много схожего. Водяной тоже считался царём морей и рек, под его рукой – все твари, в водах живущие.

В Смоленской губернии, например, были записаны поверья, что водяной царь живёт в морской пучине на дне в хрустальном дворце. Он любит повеселиться, для чего утонувших людей – музыкантов сзывает в свой хрустальный дворец, где они начинают играть, а водяной царь пляшет под их музыку, «несмотря на свои более чем почтенные годы». Комнаты дворца водяного царя наполнены золотом, которое упало на морское дно вместе с потонувшими кораблями. Похоже описывали и в поверьях Орловской губернии: «Водяное царство в океан-море, на его дне – дворец морской. Он сделан водяным из стекла, золота, серебра и драгоценных камней. Во дворце находится камень-самоцвет, который освещает дно морское ярче солнца».

– Откуда всё это?

– Столько ученых собирали по крупицам эти крестьянские поверья, обходя всю Россию. Вот, например, Померанцева Эрна Васильевна ездила в фольклорные экспедиции в тяжелейшие 1920-е годы. Огромный труд. И, самое главное, знаете что?

– Что?

– Это считалось важным, полезным для общества и государства. Хотя работали в основном за интерес. Служение отчизне и науке было превыше материальных благ.

– Вот, вот! А сегодня что? Что это за пример – преподаватели высшего учебного заведения, интеллигенция! Соль земли! И один только разговор – мало платят, деньги, деньги… А наука? А пример студентам?

– Ну знаете, кушать тоже хочется, и одеться…

– «Кушать хочется, и одеться хочется». Ну правильно, в сущности, наш премьер сказал, Медведев: «Это ваше призвание…» Вот вы меня просвещаете о старинных былинах. Для чего? Зачем мне это, кажется? Для дела. Как повысить инвестиционную привлекательность нашей области. Вот.

– Духов будем просить? Больше некого?

– А это – тайна пока. Но планы большие… Уверяю вас. Простите, перебил вас, так что там о водяном?

– Хорошо… В рассказах о пребывании человека на морском дне водяной тоже изображается, как рыбный царь, а его жёны и дочери – русалки. В былинах водяной требует к себе Садко на морское дно за отказ платить дань. Мотив дани, обязательных приношений водяному, известен в промысловом фольклоре, он неоднократно отмечался этнографами, как характерный обычай рыбаков, пчеловодов и мельников. Жизнеспособность этого обычая (принесение жертв водяному, «кормление» его, плата за улов или купанье) упоминают буквально все собиратели, работавшие в прибрежных поселениях восточных славян. Везде. Разница только в деталях.

Где-то дары приносили весной, в других местах – осенью. Связано это было с особенностями промыслов или строительством прудов, мельниц, запруд. Но всегда водяному бросали первую пойманную рыбу или часть улова, кидали в воду табак, масло или мёд, приносили в жертву бараньи головы, петуха, дохлых животных, даже живых лошадей. Возлияния эти и приношения часто сопровождались заклинаниями: «На тебе, водяной, табаку, давай мне рыбку», или: «Вот тебе, дедушка, гостинец на новоселье, люби да жалуй нашу семью».

Когда доцент заговорила о дарах, губернатор опять «проснулся». Он оживился и даже что-то записал в ежедневник.

– Так значит, «дары» – это не взяточничество, а национальная традиция. Родное не истребить. Это, выходит, у нас на генном уровне. Шучу. Ну а другие духи, домовой, банник…

– Да, об этих персонажах собрано много материала…

– Надо же, и что же там рассказывали наши предки?

– В «Описании древнего славянского языческого баснословия» в 1768 году исследователь, поэт Михаил Иванович Попов[7]7
  Попов Михаил Иванович (1742–1790) – русский писатель, поэт, фольклорист.


[Закрыть] о домовом сказал: «Сии мечтательные полубоги у древних назывались гениями, у славян – защитителями мест и домов, а у нынешних суеверных простаков почитаются домашними чертями».

Я могу привести много примеров, это отнимет у вас время, но если опустить их и сделать выводы… Их достаточно, чтобы убедиться, что первые исследователи представлений русских о домашних духах, с одной стороны, рассматривали их, как одну из ипостасей чёрта, нечистой силы, а с другой – устанавливали их тесную связь с домом и хозяйством. Домовой – был обязательный, близкий участник жизни крестьянина, покровитель его хозяйства, защитник его дома.

– Но всё-таки, он был одной из ипостасей чёрта?

– Его представляли по-разному, но, в отличие от деревенского чёрта, помните у Гоголя в «Ночи перед Рождеством», домовой, по представлениям крестьян, жил в каждом доме. Отличительным признаком домового, раскрывающим его сущность и объясняющим отношение к нему рассказчиков, является то, что Домовой – не стороннее существо, поселившееся в доме в наказание хозяевам, он сам – хозяин.

Если водяной или леший стояли над водным или растительными мирами, оберегая от вторжения враждебного им человека, то мир домового – четыре стенки избы, его заботы – это крестьянские заботы. Он выступает, как рачительный и заботливый хозяин того дома, в котором живёт, и принимает деятельное участие в жизни обитающей в нём семьи. Он бережёт скотину, кормит её, дерётся с чужим домовым, ворующим корм у его скота. Он сердится на ленивых, плохих, недружных хозяев. Он выступает в роли «вещуна», предсказывающего «добро» или «худо», свадьбу, смерть, пожар, рекрутчину и т. д. Так, в Симбирской губернии в конце XIX в. записаны сведения, что «верят в домовых, и будто к могущему случиться несчастью они стонут или плачут под печкой или в переднем углу подпола и непременно басом: «Ух, ух, к худу».

И вот что важно, он не сам приходил, его приглашали и забирали с собой, если переезжали в новую избу. Обычай этот был распространён повсеместно, и обращались к домовому примерно одними и теми же словами. Так, в Казанской губернии при переходе в новый дом «насыпали на лапоть из под печки» и приговаривали: «Домовой, домовой, не оставайся тут, а иди с нашей семьёй» или: «Дедушка, соседушка, иди к нам», – закликали домового в новый дом в Вологодской губернии.

– Позвали! Я так и думал, как это чудо появилось, сволочь такая, подонки… Чудеса, мать их… – выругался вслух, забыв, что он не один, Виктор Константинович.

– Простите, не поняла? – дама слегка испугалась и остановила лекцию.

– Не обращайте внимания, это я про своё. Ну очень занимательный рассказ у вас, очень. А как крестьяне боролись с этими домовыми? Или вот, был же ещё банник? Был такой?

– Был. В народе говорили, что банник имел вид человека, некоторые видывали его и в образе женщины. Когда в новую баню шли в первый раз, то брали с собой кусок хлеба и соль, задабривали банника, чтобы он не пугал моющихся и удалял из бани угар…В Вологодской губернии записана быличка, как проезжий берёзовым веником вместе с банником учили домового. При этом информатор заметил: «Нет злее банника, нет его добрее». Там же записано несколько быличек о половиннике, о драке его с банником, о том, как отец рассказчика видел банника.

Интересно, что в одном из рассказов о драке банника с домовым последний кричит хозяину: «Сыми крест да хлещи его». А в Саратовской губернии считали, что в бане живёт шишига, которая имеет отвратительный вид и может запарить человека до смерти.

– Шишига?

– Шишига, шишара – одно из названий и банника, и чёрта. Это у Даля. А вот другой исследователь XIX века говаривал, что у самого Ермака Тимофеевича шишиги были под рукой, и выставлял он их, когда войска не хватало…

– Чёрта, значит, так звали. А появлялся он, если его зовут. Управлялись с ним только с помощью подарков. А убить его нельзя было…

– Что вы говорите?

– Очень познавательная лекция, очень. Будем развивать идеи народных промыслов, интерес к нашему краю, традициям, сказкам… Вас довезут, машина ждёт. Очень приятно было познакомиться.

Дама уныло как-то пробормотала в ответ губернатору. Раскланялись. Расстались.

«Ведь не само, не само оно пришло. Думал Соболев, что я не допру, не догадаюсь. Простак, дескать, губернатор, «гимназий не заканчивал». Вот тебе, – вывернул Виктор Константинович шиш воображаемому противнику. – Я тебя уже сместил. Далее, через месяц комиссию разгоню, и чёртика твоего назад в ад отправлю, да и тебя туда же вместе с ним».

XV

Старец Лишка сидел на лавочке перед своей кельей. По его внешнему виду с трудом можно было бы признать в нём прежнего парнишку-банника, так он сильно изменился. Заботы людские стали его заботами. Он, как домовой, стал хозяином большой семьи, и чем больше приходило людей из разных волостей российских, тем больше изменялся он.

Люди шли к нему разные. Бывало, что мошенники заглядывали. Бандиты, которые раньше в селе стройку охраняли, разбежались, но двое остались – Сергей и Ваня. Оба – из бывших солдат-контрактников, навоевавшиеся и потерянные. Как они рассказывали, не все из пришедших с войн возвращаются назад, к прежней жизни. В старца бывшие бойцы поверили и готовы были за него жизнь отдать, если что.

Как-то пожаловали к ним братки городские. Наглые, любители показать свою власть и силу, не умеющие видеть, и главное, слушать других. Сергей и Иван хотели их тут же положить на месте. У тех пистолеты были, а бывшие солдаты посерьезнее вооружены были. Что там троих, роту бы сдержали, если понадобилось бы. Хотели, но статус новый не позволял и вера. Тогда бойцы их отговорить попытались, но – куда там, упёртые попались, ни в какую: «Побазарить хотим с вашим старцем. Показывай, где он, или вас положим. Выбирайте». Развели руками бывшие служивые да и проводили их к келье, а сами всё же у входа встали, на всякий случай. Братки дверь чуть ли не ногами открыли, ввалились к старцу, кричали вначале, шумно было, а потом всё стихло. Внезапно. И никто из кельи не вышел. Ни криков не было, ни звуков борьбы. А ведь другого-то выхода из кельи не было. Сгинули, как и не было их. Охранники посидели для приличия на скамейке с полчаса, а потом перекрестились и пошли к себе.

Поначалу страшно им было. Даже уйти хотели. Но со временем они настолько проникли в тонкости своей новой работы, что стали отличать людей, и некоторых жалели и отговаривали от скорой встречи со старцем. Пытались… Не все слушали. Да ведь, по-правде, и сами бы они не послушали никого, если бы в банника по пьянке в тот страшный день по обойме не выпустили. Хотя многого навидались на своём веку и до этого. А так… Только ни говорить, ни думать не хотели о том, куда пропадали гости незваные. Уж сколько раз их пытали и местные мужики, и журналисты. Слухи-то о пропадающих людях по селу быстро распространялись.

Местный участковый туда и заезжать перестал. Сослуживцы из районного отделения полиции пересказывали потом его рассуждения.

– А что мне там делать? Сергей и Иван, охрана старца, хоть и прячут, но точно знаю, что со стволами. Бойцы опытные. По три войны прошли. Убьют любого – не поморщатся. Только любой туда не сунется. Я лично не верю, но лихие люди туда заходить боятся. А если и заходят, то назад не возвращаются. Был случай, я как-то одну парочку прихватил, они по району ездили, прорисовывали. Где трактор, где скот… Я хотел узнать, не были ли они в Серебряной Долине, и посадил их в машину ППС, чтобы свозить на опознание. Они, как узнали, куда я их везти собрался, в ногах валялись, просили не везти их, а лучше сразу посадить или в реке утопить. Всё готовы были признать. Погулять мужики местные ездят теперь к соседям. Протрезвеют и лишь потом домой возвращаются. И то вначале к старцу идут повиниться. И, самое главное, никто не возмущается. Никто. А если кто при местных про старца говорить плохое начинает, может и по морде схлопотать. Как подменили людей. Мне что, других проблем мало? Правда, однажды старец позвал. Передали мне.

– И поехал?

– Не хотел, но человек, который просил съездить, был начальником РОВД: «Можешь, конечно, и не ездить, только, если что с тобой случится, я ответственности нести не буду».

– Съездил?

– Поехал. Перед этим домой заехал с семьёй попрощаться. Я на задержание, когда ходил, так не переживал… Реально струхнул.

– И дальше что? Чем всё закончилось-то?

– А ничем… Не помню я ничего. Как ехал, помню. Что-то помню… Потом – кусками, и – провал… Очнулся за селом, в машине… Часа через четыре. На работу больше не ездил. На следующий день подполковник сам домой приезжал посмотреть на меня, что живой вернулся. Если бы за мной что-то было серьёзное, я так понимаю, пошёл бы я туда, куда братки ушли…

– А куда, куда братки-то пропадают? Узнали в конце-концов?

– В «конце-концов» мы не попадали ещё… И, веришь, так не хочется! Не торопимся туда пока.

Так разговор передавали. И с тех пор побывать в Серебряной Долине стало в районе, словно пройти тест на детекторе лжи.

Один судья в ходе судебного слушания обвиняемому так и сказал: «А не свозить ли нам вас в Долину?» Адвокат сразу же протест заявил, обвиняемый побледнел, а судья спокойно продолжил: «Обоих – и обвиняемого, и адвоката… Конвой где?» Тогда за эту шуточку судья чуть места не лишился. Адвокату плохо стало с сердцем, а обвиняемого вообще освободили вскоре. Он умом тронулся. По-настоящему, без притворства.

Монах Пётр показался из-за поворота. Он ходил в магазин, покупал продукты для скита. Бывший доцент-психиатр закупал продукты сам, готовил еду для обитателей скита, сам прибирался в кельях. Чужие сюда не ходили. Но Пётр не считал себя помощником старца, хотя знал, что так считают все жители в селе. У старца таких просто не могло быть. По природе его. Но где-то там в глубине самолюбие всё же тешил. Ну приятно было. Приятно и очень ответственно. У Петра появился даже особый стиль поведения, чего раньше не было. Он стал замечать за собой некую деловитость, хозяйственность, прозорливость и неспешность. Многое осталось из опыта работы в больнице, но ещё больше Пётр, по привычке обучаться постоянно, черпал здесь, в Серебряной Долине, не пропуская случаев.

Используя своё положение монашествующего, он выслушивал людей, вёл их к лавочке, где появлялся старец. Иногда приезжие, пытаясь определить его положение при старце, называли Петра «пресс-секретарём», и тогда он просто выходил из себя: «Фу, формализм, должность, унизительно как-то». Более того, Пётр полагал, что это разрушило бы всю природную чистоту их отношений со старцем. Бывший хиппи-аспирант-психиатр в шутку сравнивал себя с этой лавочкой: «Я здесь только лавочка, на которую присаживаются перед тем, как отправляться туда за дверь. Мне бы только выдержать, не переломиться как-нибудь под тяжестью мирских грехов».

Монах киновии (на греческом то же самое, что община, коммуна, но Петру перестало нравиться слово «община» и уж тем более «коммуна») брал в магазине всё, что ему хотелось, денег никто не спрашивал.

Сегодняшний магазин давно перерос статус того прежнего, которым он был до времени «возрождения старчества». Этажей у него не прибавилось, а вот площадь увеличилась раза в три, плюс ресторан быстрого питания. Автобусы с паломниками прибывали сутра до обеда. Встреча, обслуживание, никто из местных уж и вспомнить не мог, как раньше жили. Некогда. Времени не было на воспоминания пустые.

Пётр зашёл в ту часть скита, которая называлась кухней, и разложил продукты, потом вышел на улицу к старцу.

– Когда обедаем?

– Может, чуть попозже.

После каждого дня встречи с паломниками старец, как правило, сидел на лавочке один и «творил самого себя», так монах определил. В такие минуты к нему вход был закрыт. Нет. Никто не ставил ограждений, сетки, калитки, и уж тем более по тропинке не гуляли охранники. Люди заходили в церковь и там спрашивали: «Можно ли увидать старца?» И им отвечали, когда и где они могут его встретить. Старец не сидел в келье, как в кабинете. Он был всегда среди людей. Когда и как он успевал, никто не знает. Только видели его и в селе, и в магазине, и в баньке его любимой. Как за ним угонишься?

Однажды его даже на автобусе увезли вместе с другими паломниками. Водитель автобуса возвращается по трассе в город, а к нему подходит пассажир, низенький такой человечек, и просит остановить, выйти ему, мол, надо. А водителю – то ли лень, то ли торопился куда, не хочется останавливаться: «Нет здесь остановки», – говорит. И дальше гонит. А старец и говорит ему: «А ты, милый, уже опоздал, некуда тебе торопиться боле. Остановись». И паломники тоже ему кричат: «Стой, остановись, выпусти человека!» Остановился автобус. Двери открылись. А старец не торопится, стоит на пороге.

– Выходите, не держите, автобус. Люди ждут, – торопит его водитель.

– Люди торопятся, а тебе торопиться некуда.

Тут телефон зазвонил у водителя, и сообщают ему, что семья его в аварию попала. Ему плохо и стало. Все, кто в автобусе сидел, не сразу догадались, в чём дело. А когда всё выяснилось, поняли, получи этот звонок водитель на трассе, все они были бы в кювете или ещё хуже. Старец же как в воздухе растворился.

Таких рассказов у местных было, пруд пруди: на все случаи жизни. Кто-то верил. Кто-то сомневался. Но оглядывались и те, и другие. Старец везде чудился.

– Вы ещё не знаете, а он беду задолго чует и предупредит. Такие его качества и потребности. Он живёт этим.

– Чем «этим»? Тем, что беду накликает?

– Это вы со своими бедами, как с болезнями, к нему приезжаете. Он вас, как рентгеном просвечивает, и определяет, кто болен, а у кого просто мозги набекрень. И лечение назначает по потребности.

– А правда, что не все, кто к нему приходит, назад возвращаются? Куда они пропадают? И что полиция не проверяет случаи исчезновения людей?

– Человеки у нас не пропадают. Не было такого. А сволочь разная пропадёт, так это – небольшая потеря. Полиция бывает. Но редко. Сами побаиваются, вдруг чего про себя не знают. Шутка. Не пропадал здесь никто, – отвечали, как правило, местные жители и уходили серьёзные и задумчивые. Паломники же в растерянности оставались, не зная, что и думать после таких страшилок. Шли вначале в церковь к батюшке на исповедь. Там хоть церковь, батюшка, народ, и покаяться можно, и прощения попросить. А старец, как последняя инстанция… Подумать страшно.