Текст книги "Альманах «Бесконечная история»"

Николай Романов
1993

Война окончена – мятежники снова стали нашими согражданами.

Генерал Улисс Грант

Я убрал пустую бутылку под стол, и мы налегли на салатик.

Колян молотил зубами громче, чем верещало радио. Да, хомячить и трепаться у него природный талант. Если и слопает меньше, чем обычно, то наплетёт с три короба, это уж точно. Фантазёр, как из песни. Стрижка под ноль. Машину водить не умеет. Тучный или худой, добрый или не очень – в зависимости от времени года. Вот я его, собственно, и представил.

По правую руку от меня сидел Сержант. Нет, он не в звании, даже рядом не ходил. Где он, и где армия? Уж я-то его знаю, с первого класса вместе лазили по дворам и стройкам. А Сержантом называли потому, что Сергей. Это я ещё в школе придумал. Сам он здоровый, как бык, и спокойный, как тюлень. Авторитет приобретал в любой компании, как только появлялся. Стоял, как Маниту, и сурово молчал. Малознакомые товарищи сразу проявляли уважение к загадочной фигуре и держались стороной.

Мы, кстати, у него на кухне и сидели. А женщин с детьми в комнату отправили. А, нет, стоп. Они же на даче. Наши половины на даче, точно. И телефоны мы предусмотрительно вырубили. Не дали бы они нам так славно зарядиться. Впрочем, мы ещё не зарядились. Только начали.

Короче, стол с закусками мы делили на троих. Я, Колян и Сержант. Вроде понятно всех описал, не запутаетесь. Для полного состава не хватало Шурика. Но Шурику, кстати, хватало и без нас. Ему только на пользу пропустить пару встреч. Вот уж кто из нас неудержимый. Большой, добрый и хороший. О нём и говорим.

– Шурика давно видел? – спрашиваю.

– О, кстати, – Колян оживился. – Шурик. Звонил мне недели две назад. Прощался опять – всё как в кино. Я, значит, сплю, вдруг трезвон на весь дом. Я ему – даров, сто лет, всё такое, когда уже увидимся? А он – нет, братан, больше никогда.

Сержант многозначительно хрустнул второй пробкой, горлышко звякнуло по бортам рюмок.

– Сколько? – перебил он Коляна. Тот-то всё время по половине опрокидывал. Утверждал, что принципиально.

– Всё, – мой друг внимательно смотрел, чтобы прозрачный уровень остановился ровно посерёдке.

– Всё не влезет, – лаконично ответил Сержант и взглянул на меня.

– Насыпай, краёв что ли не видно? – я без предрассудков.

– Вот, – продолжил Колян. – Говорит, что жизнь подошла к финалу, и он решился. Звонит мне, типа, правду рассказать, чтоб люди потом узнали. Мол, у него ружьё, полный багажник водки, и мчится он на Кремль, прорываться будет. Но, говорит, скорее всего не прорвётся. Думает, что ОМОН его на подходе застрелит.

– На своей «Волге» поехал? – спросил Серёга.

– Да. На ней. Наверно. Не суть. Я его, понятно, стараюсь вразумить. Мало ли что в голову посреди ночи приходит? Вдруг и правда рванул куда-нибудь. Пропадёт, надо тормозить парня. Минут сорок я его останавливал и пытался назад развернуть. Увещевал, просил, объяснял, детство вспоминали. А тот, ни в какую – всё, Кремль за поворотом, сейчас стрельба будет! Лечу, говорит, под двести! Навстречу судьбе.

– На «Волге»? Под двести? – уточнил Сержант.

– Ну, он её сам собирал, может и под триста разогнать. Хотя, вряд ли. Ну вот, сижу я, значит, провожу психотренинг, спасаю жизнь друга, а этот перец мне вдруг – «Колян, какой ты хороший. Люблю вас, братья. Ладно, никуда не поеду». Я чуть трубку не уронил, он, оказывается, даже из дома не выходил! Накушался в хлам, пригрезилось что-то в ночи, он и позвонил потрепаться. Захватчик, блин.

– Да, – говорю. – Что ты Шурика не знаешь? За то и любим. А кто не чудит?

– А я вообще-то политику не очень, – углубил тему Сержант. – Депутаты, коммунисты, демократы… В девяностых задолбали. Толку ноль от всей этой политики.

– Не, была у меня одна интересная история с политикой… – Колян добавил в пустую пиалу домашних солёных грибов из литровой банки. Лена, Серёгина супруга, отлично их закатывала. На столе полно её кулинарных чудес. Мы сами только картошки отварили, да зелень помыли. Остальное – её чудеса.

Мы обновили ёмкости, и он продолжил.

– Заканчивался девяносто третий год. Да, хорошо помню – мне шестнадцать, уже совсем большой, бросаю курить и весь такой в ожидании взрослых жизни. «Свит секстин», как в песне. Помните, что с политикой и прочими телевизорами творилось? Да всё то же, что и сейчас. С одного бока – Грузия с Абхазией, осетины с ингушами, Карабах. Жесть сплошная. Люди мрут, а из ящика – ля-ля-фа, лимбо-бимбо и упала шляпа.

– Не, я в то время «Сектор» слушал, – говорю.

– Во, оно самое. Как там у классика? «Мы согласны жить в общагах, нам не надо ни хрена, И любой мы жизни рады, только б не пришла война». Но имели мы и «нихрена», и войну со всех сторон. Что с другого бока подгорало? Чехия? Пардон, Чехословакия? С Югославией.

– И Ангола, – сурово добавил Сержант.

– Да, – задумался Колян. – И Ангола тоже. Ангола, Никарагуа, там всегда неспокойно. Так вот, помните тему с Белым домом, танками, захватом телецентра в Останкино? Так вот, я там был. Прям в гуще событий. Такое сейчас расскажу – волосы дыбом встанут. Вон – у меня аж мурашки по коже, как от любимой песни. Сейчас мяска добавлю и расскажу.

– Валяй.

– Не помню, в каком я тогда классе учился. Одиннадцатилетку же вводили, все через год перескакивали. Из пятого в седьмой, например. Хотя, это, в принципе, не важно. В школу я всё равно не часто захаживал. Гораздо веселее гулялось по городу. Бродил днём и ночью по центру столицы, как по парку аттракционов. Городок бурлил, на каждом шагу сплошные митинги и демонстрации. В киосках пестрели плакаты с голыми бабами; панки, как обычно, куда-то шли по плану; бабки размахивали журналами «Огонёк», как хоругвями.

Деловые люди, конечно, хватку не ослабили – капусту в конторах рубили. Но основной электорат шарился в рабочее время по улицам. Горячие сердца в очередной раз требовали перемен на свою задницу. Куда ни глянь – у все беда и нет денег. Дамы среднего возраста на сплошном нерве. Мужики такие серьёзные, с правдой жизни в глазах. Проходя мимо, могли и плечом ткнуть. И зыркнуть так предупредительно, типа «чувак, не сокращайся». Понятная философия, театр мимики и жестов.

Сейчас так не митингуют, чтоб с душой, с надрывом. А тогда граждане рвались в последний бой. Небитым домашним аналитикам ещё не предложили главные способы выпускать пар – диван, интернет и анонимность, вот они и повылазили с кухонь на белый свет. Всё, типа, сухо и комфортно, а ты такой смелый, на амбразуру рвёшься, герой.

Самая серьёзная буза собиралась возле Белого дома. На Краснопресненской набережной распрекрасной Москвы-реки. Дом Советов, или как там его называли. Пару лет назад тут президент вещал с башни танка. «Дорогие рассеяне» были довольны. Но воды утекло немало. Демос продолжал мариноваться в информационном безумии. Что ни новость – средневековое мракобесие. Появилась оккультная мантра – «да-да-нет-да», прорисовался новый тип героя в виде мрачных, но привлекательных солдатиков РНЕ. Не помню, чего они хотели, но по городу шагали внушительно, с пониманием.

Вот у этого самого Белого дома все недовольные и собрались. Обстановка, конечно, была сложная и накалённая. Кто-то где-то засел, кто-то что-то оцепил, баррикады, защитники. Каждый второй, если не Робеспьер, то Гаврош уж точно. Требовали отставок, реформ, предлагали вопрос с Америкой срочно решить.

Тут бы ещё про Беловежское соглашение вспомнить и договор о сокращении стратегических наступательных вооружений, но мы так глубоко не полезем. Понятно и так, кругом враги.

Внутри Отчизны ещё хуже – конфликт, «поимаишь», законодательной и исполнительной власти. Знать бы ещё, что это вообще такое. Но явно не шутки – верхушка нашей многострадальной «одной шестой» попёрла против президента. Тело вооружилось против головы, а что прикажите думать нам, инфузориям?

Скажем прямо – среди рядовых граждан мало кто понимал, что происходит. Суть в чём? Никакой ясности на горизонте нет, но каждый был железно уверен в обратном. И горел желанием действовать. Нездоровое веселье творилось.

Вот с такой кашей в голове я и прогуливался в самой гуще событий, у многострадальных ступеней Белого дома. Милиционеры, помню, рядами куда-то перемещались, что-то перекрывали. Горожане бетонные блоки таскали, что твои египтяне. Баррикады строили. Солидные усатые товарищи ждали войска и составляли какие-то списки. Меня аж дважды записали.

А в целом, солнышко светило, ветерок октябрьский бодрил, и настроение мне улыбалось. Допинг закончился, но оставалось полбутылки разведённой порошковой запивки. Я важно расхаживал, попивал клубничный ароматизатор и взглядом энтомолога созерцал апофеоз свободы в отдельно взятом микрорайоне. Тёплое бежевое пальто грело всё, что нужно, а пачка LM в кармане доверительно сообщала, что всё не так уж плохо.

Людей собралось море. Тысячи, если не больше. На футбол столько не ходит. И все, как волна, в одном настроении. В одном порыве.

Я прям по минутам хронологию того дня не помню. Но хорошо помню, что это самое общее настроение, одновременно менялось. Двое поднимали крик, а через минуту орали сотни. Трое побежали куда-нибудь, глядишь, весь табун ломанулся. Ну, а если учесть, что орали и бегали вокруг постоянно, то картина готова. Ну и я, хоть и сам по себе, но в целом – как все, чё.

К полудню оптимизм как-то пошёл на спад. А нездоровой бодрости заметно прибавилось. Слух пробрался, что к нам с Октябрьской площади подкрепление идёт. Что народ, как лавина, всё на пути сносит, камнями швыряется, у милиции щиты да дубинки отнимает. А где-то даже и автобусы захватили. Я ещё подумал, где они столько камней в городе нашли?

Как и положено, нашлись те, кто усомнился. Мол, это не поддержка, а наступление. Что мэрию захватили и какую-то гостиницу. И так ничего не понятно, а тут вообще караул – чем меньше ясности, тем больше эмоций. А мобильников тогда, понятное дело, не было. Никаких тебе звонков, контактов и поисковиков. Никто не подскажет, что на самом деле в мире происходит.

Когда раздались первые хлопки, контингент дюже напрягся. Я-то ещё не служил, но многие вокруг, по ходу, были в теме. Объяснили. Хлопки, мол, не хлопки, а выстрелы. Одиночные, очереди, и даже можно определить, что конкретно работает – автомат, пистолет, а то и БТРовский пулемёт. Прибавилось людей в военной форме. Замелькала в руках милицейская экипировка и оружие.

Градус повысился, а тут ещё откуда-то первые раненые появились. Бой, вроде, настоящий начался, то ли опять у мэрии, то ли у посольства какого-то. Сквозь толпу потащили наспех перебинтованных людей. С них натурально кровь лилась, стекала до асфальта по грязным тряпкам. Люди в комуфляже без умолку орали в матюгальники с балконов Белого дома. Что именно – не понятно ни хрена, в общем шуме из этого лая половину слов не разобрать. То требовали кого-то сдержать, то просили что-то сохранять.

Мы, как стадо, туда-сюда с горящими глазами бродили, метались от избытка чувств и энергии. Иногда останавливались, чтобы послушать, что нам снова наорут. Но уж как-то организованно мы все перемещались. То ручейком одна группка куда-то сливалась, то плотной стеной переулок забивали.

Ну, те, кто на футбол ходят, знают, как и почему толпа внезапно «самоорганизовывается». Загадки-то никакой, но я же совсем ничего не догонял. Стадное чувство, ага. Не смешите.

Народ, конечно, убывал, но те, кто оставались – глазами горели, в бой рвались. Ну и я, мозгов-то много, тоже зачем-то в бой рвался. А когда автоматные очереди раздались среди нас, разум возмущённый вскипел окончательно и бесповоротно. Из нас, как из пластилина, можно было любую фигулю лепить. Просьбы сменились командами, и мы куда-то с энтузиазмом метнулись, как карп на нерест.

Вот тут и появились грузовики. Три или четыре ЗИЛа-131. И крик над головами: «На Останкино!» В телецентр, значит. Эфир требовать, это я хорошо помню. Ну и вообще, ещё со школы отложилось, что надо по классической схеме действовать – захватывать телеграфы, телефоны и прочее.

Примчались ещё какие-то автомобили. Группам давали разные указания, но в той толпе, которая подхватила меня, звучала одна тема – прорываемся к телецентру. Ну, клёво, чё. На Останкинскую башню посмотрю, хотя её и так из моего дома видно. Но так то – далеко же.

Посбрасывали у ЗИЛов задние борта и за пять секунд набились в тентованные кузова. Уселись на жёсткие скамейки, кто-то прямо на полу расположился. Поехали.

Мир как-то сразу сжался до размеров нашей консервной банки, забитой потными мужиками и банальными шутками. Политический угар остался на улице. Мы же тряслись на кочках и смеялись, будто студенты по дороге на колхозные картофельные поля.

Справа от меня сидел колоритный дед в потёртой кожанке с саперной лопаткой в руках. Слева упирался коленями в подбородок длиннющий чувак в комуфляже. Он притащил два автомата, один из которых передал чернобровому здоровяку напротив меня. На дне кузова дребезжал сельхозинвентарь: лопаты, жерди какие-то, гаечные ключи. Я сначала подумал взять что-нибудь для уверенности. Но потом представил, как нелепо буду выглядеть с монтировкой посреди цивилизованного телецентра, и расслабился. Шутки были весёлые, попутчики дружелюбные, и я даже не заметил как наш ЗИЛ дёрнулся и замер. Приехали.

По ощущениям, за бортом было ещё светло. Но, когда откинули полог, я увидел, что небо уже объяли глубокие сумерки. Мы вывалились из кибитки на землю, словно солдатики из картонной коробки.

– Кибитки? – Сержант щёлкнул кнопкой чайника.

Нет, мы ещё не закончили трапезу, вечер только начинался. Пришло время для традиционного кофе-брейка после первого литра.

– Ага, – сказал Колян. – Кибитки. – Тут самое непонятное начинается.

– Тебе с лимоном?

– Как и сказал, на улице наступила темень, так что размытую картинку можно списать на неё. Соображал я вполне ясно, хотя и был жутко голоден. Но картинка мне совсем не понравилась.

Ну, Останкино, вон оно – рукой подать, все же хорошо местность знают? Улица Королёва, дом двенадцать. Тут – башня, гигантский шприц, иглой в небо воткнулась, там – пруды, где купаться нельзя. А сам телецентр, как две огромные коробки с видеомагнитофонами, по сторонам от дороги расположился. Мы как раз между двумя зданиями и выгрузились. Как в ущелье.

Тут даже не знаю, как понятно описать. В темноте толком ничего не разглядеть, ещё и суета вокруг. Люди беспорядочно толкались, задевали друг друга железными щитами. Ну, думаю, щиты понятно откуда взялись. У милиционеров отобрали. Лопаты помню. А что тут косы и вилы делают? И почему на шлемах, которые, скорее всего, содрали с милиционеров ещё у Белого дома, плюмаж развевается? Что за гул и рокот вокруг? Грузовик наш уже совсем не грузовик, а мрачная скрипучая кибитка. Запряжены в неё два здоровенных коня-тяжеловоза, чёрных, как сырая земля, что клочьями вылетала из-под чугунных копыт. Их с трудом сдерживали крепкие возницы, поводья натянулись, как толстые струны.

Мои попутчики носами удивлённо вокруг поводили и потихоньку двинулись в сторону двух зданий. И я вместе со всеми. Камуфляж вокруг ещё мелькал, но появилось больше грубой кожи. Факелы чадили ядовитой копотью, нас обгоняли фигуры в шкурах и со странным оружием в руках. Те же автоматы, но огромные. Они были примотаны грязными ремнями к торсам и предплечьям, а кого-то крепились прямо к телу стальными скобами. Сказать, что я офигел – ничего не сказать.

Как в сон попал. Но я-то знал, что не сплю. И всё вроде знакомое, но всё не то.

Асфальт – не асфальт, а засохшая грязь. Бетон – не бетон, а каменные блоки. Кибитки и телеги на стальных полозьях нестройными рядами встали вдоль обочины. Тяговые лошади хрипели и рвались из рук. Ветер стонал, как дряхлый волк при смерти. Небо ощетинилось звёздами сквозь бледные облака, будто раскалёнными иглами. Утробный рёв строевых команд оглашал воздух, и мы покорно им следовали. Не совру, даже не помню на каком языке они звучали.

Мне бы тут удивляться, как туристу в Эрмитаже, но нет – слышу, что я, как и все, злобно зарычал и в ногу замаршировал к тёмным контурам телецентра. Какой там телецентр! Две огроменные каменные крепости оскалились решётками на узких окнах. По периметру каждой, в неровных рвах, шипела и булькала чёрная дрянь. Страшно представать, что я увидел бы при свете дня.

Мы забили всё пространство между зданиями. Неширокий отрезок дороги моментально заполнился, как рукав водолазки. Наступающие, как сейчас представляю, разделились на две группы, по каждой на здание. Я оказался в той, что ближе к прудам.

Я сразу приметил на крышах обоих строений отблески пламени наших факелов. Отблески скакали, словно болотные огоньки, и я смекнул, что нас поджидают. Через пару минут я разглядел за бойницами чёрные шлемы с зеркальными забралами, матовые бронежилеты и разнокалиберные дула орудий, направленные вниз, прямо на нас.

Меня бил озноб, а к вискам подкатывала щемящая волна. Горячая, сочная и невыносимая. Она буквально изменяла моё тело. Голова погружалсь в окаменевшие плечи, спина выгнулась горбом, и я почти коснулся пальцами земли. Судорога свела щёки и оскалила мокрые зубы. Пришла ненависть. Лютая, свирепая.

Я видел врагов ясно, как средь бела дня. Худые плечи, трясущиеся подбородки – омерзительное зрелище. Чёрная густая слюна сочилась из-под забрал. За спиной торчали какие-то кожистые капюшоны, они накрывали круглые шлемы, чисто инквизиторские колпаки. Я слышал их кислый запах, я сглатывал привкус их ледяного пота, но я не чувствовал их паники. Противник был в ярости и ненавидел нас не меньше.

В пламени факелов сквозь наши ряды тяжело проползли два огромных тарана, размером со львовский автобус. Голыми руками, сдирая ногти и ладони, воины развернули чёрные коконы навстречу решёткам ворот и, после надсадного крика-команды, стали разгонять фаллических монстров для сокрушительного удара. Тараны крепились на необъятные колёса-жернова, из-под которых разносился хруст костей незадачливых солдат. Неопытные новобранцы мешкали и десятками сыпались под их роковой ход.

Я не увидел, достигли тараны ворот или нет. Треск и грохот обрушились на наши головы раскалённым огнём. Залп вдавил нас в землю ударом космического хлыста. Пламя и раскалённый металл накрыли атакующих смертоносным ливнем. Руки, ноги и внутренности взвились в воздух вместе с кибитками, словно в наши ряды влетел на полной скорости небесный локомотив! Да! Мы ответили рёвом, разрывающим горло и челюсти! Лавиной мы бросились к каменным стенам.

Стрелки продолжали бить по нашим незащищённым спинам. Пули, ядра, стальные шипы, стрелы и сгустки расплавленного свинца впивались в землю вокруг меня. Адский шум достиг такой громкости, когда уже не имеет значения оглох ты или лишился головы. Я слышал только пульс многотонной наковальни, который разрывал меня изнутри.

Пространство вокруг закружилось в водовороте грязи, крови и пламени. Видимо, по нашему участку прошёлся плотный прицельный огонь. Я рванулся к смятой громадине, бывшей когда-то нашим транспортом. Я искал укрытие и крошил зубы в бессильной злобе. Битва длится вечность, а я ещё не дотянулся до чужого горла! Укрытие оказалась так себе. Зато мишень из меня получилась отличная. Я ощутил, как тысячи шампуров впились в шею, спину и поясницу. Но – невероятно! – меня не разорвало и не покалечило. Я схватился руками за бока и ощупал себя.

Разглядеть что-либо в дыму было невозможно, но неожиданное открытие прибавило мне энергии и сил. От моего пальто не осталось и следа. А ведь оно так славно грело меня в тот непростой октябрьский денёк. Да и пёс с ним. Жёсткая кудлатая шерсть покрывала бедра, грудь и бока, где бы я не притронулся. Когтистые лапы натыкались на застрявшие в волосах пули и обломки стрел. Приятный бонус, теперь можно снова прорываться к крепостям, защита мне обеспечена.

Едва я выскочил из-за развалины, то обратил внимание, что пальба стихла, и дым рассеялся. Ворота обоих зданий висели обломками, неподвижные тараны торчали из них, как кубинские сигары из обгоревших и разорванных ртов. Тёмные фигуры проскальзывали в проёмы и трещины. Крепости гудели внутри, как роящиеся ульи.

Но основная часть нашего войска оставалась снаружи. В голове промелькнула мысль, что можно, наконец, обзавестись оружием. Меня разрывали литры адреналина, но я по-прежнему не понимал ни нашу конечную цель, ни логику ужасной битвы.

Новые звуки раздались над головой. Вражесике стрелки оживились и, побросав оружие, взбирались на высокие бойницы. Капюшоны за их головами расправлялись в широкие перепончатые крылья. Теперь я мог лицезреть их тощие тела и плети паучьих рук. Из кончиков пальцев торчали кривые крюки. Как рыболовные, какая прелесть. Туловище каждого стянули толстые кожаные ленты, из-под рёбер торчали острые стальные шипы.

Стрелки взмыли в воздух и обрушились на нас со скоростью морских штормовых молний.

Я не видел, в кого придётся жуткий удар с неба, мои соратники, по ходу, тоже. Мы растерянно крутили головами, когда в очередного из нас вцеплялась шипастая нечисть и, подхватив крюками, взмывала с жертвой в поднебесье. Мы не успевали заметить, как они стремительно бросались на наши головы, но прекрасно видели, как из-под тугих облаков падают растерзанные тела. Один, второй, десятки, сотни – на нас лился дождь из мертвецов и литры их разбрызганной крови.

Значит, я буду прорываться к крепости, сквозь дьявольскую небесную мясорубку.

Но едва я дернулся в сторону разбитых ворот, как ощутил в ногах любопытные перемены. Ноги стали короче и значительно сильнее. Я оттолкнулся и подпрыгнул. Взрытая земля унеслась прочь, на мгновение зависла девятью этажами ниже и рванулась мне навстречу. Бёдра и голеностопы мягко спружинили, я почти не ощутил удара о поверхность. Отлично, отлично! Я прицелился в одного из парящих противников и повторил прыжок. Я врезался в него пушечным ядром, крылья хрустнули и смялись газетным листом. Тушка закрутилась в сторону Останкинской башни.

Башня, к слову, стояла где и положено, без изменений – никакого сюра и средневековья.

Я приземлился и заметил, что мой манёвр повторяют многие. Бросаются в небо кузнечиками, сшибают противника или, как вариант, хватают и тащат под топоры и когти тех, кому с ногами не так повезло.

Я прыгнул ещё дважды. Второго сбил на встречном ходу. Мразь пулей летела мне навстречу. Его разворотило, как пучок гнилой зелени. Я же, практически без царапин, успешно вернулся в ряды ликующих соратников. Шкура работала как надо.

Мы, не сговариваясь, объединились в небольшие группы и держали бой снаружи крепостей, не предпринимая новых попыток прорваться к зданию. Летучие гады возвращалась на крыши, где, скорее всего, началась новая заваруха. Дела у них, похоже, не очень-то ладились.

Тут я немного расслабился и потерял бдительность. Резкая боль под рёбрами не только вернула меня в битву, но и вздёрнула в небо, как сухая верёвка – жирного висельника. Стальные когти впились в мои потроха, тварь подхватила меня со спины и пулей понеслась к облакам. Я вертелся угрём, но, без опоры, мои руки лишь беспомощно хватали воздух. Сражение под ногами превращалось в муравьиную возню, и что сулило мне падение с такой высоты, оставалось только гадать. Враг продолжал методично пихать мне под брюхо свои крюки. Ноги и пах обжигало густой кровью.

Я терпел и ждал нужный момент. Когда очередной рывок выдернул солидный шмат моего драгоценного мяса, я изловчился и перехватил лапу. Трюк сработал, я вывернулся и сжал мёртвой хваткой тонкую скользкую шею. Другой рукой я содрал зеркальное забрало и запустил пальцы в тёплые глазницы. Казалось, я царапнул когтями дно черепной коробки. Птичка дёрнулась и сложилась, как сломанный зонт под порывом ураганного ветра. Мы с трупом ринулись вниз.

Ноги не подвели и в этот раз. Да, кожа лопнула, и колени вылетели белыми осколками сквозь рваные дыры, а копчик звонко щёлкнул, когда я, по инерции, рухнул на задницу, вслед за сломанными ногами. Нижняя часть позвоночника сложилась, как телескоп, но я остался жив. Боль ошарашила меня, будто визг тормозов летящей навстречу фуры. Я перевернулся на спину и приготовился к новым ударам с неба.

На фоне звёзд неслись чистые облака. Никаких крыльев и крюков.

Готовилось что-то иное.

Странный звук.

Плаксивая песня. Полустон, полумолитва. Как колыбельная от безголосой матери нежеланному ребёнку.

Я приподнялся на локтях и огляделся. Солдаты вокург меня замерли, мы прислушивались к странной заунывной мелодии.

Мышеловка захлопнулась. Я ощутил это, как только увидел их. Дорогу с обоих сторон почти полностью перекрыли странные существа. Их длинные телеса выползали из-за чёрных зданий. Те воины, что оказались рядом, хватались за головы и падали на колени. Огромные раздутые чудовища, похожие на гусениц размером с БТР, медленно закрывали собой выходы с территории между двумя крепостями. Они издавали протяжный стон. Заунывную песню, от которой немели конечности и слабели мышцы. Наше войско замерло, как один парализованный организм

Ни о прыжках, ни о сопротивлении не могло быть и речь.

Гусеницы, лучились оранжевым светом. На полупрозрачной коже шевелились жёсткие волоски, а под ней что-то двигалось и сокращалось. На ум приходили ленточные черви в мутной банке остывшего гноя. Из маленьких смятых морд лилась убийственная для нас песня.

Куда деваться? Справа и слева возвышались крепости, спереди и сзади ползли эти чёртовы гусеницы.

Если бы я не выбрался тогда, то не выбрался бы никогда.

Я отбросил все мысли и утопил пальцы в собственных ушах.

Меня смял звон гигантского колокола, болтающегося в агонии где-то в центре вселенной. Словами этот звон не описать, как удар молотком в переносицу. Через секунду он стих, остался только тупой однотонный шум. На ладони брызнули красные комочки. Я лишил себя слуха. Печально, но должно помочь.

Тело всё ещё чувствовало песню гусениц, её вибрацию. Мускулы вязало липкой паутиной, но я, по крайней мере, мог двигаться.

Я опёрся на локти и быстро, как только мог, пополз в сторону прудов. Туда, где отвратительный оранжевый хвост ещё не перекрыл последний свободный участок дороги.

Мне повезло.

Другим – нет. Рядом со мной не прорывался никто. Я полз в тишине и темноте, видел только грязную траву, которая царапала мои губы, и прогрызался червём под ржавыми заборами.

Ноги и разбитый позвоночник на удивление быстро восстанавливались. Как там оно по-научному? Ренигерация?

Железнодорожные пути возле метро «Владыкино» я прополз на четвереньках. В родное Отрадное пробрался на своих двоих. Без шкуры и когтей. Живой, здоровый, в пальто и обессиленный. Грязный, как пьяный москвич на колхозной ферме.

Ох, и навернул же я картошки из холодильника. Чуть дно у кастрюли не сожрал.

С балкона дома я видел зарево над Останкино. Под башней раздавались хлопки и мерцали вспышки. Поглядел и пошёл спать.

Такие дела.

– Знаешь, что интересно? – Колян вилкой пытался вернуть в тарелку непослушную квашеную капусту. – Я, когда эту когтистую птичку под облаками поймал, я ей в под забрало-то заглянул. Вот тут реально страшно стало. Они…

– Знаешь, братан… Ты не птичку, ты белочку поймал! – захохотал Сержант.

– Какую белочку? – не понял Колян.

Тут и я не удержался. Прыснул так, что аж носом пошло.

– А, понял, – рассказчик улыбнулся.

Шутка дошла.

– Кстати, про белочек! – он тут же переключился. – Мне отец рассказывал, как они с пацанами в деревне белок ловили. Знаете как? Телогрейкой! Набрасывали сверху и хватали. А иначе никак. У них когти, как бритвы. Вмиг от ладоней одни кости да лоскуты останутся. Поэтому – только телогрейкой.