Текст книги "Подарок фюреру, или В будущем году – в Аушвице! (сборник)"

Глава 3

– Халле, Рут!

– Халле, халле, Лоттхен! Ты сегодня опять раньше меня! И как только тебе это удается!

– Это все потому, шетцхен, что ты живешь от больницы за два дома, а я – за пять километров.

Рут недоверчиво посмотрела на подругу:

– Ты меня все время разыгрываешь, Лотти! Как можно жить за пять километров и никогда не опаздывать на работу! Вот если бы ты жила за восемь! Тем, кто живет за восемь, разрешено ездить на трамвае и метро. А до восьми – только пешком. Бедная, бедная Лотти!

– А кто тебе сказал, шетцхен, что я хожу пешком?! Пусть ходят пешком те, кто все это для нас понапридумывал! Ну ты же понимаешь, солнышко, о ком я!

– Ты ездишь в трамвае с желтой звездой? – всплеснула руками Рут. – Но тебе же это запрещено! А вдруг облава или контролер!

– Ну вот еще! – Лотта игриво одернула белый халат и нацепила на левую сторону груди желтую звезду с надписью «Jude». – Это… шайсе… я ношу только среди своих! – и вдруг замерла в горделивой позе: – А правда, мне идет? Идет-идет! Настоящая Суламифь!

Комната для медсестер уже звенела на все голоса. Через пятнадцать минут в больнице еврейской общины Берлина, единственной еврейской больнице в Германии в конце февраля сорок третьего года, начало утренней смены. Шеф больницы доктор Лустиг, «крошка Лустиг», крещеный еврей с выправкой прусского офицера, не терпел опозданий. И наказание обычно было мгновенным и… асимметричным.

Самое страшное – попасть вне очереди в списки на депортацию. Если очень повезет – в Терезиенштадт. А если не повезет… но об этом лучше было совсем не думать. Поэтому медперсонал никогда не опаздывал. Даже те, кто жил от больницы за семь километров девятьсот девяносто девять метров.

– Лотти, – Рут увлекла подругу в коридор, – ты в курсе? Наша флиттхен Элли снова спуталась с этим Добберке из гестапо! С ума сойти, одновременно с нашим шефом и с… Как тебе это? Натуральная шлямпе в белом халате! Но зато Элли знает все! И всем по секрету говорит… какая она дура!

Рут звонко рассмеялась и, тут же прикрыв рот ладошкой, с тревогой оглянулась по сторонам.

– Ты будь от нее подальше, солнышко! Она очень не любит красивых медсестричек! И запросто может нашепнуть своим ухажерам, что неплохо бы включить тебя в списки на депортацию! А ты у нас такая лапочка! Стой! О чем это я? Так вот, Элли по секрету всем растрезвонила, что недавно одну нашу, новенькую, ты ее не знаешь, отправили… ну ты сама знаешь куда. Она купила билет в трамвае на пять остановок, а проехала шесть. Задремала, бедняжка! А тут – контролер! Этот шайскерл сразу все просек и вызвал полицию. Звезды – нет, лишняя остановка – обман государства! Теперь она уже наверняка там! Дай мне слово, Лотти, что будешь ходить пешком! Я не хочу остаться здесь совсем одна!

– Ах, шатцхен, не бойся! Мы всегда будем вместе! Знаешь, какой самый лучший способ никогда не расставаться? Всегда быть рядом! Делать одно и то же, не отставать друг от дружки, даже… пить из одного стакана! Главное, не быть дурой, как эта твоя… Элли! Вот сестрички Рут и Ева Билески – просто супер! Особенно Рут! Такой кураж! Как у дрессировщицы тигров! Они живут далеко от больницы, и им позволено ездить. Но ты себе представляешь, шатц, в трамвае и – со звездой Давида?! Все на тебя смотрят как на сбежавшую из зоопарка гиену! Так девчонки во время поездки закрывают звезды сумочками. И едут две немочки-ариечки. А в случае чего смотрите, пожалуйста! И никакого подвоха! А можно и по-другому!

Лотта оценивающе посмотрела на Рут, как сотрудник тайной полиции на своего потенциального агента. Сокрушенно покачала головой, очевидно, решив, что агент из Рут выйдет дрековый. Но не посвящать же в свои планы кого попало!

– Тут многие, дорогая, делают такое! Снимают звезды и идут в кино, катаются на лыжах, даже посещают Олимпийский стадион!

– Совсем без звезды?! – то ли полуобморочно, то ли мечтательно охнула Рут.

– Ну не совсем совсем, солнышко! – Лотта скорчила торжествующую гримаску. – Звезда как бы при тебе и… как бы ее нет! Просто надо пришить ее на живульку, чтобы в любой момент снять, а потом снова нацепить.

– Как это?! – Рут изо всех сил старалась понять свою суперпредприимчивую подружку.

– Да хоть булавкой-невидимкой! А, например, в бассейне можно оставить ее в гардеробе. Он запирается. Лишь бы никому не вздумалось там покопаться! Но этого просто не может быть!

– А если все же… покопаются?

– Ну, знаешь! – Лотта в отчаяньи развела руками, но тут же снова задорно притопнула ногой. – А плевать! Пусть роются! В конце концов, мы тоже немцы, хотя и евреи! Мы – на своей земле!

– А если все же поймают? – Рут во все глаза смотрела на Лотту. – Тогда… что?!

– Тогда, дорогуша, вечная память!

До начала работы осталась буквально пара минут.

– Все, все, все! Разбежались! – Лотта круто развернулась и даже сделала шаг вперед. Но в последний момент так же круто оглянулась: – Рутхен, во время чайной паузы мы должны снова пошептаться. Я сообщу тебе нечто экстраординарное!

И как-то совсем уж хищно подмигнула:

– А вот и не поймают! Мы же евреи! Хотя и немцы!

Глава 4

Чайная пауза, как всегда в последнее время, состоялась в большой кладовой комнате. Вдоль стен за плотными шторами громоздились подушки, одеяла, инструменты в оцинкованных жестяных банках.

Длинный стол вместо скатерти был застелен свежей, слегка примятой по бокам простыней. Врачи и медсестры – в белейших, тщательно отутюженных халатах. Женщины – в белых кокетливых шапочках.

Уже больше двух лет с левой стороны груди все евреи старше шести лет носили желтые шестиконечные звезды. В январе сорок второго им было приказано отдать всю зимнюю одежду для нужд Восточного фронта. В этом же году шестиконечные звезды были прибиты на дверях всех еврейских домов и квартир.

Вот и сейчас шестиконечные звезды желтели на белых халатах всех без исключения врачей и медсестер, собравшихся на чаепитие. Точно такую же желтую звезду обязан был носить и всесильный шеф больницы доктор Лустиг, крещеный, женатый на арийке и, что самое главное, – доверенное лицо самого оберштурмбанфюрера СС, начальника отдела 1VB4 РСХА Адольфа Эйхмана, по личному указанию фюрера возглавившего мероприятия по «окончательному решению еврейского вопроса».

К желтым звездам здесь давно привыкли. Евреи, конечно, предпочитали синий цвет, цвет звезды Давида, но у наци любимыми цветами были красный и коричневый, а самым ненавидимым и презираемым, судя по цвету звезд на груди евреев, – желтый.

Гораздо труднее было привыкнуть к тому, что отныне они могли отовариваться лишь раз в сутки – с 4 до 5 дня. Правда, и в это время им запрещалось покупать «стратегические» в условиях войны товары: масло, молоко, сыр и многое другое. Почти все.

Но с 18 сентября 1942 года началась массовая депортация берлинских евреев якобы в какой-то далекий расчудесный лагерь для перевоспитания Терезиенштадт. Эшелон туда уходил за эшелоном. Назад не возвращался никто. Даже медсестры сопровождения. Евреям говорили, что их оставляют в Терезиенштадте для усиления тамошнего медперсонала.

И вот к этому привыкнуть было просто невозможно. Потому что ходили смутные слухи, этакие тишайшие отголоски невидимой грозы, что Терезиенштадт на самом деле вовсе не последний пункт на пути к «окончательному решению еврейского вопроса».

Совместное чаепитие врачей и медсестер было давней традицией в больнице еврейской общины Берлина. И по этой же давней традиции все серьезные разговоры за чаем были вне закона. Разрешалось много шутить, немного сплетничать, чуточку флиртовать.

Последние новости должны были быть с «изюминкой», кисло-сладкие, печаль – светлой, а смех – легким, без привкуса безумия.

И потому беседы за чаепитием напоминали еврейские анекдоты – сплошной черный юмор. Но, в отличие от еврейских анекдотов, все, что говорилось за чаем, было голой правдой. И люди порой весело смеялись над тем, над чем хотелось плакать навзрыд. И потому точно так же, как и в еврейских анекдотах, имена и фамилии были не от мира сего, чаще и вообще отсутствовали: просто – «он», «она», «некто» или «ну вы же его все знаете». Женщины болтали наперебой, мужчины, почти все – врачи, – солидно посмеивались.

– Ты слышала, – перешептывались так, что слышали все, две медсестрички со здоровым не по времени цветом лица, – наша ехала с подружкой-гоечкой в поезде. А они так похожи, как… – Та, что говорила, на секунду задумалась: с чем бы таким сравнить? ничего такого не придумала, стукнула кулачком по столу и продолжила: – Короче, гоечка ей всегда одалживала свой аусвайс! Прелесть, что за девочка! Хорошо, проверок не было!

– Так они всегда лишь мельком заглядывают в паспорт!

– А глаза?! – медсестричка даже вскочила от возбуждения.

– Глаза? При чем тут глаза?

– Как при чем? У той глаза – карие, а у нашей – голубые!

– Ты еще скажи, что та – брюнетка, а наша – блондинка!

– Не скажу, солнышко, чего нет, того нет! Волосы – черные, а глаза – голубые. – И с некоторой завистью добавила: – Порода!

– А хотите анекдот? – донеслось с другого конца стола. – Девочка поехала в Заксенгаузен к брату. Разумеется, без звезды! От вокзала пошла пешком до лагеря. Там передала пакет для брата. Когда шла назад, услышала, что ее кто-то догоняет. Ну что бы вы сделали в такой ситуации? Представьте себе, и она то же самое: оглянулась! А там сотрудник лагеря, тот, что у нее принимал посылку. Катастрофа! Ну чтобы вы подумали на ее месте? И она то же самое! А тот эсэсовец, совсем мальчишка, извиняясь, говорит: «Фройляйн, прошу прощения, но вы, кажется, унесли мою ручку, когда расписывались в журнале. Разумеется, абсолютно случайно!» Так ей чуть совсем плохо не стало… от смеха!

– А мне через два дня сопровождать транспорт в Терезиенштадт. Шеф сказал: туда и обратно. С собой взять только йод и бинты. Я его спросила: чем же я в дороге лечить буду? А он так посмотрел на меня! Как на покойницу! А главное, что надеть на себя? Все ж сдала для фронта, как все, даже… перчатки! Никто не займет?

– Вчера в канцелярии машинистка спросила шефа, может ли она отложить какую-то там работу на следующий день, у нее, мол, сын с больной матерью. А он точно так же, посмотрел на нее, как на покойницу: «Ради бога! Но тогда допечатаете ее в Польше».

– Доктор Лустиг – бесчувственный антисемит!

– Кто так говорит?

– Все!

– А кто именно?

– Кто именно? Ну, допустим, Хильда Кахан! Она его знает лучше всех. Но только об этом – никому! Я вас, как еврейка еврейку, очень прошу!

– Конечно, конечно! Могила! Сами знаете, что бывает за распространение слухов! Не знаете? Ну и слава богу!

Чаепитие подходило к концу. Кипяток иссяк. А есть, кроме крошечных булочек с кусочком сахара, было нечего.

Лотта, занятая общей болтовней, наконец толкнула в бок сидящую рядом Рут.

– Что будет 22 февраля?

Рут надолго наморщила лоб, но, сколько ни морщила, ничего конкретного сказать не смогла.

– Нууууууу… 22-го у меня ночная смена.

– Вот именно! И у меня! – захлопала в ладоши Лотта. – А еще?

– Еще? Ну что может быть еще у бедной еврейской девушки? Могу сказать, Лотти, чего точно не будет! Ни 22 февраля, ни 23, ни до самого конца войны. Я не выйду замуж!

– Представь себе, подруга, я тоже! – от удовольствия Лотта выбила на столе барабанную дробь. – Значит, 22 февраля мы с тобой абсолютно свободные люди! Аж до ночи! И как раз 22 февраля у меня день рожденья! Забыла?

– Это ты, старушка, забыла! – теперь в ладоши захлопала Рут. – День рождения у тебя 22 марта!

– Ну и пусть! Ты только подумай: идет война, почти каждый день Берлин бомбят, евреи исчезают бесследно. А вдруг я не доживу до 22 марта? Нет, ты как хочешь, а я отмечу свой день рождения именно 22 февраля!

– Но почему именно?

– Не будь дурочкой, Рути! Все ясно, как солнечный день! 22-го мы обе свободны, замуж не собираемся, к тому же Элли проговорилась, что до конца месяца не будет никаких облав. Она слышала это от Добберке. А когда Добберке обманывал свою еврейку?! И разве этого не достаточно, чтобы мы отпраздновали мое двадцатилетие именно 22 февраля и ни днем позже?! Мы с тобой уже три года копим марки. Я вчера подсчитала: у нас их уже на маленький «фольксик», ну на совсем-совсем маленький. Но «фольксик» нам все равно купить не позволят.

– Но мы же их копили на крайний случай! – почему-то перешла на шепот Рут. – Вдруг завтра…

– Чушь! – лицо Лотты стало до смешного серьезным. – Завтра может не быть вовсе: война, бомбежки и… все такое! Нас не станет… и кому, как ты думаешь, достанутся наши денежки? Ага! Конечно! Благодарное государство поставит нам на них памятник на кладбище! Один на двоих! Забудь! Наши кровные марочки и пфеннишки пойдут в фонд победы Великой Германии! Или на спасение слонов в Берлинском зоопарке! Или… – от внезапно нахлынувшего страшного прозрения Лотта поперхнулась слюной, – 20 апреля фюреру исполняется 54 года! Хочешь, сделаем ему подарок ко дню рождения? Например, огромадный венок с лентой, а на ней белым по черному или черным по красному: «Дорогому фюреру от любящих его евреек на вечную память!» И подпись: «Рут Лебрам и Лотта Шюфтан».

От такого богохульства обе подружки даже пригнули головы: вот сейчас откроется дверь и разъяренные эсэсовцы со свастиками на рукавах поволокут их в концлагерь. Но дверь так и не открылась, и Рут с Лоттой решили, что Иегова все же сильней Гитлера.

– Короче, – сказала Лотта, – я приглашаю тебя в ресторан!

– Может, лучше в гаштет? – робко возразила Рут. – Тут есть один за углом. Я там никогда не была. Но, говорят, вкусно и совсем не дорого.

– Нет, нет и нет! – Лотта решительно отвергла предложение подруги. – Только ресторан! И только самый лучший! И знаешь… по этому случаю у меня есть грандиозная идея!

Глаза Лотты стали наливаться каким-то неземным светом. Рут испугано шмыгнула носом: в последнее время она все больше побаивалась шальных идей своей единственной подружки.

– Какая идея, Лотти? – как завороженная, прошептала она. – Ну, говори же!

– Мы отпразднуем мой день рождения в ресторане гостиницы «Адлон»!

– «Адлон»?!! – от ужаса Рут стала медленно сползать под стол. – Но она же в самом центре правительственного квартала на Унтер-ден-Линден Аллее! Евреям к этому месту даже приближаться категорически запрещено!

– А! Евреям сейчас кругом запрещено! Но мы же будем как бы… не евреями.

– Что ты задумала, Лотти? Ты решила сменить веру? Наш доктор Лустиг хотя и крещен, но тоже носит желтую звезду. А со звездой…

– Еще чего! Креститься! Ради такой ерунды?! Мы просто перекрасимся в блондинок, а потом сходим в салон красоты и сделаем обалденные прически! Все элементарно! Раз – и мы уже арийки! Даже лучше, потому что умнее! А куда еще пойти двум респектабельным арийкам после салона красоты, как не в лучший ресторан Берлина «Адлон»? Не в сельский же гаштет за углом Ираништрассе!

– Но, Лотти, это же будет… – Рут хотела сказать, что это будет величайшее преступление века (а так оно и было бы!), но Лотта услышала только что-то очень похожее на «обман», – нам же там никто не поверит!

– Ха, обман! – беззаботно отмахнулась Лотта и вскочила со стула, чайная пауза кончалась, все начали расходиться по рабочим местам. – Поверят, Рути, поверят! В гаштете не поверят, а в Адлоне – запросто! Как говорит доктор Геббельс: чем больше ложь, тем охотнее в нее верят! Ты что-то имеешь против нашего доктора Геббельса?

– Нет, нет, что ты! Конечно, нет! Я с ним даже не знакома!

– Тогда – «Адлон»! Вот увидишь, как нам там все обрадуются! И знаешь, Рути, меня только что птичка клюнула в глаз! Пусть это будет наш с тобой подарок фюреру к его 54-летию! А то венок с надписью как-то… преждевременно. Как ты считаешь?

Глава 5

До позднего вечера подружки обесцвечивались перекисью и перекрашивались в ярких блондинок. Для этого Лотта даже осталась ночевать в доме Рут.

Утром, после долгих колебаний, они все же рискнули глянуться в зеркало. Потом друг на друга. Потом снова в зеркало. В итоге они пришли к выводу, что результат превзошел все ожидания. Из двух очаровательных брюнеток они за ночь превратились в двух не менее очаровательных блондинок, настолько похожих на ариек, что, как не без гордости сострила Лотта: можно даже не креститься.

По этому случаю фройляйн решили до салона красоты в центре города доехать на трамвае. Собственно, решила все, как всегда, Лотта. Рут долго колебалась, стоит ли брать на душу еще один грех. Первым, по ее мнению, было их чудесное преображение: грех одинаково непростительный, как с точки зрения иудаизма, так и национал-социализма. На что Лотта безапелляционно возразила, что одним грехом больше, одним меньше – грешить так грешить!

К тому же поездка на трамвае в таком виде совсем не опасна, а что касается «облондинивания», то, во-первых, даже звери меняют окраску накануне весны, а во-вторых, при этом она ехидно поджала губы, сама Магда Геббельс, как говорят, крашеная блондинка! Конечно, жена доктора Геббельса – вне подозрений, но ведь она стала блондинкой навсегда, а они с Рут – пока не почернеют корни волос. К тому же, тут Лотта снова, но теперь уже загадочно поджала губы, – они перекрасились в блондинок вовсе не для того, чтобы не быть похожими на евреек, и уж тем более не для того, чтобы стать арийками.

– А для чего? – не менее загадочно поинтересовалась Рут.

– Как для чего?! – возмутилась Лотта. – Хорошенький вопросик: для чего?! Спроси об этом свою разлюбимую Магду! Для чего она перекрасилась? Если и так… арийка!

В салон красоты они таки поехали на трамвае. Звезды были приколоты за лацканами жакетов, чтобы в любой момент можно было без проблем переместить их на грудь. А чтобы контролеры не застали их врасплох, сразу же прошли в середину вагона.

Сесть вместе не получилось. Рут оказалась рядом с высоким парнем рабочего вида, а Лотта – с немолодой, бедно, но опрятно одетой женщиной, как-то весьма подозрительно поглядывающей по сторонам. Парень же, наоборот, всю дорогу смотрел в окно, как будто видел город впервые.

В феврале сорок третьего Берлин еще не утратил своего апломба «столицы мира». За все бомбардировки погибла всего тысяча человек. Для четырехмиллионного мегаполиса это было так же незаметно, как и отдельные разрушения. Полностью разрушенные здания еще не резали взгляд, как в городах на западе Германии.

Правда, после поражения под Сталинградом Берлин как-то сразу поблек и осунулся, словно человек, только что узнавший о тяжелой болезни. Вот в августе прошлого года – а кажется, не прошло и дня! – когда германские армии с блеском сорвали в общем-то авантюрную попытку англичан под Дьепом высадиться на континенте, когда армия Листа стремительно продвигалась к Кавказу и казалось, что немцы вот-вот соединятся с японцами, а окончательная победа уже буквально за первым углом, Берлин пережил свой самый волнующий, но, увы, последний ренессанс.

Зажиточные берлинки, как в старые добрые времена кайзера, снова могли купить в хороших магазинах русскую икру, скандинавскую водку, карибскую кабанину, датское сливочное масло, греческие маслины, югославские и голландские консервы. А норвежские шпроты, арденская ветчина, паштеты из гусиной печенки продавались повсюду.

Хозяин столицы доктор Геббельс постарался, чтобы бакалейные лавки ждали берлинцев через каждые сто метров и в шикарных ресторанах солдат, отпущенных в увольнительные, их приятели могли угостить настоящим французским шампанским. Все пили за победу под Дьепом, за провал открытия второго фронта и, конечно, за себя любимых.

С Украины вереницей шли доверху груженные продуктами составы. По личному указанию гауляйтера Берлина партийные чиновники бесплатно раздавали зерно на берлинском вокзале. Сбылась мечта простых людей – возвратиться из магазинов с полными сумками говядины по 4 марки за кило и батонами белого хлеба по марке.

– Партия столько раз сообщала гражданам плохие известия, – по радио доверительно обращался к берлинцам Геббельс, – столь многого требовала от них, что будет только справедливо, если на сей раз она сделает для них что-то приятное.

Детям – пикники в лесах вокруг аэропорта Темпельхоф, женщинам – шелковые ткани и духи по самым низким ценам. Везде народные гулянья, похожие на бесконечные рождественские праздники.

Всего полгода назад Берлин ощущал себя центром новой великой империи – от Норвегии до Африки, от Бретани до Волги! Ведь был Дьеп, где авангард английского десанта не смог даже высадиться на берег! Был Африканский корпус – в нескольких переходах от Суэца, и, самое главное, армия Паулюса, подумать только! – была на правом берегу Волги!

Но очень скоро великий Роммель, который совсем недавно с 50 тысячами немцев и 50 тысячами итальянцев наголову разбил 750-тысячную британскую армию, доверившись каирскому шпиону Джону Эплеру, которого союзники благодаря дешифровальной машине «Ультра» вычислили и заменили на своего человека, заблудился в районе зыбучих песков, навсегда потеряв шанс выйти к Суэцкому каналу. Армия Паулюса, одного из авторов плана Барбаросса, в степях под Сталинградом превратилась в мираж, а победоносный Дьеп оказался лишь утешительным призом коварных арийских богов уже обреченной на гибель Германии.

Еще мало кто отказывался от завтраков в кафе, от пива в теплой компании камарадов, от легких ужинов в домашней обстановке. Еще уезжали на уик-энд в Потсдам, еще женщины садились в вечерних платьях в трамваи и провожали до самого вокзала, до «поездов смертников», возвращающихся на фронт друзей. Еще в берлинских особняках приличных кварталов сохранялся запах паркетной мастики, красные ковры на лестницах, а каменные балконы поддерживались мощными кариатидами…

Но берлинцы все чаще прикидывали, в каких подвалах спрятать ценный фарфор, а немецких служанок сменили русские горничные – расторопные и неприхотливые, которым даже Геббельс и Гиммлер не без кокетства говорили «гутен морген!», когда те приносили им в постель завтрак. И все больше берлинцев видели в кошмарном сне призрак нового шефа гестапо Мюллера и с ужасом чувствовали, как их родной город медленно, но неуклонно превращается в город одиноких женщин и руин.

Вот по такому Берлину 22 февраля сорок третьего года в подрагивающем на стыках трамвае и ехали в салон красоты две свежеперекрашенные блондинки – Рут Лебрам и Лотта Шюфтан.