Текст книги "Танковое жало"

– Да мы-то сдюжим, потерпим ради вас. – Тихон принялся греметь черепками в надежде отыскать хоть кусочек съестного. Голод, который днем в суете меньше ощущался, теперь грыз изнутри и не давал покоя. – Совсем плохо-то в армии с обеспечением. Ни пайка вам не выдали, ни обмундирования. Разве ж можно воевать с голодным брюхом.

Глеб объяснил старику:

– Да мы выполняли боевую задачу на территории врага в немецком тылу и попали, можно сказать, в окружение. – Разведчик опустил голову. – По моей вине. Я командир диверсионной группы и не смог провести ее по намеченному маршруту назад к лесному лагерю. Едва выбрались, сигналы подавали, всю одежду свою сожгли на костре, пока нас катер патрульный в акватории не подобрал. Вот и остались без оружия, без пайка и одежды. Насобирали нам товарищи у местных обносков, пришлось в таком виде пробираться к нашей тыловой части от передовой через лесной массив.

– Ох опасной дорогой шли, – покачал старик головой. – Такое время лихое, в лесах разбойники да перебежчики теперь все затаились. И дезертиры, кто воевать не хотел, в погребах отсиживался, хиви, которые фрицам сапоги лизали, сами немцы, кого в плен не взяли. Скрываются, мародерничают по деревням. Нащипают, наворуют и обратно в подполье. Знают, гады, что трибунал и расстрел их ждет после всех зверств, которые тут сотворили. Зверье, а не люди.

– Поэтому живут теперь как звери в лесу, – поддержал старика капитан Шубин. – Туда им и дорога. Как освободят территорию, вернутся мужики, наведут здесь порядки. Каждого из этих мародеров ждет наказание. Вся страна как один человек на фронт работает, а они пользуются человеческим горем, наживаются на нем.

От досады Глеб вскочил и заходил по избе: как же злит его бессилие, что ничем не может помочь несчастным жителям деревни. На освобожденной от гитлеровской армии территории, словно крысы в амбаре, принимались хозяйничать сомнительные личности, криминальные элементы. Глеб уже не раз слышал эти истории, и при каждом рассказе его накрывала волна возмущения и ярости. Фронтовому разведчику было досадно и удивительно одновременно, как же так: вся страна сражается с врагом, а кто-то пользуется ситуацией и ищет выгоду в страшном горе своих же соотечественников.

Старый Тихон, измотанный длинным днем, наконец полез на теплую печку. Вдруг он остановился у мутного от копоти оконца:

– Глянь-ка, товарищ разведчик, кто там у забора? Старый я совсем, глаза что есть, что нету. Но слышу, что шепчется там кто-то.

Глеб прижался к стенке и осторожно вытянул шею, чтобы рассмотреть, о ком говорит старик. В ночных сумерках были видны лишь две фигуры, которые замерли в нескольких метрах от дороги, оттуда доносился едва различимый шепот.

Разведчик, не поворачивая головы, приказал старику:

– Давай-ка, отец, схоронись подальше. Гляну, кто там забрел на огонек.

Тот заспешил на больных ногах к лавке:

– Вот, вот, бери топор, держи, с ним сноровистее. Если разбойники какие, кричи, прибегут на помощь наши девчата. С топорами, батогами, вилами они отчаянные.

Капитан Шубин успокоил Тихона, погладив по худому плечу:

– Не бойся, отец, в обиду не дам вас.

Он перехватил в правую руку тяжелое топорище и скользнул в сени, шел осторожно, будто плыл, чтобы не скрипнула ни одна старая половица. Навалился всем телом на дверь, при этом удерживая ее за ручку, и створка плавно сдвинулась в сторону. Глеб приник ухом к щели, пытаясь понять, на каком языке и кто говорит у забора.

– Честное комсомольское, Тоня, не мародер я и не перебежчик. Я два года в партизанском отряде был, все до единого слова правда. С задания мы идем, вышло так, что пришлось одежду всю сжечь. Не могу рассказать, военная тайна. Почему не веришь мне? Я ведь от чистого сердца все тебе рассказал, откуда я, как зовут, обещаю, никогда тебе не совру ни слова.

Глеб с облегчением выдохнул, он узнал голос одного из своих партизан. Девятнадцатилетний парнишка, Макар Веселов, видимо, успел уже познакомиться с одной из местных девчат, теперь же прогуливался с ней по деревенским улицам, наверстывая ранее упущенное в юности.

Тихий девичий голос ответил ему:

– Верю. Ты всю правду рассказал, честен со мной, я должна тоже признаться. Чтобы никаких между нами не было тайн.

Девушка вдруг замолчала на несколько секунд, собираясь с духом, а потом выпалила:

– Я в борделе немецком служила больше года. Вся деревня об этом знает, но они тебе не расскажут. Потому что знают, я там не по доброй воле была, боялась, что мать убьют и всех жителей сожгут, если откажусь. Мои сестры тоже были в борделе, они ублажали гитлеровцев. И от этого позора наложили на себя руки, не выдержали этого ужаса. – Тоня внезапно резко оборвала свое признание, а потом сдавленно прошептала: – Прости, Макарушка, прости. Я должна была сразу отказать тебе, а не соглашаться на прогулку. Не пара я тебе, не подхожу ни в жены, ни в подруги, ни в невесты. Никому не пара, хоть никто мне и слова не говорит из местных. Да я сама понимаю, что обычной для меня судьбы больше нет после немецкой грязи. Никогда от этого не отмоюсь, и тебе не надо такой любимой. Найдется в подруги хорошая девушка, необесчещенная. Прощай, пускай судьба твоя хорошая сложится.

Раздались торопливые шаги – девушка бросилась прочь, ошарашенный откровением Макар кинулся за ней:

– Стой, нет! Тоня! Подожди же, выслушай! Для меня это ничего не значит, клянусь! Я ведь тебе обещал, что ни единого слова не совру! Так и знай, я считаю, что ты ни в чем не виновата! И ты для меня пара!

Голоса растворились в темноте, парочка убежала в глубину сплетения улочек, чтобы объясниться до конца. За капитаном Шубиным зашаркали слабые ноги Тихона.

– Чего там? Кричат ведь, слышал Антонину Идину, ее голос! Ну, товарищ капитан, идем, отбить девчонку надо!

Глеб остановил старика:

– Нет, не спеши, отец. Ничего страшного, свои. Паренек из отряда моего, Макар, за девушкой вашей ухаживает, за Антониной. Пускай женихаются ребята, дело молодое.

Тихон охнул и зашарил по стенкам, пытаясь добраться к выходу из дома.

– Идти надо, поговорить с парнишкой. Объяснить ему, чтобы не обидел Тоню нашу. Ой, командир, давай за ними. Где палка моя, не вижу сослепу. Подай, товарищ капитан, не могу найти.

– Да что за спешка? – с недоумением спросил Шубин. Он нашел в углу сеней кривую палку и подал старику, а тот с трудом начал спускаться по старым ступенькам, на ходу объясняя, почему так всполошился:

– Тоня, она девушка хорошая. Они все красавицы у Иды Петровны уродились.

– Ваша соседка? – Капитану пришлось накинуть ватник и пойти вместе со стариком по темным проулкам в поисках Макара и Антонины.

– Она самая, Тоня – дочка ее. Три дочери у Иды Петровны было, когда они от оккупации к нам в деревню сбежали из города. Знала Ида, что бежать надо, прятаться, девки у нее погодки, Антонина – младшая. Все дочки как на подбор красавицы, глаз не отвести. Они ведь городские, не отсюда. Ида – музыкантша, в театрах выступала, потом в нашем клубе на фортепьяно для нас играла. Дочки тоже у нее с образованием, воспитанные. Они по приезде и не знали даже, как печь растопить, вдвоем одно ведро с колодца тащили. В платьях с воротничками, в туфельках, с прическами. Тоненькие, не идут – плывут, не девчата, а цветочки. Выучка городская. Понимала мать, что немцы дочек ее сгубят, воспользуются ими, вот и сбежала в глухомань. Когда деревню нашу немцы заняли, деваться Иде некуда уже было, только в лес, а как им, городским, там выжить. Вот и случилась беда сразу, которую она сердцем материнским чуяла. Ида девок в подвале прятала, на улицу их не пускала, чтобы никто из фрицев не увидел. Да все равно пришли фрицы за ними, потому что доложил про дочек староста из района, прихвостень гитлеровский. Выволокли двоих, что постарше, Тоне тогда тринадцать было, да и к офицерам в казарму утащили. Ида умоляла пожалеть девчат, ведь молодые они были, незамужние, только школу окончили, а кто ее слушать бы стал. Снасильничали девчонок, да и оставили офицерам немецким для развлечения. В доме председателя их поселили под охраной, никуда не выпускали из дома, держали, почитай, в плену. Туда толпы ходили, с района целыми машинами ездили, устроили бордель для командиров германских. Ида Петровна неделю под окнами стояла на коленях, вымолить обратно их надеялась, пока не избили ее до полусмерти. Она все равно потом ходила к борделю, хоть глазком дочек увидеть в окне. Сутками за кустом в сугробе пряталась, только бы с дочерьми увидеться, да их даже к окнам не подпускали, на улицу не давали шагу ступить. С тех пор ноги она застудила, едва ходит с палкой. Так и не случилось ей свидеться с дочерьми больше.

Старик от волнения и усилий уже едва шел, его качало во все стороны, поэтому разведчику пришлось перехватить немощное тело, чтобы не дать несчастному упасть. Тот слабым голосом рассказывал дальше страшную историю дочерей Иды Петровны:

– Два года девчата в тюрьме этой жили, ублажали офицеров немецких, никто ни разу их не видел с тех пор. А потом не выдержали такой муки страшной, подпалили ночью бордель, двери все подперли и сами заживо тоже сгорели. Утром на пожарище приехали эсэсовцы, солдат нагнали. Они всю деревню в амбар у мельницы загнали, из канистр уже бензин лили – сжечь нас всех хотели за то, что Идины дочки устроили. Тоне тогда шестнадцать исполнилось. На глазах у всей деревни платок она скинула, косу распустила, аж в глазах засияло. Как сестры, выросла девчонка – красавица писаная. На колени встала она перед офицером главным, попросила не жечь деревенских – за это она вместо сестер служить будет. Вот так все живыми мы и остались, Тоня спасла нас. Потом от голода спасала, ночью в окно кидала то хлеба ковригу, то галет, то консерву, которыми ее в борделе кормили. Все бабы с ребятишками выжили на тех харчах, ни один не умер. Как немцев вытурили, Антонина к матери вернулась. Глаз девка не поднимает, из дома не выходит. Ида в бане веревку нашла, повеситься дочка хотела после того страдания, что ей выпало. Все тогда бабы наши гуртом к Иде пришли, перед Тоней побожились на коленях, что никогда ни словом, ни взглядом косым не осудят. Ведь ради жизней наших она на то пошла. И слово держать будем, из-за нас она страдания приняла. Только девчонка ведь расскажет все твоему Макару, такая она, Тоня, признается парнишке. Ох, – застонал вдруг старик, он был совсем без сил. Уже не мог не то что идти, а даже удержаться на дрожащих, слабых ногах. – Найди ты ее, товарищ разведчик, как можно быстрее. Чую я, обзубоскалит Тонечку твой парнишка, затронет грубым словом, насмехаться будет. Ох, беги, товарищ разведчик, пока недоброго не случилось. Ведь в петлю залезет девочка, ежели обидит он ее. Помоги, спаси Антонину нашу. – Тихон затрясся в рыданиях от страшных воспоминаний, собственного бессилия и тревоги за девушку.

Он вытянул руку и встряхнул плечо разведчика:

– Убереги ты ее, девочку нашу. Ох, не могу я сам, ноги отказали совсем.

Глеб бережно усадил старого Тихона на землю:

– Хорошо, сейчас, я все сделаю, обещаю. Я найду их!

Он кинулся бежать по темной улице, пытаясь сообразить, куда ушла парочка. Свернул налево, направо, но молодых людей нигде не было. Вернулся к старику назад:

– Голосов их не слышно. Куда Тоня могла убежать? Может, рядом с деревней есть пруд или место, где ребята могли посидеть?

Над деревней вдруг поплыли необычные звуки, Тихон и Глеб одновременно повернули головы в их сторону – кто-то играл в ночи на фортепьяно.

– Это Ида, – вскинулся старик. – Она со времени смерти дочек на рояле не играла. Помоги, помоги встать. Давай туда, к клубу, у нее спросим, где Антонину искать.

Капитан Шубин подхватил почти невесомое тело старика и повлек его в ту сторону, откуда доносились нежные звуки музыки. С каждым шагом они звучали все явственнее. С печальной мелодии Ида перешла на вальс, и в это время разведчик и старик оказались у небольшой площадки рядом с низеньким зданием. Окна, двери бывшего клуба были распахнуты настежь, оттуда неслась прекрасная музыка, а на деревянной, круглой площадке кружились в танце три пары. В одной из них Шубин с облегчением рассмотрел Макара и Антонину. Капитан наклонился к уху старика:

– Здесь они, ребята наши. Тоня с Макаром. Вальс танцуют.

Успокоенный Тихон крепче оперся на его руку:

– Ох, от сердца отлегло.

Остальные жители деревни, женщины, старики и даже дети, не спали. Они собрались у клуба молчаливой толпой и не сводили глаз с красивого зрелища. Несмотря на то что было темно, да и танцоры двигались неуклюже из-за громоздкой, расхлябанной обуви, на сердце вдруг у всех потеплело, будто свежим ветром сдуло печаль и страх. Кружение парочек в вальсе навевало мысли о мирной жизни, о том, что смертельная опасность, страшный враг больше не имеет власти над ними, о светлом будущем.

Когда стихла музыка, раздались аплодисменты и радостные выкрики:

– Еще, еще!

– Счастье какое, до слез проняло!

Макар вдруг прокричал, так, чтобы слышали все зрители:

– Тоня, при всех я клянусь, что тебя люблю! Прошу тебя, выходи за меня замуж! Обещаю, когда вернусь с войны, когда прогоним немца с родной земли, я все для тебя сделаю. Я с первого взгляда в тебя влюбился, лучше тебя никого нет! Всю жизнь с тобой хочу провести, заботиться о тебе, ты родная мне стала сразу!

От волнения голос его дрожал, слова путались, и все же парнишка смог договорить до конца. Он замолчал в ожидании ответа, Тоня едва слышным голосом изумленно спросила:

– Ты правда хочешь на мне жениться?

В проеме двери в клуб появилась Ида Петровна с палкой в руках, на лице ее было выражение такого же изумления, как и на лицах остальных жителей деревни.

Макар снова пылко воскликнул:

– Не просто жениться, а всегда любить буду! Все для тебя сделаю! Товарищ Шубин нас поженит, я его уговорю! Он ведь командир наш, значит, может дать приказ, чтобы нас поженили! Ну так что же, Тоня, ты согласна?!

– Я да, Макарушка. Согласна, ждать тебя буду, любить тебя буду всю жизнь, обещаю. – Антонина повернулась к матери. – Мама! Я люблю его, я замуж за него пойду.

Ида Петровна шаткой походкой поковыляла к дочери и ее жениху, обняла обоих:

– Совет да любовь, благословляю вас. Я согласна, я так рада! Счастье-то какое!

Рядом с разведчиком беспокойно зашевелился старик Тихон:

– Так вот, товарищ командир тут, он приказом поженит их!

Все лица вдруг повернулись к капитану. Макар с мольбой кинулся к Глебу Шубину:

– Товарищ командир, прошу вас – пожените! Вы можете как командир, у нас в партизанском отряде регистрировал браки наш командир, издал приказ об этом и бумагу писал. Военное ведь время, райсовет не работает.

Капитан растерялся, не зная, как помочь парню в его страстном желании жениться немедленно на любимой девушке.

– Я бы с радостью, Макар. Только я ведь никогда такого не делал. Даже не знаю, что писать в том приказе?

Вдруг Ида Петровна решительно сказала:

– Я знаю, я в загсе служила, играла для молодоженов во время регистрации. Видела, какие документы выдают. Бумагу надо и чернила с пером!

Кто-то из зрителей крикнул:

– В клубе есть! От немцев осталось, у них писарь там сидел!

Толпа деревенских жителей хлынула в двери клуба, увлекая за собой и разведчика. Он сам не понял, как перед ним на столе вдруг оказалась бумага, чернильница. Над головами людей вспыхнула керосинка. Ида Петровна рядом начала диктовать слова приказа:

– Объявляю Веселова Макара… Как твое отчество?

– Васильевич. – Парень страшно волновался, сжимал руку своей невесты. Он то улыбался от нахлынувшего счастья, то окидывал всех вокруг удивленным взглядом. Словно не верил в свое счастье, в то, что его мирная жизнь уже началась. Глеб Шубин же волновался, словно школьник, старательно выписывал каждое слово под диктовку Иды Петровны. Когда лист был исписан, он поднялся и откашлялся:

– Товарищи! Ребята! – От переживаний мужчина никак не мог сообразить, что же говорить в такой торжественный момент.

Сбоку подсказала шепотом Ида Петровна:

– Объявляю вас мужем и женой!

– Да! Макар, Тоня, объявляю вас мужем и женой. Желаю вам счастья и мирного неба над головой! Победы, детей! Счастья! – От волнения он говорил то, что первое приходило ему в голову. – Поздравляю, теперь вы ячейка общества, поздравляю с регистрацией брака!

– Счастья молодым!

– Горько!

– Желаю дожить до старости вместе, живите хорошо, в мире, в согласии!

Глеб протянул листок с приказом новоиспеченному мужу:

– Вот, товарищ Веселов, держите. – И крепко пожал руку: – Поздравляю от души!

Смущенный паренек отдал бумагу своей жене, а потом крепко прижал ее к себе и чмокнул в губы.

Толпа восхищенно загудела, кто-то захлопал в ладоши, женские голоса звонко поддержали:

– Горько, горько!

Молодые совсем засмущались от общего внимания, и вдруг Ида Петровна скомандовала:

– Первый танец молодых. Антонина, идите на площадку, только не торопитесь, шагайте в такт! Как я тебя учила!

Она стремительно похромала к старенькому пианино, устроилась на табурете и коснулась клавиш. Вместе с молодоженами из дверей клуба выплеснулась торжественная музыка вальса. Теперь уже муж и жена, Макар и Тоня поплыли в свадебном танце. Деревенские зрители завороженно следили за парой, как кружатся они под чудесные звуки. Из соседних домов потянулись еще люди, в том числе бойцы партизанского отряда капитана Шубина. Новость о женитьбе мгновенно распространилась среди людей, они ахали от радости, восторгались. По кругу пошли жесткие лепешки, ключевая вода. Скромная свадьба под покровом ночи без традиционного застолья хоть и была необычной, зато она растопила лед в сердцах людей, подарила уверенность, что вот она, обычная, мирная жизнь, совсем рядом. Что скоро закончится война, не будет больше страха, не будет больше смерти, впереди их ждут мирные радости, простое счастье. Вернутся родные люди домой, снова будут играть на улицах дети, будут гулять свадьбы на всю деревню, радоваться, влюбляться, танцевать, строить дома, растить детей.

Глава 2

Провожала партизанский отряд поутру большая толпа из местных жителей. Ночью так никто и не уснул, гуляли от дома к дому, рассказывали о свадьбе Макара и Антонины, делились угощением. Кружились парочки у клуба, а Ида Петровна играла и играла, словно пальцы ее, соскучившиеся по прекрасной музыке, никак не могли остановиться.

На рассвете им пора было отправляться по намеченному маршруту. Отряд построился, Макар встал замыкающим в строю, чтобы при каждом шаге оглядываться на молодую жену. Шаг и поворот головы назад, шаг и снова поворот. На дороге замерла тоненькая золотоволосая красавица, она не сводила глаз с молодого мужа. Не шевелилась, не плакала, боялась хоть секунду упустить во время их расставания. Про себя лишь молча, как привыкла за годы ада в германском доме терпимости, молила сама не зная кого. Раньше просила она быстрой и легкой смерти, а теперь умоляла сохранить жизнь. Себе, маме, чтобы Макар вернулся живой домой, чтобы мама понянчила внуков, чтобы она сама узнала наконец, что же это такое – обычная жизнь, полная тихого семейного счастья. Так и стояла Тоня в лучах предрассветного солнца, словно боялась любым движением прервать прощание. Отряд уже скрылся за поворотом дороги на Власовку, большую деревню, в которой расположилась воинская часть РККА, а она все не решалась шевельнуться. Пока не подошла мать и не увела за руку дочку в дом.

Макар шел со всеми по пыльной проселочной дороге, не поворачивая уже головы назад, да и вообще не видел ничего вокруг. Перед глазами плыли воспоминания о прошедшей ночи: золотые волосы молодой жены, ее огромные глаза, полные любви, и скромная улыбка, которая, как хрупкая бабочка, замерла на ее губах. Парень боялся шелохнуться или сказать неверное слово, лишь бы не спугнуть этот образ. Эта ночь показалась ему короткой и в то же время длинной, изменившей всю его прежнюю жизнь.

Капитан Шубин же отвечал на бесчисленные вопросы самого молодого бойца в отряде, шестнадцатилетнего вихрастого и лопоухого Карла. Тот то и дело сбивался с шага, не поспевая за широкими шагами длинных ног командира, а на ходу успевал рассуждать вслух:

– А вот меня назвали в честь Карла Маркса, он ведь вроде как немец, товарищ командир? – И тут же, не дождавшись ответа, перескочил к следующей мысли: – А если меня в армию не возьмут из-за имени? Вдруг решат, что я фашист, раз имя немецкое?

– Не решат. – На лице разведчика мелькнула тень улыбки. – Все в твоем отряде знают, что ты не немец, ты – советский партизан. Все хорошо будет. Тебя в комсомольцы примут, потом запишут в Красную армию, выдадут солдатскую книжку и отправят учиться на курсы молодого бойца.

– А чему будут учить? Стрелять? А я умею! Взрывчатку еще умею закладывать! Меня в саперы возьмут? Нас всех в один отряд отправят? Я без товарищей своих никуда, товарищ командир! А вы с нами воевать будете?

Капитан Шубин не реагировал на ворох вопросов, которые сыпались из Карлуши, как ласково называли его в отряде, словно из прорехи старого мешка. Он внимательно вслушивался в звуки вокруг, не понимая, почему растет внутреннее беспокойство. Граница советского и немецкого фронтов дальше пятидесяти километров, здесь в тылу не передовая, случайной опасности взяться неоткуда. Откуда тут появиться фашистам? В десяти километрах уже штаб воинской части, это территория Советского Союза. Но почему изнутри его будто что-то грызло, какое-то ощущение надвигающейся опасности. Чутье разведчика никогда не обманывало, поэтому Глеб даже не слышал вопросов Карлуши. Разведчик напрягся, ловя каждый звук, который доносился из леса. Его отряд мерно шагал по дороге, вразнобой стучали шаги по глиняной колее, в толпе шли негромкие разговоры. Проселочную дорогу от леса отделяла узкая полоса луга, который сейчас был с серо-черными буграми и с провалами воронок после бомбежек. Голые ветки редких деревьев медленно двигались в такт порывам ветра, словно черные худые пальцы тянулись к земле. Пожилой партизан одернул Карлушу:

– Тише ты! Язык без костей. Товарищу командиру не мешай, видишь, слухает чего-то.

Отряд замедлил движение, руки сами потянулись к ножам, палкам, припрятанным за пазухами. Все смотрели на капитана Шубина, ожидая его приказа. Двигаться дальше? Остановиться? Приготовиться к обороне?

Глеб кивнул им на желтую дорогу:

– Комчук за главного, шире шаг! Двигаемся дальше в направлении Власовки. Я проверю обстановку.

Сам же замедлил шаг, вслушиваясь в лесные шумы: вот тихий перестук веток, свист ветра, шелест пучков редкой травы, что сохранилась с прошлого года между комков земли. Капитану надо было, чтобы отряд ушел вперед и избежал невидимой опасности. А еще без голосов и шагов опытный офицер разведки мог вслушаться в звуки, довериться своему чутью, что оно подскажет. Глеб был уверен: где-то рядом прячется человек и он напуган, возможно, ранен. Шубин вытянул из-за ремня финку, уложил ее в руке так, чтобы лезвия не было видно, и зашагал к полоске перелеска. Он произнес сначала на немецком, потом повторил на русском:

– Эй, выходи. Я не обижу тебя. Выходи, я помогу. Ты ведь ранен, я помогу, не бойся.

Ответом была тишина, хотя в глубине за деревьями раздался тихий звук, будто птица вспорхнула. Шубин медленно пересек земляную полосу, стараясь не выпускать из виду деревья. При этом приходилось еще и смотреть под ноги, медленно нащупывать метр за метром, чтобы не напороться на заминированный участок. Глеб продолжал повторять свою просьбу на двух языках, понимая, что сильно рискует. И все же ему сейчас было важно отвести от отряда опасность, отвлечь на себя внимание. Черно-серые спины стремительно удалялись, головы то и дело поворачивались назад, с тревогой наблюдая за командиром. Разведчик почти добрался до края полосы из деревьев, снова остановился. И тут же двинулся на звук, за деревьями кто-то всхрапнул, это был не человеческий голос, а тихий, мягкий призыв. Ржала лошадь, потом она мягко стукнула копытами. Следом за ней застонал кто-то хрипло и надсадно:

– Окружают, окружают! Патроны!

Шубин со всех ног кинулся к густому, заросшему уголку, откуда на него вдруг вылетело что-то огромное и темное. Уши заложило от пронзительного свиста вперемешку с улюлюканьем: «Гэй, гэй, гэй!»

Инстинктивно разведчик вытянул руку и вцепился в мягкую гриву. Иссиня-черный поджарый скакун потащил его вперед, но уже не смог нестись так резво. Жеребец мотал головой, пытаясь избавиться от внезапной тяжести. Глеб не устоял на ногах, он начал падать, едва успев вцепиться в уздечку, отчего его поволокло по земле. Шубин вскинул вторую руку и перехватил вслепую покрепче мягкий ремень узды, натянул со всей силы, чтобы остановить скакуна. По глазам била грива, пахло потом и запекшейся кровью. Всадник наверху внезапно наклонился и впился острыми зубами в руку разведчика, маленький кулачок ударил по макушке:

– Stirb![4]4
  Сдохни! (нем.)


[Закрыть]

Черный жеребец пошел тише, подчиняясь узде, что впилась в рот. Маленький всадник мешком обрушился на плечи и голову разведчика, впился теперь зубами в ухо, пытаясь руками вырвать тонкие кожаные полосы из сильной ладони мужчины.

– Ах ты ж поганец! – Из-за боли Глеб не удержался от ругательства, он рывком стянул с себя маленькое тело и приподнял его в воздухе. Перед ним в лоскутьях рубашки и огромных штанах с пузырями висел ребенок. Черноглазый, смуглый, с копной черных кудрей почти до пояса.

– Отставить кусаться!

Черные глаза горели ненавистью.

– Пусти, пусти, а то прокляну. Сдохнешь от цыганского проклятья! Прокляну тебя!

Глеб уже не смотрел на маленького цыганенка, он осторожно приподнял голову человека, который висел на спине жеребца. Судя по знакам различия на окровавленной форме, это был советский боец. Бледное лицо, гимнастерка в крови – несчастный был ранен, хотя в сознании. Он открыл глаза и с трудом прохрипел:

– Сержант Дыбенко. Мне нужно в штаб. В наш… Где штаб?

– Тише, подождите, – остановил его Глеб. – Я – капитан разведки Шубин. Вы на советской территории. Сейчас помогу спуститься вниз и осмотрю раны. Вы не дотянете так до штаба, до него добираться больше десяти километров. Надо наложить повязку, потом тронемся в путь. – Глеб отпустил мальчишку и строго приказал: – Стоять на месте и не кусаться!

Он подставил плечо и спину, пытаясь стащить раненого как можно аккуратнее. Цыганенок тут же влетел лохматым комком из лент алой рубахи и кудрей под ноги. Грязные пальцы ухватили гриву, вторая рука охлопала шелковую шкуру.

– Тэлэ, тэлэ![5]5
  Вниз, вниз! (цыганск.)


[Закрыть]

Конь послушно опустился, так, чтобы капитан мог стянуть раненого Дыбенко вниз. Шубин ощупал тело сержанта, нашел место на предплечье, где даже под кожей можно было нащупать острые углы осколков от мины или гранаты. Ткани вокруг входного отверстия уже покрылись багрово-синим кольцом, по всей видимости, боец был ранен несколько дней назад и уже начался сепсис. Разведчик стащил ремень и перетянул руку чуть выше раны, чтобы остановить кровотечение, потом кинулся к деревьям и осторожно снял несколько листков с капельками росы. Смочил ею белые губы бойца, и Дыбенко снова открыл глаза:

– Нужна помощь! Срочно! На Зуйском массиве танки! Мы окружены! Шепетовка атакована!

– Держись, сержант. Потерпи, до штаба недалеко. – Глеб взобрался на коня, а потом подтянул к себе раненого и устроил его перед собой, чтобы тот не болтался при скачке. Маленькая фигурка в один взмах приземлилась на широкой спине позади капитана, пальцы впились в ватник:

– Джял, джял![6]6
  Пошел, пошел! (цыганск.)


[Закрыть]

Жеребец тяжело поднялся на ноги под тяжестью трех всадников, но потом мышцы его натянулись буграми, и он, как черная стрела, рванул по желтой дороге, отбивая копытами стремительный ритм.

– Джял! – завывал и улюлюкал за спиной разведчика тонкий голос, и конь слушался его, мощные копыта уже выстукивали стремительную дробь.

Лишь рядом с колонной партизанского отряда Шубин осадил быстрого скакуна, выкрикнул:

– Товарищи, я в штаб. У нас раненый! – и сжал тугие бока ногами.

Рысак, как грозная молния, промчался по проселочной дороге дальше, вздыбив копытами клубы пыли и фонтаны грязи. Раненый больше не стонал, хотя разведчик всем телом чувствовал, как под его рукой сержанта лихорадит сильный озноб, а за спиной подпрыгивает почти невесомый мальчишка. Расспрашивать, откуда он взялся с раненым сержантом в лесу, еще и явно на чужом жеребце, было некогда. Глеб уже понял, что у сержанта есть какие-то важные сведения, поэтому необходимо как можно быстрее доставить его в штаб и госпиталь. Когда ему окажут медицинскую помощь, можно будет расспросить подробности, что случилось с несчастным.

Вдалеке через четверть часа бешеной скачки показались крыши домов и силуэты дежурных бойцов возле деревянной самодельной изгороди, что перекрывала въезд в поселок. Постовые вскинули винтовки и взяли на прицел скачущего коня. Глеб крикнул во весь голос, предупреждая огонь:

– Капитан разведки Шубин! У меня раненый! Сержант Дыбенко! Срочно нужно в госпиталь! Пропустите!

Скакун остановился у пропускного пункта, дежурный офицер потребовал:

– Предъявите документы!

– Их нет! Я сопровождаю партизанский отряд, мы идем с оккупированной территории. В лесу обнаружили раненого сержанта, ему срочно надо в госпиталь. Говорит, что вышел из окружения. Где у вас штаб? Как отвезти раненого к врачам?

У офицера вытянулось лицо, однако он промолчал, только недоверчивым взглядом скользнул по убогим лохмотьям всадника, грязному от пыли, покрытому щетиной лицу. Буркнул одному из постовых:

– Борисов, сопроводи до госпиталя, потом до штаба. – А потом совсем тихо приказал, чтобы не слышали странные путники: – Глаз не спускай с них, я доложу сейчас в штаб дежурному.

– В пяти километрах идет партизанский отряд. Тоже отведите его в штаб, – напоследок попросил капитан Шубин и направил коня за сопровождающим. По центральной улице они быстро добрались до здания бывшей церкви, где белело полотнище с красным крестом – фельдшерский пункт. Глеб ринулся внутрь:

– Срочно врача!

Ему преградила дорогу медсестра:

– Да куда вы в грязном! Заносите пациента и вот сюда на скамью укладывайте. Я позову сейчас доктора, он после операции как раз освободился.

В дверь просунулась любопытная морда коня, медсестра всплеснула руками:

– Да вы что, животное сюда тащите! Немедленно пациента сюда, а сами выходите.

Хлопнула дверь, вошел доктор. Руки его все еще были в крови, на белом халате – алые пятна. Он принялся выговаривать женщине:

– Клара Львовна, наложите повязку! Я закончил. И помогите руки обмыть. Куда вы убежали прямо из операционной?

– Да вот, прибежали, шумят. Раненый у них, – принялась объяснять извиняющимся тоном медсестра.