Текст книги "Подземная война"

Евреев гитлеровский режим уничтожил под корень, но теперь они опять тут жили. Во дворе стоял облезлый «Мерседес», в его чреве ковырялся хромоногий ветеран всех войн дядя Боря – покрытый шрамами пожилой субъект с вечным сивушным запахом изо рта. У «Мерседеса» отсутствовали колеса, но это не имело значения – главное, что двигатель сохранился! И, похоже, на своем поприще дядя Боря преуспел: при повороте ключа двигатель издавал странные звуки, отдаленно напоминающие звук заводящегося автомобильного мотора.

– Мое почтение, – раскланялся дядя Боря перед офицером Красной Армии.

– И вам не хворать, – улыбнулся Алексей. – Починили свою машину, дядя Боря? Поедете куда?

– Поеду, товарищ майор. – Инвалид улыбался, но в глазах, обведенных морщинами, притаилась настороженность. – Колеса добуду, еще кое-что подремонтирую и поеду в Николаев – племяш там у меня.

– Ой, вы полюбуйтесь на него! – заорала с балкона второго этажа пышнотелая особа по имени Роза Леопольдовна. – Поедет он, да как же, не смешите мои тапочки! Коляску себе купи инвалидную и езжай куда хочешь! А еще раз заведешь свой рыдван, Борис Аркадьевич, я на него воду вылью и горшками забросаю!

– Роза Леопольдовна, ну что вы разоряетесь без копейки денег! – не остался в долгу дядя Боря. – Шо вам с моей тарантайки? Она вам жить мешает? Так заткните уши, а лучше пропадите куда-нибудь пропадом, мы вам будем очень благодарны!

– Ах ты, старый ведун, ну, погоди, дождешься у меня! – взорвалась Роза Леопольдовна и тут же расплылась до ушей, подбоченилась, как-то даже похорошела. – Ой, а я вас не заметила. Здравствуйте вам. Как ваши дела? Как здоровье ваше драгоценное?

– Благодарствую, Роза Леопольдовна. – Алексей учтиво улыбнулся. – Пока не болен, бог миловал.

Когда он входил в подъезд, пробиваясь через жесткие стебли свисающего с козырька хмеля, во дворе опять разгорелась перепалка. «Роза Леопольдовна, шо вы возбудились, как уголовное дело? – возмущался старик. – Ступайте вон к своему благоверному, возбудитесь, как женщина!»

Благоверный был на пятнадцать лет старше Розы, имел одну ногу, спокойный характер и почти всегда лежал. Эвакуация в стылом Архангельске добила мужчину.

Роза Леопольдовна тоже за словом в карман не лезла, пожелала старику до конца дней сношаться только с бесколесной механикой и вообще не тянуть с присутствием в этом мире.

Подобный диалог не значил, что эти двое недолюбливали друг друга. Но невозможно же постоянно рассыпаться в любезностях?

Лестница скрипела, как сварливая женщина. Стены имели умопомрачительный вид – в них обнажилось все, что могло обнажиться. Но дверь в квартиру на втором этаже была сравнительно крепкой, изнутри запиралась на два замка, а для самых боязливых имела еще и шпингалет, как на оконной раме.

Алексей опустился на стул в пустой прихожей, посидел неподвижно, сбрасывая груз тяжелого дня. Слишком много накопилось в голове, хотелось навести порядок, разложить все по полочкам.

Квартира была небольшой: две комнаты, балкон во внутренний двор и крохотная кухня, в которой не было даже плитки. Но он не для того здесь жил, чтобы готовить еду. На завтрак имелось ситро в мутной бутылке, четвертинка хлеба, пара бубликов и початая пачка папирос. Из крана в санузле вытекала ржавая вода, но Алексей давно усвоил: если долго на нее смотреть, она уже не кажется такой ржавой и холодной. В полу был слив, а для принятия «душа» вполне подходил эмалированный тазик.

Он оттирался грубой мочалкой, потом опять мылился, набирал воду…

Вечер был мягкий, темнело не быстро. В городе Одессе начиналось жаркое лето.

В квартире было душно. Алексей вынес стул на балкон, закурил, наслаждаясь своеобразной атмосферой одесского дворика. Борис Аркадьевич оставил в покое свою немецкую «ласточку» и удалился. Было слышно, как Роза Леопольдовна отчитывает своего обездвиженного мужа: «Жорик, я тебя умоляю, убери же с прохода свою единственную ногу, я устала об нее запинаться! И признайся же, горе мое, ты имеешь сегодня планы на ужин?»

Ребятне надоело гонять мяч, пацаны разбрелись по квартирам. Сверху что-то упало, покатилось. Потом раздались крики, заработал суровый отцовский ремень – хлопки сопровождались жалобным визгом. «Моня, ну шо ты нам сердце рвешь? – кричала женщина. – Стой спокойно, отец лучше знает, что с тобой надо делать! Не маши, говорю, руками – простудишься!»

На другом конце дома еще одна голосистая особа на весь двор отчитывала своего отпрыска: «Лева, я свихнусь через тебя! Ты только что убил пластилинового фашиста, а теперь этими же руками ешь хлеб!» При этом она огрызалась на сожителя, восклицала, что лучше всего на свете мы знаем, как воспитывать чужих детей!

Это звучало как музыка, и уходить не хотелось. Слева, в перпендикулярной части здания, с душераздирающим скрипом отворилась балконная дверь, при этом чуть не вывалились стекла, вышел мужчина в тельняшке, стал чиркать спичками. Ему было под сорок, худощавый, с вытянутым скуластым лицом. Он покосился на Алексея, кивнул. Лавров отозвался аналогичным кивком. Мельком с соседом они уже встречались, но не разговаривали. Если с каждым в этом доме затевать беседу, то спать будет некогда.

– Спички отсырели, не горят, ломаются, – проворчал мужчина. – Эй, сосед, брось зажигалку, если не боишься.

Алексей бросил. Сосед поймал, как ловко закрученный мяч, засмеялся, прикурил, швырнул обратно. Пришлось податься вперед, выбросив руку, при этом майор чуть не свалился с балкона, задрожали шаткие перила. Но зажигалку поймал.

– Прошу пардона, товарищ, – заулыбался сосед, оказавшийся при ближайшем рассмотрении не таким уж букой. – Рука иногда дрожит – старые болячки дают знать. А вы неплохо подготовлены, обладаете отменной реакцией.

– Спасибо. – Рука слегка побаливала. Так можно и кость вывернуть из плечевой сумки.

Впрочем, особой разговорчивостью сосед не отличался: он прислонился к перилам, с удовольствием затянулся. Справа на противоположном балконе объявилась разбитная пышногрудая особа – Галка Тищенко, местная достопримечательность. Халатик в застиранную розочку едва вуалировал бедерную часть, а сверху открывалось умопомрачительное декольте. Галке было слегка за тридцать, «официально» она представлялась вдовой героического советского летчика, нигде не работала, жила непонятно на что, детей не имела. Люди опасливо шептались, что нужно держаться от нее подальше – та еще охотница на одиноких мужчин. Галка плевать хотела на общественное мнение, вела себя раскованно – всегда, хоть чуть-чуть, показывала кусочек неувядающего тела. Сейчас она опять смотрела с намеком – при этом мужчина слева от Лаврова ее почти не интересовал. «Не дура ли? – подумал Алексей. – Скажу, где служу, – от страха с балкона свалится».

– Доброго вам вечера, Алексей Михайлович, – плотоядно улыбнулась Галка, и как-то сама собой расстегнулась еще одна пуговка на халате. Очевидно, Галка научилась это делать силой мысли.

– И вам добрый вечер. – Алексей с усилием отвел взгляд от декольте, стал делать вид, что он сегодня «не такой».

– Скучаете, Алексей Михайлович?

– Нет.

– Как жаль… – Галка сокрушенно вздохнула и устремила исполненный жеманства взгляд на соседа слева – как на запасной вариант. Тот выбросил папиросу и засмеялся:

– Что, Галина Сергеевна, теперь будете мне глазки строить?

– А что, я тебе гараж должна построить? – отрезала дама, и все засмеялись. Рыба в сети сегодня не шла, Галка это быстро смекнула и покинула балкон, изобразив напоследок что-то бедрами. Дескать, я ушла, но всегда могу вернуться. Сосед задумчиво уставился на закрывшуюся дверь. Потом поймал взгляд майора, неуверенно улыбнулся:

– Ну, что, сосед, передернем затворы?

– Не, давай без меня. Подобный тип барышень – не мой. Лучше посплю, а утром на работу.

– Я тоже не в восторге от таких гражданок, – поддержал сосед. – Предпочитаю не очень падших. А на Галке клейма ставить негде. Всякое, конечно, приходилось на себя взваливать, да и жалко этих баб… но это на крайний случай. Кстати – Чепурнов, – представился сосед, – Николай Чепурнов. Две недели, как из госпиталя, списан в запас.

– Сочувствую. Не повезло, Николай.

– Это точно, – согласился сосед. – Сам родом из Новороссийска, а вот надо же, судьба забросила в этот город, от которого я почему-то не в восторге…

Чепурнов замолчал, и они оба с интересом уставились на еще одну представительницу слабого пола, возникшую на горизонте. Барышня шла со стороны улицы, миновала подворотню и вошла во двор. Она заметно прихрамывала, отчего двигалась не быстро, и ей при этом было больно.

Женщина закусила губу, бледность выступила на привлекательном лице. Ей было меньше тридцати, хорошо сложена, одета в простенькую юбку, жакет, пепельные волосы были аккуратно пострижены. Она не выставляла напоказ свои прелести, как это делала Галка, но одежда плавно облегала ее фигуру, и при взгляде на нее не возникала необходимость что-то домысливать.

Барышня была хороша собой, и только эта досадная хромота все портила. С тросточкой было бы не так болезненно, но до тросточки она еще не дозрела. Какая же женщина на это пойдет! Она прошла мимо «Мерседеса» без колес, подняла голову. У девушки были большие печальные глаза. Она сдержанно кивнула Лаврову, потом Чепурнову, потом свернула влево, вошла в подъезд. Та же история – с этой особой Алексея никто не знакомил, пару раз поздоровались, столкнувшись во дворе.

– А вот эта дамочка мне по нраву, – прокомментировал Чепурнов. – С ней можно… Не повезло только милашке, охромела малость. Кстати, это Марина Одинцова, тоже демобилизована из армии, работает медсестрой в городской больнице где-то в центре. Не замужем, детей нет, пару дней назад заметил ее на базаре – капусту покупала, приценивалась к товару… Честно говоря, засмотрелся – хороша собой, какая-то неброская трогательная привлекательность. Кабы еще на месте стояла… – Чепурнов смущенно кашлянул. – Подойти захотел, помочь донести покупки, а потом, если повезет, и знакомство продолжить… Она вдруг увидела меня, я смутился, как школьник, сделал вид, что не узнал… В общем, как на службе: отчет из трех «О». – Сосед натянуто засмеялся. – Обнаружен, обстрелян, отошел…

– В разведке служил, Николай?

– Так точно, в ней. Гвардии капитан Чепурнов, командир разведывательной роты 280-й стрелковой дивизии второго формирования 13-й армии генерал-майора Пухова. Последнее место службы – оборонительная операция на Орловско-Курском направлении. Всыпали нам тогда немцы, от роты треть осталась, все смешалось… Пробили брешь в нашей обороне, всех туда и бросили. Мы прикрывали позиции истребительного батальона штурмовых орудий. Последнее, что помню, – снаряд взорвался рядом с блиндажом. Все полегли, а во мне – ни одного осколка. Зато контузия такая, что мама не горюй. Сознание на нуле, за мертвого приняли, чуть в общую кучу не бросили. Потом передумали, так и быть, в медсанбат отправили… Первые месяцы почти не шевелился, кормили с ложечки, потом память долго восстанавливалась, припадки случались, на людей, говорят, бросался… Спасибо медикам, что в дурдом не отправили, насилу излечился. До сих пор ночами дрожь охватывает, галлюцинации прут, таблетки горстями глотаю… – Скулы капитана побелели. – В военкомат ходил, хотел обратно в действующую армию, а то каким-то симулянтом себя чувствую. Документы из госпиталя показываю, те за головы хватаются, дескать, ну тебя, товарищ гвардии капитан, держись от армии подальше, ты там опаснее фашиста будешь… Днем нормально себя чувствую, бывает, и ночами сплю как младенец, а порой куролесить начинаю… Сам-то где служишь? – сменил тему сосед. – Видел, ты в майорской форме щеголяешь.

– Да ничего интересного, по снабжению, – отмахнулся Лавров.

– Ну, что ж, и это дело важное, без снабжения мы и дня не протянем… Ладно, сосед, спокойной ночи, погутарили, и будет.

Чепурнов удалился в квартиру, Алексей тоже пошел на боковую. Но отворилась балконная дверь справа на втором этаже, вышла та самая Марина.

Она уже сняла жакет, осталась в глухой серой сорочке, на ноги натянула стоптанные тапки. Женщина повесила на бельевую веревку истрепанную простыню с наволочкой – видно, утром постирала, а повесить было некогда, потом из ведерка полила цветы в горшках. Пришлось встать на цыпочки, вытянуть руки – последний горшок был прибит на приличной высоте. Натянулась сорочка, обнажив часть тела. Женщина уловила пристальный взгляд соседа, смутилась.

– Простите, не хотел за вами наблюдать, – извинился Алексей. Хотя кого он хотел обмануть этим заявлением?

– Я понимаю, – смущенно отозвалась барышня. – Но этот окаянный горшок так высоко. До меня тут, наверное, Гулливер жил…

Как вышло, что они разговорились? Алексей собирался уснуть пораньше – день предстоял нелегкий. Да и Марине, как выяснилось, в шесть вставать в госпиталь. Поначалу она смущалась, опускала глаза, косилась по сторонам, словно делала что-то предосудительное. Потом разговорилась, стала поглядывать на мужчину с интересом. Версию про «материальное снабжение» пришлось повторить. Марину это не смутило, она повторила слова Чепурнова: дело нужное, без этого в наше время никуда. Интерес к мужчине не исчез, но она его тщательно скрывала.

Поначалу повествовала односложно, потом увлеклась. Ей 28 лет, родилась в Екатеринославле – именно в тот год, когда его переименовали в Днепропетровск. Была замужем, но с мужем развелась еще перед войной – после того, как родила мертвого ребенка. По профессии и призванию медсестра, всегда хотела помогать людям. Ее с родителями эвакуировали на Урал, но в 42-м окончила ускоренные курсы медперсонала, попросилась на фронт. Под Ржевом случилась неприятная история: вытаскивала раненого офицера с поля боя, и в тазобедренную кость попал осколок – маленький, но чрезвычайно гадкий. Его извлекли, девушка встала на ноги, но хромота осталась, хотя врачи уверяли, что все пройдет. Ходить больно, но в состоянии покоя рана не беспокоит. Службу в армии пришлось оставить, но продолжает работу в военном госпитале, трудится по девять часов в сутки, зато имеет два выходных – начальство считает, что ей нельзя переутомляться. Как и раньше – ни детей, ни мужа, порой ей кажется, что она отпугивает людей своим видом…

Последние слова прозвучали как вызов. Она опустила глаза с длинными ресницами. Возможно, надеялась, что мужчина ее куда-нибудь пригласит – пусть не сейчас, в перспективе. Самой это сделать не хватало смелости. А так хотелось быть кому-то нужной, помимо больных в госпитале…

Алексей прекрасно понимал, что у нее на душе, и сам смущался. Случаются же в жизни такие моменты!

Выглянул Чепурнов, просек ситуацию, усмехнулся и снова исчез. Закруглить беседу помогли жильцы. На соседнем с Мариной балконе объявился мужчина с волосатым пузом, стал прислушиваться к разговору. Марина осеклась на полуслове, покраснела и стала бормотать, что у нее уйма дел перед сном и надо бежать. Она попятилась в квартиру, мазнув собеседника печальным взглядом. Алексей тоже засобирался.

Снова объявилась Галка, и взгляд обладателя волосатого торса устремился на нее. Когда майор в спешном порядке эвакуировался с балкона, за спиной ругались женщины. «Галка, шалава, не охмуряй моего мужика! – кричала сожительница голопузого гражданина. – Шо ты тут выперлась с грудью нараспашку? Да кому она нужна, твоя грудь? Верно, Лелик? Галка, сгинь, нечистая, иди других охмуряй! Лелик, куда ты смотришь, а ну, поверни же свои бесстыжие глаза!»

Эту перебранку можно было слушать бесконечно…

Он очнулся от странного чувства – словно кто-то находился рядом! Открыл глаза, рука машинально метнулась под подушку, стиснула рифленую рукоятку. Майор лежал неподвижно, слушал. Скосил глаза – туда, сюда. В комнате никого не было, да и вряд ли кто-то мог пробраться – окна и балконная дверь заперты на шпингалеты, на входной двери два замка… Он их точно запер? Вроде точно. А дополнительную задвижку? А вот этого мог и не сделать, потому что дома люди расслаблены, испытывают ложное чувство безопасности. Заходи любой, бери что хочешь у беззащитного контрразведчика!

Из полумрака выступали голые стены, обклеенные довоенными обоями. Они едва держались, могли опасть в любой день – как осенняя листва. Проступали очертания люстры, темный дверной проем в прихожую, пятно выключателя. В квартире точно никого не было, и все же призрак находился рядом. Сомнительно, что это пришла женщина, решившая поближе познакомиться в половине третьего ночи…

Он затаил дыхание, крепче сжал рукоятку пистолета. Чувства обострились, было слышно, как шуршат ходики в квартире на первом этаже. Поблизости кто-то был, негромко скрипнула половица. Слава богу, не в квартире!

За дверью кто-то стоял и слушал. Нельзя сказать, что чувство страха было неведомо майору. Оно сопровождало его постоянно и порой просто выворачивало нутро наизнанку. Вопрос был в том, умеет ли майор справляться со своими страхами.

Похолодели ноги. Мысли завертелись по часовой стрелке. Броситься в прихожую, распахнуть дверь и использовать по назначению пистолетную рукоятку? Но противник готов, он слышит, что происходит в квартире…

Алексей тянул резину. Холодок расползался по ногам. Снаружи было тихо, потом донесся слабый металлический звук. Возникла ассоциация со связкой ключей или… отмычек. Возможно, злоумышленник сомневался, интуиция подсказывала, что не стоит этого делать. По крайней мере, этой ночью. Но все-таки решился: снова заскрипел металл – отмычка вошла в замок и медленно провернулась. А ведь он наверняка не запер задвижку! Впрочем, есть еще второй замок. Видно, до войны здесь проживала еврейская семья, не склонная доверять человеческим добродетелям…

Поддалась «собачка» замка, пришла в движение. Снаружи надавили на дверную ручку, дверь не поддалась. Небольшая пауза, и снова за работу – да возблагодарит Господь за терпение! На что рассчитывал незваный гость? На крепкий сон советского офицера? В принципе он мог на это рассчитывать, мужчины после трудного дня спят, как сурки.

Алексей сел на кровати, опустил на пол ноги. Подался вперед, начал вставать – медленно, очень медленно… Скрипнула-таки половица под ногой! Застыл в нелепой позе. Снаружи тоже все слышали. Отмычка прекратила свои движения, потом ее осторожно вынули из скважины. Злоумышленник все понял. Оба колебались.

Снова скрипнула половица за дверью, потом еще раз – уже дальше. Человек удалялся на цыпочках. Майор бросился к столу, где лежала открытая полевая сумка, выхватил фонарь, устремился в прихожую, крутанул собачку.

Выскочил в коридор, одновременно включив фонарь, стал осматриваться. Коридор был пуст. Метнулся в одну сторону, передумал, устремился в другую. Снова встал, куда бежать? Ситуация складывалась абсурдная.

Он бросился обратно в квартиру, запер дверь, побежал на кухню. Окна закрывали занавески, но между ними была щель. Алексей прижался к стене, всматриваясь в мглистые очертания двора. Человек был обязан появиться, если он выйдет во двор. Пусть к стене прижмется, будет красться, существует лишь один выход со двора – через подворотню. А ее освещал мглистый лунный свет.

Несколько минут майор вглядывался в темноту до боли в глазах. Никто не появлялся, он чувствовал себя одураченным. Во мраке угадывался «Мерседес», замученный дядей Борей, переполненные мусорные баки рядом с подворотней. Где-то он там спрятался, ждет, пока майор отойдет от окна? И что с того, что отойдет? В полумраке все равно приметы не срисует. Или нет нужды выходить со двора – поскольку проживает в этом же доме?

От мысли стало дурно. В доме три этажа, он плотно заселен. Понаехали тут – и даже в последнюю неделю вселялись новые жильцы. Все три крыла соединяются между собой, незачем выходить на улицу, чтобы попасть из одной части здания в другую. Переходы, лестницы – все запутано, но если знаешь, то нет проблем. Ерунда какая-то.

Паранойя, майор? Или все гораздо хуже, чем ты думал?

Глава пятая

Докладывать о случившемся на Молдаванке Лавров не стал. У начальства и так проблемы с манерами – можно угодить под горячую руку. И не до этого было. Новости обрушивались одна за другой.

В порту минувшей ночью взорвали док для ремонта малых судов, повредили перегородки, вода из моря хлынула в помещение. Дежурная смена бросилась спасать тонущие катера, кто-то зацепил натянутую проволоку растяжки. Трое погибли, несколько рабочих получили осколочные ранения. Портовых охранников обнаружили мертвыми – всю компанию убили ножами. Предприятие понесло серьезный ущерб. Черноморский флот потерял два торпедных катера.

Новость сообщил дежурный по Управлению. Группа собралась было выдвинуться, но Лианозов запретил: «Отставить, майор, не забывай о ведомственном подчинении. На флоте есть своя контрразведка, пусть она и разбирается. Тебе другой приказ: срочно на Мясоедовскую, 52, там, похоже, наши клиенты поработали»…

Нужный жилой дом находился за старым зданием Еврейской больницы, недалеко от пересечения с Прохоровской улицей. Он насчитывал четыре этажа, имел красивые башенки, балконы и, невзирая на неухоженный вид, мог по праву считаться памятником архитектуры.

Опергруппа прибыла на «ГАЗ-64». Двор оцепила милиция, не пропускали даже местных жителей. Но корочки сотрудников СМЕРШ действовали безотказно.

«Улица, улица, улица родная… – мрачно напевал Чумаков. – Мясоедовская милая моя…» Песня оказалась заразительной, тоже привязалась: «Здесь живут порядочные люди, никто тут не ворует и не пьет. А если вы не верите, сходите и проверьте, но какой дурак туда пойдет?»

Впрочем, квартал был сравнительно благополучный. Здесь стояли целые здания, подключенные к газу и водопроводу с канализацией. В полногабаритных квартирах проживали не последние люди – при званиях и должностях. Ночью квартал охранялся усиленными патрулями, однако это не помогло.

Труп, обнаруженный в квартире на втором этаже, принадлежал начальнику секретной части штаба корпуса полковнику Литвинову. Это была его квартира – вернее, ведомственная, а Литвинов в ней проживал на законных основаниях.

Шум подняла домработница. Она пришла в восемь утра, обнаружила открытую дверь, в прихожей сапоги своего хоязина (обычно к этому времени он уже убывал на службу), рядом – подозрительные женские туфли. На цыпочках прошла, заглянула сперва на кухню… После чего пулей вылетела из дома, с криком побежала ловить патруль.

Полковника навестили ночью, извлекли из кровати, связали и явно пытали. На теле синяки, сломана грудная клетка, раздроблены пальцы на руках. Криков соседи не слышали – в старом доме была неплохая звукоизоляция.

Полковник Литвинов был посвящен в военные и государственные секреты, знал коды связи, шифры, которыми обмениваются с Центром советские разведчики в ближнем тылу. Выдал ли он важные сведения – вопрос скорее риторический. При допросе использовался полный набор кухонных инструментов. Поневоле все скажешь, если хочешь быстрой и безболезненной смерти.

Офицеры уныло разглядывали полуголое растерзанное тело, пока криминалисты и сотрудники военной прокуратуры проводили осмотр квартиры. В спальне нашли еще один труп: обнаженная красотка со свернутой шеей – помощница и служебная секретарша Литвинова в звании старшего лейтенанта. У трупов не бывает соблазнительных поз, но эта барышня лежала очень даже привлекательно! Сотрудники заглядывали в спальню через приоткрытую дверь, бледнели, но снова заглядывали.

– Капут нашим военным секретам, – простодушно объявил Бабич. – Все понятно, проникли ночью в подъезд, бесшумно взломали дверь, вошли, посидели. Как вы думаете, товарищ майор, наши клиенты?

– А что я должен думать? – разозлился Алексей. – Мне кто докладывал?

Милицейский оперативник с обожженным лицом невозмутимо отчитался: дверь вскрыта аккуратно, в комнатах бандиты почти не наследили (неужто разулись?) Женщину убили сразу, чтобы не шумела, полковника оттащили на кухню, слегка придушив, там и приступили к беседе. Убивали долго, выпытывая сведения. Когда все выжали, подошли сзади, сдавили горло и держали, пока полковник не перестал дышать.

Произошло это ночью – от часа до четырех. На вопрос, что мог знать полковник, прокурорские бледнели и тяжело вздыхали. Пленные могли молчать на допросах, но недолго. Все истории о героически молчащих партизанах и военнослужащих Красной Армии – пропаганда. Дело лишь в квалификации экзекуторов.

Прибыл лейтенант НКВД, ответственный за охрану квартала на Мясоедовской, уставился на тело, побледнел, уже явственно представляя свою дальнейшую судьбу.

Последующие события напоминали дежавю. Лавров доложил по телефону вышестоящему начальству. Буря в стакане осталась за кадром.

«Ладно, это мы переварим, – изрек, справившись с гневом, полковник Лианозов. – Но не пора ли что-то начать делать, майор, пока немецкая разведка не надорвала с нас свои животы?»

Расследованием занялась военная прокуратура и сотрудники ГБ. Часть группы убыла на рабочие места. Лавров и Казанцев ненадолго задержались в качестве сторонних наблюдателей – благо корочки позволяли. Все шло по ранее расписанному сценарию: в подвале обнаружили лаз в катакомбы. В подземелье спустилось отделение автоматчиков. Через несколько минут донеслись глухие взрывы, стрельба. К счастью, сержант, проводивший операцию, дружил с головой и быстро вывел людей из-под огня, рискуя нарваться на гнев командиров.

Грязные, как чушки, красноармейцы выбирались из катакомб, сыпали матерками. Вытащили двух раненых, стали перевязывать. Прибежал нетерпеливый капитан, стал махать руками. Побледневший сержант оправдывался: приказа умирать не было, бойцы попали в засаду и дали отпор. Внизу галерея, объезда нет, проход заминирован. Там завязнет даже батальон. Капитан кричал, что отправит сержанта под трибунал, приказывал вернуться в катакомбы.

– Капитан, уйми свои страсти, – посоветовал ему Лавров, предъявляя удостоверение. – И думай башкой, а не тем местом, которое ищет приключений. Сержант все правильно сделал, оставь его в покое. Вздумаешь наказать – узнаю и сам тебя накажу. Хочешь сделать доброе дело – прикажи заложить взрывчатку в ближайшее узкое место – там, внизу. Хоть одну лазейку мы закроем. Что стоишь, моргаешь? Действуй, кругом-бегом…

Подробности неизвестны, но в НКВД, ГБ и армейские структуры спустили циркуляр: враг не дремлет. В городе действует купная банда, опирающаяся на бывших полицаев и людей, близких к немецкой разведке. Утаить шило в мешке было невозможно. Банда хорошо осведомлена, имеет разветвленные щупальца, а также своих людей в советских, партийных и военных кругах. Боевые группы находятся в катакомбах, где имеют оборудованные базы. Все органы власти должны проявлять максимальную бдительность. Патрулям – присматриваться к гражданам. Бледный цвет лица – основание для задержания. Простуженность, сопли, кашель, «подкопченный» вид – из той же области. Самовольно в катакомбы не спускаться. У немцев не получилось выкурить партизан, теперь у советской власти не получится выкурить врага – без должной подготовки и сведений…

Сутки прошли в кропотливой работе. Оперативники рылись в архивах, куда-то уезжали, опрашивали людей. От уймы нужных и ненужных сведений кружилась голова. Приходилось исписывать массу бумаг, делать пометки в блокнотах.

Ночь на Молдаванке прошла спокойно, посторонние в окна не лезли, посягательств на входную дверь не было. Майор спал в обнимку с пистолетом, ухитрялся контролировать процесс сна. Под утро забылся, в панике вскочил, уставившись на часы. Вот так и гибнут лучшие из лучших, теряя бдительность!

Роза Леопольдовна, как обычно, ругалась с дядей Борей, а также с Агнией Соломоновной, проживавшей на другой стороне дома. Шалава Галка куда-то убежала с первыми петухами – заспанная, злая, но при полном марафете и даже в чулках. «Только хвостиком махнула, – прокомментировал ее исчезновение курящий на балконе Чепурнов. – А у вас как дела, майор? Все в порядке на ниве материального и вещевого обеспечения? Нервный вы сегодня, смотрите подозрительно – приснилось чего?»

«Лева, оставь в покое этот стул! – разорялась в дальнем конце дома еврейская мама. – Не надо его никуда переворачивать, разве я просила об этом? Может, сделаем, наконец, как скажет мама?»

Марина Одинцова выскочила на балкон, забрала высохшее белье, украдкой улыбнулась майору и испарилась. И уже через пару минут спешила через подворотню на работу, припадая на больную ногу…

– Позвольте подвести первые итоги, товарищ майор? – деловито сказал лейтенант Чумаков, когда Лавров прибыл в отдел.

– Они же – последние, – ухмыльнулся Осадчий.

– Приятно, когда подчиненным есть что сказать, – похвалил Алексей. – Родили ребеночка, товарищи офицеры?

– Уродец какой-то родился, товарищ майор. – Казанцев почесал выбритый висок. – Но другого нет, просим любить и жаловать. В городе незадолго до окончания боевых действий насчитывалось пятнадцать партизанских отрядов. Фактически их было больше – оккупация продолжалась два с половиной года, карательные акции шли почти постоянно, партизан блокировали и уничтожали. Практически все они действовали в катакомбах – каждый отвечал за свой сектор. Даже под Аркадией шла война – партизаны атаковали санатории, где лечились немцы с румынами, пляжи, не давая врагу спокойно загорать и купаться. Количество бойцов в отрядах разнилось – иногда их было не больше десятка, в других случаях численность зашкаливала за полусотню штыков. Партизаны орудовали на Пересыпи, в порту, на Молдаванке, под старым и новым городом, в отдаленных районах – в общем, везде. Немцы и румыны травили их газом, пытались блокировать в катакомбах, внедряли своих людей, а потом заманивали в ловушки. Группы менялись – вместо уничтоженных появлялись новые. Действовал подпольный обком, подпольные райкомы и так далее. Коммунисты шли впереди, сплачивали людей, показывали пример. За девятьсот дней погибли три тысячи партизан и подпольщиков. У каждой группы имелись свои подземные маршруты, свои каналы доставки раненых на поверхность, пути снабжения, свои проводники и информаторы во вражеских структурах. Неоднократно предпринимались попытки объединить разрозненные группы, привести их, так сказать, к общему знаменателю, но ничего хорошего из этого не выходило Может, и к лучшему – иначе провал был бы обеспечен, ведь отследить один отряд куда сложнее, чем мелкие разрозненные группы…

– Вот нам и ниточка, – перебил Алексей. – Кто больше всех ратовал за объединение…

– Те давно уже мертвы, – крякнул Казанцев. – Один из заместителей первого секретаря обкома товарищ Карпенко, председатель Приморского райсовета товарищ Дятлов… Но эти сведения не имеют для нас прикладного значения. Мы установили фактически достоверно: в феврале-марте текущего года под Одессой насчитывалось пятнадцать партизанских групп, четыре группы были разгромлены накануне нашего наступления, это, возможно, результат деятельности фиктивного партизанского отряда…