Текст книги "Удачное распределение"

После дождя

На празднично синее небо ослепительно взошло солнце – вернулось лето. На перекличку я не пошёл, не спеша позавтракал, и с заявлением об увольнении пошёл в контору. У крыльца стояла трёхколёсная инвалидная коляска с рычажным приводом, которой здесь раньше не было. Странно, но мне почему-то показалось, что я её уже видел. Но не вспомнил где и когда. Как там у Алексея нашего Толстого, Константиныча? – «И так же шёл жид бородатый, и так же шумела вода… Всё это уж было когда-то, но только не помню когда!»

– Кончай дурить! – сказал Удалов, прочитав поданный ему листок из тетради в клеточку. – Ты обязан отработать три года.

– Я у вас работать не буду!

– У меня не частная лавочка, и у меня никто не работает. Я вчера погорячился, ты погорячился. Давай договоримся: я с сегодняшнего дня тебя не трогаю. Только ставлю задачи. Не справишься, спрашиваю с твоего непосредственного начальника Саблина. Иди, работай. Агрегат, что ты сделал, работает, вижу, что ты мужик толковый. Давай, работы невпроворот!

Он скомкал моё заявление и бросил в урну.

– За себя я сам отвечу! Заслужу – спрашивайте, но оскорблять себя никому не позволю! В том числе вам!

И я пошёл в мастерскую.

– Ты почему на перекличке не был? – спросил Лукашов. – Никак увольняться собрался.

– Собирался, даже заявление написал! А потом подписал с ним мирный договор. Он взял обязательство не орать на меня. Ему надо давать отпор! Как вы позволяете так к себе относится?! Чего боитесь? Он вас по матушке, и вы его! Где ваше достоинство?!

– Дык, мы его как-то из сундуков доставали, а сейчас обратно попрятали.

– Ну и чёрт с вами тогда. Пусть он вас хоть в брички запрягает, как обр1414
  Обры (или авары) – кочевой народ, завоевавший в VI веке племена славян в Карпатах. Обры отличались лютостью: в летописях упоминается, что, если обрину надо было ехать, он запрягал в тележку пять-шесть славянок и ехал, погоняя их кнутом. «Бог истребил их, умерли все, не осталось ни одного обрина. Есть по сей день поговорка на Руси: погибоша, аки обры» (С. М. Соловьев. книга I // История России с древнейших времён (в пятнадцати книгах) / отв. ред. Л. В. Черепнин. – 3-е изд. (в новой орфографии). – М.: Издательство социально-экономической литературы, 1959—1966. – Т. 1. – С. 122. – 812 с.).


[Закрыть], ездит на вас и кнутом погоняет.

– Не знаю про что ты говоришь, только… Хорошо тебе, ты от него не зависишь. А если он меня выгонит, я ведь больше не смогу каждый день… В общем, ты понял…

– Понял. Кстати, ты папку забрал?

– Забрал.

– Петухов на работе?

– Пришёл. Вчера заказ с первой фермы принесли: поилки коровам изготовить. Варит. Чуть не забыл, Ефимовна тебя ждёт.

Я вошёл в залитую солнцем нормировку.

– Владимир Алексанрович, подпишите заявление на отпуск.

– Как на отпуск?! – опешил я. – А кто же будет вместо вас?

– Вместо меня Лёнька поработает. Он согласен.

– Что за Лёнька?

– Лёнька Крамер. Он у меня учеником был года два назад.

– Крамер Александр Эдгардович не родственник ему?

– Это его отец. Ленька сейчас в бухгалтерии работает и в институте заочно учится. Сегодня у него отпуск закончился. Знаете, он, как бы сказать… В общем инвалид. Хороший парень.

– Ну хорошо, давайте подпишу.

– Спасибо. Сейчас ягоды и грибы пошли. Я всегда в это время в отпуск ухожу. Значит, я скажу Лёньке, и во вторник он выйдет за меня?

– Согласен! У конторы его коляска стоит?

– Его.

– Вспомнил!

– Что вспомнили?

– Где коляску видел. В сельхозинституте.

– Может быть. Он там на экономиста учится. Заочно.

– Пока не забыл, Петухову за вчерашний день прогул.

Пошёл в сварочный цех. Петухов был на месте и резал заготовки на поилки.

– Владимир Александрович, я… того, вчера.

– И я того… сегодня. Прогул тебе поставил… За вчера.

– А что сразу прогул?! За позавчера ты ведь мне не поставил двенадцать часов!

– Скажи спасибо, что в морду тебе не дал! – сказал я и, не слушая Костины возражения против такого способа борьбы за дисциплину, пошёл в инструменталку:

– Регина Кондратьевна, – сказал я, – у вас здесь всё так заставлено, света божьего не видно. Я решил лишнее вывезти на склад. Здесь оставим минимально необходимый запас инструмента.

– Из-за того, что я несколько резцов Эдгардовичу дала?

– Как раз против этого я не возражаю. Просто так будет удобней, а то даже окна заставлены ящиками.

– Да нет. Я всё поняла – это вас Фестивалиха на меня натравливает. Вы бы её меньше слушали.

Я ничего не ответил и вышел. Увидев Лукашова, распорядился насчёт инструменталки. Он почесал в затылке:

– Ну ладно, раз приказал. Не отменять же!

– Ты что, против?

– Да, как тебе сказать? В общем нет.

– Ну и хорошо, что в общем не против. Не слышал, как там на сеновале агрегат наш работает? Много высушили?

– Ни хрена они не высушили. Двадцать центнеров, – Козлов сегодня докладывал.

– Козлов это кто?

– Начальник кормопроизводственного комплекса.

– И последний вопрос: сколько вчера Вакула заработал?

– Семь рублей.

– Ну вот! Это и есть его настоящая цена! Я на склад – место готовить под инструмент.

– Может я?

– Нет, ты уж здесь займись погрузкой. Оставь сколько, примерно, нам нужно на месяц, остальное Зинаиде. Акт передачи не забудь составить.

Лукашов что-то недовольно пробурчал, а я пошёл на склад. Перед порогом Зининой избушки я стал топать, сбивая грязь с сапог, и вдруг услышал возбуждённые голоса: один был грудной, серебряный – Зинин, другой гортанный мужской. Внезапно они смолкли – наверное, услышали мой топот, и из дверей навстречу мне высыпались двое мужчин: один невысокий, черноусый, лет тридцати пяти, другой моложе – не старше двадцати пяти лет, высокий, худой, безусый. Глаза их горели, мне показалось, что старший скрежещет от злости зубами.

Зина стояла за своим столом и бессмысленно смотрела в никуда.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Ничего не случилось.

– Кто это был?

– Квартиранты мои. Сергей и Гевлар – его младший брат.

– Может помощь нужна?

– Не нужно мне никакой помощи!

– Мне показалось…

– Владимир Александрович! Не лезьте в мою личную жизнь!

– Ну не лезть, так не лезть! Я пришёл сказать, чтобы вы место приготовили: сейчас инструмент от Регины Кондратьевны привезут.

Через полчаса на тракторе приехал Лукашов. Мы с ним разгрузили и затащили в склад привезённые им ящики с инструментами.

Зина повеселела:

– Вы бы, начальнички, рабочего мне выхлопотали. А то одна таскай, одна печь зимой топи, одна картотеку веди, отчёты делай, да ещё дежурь до семи часов. Только год с помощником работала.

– С каким это помощником?

– С Ленькой Крамером.

– Как?! Так он ведь… Как он мог быть рабочим?!

– Он картотекарем у меня был.

Когда мы вернулись в мастерскую, я спросил Лукашова:

– Слушай, Саша! Кто такой Сергей? Он откуда?

– Кто по национальности, ты хочешь спросить? Кто его знает. Да и не Сергей он вовсе.

– Что же это такое! И Асфальдас у вас не Асфальдас, и Сергей не Сергей! У вас чего не хватишься, ничего нет настоящего! И этот Лёнька Крамер! И у Ефимовны учеником был, и у Зины картотекарем, и в бухгалтерии работает, и в институте я его тележку видел, и с понедельника у нас нормировщиком будет работать – какой-то вездесущий.

– Отец у него был до меня заведующим. После школы Лёнька попытался поступить очно в пединститут, но пока поступал, убедился, что не потянет, на следующий год поступил заочно в сельхоз. А заочно – это надо же работать, и желательно по специальности. Отец взял его Ефимовне в ученики. А в прошлом году весной совхоз «Целинный» разделили. Он ведь был огромным, одних сельхозугодий сорок тысяч гектаров. То, что за речкой, стало новым Алабинским совхозом, а самые лучшие земли нам остались, и преобразовали нас в опытно-производственное хозяйство «Целинное». Директор Эдгардыча крыл как нас с Саблиным. Он ушёл в Алабинский совхоз, но перед уходом всё ему высказал. Когда ученические кончились, Лёньку перевели на склад. Там он около года поработал. Потом стал просить другую работу, и директор предложил ему место в бухгалтерии. Но здесь ему лучше: от дома близко и ступенек нет, поэтому он рад замещать Ефимовну.

– И что он, справляется?

– Как тебе сказать? По-хорошему, и Ефимовна больше в нормировке сидит, чем хронометражи ведёт. Лёнька меня тоже часто спрашивал: сколько на эту работу времени нужно.

– А ты?

– А что я? Иногда и с потолка возьмёшь.

– Иногда?

– Если честно, то почти всегда.

– Да, проблема на проблеме.

– Да уж! Кстати, Регина-то обиделась! Сидит надутая, разговаривать не хочет.

– Неужели из-за того, что Зине её инструмент передали? Что такое между ними?

– Давняя история. Как-нибудь расскажу, когда время будет. Знаю только, что когда одной плохо, это для другой праздник.

Когда я вошёл в инструменталку, Регина Кондратьевна сидела за столом, уголки её посиневших губ были опущены больше обыкновенного, а большие карие глаза смотрели в пустоту.

– Давайте, подпишу акт передачи, – сказал я.

Она молча подвинула на край стола бумагу и отвернулась. Выходя, я обернулся и увидел, что она вытирает слёзы. Надо же! Ведь я не хотел её обидеть! Пожалуй, будет неудобно и дальше брать у неё молоко. Эйфории от победы над директором не осталось, на душе стало мутно. За молоком к Шнайдерам я, естественно, не пошёл.

Назавтра, в субботу, мы снова встретились в столовой с парторгом. Он взял тарелку своего любимого вермишелевого супа и порцию овощного рагу, а я борщ и жареного карпа с картофельным пюре. Карп, как сказала девушка на раздаче, был доморощенный, свеженький, его только вчера достали из местного лимана. Как всегда, всё было необыкновенно вкусно, и свободных мест в столовой не было.

Я сказал Данилюку, что все наши повара достойны районной доски почёта.

– Согласен, – кивнул он. – Помню, мы чествовали заведующую Марину Захаровну, но как первоцелинницу, а не организатора вот этого. – Анатолий Александрович выразительным жестом обвёл помещение. – А вообще, у нас принято чествовать механизаторов и животноводов, забывая поваров, культработников, учителей. Это тоже моё упущение.

– Как им не быть – упущениям: забот тащишь полную охапку, непременно что-нибудь рассыплешь.

– Кстати, завтра ведь воскресенье, столовая не работает: где ты будешь обедать?

– Да ерунда! Я неприхотливый, перекушу всухомятку, а вечером в общаге сварганю себе макароны с килькой в томатном соусе.

– Я знаю, что ты не помрёшь с голоду, я хочу пригласить тебя завтра на обед. Не пожалеешь! Пузатого Пацюка помнишь?

– Это который «Ночь перед Рождеством»?

– Тот самый! Помнишь, как он вареники наяривал? Такими же угощу, настоящими украинскими з вышнею. Заодно с женой познакомлю, Ниной Романовной, да с моими короедами: двое их у меня – шести и двенадцати лет. Нина хорошо готовит, только некогда. Она работает фельдшером в районной больнице. В будние дни мы на работе, а с короедами моя мать. Она к нам из Райцентра, а Нина ей навстречу и на том же автобусе в Райцентр на работу.

– Ваша мать хорошо готовит?

– Хочешь спросить, почему я в столовую хожу? Хочется иногда чего-то общепитовского. Домашнее надоедает.

И вот в воскресенье я пошёл на обед к парторгу. Он жил на той же улице, что Шнайдеры, в таком же двухквартирном кирпичном доме. Только вместо трактора у соседской ограды праздновал выходной автокран на шасси ЗИЛ-130. Двор был не мощён, не убит, а покрыт густым травяным ворсом. Не было видно ни кур, ни гусей, ни уток, а из закрытого пригона не доносилось ни хрюканья, ни визга.

– Хорошо у вас! – сказал я вышедшему встречать меня Анатолию Александровичу. – Чистота, зелень, хоть катайся по траве. Вы не держите хозяйства?

– Как не держать! Корова в стаде, гуси на лимане, куры в клетке. А свиней нет. Жена медицинский работник. Не гоже пользовать больных, благоухая свинарником.

Он провёл меня в дом:

– Вот, Нина, наш заведующий мастерской Владимир Александрович.

– Нина Романовна, – сказала она, подавая маленькую твёрдую руку.

Она была невысокого роста, чуть полная, но не жирная, а плотная, тугая, как молоденький гриб-боровик. И коротко стриженные каштановые волосы, и румяное круглое лицо, и большие серо-голубые глаза, – произвели на меня очень приятное впечатление. Её фигурку плотно обтягивало платье с крупными розами на чёрном фоне.

От простой, искренней улыбки и не наигранной доброжелательности я почувствовал лёгкость и непринуждённость, словно был давно с ней знаком.

– Садись, Володя! – сказала она. – Я не стала варить вареники пока ты не придёшь, чтобы не размокли. Но вода уже кипела, так что быстро сварятся. Толе вчера повезло – купил в Райцентре вишню.

– Да, можно сказать, случайно, – сказал Анатолий Александрович. – После совещания в райкоме забежал на рынок, а там вишню продают. Мне последняя досталась. А вечером мы с Ниной налепили вареников.

– Да, Толя сказал: «Я пригласил на обед очень хорошего человека и обещал угостить его настоящими украинскими варениками «з вышнею».

Вода закипела, Нина Романовна опустила вареники в кастрюлю.

Вдруг отворилась дверь, и вошла запыхавшаяся Регина Кондратьевна:

– Ох, Нина Романовна! Пойдёмте, скорее, Петька помирает!

– Что с ним?!

– Пьёт уже целую неделю! Орёт, блюёт, по земле катается. Может витамин какой ему вколоть?

Она сделала вид, что не заметила меня.

– Ты, Толя, довари, а я приду минут через пятнадцать. Если не приду, не ждите – ешьте без меня.

– Что ты, Ниночка! Мы обязательно тебя подождём!

– Замечательная у вас жена! – сказал я, когда Регина Кондратьевна и Нина Романовна с баулом под мышкой вышли.

– Да! С женой мне повезло. Не напрасно я её так долго ждал! Мы ведь поздно поженились. Я тебе так скажу: в этом деле главное – не спешить.

– А короеды где? – спросил я.

– Пошли на школьный двор в футбол играть. Сейчас придут. Они знают, когда обед.

Действительно, минут через десять хлопнула дверь и вошли «короеды» – синеглазый светловолосый Яша и тёмно-русый Ваня:

– Папка, а где мама? Мы кушать хотим!

– Мама скоро придёт! Потерпите немного, идите книжку почитайте или порисуйте, – ответил отец, откидывая вареники на дуршлаг.

Нина Романовна пришла через полчаса. Мальчишки не дождались её и поели.

– Простите, что заставила вас долго ждать! Витамин ему дай! Какой витамин?! Я ему скорую вызвала. Пока приехали. Пока погрузили. Он ведь ещё и ехать не хотел, поросёнок эдакий! Ну давайте есть! А то уже остыли вареники. Пригласили Володю, и никакого ему удовольствия от холодных вареников.

– Напротив. Очень даже приятно было с вами познакомиться.

– Ниночка, ты плохо себя чувствуешь? – всполошился Анатолий Александрович, заметив, что она взялась за левый бок.

– Нет, всё хорошо. Петька по земле катался, а у них на дворе ни былинки, ни травинки. Стали его с Региной поднимать, а он, бугай, тяжёлый.

– И ты надорвалась?!

– Да нет же! Ешь, давай!

На другой день у меня выдался свободный вечер. Я вспомнил, что где-то на улице Советской стоит, хоть и недостроенная, но моя собственная квартира, а я уже неделю здесь и ни разу не навестил её! Пойду-ка познакомлюсь с ней!

Но свидание с квартирой так и не состоялось. То, что я увидел! … Ну, товарищи, это уже слишком! Ёпрст! Тысяча чертей и тысяча матюгов! Ну как русскому человеку жить без них?!

Подхожу к лиману, хороший лиман, ухоженный, камыши скошены, и траву, сразу видно, недавно выкосили. Идилия, вечерняя тишина, водная поверхность как зеркало – не колыхнется, в ней оранжевая заря отражается. За лиманом жёлтая глина дамбы, за дамбой окраина Райцентра. На берегу человек десять рыбаков расположились с удочками. Среди них наш Золотов. Я подошёл:

– Ну как, Иван Егорович, ловится рыбка?

– Да вот, на жарёнку наловил, – и показывает мне ведро, в котором три или четыре молоденьких карпика потряхивали хвостиками.

И вдруг:

– Р-р-р-р! – из крайней улицы Райцентра вырвался светло-жёлтый «Кировец» и полетел по лужам прямо к дамбе. Из-под колёс веером на обе стороны грязь.

– Куда это он?! – удивлённо сказал, поднимаясь на ноги, Золотов.

Мы стояли, стараясь разгадать замысел тракториста. Ведь нормальный человек, когда видит глупое действо, до последнего уверен, что совершающий его не глупей его и что-то думает, может даже что-то очень оригинальное.

На полной скорости «Кировец» взлетает на дамбу.

– Ну даёт! – засмеялся Иван Егорович. – Куда ты, дурень?!

– В лиман, – ответил я, поняв, наконец, что иного не дано.

И действительно, трактор едва не перпендикулярно, вниз носом съехал с дамбы и погрузился в воду чуть не до самой крыши. Поднятая трактором волна слизала зарю и выплеснула её на наш берег.

– Никак Отец?! – вскрикнул я.

– Он. Кто ж ещё?! – ответил Золотов.

– Утонет!

– Кто? Отец? Дураки не тонут. Он нас с тобой переживёт! – спокойно сказал Иван Егорович, сматывая удочки.

А Лизиков, как брат Любы Байкаловой из «Калины красной» уже выбирался на крышу «Кировца».

Через десять минут у лимана собралось всё совхозное начальство. Мокрого Отца на лодке доставили на берег.

– Ты понимаешь, идиот, что ты наделал?! – закричал на него директор.

– Да я не видел его! – оправдывался Лизиков.

– Кого ты не видел?!

– Лимана.

– Да ты пьян, свинья! – директор замахнулся кулаком.

– Но-но! – Отец налился кровью, выпячивая на директора голое мокрое пузо.

– Мало вас, чертей, на конюшнях драли, – пробормотал Удалов и, увидев главного инженера, – Саблин, быстро два бульдозера!

Я тоже подключился.

– От судьбы не только человек, но и трактор не уйдёт, – ухмылялся Майер. – Видно, на роду ему написано. Из Барбашинских болот выбрался, да утонул в родном лимане.

К полуночи мы вытащили К-700 и доставили в мастерскую, откуда он всего неделю назад так славно выехал.

Лёнька

Утром директор лично явился в мастерскую. Мы доложили ему, что двигатель нахлебался воды и, увы, накрылся. Досталось всем: бригадиру первого растениеводческого комплекса Лебедеву – непосредственному начальнику Отца; Майеру за эксплуатацию техники: «Как могло случиться, что тракторист после работы на государственном К-700 ездил в соседнее село пьянствовать?! Ты не только за техобслуживание отвечаешь, но и за порядок! Кончил работу, поставь трактор на стоянку, а они у тебя на нём разъезжают, как на личном автомобиле!» Саблину дал нахлобучку за организацию инженерной службы вообще. Лизиков пострадал меньше всех: «Чтоб до конца жизни на одних МТЗ1515
  Колёсные трактора Минского тракторного завода.


[Закрыть] работал!». Наконец, совершенно опустошённый Павел Андреевич сказал:

– Проверить все узлы, а двигатель снять и отправить на ремонтный завод! Чёрт бы вас всех побрал! – и уехал.

Начинался новый рабочий день: прошмыгнула в инструменталку Регина Кондратьевна, не спеша, вразвалочку шёл варить поилки Костя Петухов, мимо Зининой резиденции гуськом тянулись работники тока – чаще женщины, повязанные платками, реже мужики с обветренными лицами, с папиросами в зубах, в пыльной одежде и замусоленных фуражках – они счастливые люди, только за себя отвечают, а мы, инженеры с высшим образованием, уже успели и вспотеть, и обсохнуть.

Вдруг я увидел, что по шоссе к мастерской двигалась знакомая мне инвалидная коляска, в которой сидел, качая рычаги, тёмно-русый парень в светлой рубашке. На стойке переднего колеса лежали костыли, а рядом с коляской бежала огромная свинья. Видно было, что такое сопровождение было не очень приятно седоку, то есть Лёньке. Время от времени он останавливался, то же делала свинья и, подняв голову, смотрела на него. Лёнька ехал дальше, свинья бежала рядом, понемногу приближаясь к колесу, и наконец попробовала поддеть его рылом. Лёнькино положение становилось опасно, он остановился и замахнулся на свинью костылём. Свинью это не впечатлило. Что-то ей от Лёньки было нужно, но, кажется, она сама не знала, что.

Надо спешить: опрокинет коляску, и Лёнька шлёпнется в грязь. Я бросился на выручку. А от склада с тарной рейкой в руке бежала Зина. Ей было ближе, она подбежала первой:

– Ну-ка иди! Пошла, пошла, Машка! – закричала она и хлопнула свинью рейкой по спине.

Но свинья не испугалась, а наоборот захрюкала и грозно двинулась на неё. Я подоспел и с разбега пнул Машку в рёбра. Она сразу почувствовала мужскую силу и, утробно захрюкав, развернулась и побежала прочь.

– Чего она пристала ко мне?! – пожаловался на свинью Лёнька. – Откуда она взялась?

– Убежала от кого-то! – сказала Зина. – Здорово, табе, Лёнька! Испугался?

– Здравствуйте, тётя Зина… Не то чтобы испугался, просто в грязь не хотелось шлёпнуться.

– Спасибо табе, нащальник, помог, а то уж я сама испугалась, подумала, что бешенная.

– Знакомая что ли свинья, откуда ты знаешь, что она Машка?

– Так у нас все свиньи Машки, кабаны Вась-Васьки, а козлы и быки Борьки. Давай, Лёнь, я тебе помогу, перед нормировкой грязь, ты не проедешь.

– Зина, я провожу, нам по пути, – сказал я.

– Вы Владимир Александрович Мельников – новый заведующий мастерской? – спросил Ленька, усевшись за стол нормировщика и пристроив у стены алюминиевые костыли. – А я Леонид Крамер.

– Знаю, даже видел твою коляску в институте. Ты на экономиста учишься?

– Когда я поступал, на экономическом факультете был набор в группу кибернетиков, я туда хотел. Но там было только очное обучение, я бы не смог. Особенно зимой. Пришлось идти просто на экономиста.

– А почему хотел на кибернетика?

– Ну что вы, Владимир Александрович!

– Стоп! Тебе сколько лет?

– Двадцать два.

– А мне двадцать три. Так что, давай на ты.

– Хорошо. Так вот, кибернетика – это будущее, это вычислительные машины, системы управления. Взять хоть нормирование труда. Токарь точит деталь. Сколько стоит работа? Сейчас нормировщик или нормировщица засечёт время, пойдёт с подругами по телефону разговаривать, вернётся, запишет время окончания работы, с потолка поставит разряд, и расценка готова. Не подумайте, что я имею в виду Антонину Ефимовну – все так работают. А на вычислительной машине: вводишь чертёж, марку стали, марку резца. Машина сама подберёт припуск, подачу и вычислит норму времени: минутное дело, высочайшая точность и сто процентов объективности – от нормировщика ничего не зависит.

– Ну нет, Лёня, от человека ещё долго многое будет зависеть. Вот введёт он марку стали высокой твёрдости вместо обычной, и деталь будет намного дороже. Так?

– Так. Но повремёнка ещё хуже – вообще никто не будет работать.

– А как ты смотришь на контрактную систему? Если мне, например, дать право нанять работника и подписать с ним контракт?

– Допустим, ты честный человек.

– Спасибо.

– Я не конкретно, а вообще. Если ты честный человек, ты подпишешь хороший контракт с хорошим специалистом… А я нечестный. У меня друг, брат, кум, сват. Чем я буду руководствоваться, подписывая контракт: деловыми качествами или личным отношением к человеку? Конечно, предпочту родственников и друзей.

– И вывод какой?

– Идеального метода оплаты труда нет. Но в будущем расценки будет рассчитывать машина.

– Но это будет не скоро, даже не при нас. Ну ладно, Лёнь, пойду заниматься своими делами. И вот тебе, для начала, чертёж агрегата активного вентилирования сена. Рассчитай расценку. Сможешь?

– Принцип знаю, попробую.

После обеда Лёнька показал мне расчёт расценки.

– Согласен! – сказал я и подписал наряд. – Кстати, ты на обед-то ездил? Как ты проехал?

– Тётя Зина помогла на дорогу выбраться. Неудобно, конечно… Женщина.

– Я слышал, ты с ней работал.

– Да, больше года. Но ей нужен человек, который разгружал бы и раскладывал запчасти, мыл пол, топил печь. Я старался взять на себя бумажную работу, но… Это не то… Хорошо бы, дать ей помощницу – картотетчицу и рабочую склада в одном лице.

– Ладно, попрошу директора.

Пришёл Анатолий Александрович Данилюк:

– Добрый день, мужики! Как дела? Сдал хвост, Лёнька?

– Сдал, Анатолий Александрович. Уже неделю назад.

– Что получил?

– Четыре.

– Почему не пять?

– Допустил политическую ошибку.

– О как! И какую же?

– У меня была тема «Анализ прибыли на примере ОПХ «Целинное». Я во введении написал: «Главной целью производства на сельскохозяйственных предприятиях является получение прибыли». Преподавательница спросила: «Вы по-прежнему так считаете?» Я ответил: «Да. А разве это не так?» – «Если бы мы жили в капиталистическом обществе, вы были бы правы. Но при социализме целью любой хозяйственной деятельности является максимальное удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей каждого члена общества, обеспечение его всестороннего развития на базе непрерывного роста и совершенствования социалистического производства».

– Она права.

– И у нашего директора эта цель? Так позаботился о всестороннем развитии моего отца, что он при первой возможности сбежал отсюда, куда глаза глядят, и так развился, что у него до сих пор нервный тик.

– И на солнце, Лёнь, есть пятна.

– Уж лучше бы прибыль была главной его целью. А то выкидывает на свои прожекты сотни тысяч. Хотя мне-то грех на него бочку катить, ко мне он хорошо относится.

– Тут я с тобой согласен, – сказал парторг. – Вот он купил три пневмосклада, уже договор на монтаж заключил с бригадой из Города. Зачем?! Я ему говорил: «Где вы видели в сельском хозяйстве такие склады? Вход и выход, как в открытый космос! И при нашем-то народе! А он: «Ты знаешь, что такое пневмосклад?! Достаточно сделать лёгкий фундамент, натянуть воздухонепроницаемую ткань и надуть воздухом! Капитальный склад – это двести тысяч рублей, а пневмосклад – всего сорок три тысячи. Такие ретрограды, как ты, не верящие в народ, и тормозят технический прогресс!»

– Технический прогресс тормозят такие, как он. Наш токарь Василий Григорьевич спокойно мог бы триста рублей в месяц зарабатывать. А не дадут! Директор первый закричит: «Не может токарь зарабатывать больше меня!» Я недавно читал в «Литературке»1616
  «Литературная газета» – одно из самых популярных в советское время изданий.


[Закрыть] статью «Царь токарь». Мужик во время войны придумывал всякие усовершенствования, прилады и прочее. За один проход делал несколько операций и в десять раз перевыполнял норму. Ему норму увеличивают – через короткое время он её опять в разы перевыполняет. Опять расценку срезают. Так это война была: мужик на победу работал, а не за деньги. А сейчас не проходит. Расценку снизят, он в следующий раз норму сделает и будет водку пить.

– Я затем и пришёл. Давай, Владимир Александрович, показывай, о чём мы с тобой недавно говорили.

– Покажи, Лёнь, справочники, которыми ты пользуешься, – сказал я, – они давным-давно устарели.

Лёнька достал из стола уже виденные мной потрёпанные книжицы:

– Нормы времени завышены, а часовые ставки наоборот, давно не повышались. Как хронометраж делать? – сказал Лёнька. – Если сделать объективно, то рабочий три рубля с копейками за день заработает.

– И к чёрту принцип «каждому по труду», – заметил я.

– Да, я помню, ты говорил. Я смотрю, тут даже шестьдесят первый год выпуска!

– Поднимите этот вопрос, Анатолий Александрович.

– Лёня, а не сделаем мы хуже? Что если нормы времени уменьшат, а ставки оставят прежними? Может такое быть? Мужики нам спасибо не скажут.

– Сначала должно быть повышение ставок, а потом снижения норм времени.

– Так ставки в министерстве устанавливают. Нам туда не дотянуться.

– Что же делать?

– Ума не приложу – вот что я тебе отвечу. В управление я съезжу. Переговорю с кем надо. Но… Не думаю, что толк будет. Максимум, что могу обещать: посмотрю, нет ли у них новых справочников по ремонту.

– Жалко. Вы же понимаете, что это важно.

– Я-то понимаю. Но… Вообще, Лёнь, другая система оплаты нужна.

– Так мы только что об этом говорили с Владимиром Александровичем.

– Только не договорились, какая именно, – сказал я. – Заключили, что ни одна система не обеспечивает справедливой и стимулирующей оплаты.

– Вы «Печки-лавочки» Шукшина смотрели? – спросил Данилюк. – Там ведь этот вопрос тоже поднимается. Егор Прокудин ведь говорит…

– Егор Прокудин – это из «Калины красной», – заметил Лёнька.

– Виноват, Иван, кажется. Так вот он говорит: «Я землю вспахал, деньги получил. Очень хорошо. А вдруг засуха: урожая нет, а деньги уже получены». Может надо связать зарплату с конечным результатом? Устанавливаем бригаде цену на продукцию и по этой цене у неё осенью покупаем.

– А как же мы? Вспомогательные производства? Наших услуг не видно. Как их оценить и продать? – сказал Лёнька. – И вряд ли Василий Макарович высказывает, так сказать, чаяния большинства сельских работяг. Представьте: я сделал работу, вспахал, например, поле, пролил пот, затратил энергию, пыли наглотался, здоровье посадил – шум, вибрация и другие нехорошие вещи – и вдруг нет дождя, посевы выгорели, урожай не получен. А я-то причём?! Я что ли дождём распоряжаюсь? Я работу сделал, будьте любезны, заплатите за неё!

– Лёнь, не забывай, что крестьянский труд – особый труд. Тут земля, а она живая.

– Да тот же самый труд. Вон у нас за дорогой стоит пустозвонное дацзыбао: «Земля и накормит, земля и напоит, ты только себя для неё не жалей!» Ваш предшественник не знал, чем заняться и ляпал такую наглядную агитацию. С тем же успехом он мог в токарке вывесить плакат: «Станок и накормит, станок и напоит, ты только себя для него жалей!» Представьте, что сказал бы токарь на заводе, если бы ему кто-то сказал такую хрень: «Твою деталь по дороге потеряли, на машину мы её не поставили, пользу она не принесла, а ты зарплату за неё получил! Тебе не стыдно?» «Земля живая, её любить надо». Почему я её должен любить. Земля обычное средство производства, как станок, как электромолот у Вакулы. Я должен любить свой труд, а не землю.

– Однако ты, Лёнька, горяч! Если землю на много лет закрепить за бригадой, мужики её будут беречь.

– И здесь, Анатолий Александрович, не соглашусь с вами. И не только с вами. Меня однажды мой покойный дед огорошил. Я был ещё пионером и спросил его: «Дед, тебе когда было лучше, после вступления в колхоз или когда был единоличником?» Я был уверен, что он скажет: «В колхозе, конечно, было лучше», а он возьми, да и скажи: «Мне единоличником было лучше». «Да ты что?! Как, почему?!» – «Земля была моя, и я сам себе хозяин». Сильно он смутил тогда мою пионерскую душу: не бедняк, не кулак, одним словом, середняк и такую несознательную чушь несёт! И стал над этим думать.

– И до чего же ты, Леонид, додумался?

– Может тогда, действительно, мужики скучали по собственной земле. Но в наше время частная собственность просто объективно невозможна. Вы говорите, наши механизаторы станут беречь землю, если её за ними закрепить. Представьте себе, что я работаю на пульте управления атомной электростанции. Тогда получается, что я буду беречь свой пульт только, если он станет моим?

– Ну это некорректное сравнение.

– Отчего же? Я надеюсь только на научное нормирование и объективный контроль. Я должен знать, сколько моя работа стоит и хорошо её выполнить. Стыдно мне должно быть только оттого, что я плохо её сделал. Вот за плохую работу платить действительно не надо. А у нас наоборот: один сделал хорошо, но мало, другой тяп-ляп, но много. Кто больше заработает? Но нам ведь стыдно обидеть бракодела, и связываться не хочется.

– Эх, Лёнька, Лёнька… Возможно ты прав, но… Меня сейчас мучит другой вопрос… Не хотел вам говорить, да уж ладно. Вчера узнал такую историю. Из Города ехал Евгений Филиппович Егоров – председатель нашего райисполкома. Напился где-то до кискина крика. Остановился на трассе за нашим ОПХ, вышел на середину дороги и стал ссать навстречу движению. Это как?! Коммунист, член бюро райкома! Я сегодня с утра пошёл к Первому, говорю: «Неужели вы его оставите в партии?» И знаешь, что он мне ответил? «Анатолий Александрович, я вас умоляю, оставьте вы это! Не хватало нам такого геморроя! Скандал, грязь, проверки… И всё равно сядем на той же жопе, с которой встали. Ну объявят ему выговор, и что? Легче вам будет?» Я говорю: «Какой выговор?! Андрей Васильевич, гнать его надо! Весь район уже знает, обсуждает! Ленин говорил, что работник, дискредитировавший партию, должен быть безусловно изгнан и до самой своей кончины близко не допускаться к руководящей работе!» А он: «Анатолий Александрович! Когда он это говорил!? Сейчас другое время, другие условия. Я знаю, что Егоров негодяй, но у него в обкоме друзей больше, чем у меня волос на голове. Они нас с вами разгонят, а мы ему ничего не сделаем!» Понимаете, братцы, и нашему Первому спокойствие и место дороже принципов!