Текст книги "Альманах «Бесконечная история»"

Владимир Ромахин
Крест

Есть моменты, что запоминаются на всю жизнь. Для Вани таким стал вечер, когда отец вручил крохотный свёрток.

– Держи, сынок, – сказал отец.

Ручищи отца с любовью накрыли ладошки мальчика. Ваня улыбнулся: папа не забыл о подарке! Сегодня Ване исполнилось десять лет и ему казалось, что празднует весь мир: даже закат нарядил облака в багряные платьица.

Шёл 1583 год. Деревня, где жила семья Вани, находилась в глухом лесу, а дома стояли так близко, что мальчик слышал храп соседа и скрип половиц. К десяти годам Ваня изучил все дорожки вокруг и с каждым разом уходил всё дальше. Он привык доверять друзьям: летом – запаху сена и жужжанию пчёл в медовых сотах у деревни, а зимой – метели, сквозь которую он безошибочно находил дорогу.

Отец не ругал Ваню – летом был на охоте или подсеках, зимой – удил рыбу из реки. Жизнь в Деревеньках текла своим чередом, но с воем вьюги и волков приходила беда: пропадала молодёжь. Статным парням не сиделось дома без румяных барышень и кулачных боёв, вот и бегали за три версты в Домнино. И хоть держались вместе, а нет-нет, да исчезнет то один, то другой.

У каждого сельчанина была своя версия: кто грешил на волков, а кто на юродивого, что шатается по лесу. Никто не знал, откуда он взялся, но старика боялись пуще голода. Когда юродивый шёл по Деревенькам, жители прятались, чтоб не слышать о гневе господнем и жутких пророчествах. В День рождения Вани старец подкрался к мальчику, когда тот играл за сараем. Ваня поздно увидел старика и робко шагнул назад. Юродивый рассмеялся и поднял палку как меч, будто предлагая сразиться. Ваня подумал, что старец похож на гадюку: тот же узкий нос, крохотные глаза. Мысль оборвалась быстро: Ваня споткнулся и рухнул в навозную кучу.

Клокочущий смех старика походил на кваканье лягушек. Старец ловким прыжком оказался около Вани и протянул мальчишке палку. Ваня с опаской взял острый конец. Юродивый рванул со всей силы и мальчик оказался на коленях.

– Тёмная судьба ждёт, – зашептал юродивый. – Страшная, угрюмая. Как и у страны нашей.

– Нет, – пискнул Ваня. – Я лесником хочу стать.

– Мы предполагаем, а бог располагает. – Тень юродивого заслонила мир, подёрнутые ветром лохмотья трепетали в воздухе. – Тяжёл твой крест.

– Да спина крепка, – произнёс родной голос.

Юродивый отпрянул. На пороге застыл отец с вилами. Пот лился по бугристым мышцам, а осенние листья с трусливым шорохом осыпали ноги.

– Прочь! – гаркнул отец.

Юродивый боком обошёл отца и затрусил в кусты. Пара секунд – и он исчез, унося запах гнили и жуткие слова.

– Батька! – Ванька со слезами бросился к отцу.

Одной рукой тот поднял Ваню и с улыбкой понёс на заднее крыльцо. Тогда и подарил он свёрток, дороже которого у Ваньки ничего и не было.

– Крестик? – спросил Ваня, недоверчиво вертя содержимое свёртка.

Отец улыбнулся:

– От бога он. Как и все мы. С Днём Рождения, сынок.

– Спасибо, – ответил Ваня и прошептал, боясь, что услышат: – А я бога не видел. А если нет его?

– Главное, чтоб он тебя видел. – Пальцы потрепали Ванькины волосы. – А юродивому не верь.

Ванька кивнул, но слова юродивого не забыл. Может, и к лучшему: когда они сбылись, он не удивился.

***

На следующее утро Ваня проснулся с ощущением, что мир принадлежит ему. И всё же с трудом верилось, что ещё позавчера было девять, а сейчас – десяток. Ну да ладно. Стояли тёплые осенние деньки, рыжий ворох листьев танцевал под присмотром стражей-дубов. Дожди не шли, поэтому речка не буянила, а тихо застыла меж широких берегов.

Мать хлопотала за столом, а отец и старшие братья собирались на охоту. Сестричка – пятилетний тёплый комок – сопела на печке. Запах дыма щекотал лёгкие – опять дураки из Домнино в шутку сожгли кучи с листьями! Так и сгореть недолго. Ваня слез с лавки и юркнул на крыльцо. Дым стелился над лесом, глядя на выжженную землю. Запах гари принёс дурное чувство, словно в воздухе с дымом витала беда. Ванька поёжился и зашёл в сени в поисках стакана молока. Напиток успокоил, мальчик вытер белые усы и услышал, как мать зовёт есть.

Картошка и рыба – он объелся, как никогда прежде. Когда трапеза кончилась, отец и братья пошли на улицу, где ждали верные собаки. Ваня, как всегда, провожал.

– Бать, когда меня охотиться возьмёте? – заканючил он.

– Мал ты ещё! – улыбнулась мать. – Отстанешь в лесу, заблудишься!

– Нет! – заспорил Ванька. – Мне десять уже. Большой совсем!

– Большой, большой, – подхватили братья.

Они расхохотались – даже псы гавкали в такт хозяйскому смеху. Ещё никогда Ваньке не было так обидно. В семь лет не брали, в восемь и девять – тоже. А в десять то чего?

Лишь отец сел рядом на корточки и серьёзно сказал:

– В другой раз, Вань. Мы на кабана идём, там всякое бывает. На волков наткнёмся – тяжко будет.

– Бать, я аккуратно буду! – сказал Ваня.

Но отец был непреклонен:

– В лесу шаг в сторону – и всё, не выйдешь.

Отец и братья ушли. Собаки виляли хвостами, мускулистые бока раздувались от предвкушения охоты. Мать побежала в дом на плач сестры. А у Ваньки созрел план: пойти следом за охотниками. Но вдруг отстанет? Однажды он заплутал и вернулся домой ночью. Соврал, что уснул в лесу. Мать поверила, но взгляд отца Ваня не забыл. Мол, не умеешь – не ходи. Но каким он будет лесничим, если лес не знает?

Ветер раскидывал пепел, глаза слезились, а нос будто чесался изнутри. Фигуры людей и собак едва угадывались сквозь дым и ползущий с оврага туман. Впереди шёл отец, братья отставали на пару шагов. Пальцы отца касались дула пищали, которую он выиграл на соревнованиях в Домнино: «Лучший стрелок окрестных деревень». Батя со смехом говорил, что после лука пищаль – дар божий. За охотниками волочился речной туман – он робко касался лодыжек, словно боясь окружить могучие фигуры. По очереди мужчины проверили остроту ножей и тетиву луков. Наконец дым, туман и бегущий по ветру пепел скрыли охотников.

А Ваня крался за сараями. Аккуратно, боясь свалиться в навозные кучи и растревожить собак, он бежал по безлюдной тропке. Через пару минут мальчик шагнул в лес и на душе стало тревожно. Он не мог объяснить, чего боится: знакомых троп или отцовского гнева? О матери Ваня не думал – до обеда искать не будет. Но как бы всё не закончилось, уши надерут, как пить дать.

Он догнал охотников, когда они вброд переходили Вшивку. Никто не заметил его: разве что собаки почуяли запах пота. Но и они не подали виду – удача была на Ванькиной стороне. Пока охотникам не везло: следы кабанов обрывались и появлялись то тут, то там. Собаки бегали кругами, черты лиц мужчин стали более резкими, а слова отдавали злостью. Последняя тёплая охота – а потом заморозки и зима.

Ванька ещё дрожал от касаний прохладной воды к разгорячённому телу, когда батя замер на опушке.

– Домой, – скомандовал он. – Сегодня бог не с нами.

– Ха, – улыбнулся старший из братьев, Федька. – Кабан в чаще. Мы не заблудимся, если пометим деревья.

Ветер растрепал длинные волосы отца, но когда охотник заговорил, даже он стал тише:

– Я не заблудиться боюсь, а волколака.

Старший брат всплеснул руками и харкнул на землю. Тот, что помладше – Саша, – глядел то на него, то на отца, не решаясь, чью сторону занять. Батя молчал, пот на седых висках блестел в свете лимонных лучей солнца. Федька вытащил нож и любуясь гладкостью лезвия, как бы невзначай заявил:

– Волколак – сказка. Кто бы не воровал людей, он берёт девок да слабаков. К тому же, зимой.

Саша переминался с ноги на ногу. Взгляд Феди заставил робко пробормотать:

– Его правда. – Отец, пошли в чащу.

– Нет. – Отец развернулся и тенью накрыл братьев. – Не в этот час.

– Уважь сыновей, отец, – шагнул к отцу Федька. – Мы не малыши, как Ванька. Зимой только лёд дырявить, да рыбу жрать. Запасов не хватит.

Ваня не понял, то ли слова об уважении растревожили отца, то ли звук ветки, на которую мальчик случайно наступил. Отец развернулся и Ванька пополз влево. Братья ничего не слышали – так ждали ответ. Напряжение между мужчинами витало в воздухе и если Саша изучал носки сапог, то ледяной взгляд Феди говорил яснее слов: он пойдёт в чащу один.

– Я не трус, – наконец выдавил отец. – Пошли, но вернёмся до темноты.

Федя оскалился, а Саша выпустил воздух из надутых щёк. Отец не глядя пошёл к еле видной тропке в частоколе деревьев. Ванька победно сжал кулачки: он, как и братья, голодать не хотел.

***

Тропа петляла, постоянно сбиваясь на едва различимую дорожку следов. Отец шёл с поднятой пищалью, братья при каждом шорохе вскидывали луки. Собаки бежали рядом, словно вышли на прогулку, как вдруг словно по команде рванули в чащу. Охотники побежали следом, Ваня за ними. Мысль, что пора выйти, не давала покоя, но злость, исходившая от отца, висела в воздухе как запах сосен и паутина на чёрных ветках.

Вскоре они так сильно углубились в лес, что лучи солнца едва пробивались сквозь кроны деревьев. Почему-то здесь листва не хрустела под ногами, а чавкала, словно мечтая затянуть в землю. Собаки, рванувшие вперёд, поджали хвосты и скуля топтались на месте.

– Болото. Дальше хода нет. – Нога отца по колено провалилась в прелые, гнилые листья. Те зачавкали беззубыми жвалами. Воздух наполнил запах гнили. По коже Вани побежали мурашки: он представил, сколько животных затянуло болото.

– Нет, – огрызнулся Федя, а его пёс зарычал. – Останемся на ночь, с рассветом двинемся дальше.

Отец отошёл от болота и обратился ко второму сыну:

– Ты не чувствуешь? Здесь холодно даже для сентября.

Тот развёл руками. Всё он чувствовал. Но показаться трусом в глазах Федьки? Ну уж нет!

– В деревню, – сказал отец. – Это приказ.

– Нет, – с чуть слышной дрожью в голосе произнёс Федя. – Хочешь -выпори дома, но без кабана я не вернусь.

Отец что-то сказал, но Ванька не расслышал. В кустах за охотниками метнулась тень. Ваня подумал на ворон, но после различил лохмотья юродивого. Что он тут забыл? Пошёл охотиться? Но у него из оружия только палка…

Юродивый высунулся из-за шиповника. Глаза закатились, заячья губа оттопырилась, изо рта бежала струйка пены. Острая палка торчала из-за спины, как продолжение позвоночника.

– Всё. – Отец двинулся к братьям и те отступили. – Домой, или зубы тут оставите!

Федя насупился, а Саша споткнулся о торчащую ветку. Ваня глядел только на юродивого. И смотреть было на что: губы словно плясали на лице, зубы вытянулись, как клыки. Красные, инородные вены пробежали по рукам, а из горла вырвался полный боли хрип.

Мир поглотило чавканье. Болото из листьев квакало, вороны с громким «Каррр» унеслись с веток. Отец и братья встали спина к спине. Ванька не двигался, лишь охваченные трусливой лихорадкой глаза наблюдали безумную картину: сквозь гнилые листья появлялись голова и лапы. Ваня подумал, что охотники напоролись на волчью стаю – так чудище напоминало волка—переростка. Шерсть, которую словно окунули в смолу, топорщилась как иглы на еже.

– Волколак, – зашептал Саша. – Боженька, помоги.

– Это же сказка! – с перекосившей лицо безумной улыбкой воскликнул Федя и захихикал, как застенчивая девчонка – Сказка, сказка, сказка! – твердил он до тех пор, пока не закашлял от смеха.

Отец шагнул к сыну, но остановился – инстинкты охотника подсказывали не отвлекаться. Быстрым движением он прислонил пищаль к плечу, ведь тварь времени не теряла – как человек встала на ноги и прыгнула за деревья. Пуля расчертила воздух и отколола пару кусков коры с дерева, где только что был волколак. Собаки завыли – протяжно, тоскливо. Ванька полез на дерево. Саша глядел на Федю: тот срывал с тела одежду, словно горя в невидимом огне. Пара шагов – и Сашка оказался около брата, но тот ударом в нос отправил парня на землю. Саша заскулил, а Федя смеялся, будто поражённый заклинанием. Он хохотал, даже когда тварь появилась за спиной и одним махом снесла голову. На секунду Ване показалось, что и отрубленная голова продолжила смеяться.

Сашка бросил лук и побежал прочь. Отец отвлёкся на сына и погиб бы, если б не собаки. Может, смерть хозяина вселила храбрость, но псы бросились на тварь. Атака дала отцу шанс: он снова выстрелил. Отец охотился с малых лет и знал, что стрелять надо в глаз: животное умрёт, а шерсть не испортится. Правда, о шерсти он сейчас не думал.

Пуля вонзилась твари в глаз. Чудище взвыло – удар переломил одному псу позвоночник, второго через секунду постигла та же участь. Время словно замедлилось – так долго отец возился с пищалью, а туша волколака становилась ближе. Отец зарядил пищаль, но слишком поздно – лапы взметнулись и тварь ударила мужчину головой о землю. Как тряпичная кукла, охотник раскинул руки и ноги в разные стороны.

Волколак побежал за Сашей. Через минуту Ваня услышал вопль и глупо хмыкнул от мысли, что теперь он – старший сын. Внимание с глупой мысли переключилось на батю: тот приподнялся на локтях, с головы лилась кровь. Ванька глянул в кусты – там, таясь, укрылся юродивый.

Отец пополз, хрипя как зверь. Юродивый шагнул из кустов. Ванька бросился наперерез.

– Батька! Вставай, пожалуйста, родной!

Отец повернул голову. В глазах что-то мелькнуло, но лишь на секунду. Черты лица исчезли за висящей кожей, торчащими костями и кровью. Руки дрожали какой-то бесконечной, бесовской дрожью. Это напугало Ваню больше кровавых луж, которые с удовольствием лились по прелым листьям. Тело отца было недвижимо – всё, кроме рук.

– Батька! – кричал Ваня, забыв о твари. Главное – опередить юродивого. Мальчик глянул на кусты, но старец исчез, словно и не было.

Тишину поляны разорвал рык. Ваня оглянулся: волколак нёс младшего брата, с задумчивым видом пожёвывая Сашкину руку. Как только чудище заметило ребёнка, оно бросило тело, скаля окровавленную морду. Из пустой глазницы текла серая жижа. Ванька глянул на пищаль – можно выстрелить, но как? Батя не научил – говорил, что рано.

О том, как пришла Ване в голову следующая мысль, он никогда не говорил. Не хотел или не мог? Есть вещи, которые приходят только в обезумевшие души. А может, такова судьба.

Ванька сорвал с шеи подаренный крест и высоко поднял его над головой. Луч солнца коснулся деревянной поверхности. Словно чья-то рука направляла Ваньку в этот миг: он медленно опустил ставший тяжёлым крест и направил луч на тварь.

Но волколак уже выл в далёких кустах. Там, где братья ещё могли спорить, а руки отца не дрожали.

***

Голову Вани жгла мысль: скорее бы всё кончилось. Пусть пройдёт день. Год. Два. Пять. Но время не спешило и он, пыхтя и плача, помогал идти отцу и тащил пищаль. Когда на полдороги в Деревеньки отец рухнул, Ваня упал рядом. Сил не было. Братья. Волколак. Юродивый. Всё слилось в одну картину, где была кровь, кровь, кровь…

Охотники нашли их на следующий день. В Деревеньках забили тревогу и наутро бросились на поиски. Ваня не мог отвести взгляд от бати: родные черты превратились в лилово-алую маску. Отец еле дышал, и Ваня из последних сил молился – пусть выживет. А потом веки смежились, и мальчик упал в сон.

Ваня проспал три дня. Отец выжил, но всё, что делал: лежал на лавке и тихо стонал. Деревня уже полнилась слухами, но едва ли правдивыми. Ваня отказывался с кем-либо говорить. Даже мать едва смогла вытащить из него пару слов. Она плакала, а он до боли прикусив губу, смотрел в стену. Но как сказать правду? Как услышать: «Я верю», а в глазах увидеть: «Ты мальчик, а дети – те ещё сказочники». И сестрёнка… Что ей рассказать? Как хохотал Федя? Как чудище ело Сашу?

Следующей весной Ваня улыбался, вспоминая свои мысли. Горькой, совсем не мальчишеской улыбкой. Зря он переживал о сестрёнке. Холод прокрался в дом, и девочка прокашляла ползимы. Однажды она перестала кашлять. Тогда и перестала дышать.

Обычно на похороны являлся юродивый, но в этот раз он не пришёл. Поговаривали, что его не видели всю зиму. Мужики думали, что он погиб. Но Ваня знал: он где-то там, в чаще, вместе с волколаком. И горькая, но ясная мысль обожгла лоб: ни волколака, ни старика не найти, если они не захотят.

С этого дня Ваня поклялся узнать правду о юродивом и волколаке. К его удивлению, зимой никто не пропал. А весной мать с подругами пошли в Домнино и не вернулись. Зеваки болтали, что крови на дороге было так много, что с тех пор тот путь зовут «Алым». Ночью Ваня соорудил факел и прокрался на место бойни. Он не понимал, почему не боится, но нутром чуял – волколак его не тронет. Кровь, ошмётки тел – ничего не разбередило сердце мальчика. Обойдя место бойни, он привалился к дереву. Шершавая кора похлопала по спине, а ветер бросил на плечо Вани обрывок лохмотьев. Мальчик сжал в кулаке крохотную тряпочку. Юродивый. Те лохмотья он ни с кем не перепутает. Ваня посмотрел в усеянное звёздами небо. Наконец он дал волю слезам. Мальчик плакал, пока не захрипел, а буйство розового рассвета стало невыносимым. Тогда, глядя в лицо всем богам, он поклялся убить юродивого.

Дома Ваня рассказал отцу о находке. Тот замычал, невидяще глядя в потолок. Так можно рассказывать любую весть: теперь отец целыми днями мычал и глядел в потолок.

***

Страшные годы настали, смутные. Семью Вани сторонились: считали проклятыми. Одно радовало: батя пришёл в себя. Спустя два года он смог выйти на крыльцо. Целыми днями папа сидел, подставив лицо солнцу, пока Ваня отгонял мальчишек, которые кричали отцу, что он покойник. Но в глубине души Ваня был согласен: батя выглядел так, словно вернулся из ада – худой, седой, с дрожащими руками и исчезнувшим за шрамами лицом.

На годы Ваня забыл о юродивом и данной клятве. Всё, чем он занимался: искал еду. С каждым летом мышцы крепли и из мальчика он превращался в отрока, а после – в мужчину. Деревеньки уже забыли историю гибели Ваниных братьев, а «Алый путь» стал сказкой, которой пугали малышей.

Каждый день он следовал одному ритуалу: молился, целуя подаренный крест, а в тёплую погоду помогал бате дойти до крыльца. Иногда отец понимал сына, иногда нет. В моменты просветления он кивал на пищаль, и Ваня клал её мужчине на колени. Так тот и сидел: как пугало с начищенным оружием.

Однажды Иван пошёл на охоту. По той дороге к болоту он больше не ходил. Шестое чувство подсказывало, что если он не снимет крест, то волколак не покажется. Порой он хотел снять крест и сразиться, но кто позаботится об отце, если тварь победит? С этими мыслями Ваня ушёл от дома за пять вёрст и готовился к ночлегу в тени берёзовой рощи. Стояла середина лета, комары успокоились, а костёр отгонял мерцающие вдали волчьи глаза.

– Помогите, – раздался голос с неба.

Иван вскочил. Пищаль, которая в детстве казалась огромной, легла в натренированные руки. Уловка юродивого? Или путник, которому нужна помощь? Не мешкая, Иван пальнул в воздух. Запах пороха защекотал ноздри, грохот затопил уши. Десятки волчьих лап рванули вдаль. Лишь один волк – серый, со шрамами как от ударов кнутом, вышел на поляну. С ненавистью он глядел на человека – и было в ней презрение пред трусом с запахом пороха на руках.

Иван положил оружие на землю. Показал волку ладони. Один на один. Я и ты. Волк оскалил клыки – и… рванул в кусты, собрав ожерелье из репейника.

– Я тут…

Голос принадлежал тени с дерева. Иван хмыкнул: угораздило же бедолагу забраться! Метрах в семи над землёй, едва не сливаясь со стволом, дрожал человек. То ли случайный путник, то ли нет – Ивану было всё равно. Он разделил со странником ужин и ночлег.

Путником оказался дворянин Шестов из Домнино. Главный человек в округе. Он с мужиками пошёл на медведя, да попали на волков. Друзья разбежались, а он – укрылся на дереве.

Наутро Иван собрал отца, пожитки и угрюмые кивки односельчан. Он переезжал в Домнино. Тем утром он стал вотчинным старостой – о таком мальчишка и мечтать не мог. Вместе с Иваном в Домнино переехали и старые мысли: ночами, когда он курил самокрутку и слышал мычание отца, Иван думал о юродивом и волколаке. Думал и о волке, бросившем на него презрительный взгляд. Когда самокрутка жгла пальцы, он делал полную горечи затяжку и представлял, как встретит их всех. Сразится с каждым. Каким бы не был крест, спина крепче.

Порой звёзды освещали мечущегося в кошмарах человека. В них он вспоминал поход отца и братьев в чащу. Перебирал жуткие моменты: кровь на поляне, где разорвали мать, кашляющую то ли от болезни, то ли от голода, сестру. Он не просил Бога забрать боль. Он умолял оставить её до последнего вздоха.

***

Молодёжь почти перестала пропадать на «Алом пути» меж Деревеньками и Домнино. Иван справил новоселье и освоился в новой должности. Так освоился, что сыграл свадьбу с крестьянкой. Дворянин Шестов выделил средства, а отец Вани выдавил улыбку, когда танцевали молодые. То, как лились слёзы из подслеповатых глаз, никто, кроме сына не заметил.

Счастливые были годы! Жена родила дочь, та выросла, а Иван справил сорокалетний юбилей. Ранним ноябрьским утром в дом Ивана постучали. На пороге, теребя шапку, стоял располневший Шестов.

– Вань, к нам царь едет!

Спросонья Иван едва смог переспросить:

– Царь?

– Михаил Романов с инокиней Марфой!

– С кем?

Шестов едва не плюхнулся в обморок от такой неосведомлённости:

– С матерью! Царя Земской собор нарёк. Государю девятнадцать исполнилось, он тут, в вотчине Романовых, по малолетству только и был. Отмечать едут!

Иван улыбнулся. Царь. О таком и не мечтал мальчик, который при виде юродивого рухнул в навозную кучу.

***

Царя ждали всем миром. Сколько хлеба напекли, пива наварили! Мужики готовились устроить кулачные бои да подарить царю лучшие трофеи, пока женщины шили новые платья и платки. Ноябрьским утром, в сопровождении десятка конных, царь въехал в Домнино. Он чуть сутулился и улыбался, а мягкое, с податливым пушком лицо, заливало солнце. Мать государя предпочла запереться в карете. При виде царя мужики падали на колени, а тот победно вскидывал саблю вверх. Иван и Шестов обменялись взглядами: всё в царе было складно: фигура, движения, улыбка.

Государь спрыгнул с коня около них. Помещик рухнул на колени, но царь заставил встать движением ладони. Иван не торопился с приветствием. Согласно этикету, сначала надо чествовать мать наречённого государя.

Тучной женщине помогли выбраться из кареты. Иван скороговоркой проговорил приветствие. После слово взял царь:

– Устали мы с дороги. Устроим пир вечером?

Шестов расплылся в лучшей из своих улыбок:

– Государь! Главный охотник, – пухлые пальчики указали на Ивана, – принесёт кабана.

– Сдюжит один на кабана? – с улыбкой спросил царь. – Да по снегу-то.

– Не знаешь ты деревенских, – пророкотала мать царя. – Они с голыми руками на медведей ходят, а?

Она захохотала так искренне и громко, что сначала никто не понял, смеётся она или плачет. Её смех подхватил отец Ивана. Корявым, протяжным смехом, он вторил инокине. Та не обращала внимание на гортанные звуки, а смеялась, как ни в чём не бывало. Шестов, Иван и царь присоединились к Марфе. Так они и смеялись – счастливые, русские люди.

Они не знали, что их ждало вечером.

***

Иван пошёл на кабана один. Не из гордости – а мастером он был, – но потому, что после злополучной охоты отца всегда ходил один. При каждом шаге крестик колотил грудь. Холодный, пахнущий соснами воздух, бодрил лёгкие. Солнце разлилось над лесом, продираясь сквозь тучи. Едва уловимый ветер толкал в спину, словно настаивая на прогулке.

На охоту для царя Иван взял отцовскую пищаль, крест и нож. За две версты от деревни Иван сел на корточки и раздвинул ковёр из шишек, первого снега и веток. Он не мог объяснить, но следы он скорее чуял, чем видел. Так и сейчас – земля хранила вчерашний след кабанихи.

Хлопок заставил Ивана обернуться к поваленной ели. Животное? Вряд ли. Скорее всего, наблюдатель споткнулся или заёрзал на месте. И он прекрасно знал, кто за ним смотрит: Богдан, муж единственной дочки. Охотник из Богдана был так себе, и Иван не брал его с собой. Рыбалка – пожалуйста. Охота – ни за что.

– Богданка? – Иван зычно позвал паренька. – Выходи, не невеста ты, чтоб прятаться!

Из-за дерева высунулся щуплый человек. Чуть нескладный, с тонкими руками и высокими плечами. И всё же Ивану нравился парнишка – хотя бы за то, что когда рядом с ним была его дочь, Богдан ловил каждый её вздох.

– Я это, – замялся Богдан, а по сердцу Ивана резануло как ножом. Брат – тот, которого съел волколак, – мялся так же. – На кабана с тобой пошёл.

Иван хмыкнул. Глупая затея. Хотя что может случиться? Пусть идёт.

– Можно? – с надеждой в глазах спросил Богдан.

Вместо ответа Иван одним прыжком примял Богдана к земле. Тот не успел и пикнуть.

– Тсс! Слышишь? – спросил Иван.

Огромные глаза Богдана стали ответом на вопрос.

– Слышу, – засипел он под тяжестью Ивана.

Хрустели ветки, иноземная речь нагло вторгалась в журчание речки и пение птиц. Незнакомцы не таились: грязь падала со стёртых сапог, а сопли из носов загнанных лошадей летели по ветру.

– Кто это? – спросил Богдан.

Иван слез с зятя и высунулся из-за дерева. Первый всадник находился метрах в пятидесяти. Скорее всего, он был лидером иноземцев – об этом говорило дорогое оружие и меховая накидка. За ним показались и остальные: дюжина человек в лёгких доспехах из вареной кожи. Иван присвистнул: у нескольких иноземцев за спиной висели ружья, у других – мушкеты. У человека в меховой накидке на бёдрах сияли мушкеты с выгравированными черепами. Глядя на него, Иван испугался как в детстве, когда старшаки приставали, чтобы отлупить ради забавы: таким громадным был человек. Сам Иван не жаловался на слабость, но руки иноземца раздувались от бугрящихся мышц, а вены напоминали толстых змей. Об уверенности в своих силах говорил и взгляд человека – так орёл смотрит на парящих в воздухе воробьёв и сорок.

Прищурившись, Иван рассмотрел иноземный стяг. За время службы у Шестова он узнал много нового. И стяг следовало бояться.

– Беги, Богданка, – прошептал Иван. – Гости зло несут.

– Кто это? – от страха Богдан только что не заикался.

– Литовцы. Враги царя.

– А может на поклон идут? – не унимался Богдан.

Иван положил ладонь Богдану на плечо.

– Предупреди царя. Он – надежда…

Иван не договорил: крест обжёг грудь огнём. Тридцать лет он дремал, а теперь проснулся. Иван едва не завыл от боли, но сцепив зубы, выдержал. Богдан смотрел на зятя с открытым ртом. Наконец Иван выдавил:

– Крест. Сними. Пищаль. Отцу.

– Д-дедушке? – переспросил Богдан.

Иван кивнул. Богдан стянул крест. За годы тот истёрся, но не превратился в деревянную труху. Верную пищаль, которую Шестов сотни раз предлагал заменить, взяли руки Богдана. Иван молча кивнул на нож. Богдан взял и его.

– Беги, сынок, – прошептал Иван.

– А ты? – спросил Богдан. На лице паренька отпечаталась странная, непоколебимая решимость. Иван понял, что если тянуть, то Богдан встретит смерть с ним.

– А я к судьбе пойду, – сказал Иван. В голове проносились слова юродивого: «Тёмная судьба ждёт. Страшная, угрюмая. Как у всей страны нашей».

Богдан всё ещё мялся. Иван приподнялся на колени и вмазал парню по лицу. От неожиданности на глазах парня выступили слёзы.

– Уходи! Быстро! – шикнул Иван, надеясь, что его не услышат.

– Ты не останешься один, – успел прошептать паренёк, а может шум ветра заставил Ивана услышать то, что он хотел.

Спина Богдана скрылась за деревьями. Метрах в десяти раздались голоса. Иван посмотрел на стаю облаков – и каждое походило на хохочущую волчью морду.

– Пора мне, – сказал он и вышел к врагам.

***

Отряд окружил Ивана. Он недооценил врагов – опасен был каждый. Для убийства царя и инокини литовцы послали лучших. Лишь один из парней – прыщавый и болезненный, стоял чуть в стороне. Его лошадь была меньше остальных, а вместо доспехов он носил тряпичную накидку. Из его горла то и дело вырывался надсадный кашель, и он шмыгал, как обиженный ребёнок.

Старший – тот головорез в меховой накидке с мушкетами – черепами, – обратился к парню по– литовски. Тот посмотрел на Ивана и хрипло сказал:

– Мы ищем царя. Веди к нему и будешь жить.

Иван не торопился с ответом. Почему-то в голову лезли мысли, что парнишка, царь и Богдан очень похожи. Все трое – мальчишки, разве что неравные по званию. Иван улыбнулся от воспоминаний о том, как царь играл с саблей и говорил об охоте. Подумал он и о дочке с женой, и об отце. Вспомнил и мальчишек в Деревеньках, что дразнили батю, и соседей, считавших семью Вани проклятыми. И несмотря ни на что, воспоминания были приятны: ведь думал он о русских людях, с простыми, добрыми сердцами.

– Хорошо, – пожал Иван плечами. – Я отведу вас к одному царю.

***

Прочь от Домнино, вдаль за Деревеньки. Пару часов назад они миновали опушку, где умерла мать Ивана. За это время он изучил повадки литовцев: все старались унизить переводчика. Насколько понял Иван, тот был из опальной семьи, поэтому стоически терпел обиды. Вожак молчал. Всё, что узнал Иван: главаря зовут Роберт и головорезы боятся его до дрожи. Об этом говорил взгляд Роберта – как только он чёрными, как угли глазами, глядел на кого-то из подчинённых, все шутки прекращались.

О чём думал Иван? О волколаке? Пожалуй. За тридцать лет он исходил все дорожки, но к болоту не приближался. Порой он хотел подойти ближе, но знал, что пока на нём крест, волколак не покажется. Теперь оружия не осталось, он с улыбкой шёл навстречу врагу. Литовцы не замечали подвоха: Иван преодолевал узкие тропки, а на вопросы переводчика отвечал, что вотчина царя хорошо спрятана.

Лишь один раз Иван сбился с пути – когда они вышли на поляну, откуда на болото вела еле заметная дорожка. Он завертелся на месте, но тропка исчезла. Заросла за тридцать лет? Возможно. Но что делать? Если умрёт здесь, то головорезы найдут царя – это вопрос времени.

– Куда дальше? – спросил переводчик.

Иван пожал плечами. Хотел бы он знать куда.

Головорезы, как по команде, спрыгнули с коней. Старший навис над переводчиком. Тот залепетал, и главарь отвесил ему оплеуху. Парень упал и по-детски захныкал. Иван сам не понял, почему протянул парнишке руку.

На секунду парень задумался, а потом отполз дальше. Иван и сам рухнул на землю – кулак ударил в затылок. Голова закружилась, к горлу подкатил ком тошноты. Кулаки налились злостью, Иван поднялся на ноги. Главарь стоял, улыбаясь так, словно угощал пивом старого друга. Иван кинулся на него, но тот бросил его на землю. Земля забилась в нос, а сапог с железной набойкой корёжил лицо, ломал рёбра, выбивал пальцы. Как избитый пёс, Иван скулил и рычал, пока главарь вымещал ярость. Наконец всё кончилось. Один глаз Ивана закрылся, из носа лились кровь и сопли. В ушах звенело, а тело дёргалось, словно заново переживая избиение.

Главарь, без перевода, с акцентом спросил:

– Идти можешь?

Иван сплюнул перемешанную с зубами кровь и кивнул. Глаз разрывался от боли, люди двоились. Куда идти? Он не знает дороги. Ещё одной экзекуции Иван не выдержит.