Текст книги "Удачное распределение"

– Анатолий Александрович, – сказал Лёнька, – а сколько таких историй в «Правде» или в «Литературной газете»?! Прочитаешь, обрадуешься, что нехорошего человека разоблачили. Про себя подумаешь: «Вот ужо табе!», как говорит тётя Зина Ковылина, а потом глядь: рубрика «Газета выступила, что сделано?» А там: поставлено на вид, объявлен выговор, строгий выговор. Вот и «ужо табе»! Ему за его проделки место на каторге с чугунным ядром на ноге, а он выговором отделался!

– Да, что-то мы не доделали, – Данилюк поднялся, собираясь уходить.

– Кстати, Анатолий Александрович, – сказал Лёнька, покраснев и отведя глаза, – я давно хотел вас попросить. Вот Зинаида Алексеевна Ковылина… У нас в будущем году будет двадцатипятилетие освоения целины. Она после школы сразу пошла учиться на трактористку, чтобы поехать на целину. Причём, по комсомольской путёвке. Ведь она не виновата, что окончила учёбу и приехала в совхоз только в пятьдесят седьмом году. Это несправедливо, что её не признают целинницей. Ей обидно, и я её понимаю. По-моему, она классическая первоцелинница.

– Эх, Лёнька! Если бы всё делалось так, как мы считаем! Но я с тобой согласен: Зина беззаветная труженица… Признаюсь, это полностью моя вина. Дело парторга не пустозвонные дацзыбао по обочинам дорог расставлять, а… за справедливость стоять.

Парторг ушёл.

– Пойду и я, Леонид, по своим делам. Вечером не торопись уходить. Приду, помогу тебе на шоссейку подняться. А завтра, дай бог, высохнет – будешь свободен от посторонней помощи.

Но вернулся я в нормировку уже через полчаса. За мной прибежал Володя Денисенко:

– Лёнька вас вызывает: три раза по трубе постучал. Это сигнал, что заведующего зовут.

Главный диспетчер Александр Савельевич по рации опять требовал двух человек на сеновал. Значит возобновился сенокос.

Пока я обдумывал, кого бы припахать на это дело, вошёл завгар Павел Степанович:

– Зинки у вас нет? Сказали в нормировку пошла.

– Нет, не было. Посиди, подожди, может завернула куда по дороге. Кстати, спасибо тебе за Павловского. Выручил.

– Кто б меня вырущил, пол-да!

– А что такое?

– Щерепанов, мать его, настойку щемерсы принёс. Десять щеловек пили. Весь день дрищут, сволощи. Директор бесится, пол-да – десять машин не работают. А я виноват! И смех, и грех: диспещериса Мария Ильинищна дверь в уборную открыла, а оттуда Жеребсов голой жопой навстрещу выпал. Я всё утро ходил, искал, где они, засрансы, валяются. «Скорую помощь», пол-да, вызывали.

– Так ведь чемерицей и насмерть можно отравиться.

– Я о щём и говорю: сдохнут, а мне в тюрьму идти. Так что и ты смотри. А ты, Лёнька, вместо Ефимовны?

– Да, попросила.

– Ну ладно. Пойду в сэху поищу. Эту Зинку легще …, щем найти.

– Павел Степанович! – возмутился Лёнька. – Ну зачем вы так?! Зинаида Алексеевна красивая женщина, а вы грязью в неё плеснули!

– Ну прости, прости, Лёнька! Не подумал. Сознаюсь – нехорошо! Прости, пол-да!

Мы вышли с Павлом Степановичем из нормировки.

– Ай да Зинка! Всех в себя повлюбляла!

– И Лёньку?!

– А ты не видишь?! Скажи я то же самое о Ефимовне, он бы не мыкнул! В прошлом году Лебедев – бригадир – Зинку при нём б… назвал, так Лёнька в него костыль метнул, дуращок!

– Почему дурачок? Он-то как раз нормальный.

У Крамеров

Мало того, что рабочее время заведующего мастерской не нормировано, он к тому же не вполне может им располагать. Я вспомнил, что обещал Лёньке проводить его до шоссе, только в половине шестого, когда запирал мастерскую.

Прибежав к нормировке, я увидел его на тележке застрявшем в жирной липкой грязище. Лёнька изо всех сил налегал на рычаги, но колёса с накрученными на них пластами земли не двигались с места.

– Прости, Лёнь, – сказал я, – этот болван Чернушкин, выезжая, помял ворота. Пока с ним ругался, да воротину с Золотовым правили…

– Ничего, я бы всё равно пробился. Тут немного осталось.

Залезши в грязь, я стал толкать тележку, и это было очень тяжело, потому что из-за грязи под крылом переднее колесо не вращалось вовсе и тормозило Лёнькино транспортное средство. Я зашёл вперёд и, подняв передок, вытащил коляску на более-менее сухое место.

– Подожди, Лёнь, я сейчас выковыряю грязь. Какая же у вас тяжёлая жирная почва! Вот как раз штырь кто-то бросил…

– Я бы уже мог защитить диссертацию по теории грязи. Сразу после дождя грязь жидкая, и по ней ехать легко. Потом земля размывается и проваливается под колёсами, нарезаются колеи и начинаешь в них увязать. Дождь прекращается, грязь начинает высыхать и становится липкой, как оконная замазка – вот как сейчас.

– Да? Я на это никогда не обращал внимания.

– А у меня богатый опыт езды по нашим грязям, и в грунте земли, как сказано у Гоголя в «Мёртвых душах», толк знаю.

– Понятно, только дело сейчас не в грунте земли, а в том, что колесо-то заклинило. Наверное, подшипник рассыпался. Ты до дому не доедешь. Давай я тебя дотащу.

– Это же тяжело, может подождём, когда кто-нибудь на машине проедет?

– Брось ты, ничего не тяжело, я чай, спортом занимался в институте. Третье место по гиревому спорту на спартакиаде занимал.

Я чуть приподнял передок тележки, чтобы сломанное колесо не тормозило, и двигались мы сначала довольно бодро. Но всё же мне пришлось незадолго до конца нашего путешествия остановиться, чтобы переменить руку.

– Лёнь, я заметил, что Регина Кондратьевна сегодня ни разу к тебе не зашла. Всё же тётя.

– Знаешь, Володя, стыдно говорить… Но, ладно, тебе скажу. Тётя Регина недавно приходила к нам домой и стала волочь на Зинаиду Алексеевну. Сказала: «Не сомневаюсь, что эта проститутка, эта тварь написала тогда на меня и Эдгардовича анонимку». И я не выдержал. Назвать Зинаиду Алексеевну тварью и проституткой! Взорвался. Наговорил тёте много нехорошего. До сих пор стыдно. Только не подумай чего плохого… Как говорит наш зав. машинного двора, «пойми правильно», просто не люблю несправедливости. Такие гадкие слова относить к хорошему красивому человеку – это ведь мерзко! И не тётя Зина анонимки писала. Я тогда ещё на складе работал, и знаю, что ей не до анонимок было. В общем, я рад, что тётя Регина не заходит ко мне. Не знаю, как ей в глаза смотреть. Надеюсь, что и впредь не придёт. Я просто болею, когда они ссорятся: тётя Регина, тётя Зина, Антонина Ефимовна. Я ведь всех троих люблю. Они мне все только хорошее делают.

Наконец мы добрались до Лёнькиного дома, под крышей которого с уличной стороны была прибита табличка из белой жести «ул. Коммунистическая», на торце дома, обращённого во двор, белела такая же табличка, но с надписью «ул. Школьная». Как большинство домов в ОПХ он был двухквартирным, и ориентировался с востока на запад. Квартира Крамеров располагалась с западной стороны. В отличие от других улиц, Коммунистическая была менее перебуровленной, и вдоль ограды домов даже имелись островки зелёной травы, кое-где и с лопухами.

Двор у Крамеров был так же убит, как большинство дворов в посёлке, то есть нигде не было ни травинки. От калитки к крыльцу вела дорожка, как у Шнайдеров, но выложенная не плиткой, а побитыми кирпичами с закопчёнными боками, что свидетельствовало о том, что раньше они работали в печи, и освободились после её ремонта. На верхней ступеньке отдыхал дымчатый сибирский кот. Увидев незнакомца, то есть меня, он прижал уши и проворно порскнул под крыльцо.

На усадьбе имелось два огороженных штакетником палисадника, один из которых примыкал к длинной стороне дома и относился к улице Коммунистической, а другой тянулся на полдвора с торцовой стороны и принадлежал Школьной улице. И в одном, и другом росли только клёны и тополя.

На одном из тополей первого палисадника я заметил дупло, из которого немедленно выпорхнул воробей, едва не чиркнув меня по уху. За калиткой дворового палисадника стояла лохань с водой, вокруг которой вперевалку прогуливалось штук десять взрослых уток. Побеспокоивший меня воробей сел среди домашних птиц и принялся клевать их зерно. Занимавшаяся тем же самым утка машинально схватила его широким своим клювом и стала долбить несчастного о землю, с явным намерением поужинать им. Воробей был достаточно большим и в утиную глотку не проходил. Но утка была упорной и, подойдя к лохани, стала окунать и полоскать птичку словно тряпку. Она надеялась, что, смочив воробья, будет легче его проглотить.

Мы предпочли не вмешиваться в дела природы, предоставили воробья его судьбе и двинулись дальше. В конце двора чернел зев пригона, весь увешенный мельтешащей белёсой сеткой мошкары. Оттуда доносился резкий запах свиного навоза и противный визг его производителей.

Два десятка бойких разноцветных кур предавались своим занятиям на огромном пространстве от пригона до навозной кучи в углу двора. Золотогрудый петух, широко расставив ноги, стоял посреди своего гарема, внимательно наблюдая за порядком в нём, и криком «Кик-кик-керик» время от времени делал замечания его нарушительницам.

Против крылечка Лёнька слез с тележки и, встав на костыли, вскарабкался на него. Я уже собирался уходить, но открылась дверь, и вышла Анна Кондратьевна в цветастом фартуке и пригласила меня в дом:

– Заходите, посмотрите на наше житьё.

Я стал отнекиваться, но Лёнька тоже присоединился к приглашению матери, и я зашёл вслед за хозяевами на кухню, на которой тоже кипела жизнь, а именно, на стенах, окнах, на столе и потолке сидели и перелетали с места на место серые комнатные мухи; мухи покрупнее, с синеватыми брюшками с жужжанием носились из кухни в жилые комнаты и обратно, в окно билась заблудившаяся пчела, и ползал по переплёту уже обессиливший шмель.

Кухня была маленькой, и предметов в ней было немного: слева от входа стоял стол, на котором прижимались к подоконнику две трёхлитровые банки: в одной среди зонтиков укропа и смородиновых листьев, солились огурцы; во второй под хлебными корками бродил коричневый квас; у противоположной входу стены дребезжал посудой простой сервант, крашенный белой краской; у правой стены на четырёхконфорочной газовой плите шипел чайник; а справа, в ближнем от входа углу стояла русская печь, правда в сильно усечённом варианте.

– Лёнька, когда поешь, надо масло сбить, – сказала Анна Кондратьевна, указывая на узкий деревянный бочонок, накрытый крышкой, в отверстие которой выходила гладкая длинная ручка.

– Собью, собью, – пообещал Лёнька. – Ich kenne meine Pflicht.1717
  «Я помню свой долг» (нем.) – Лёнька повторяет слова немецкого генерала из фильма Ю. Н. Озерова «Огненная дуга» (прим. автора).


[Закрыть]

– Садитесь за стол, я рассольник сварила. Вообще-то это не такой рассольник, как варят в столовой. Это немецкий рассольник, его варила моя мама ещё на Волге. Она называла его огуречник. Сюда кладётся много укропа и крутых яиц, – объяснила она, наполняя наши тарелки. – Вы ешьте, ешьте, а я пойду пока поросят накормить.

Она вышла, мы с Лёнькой стали есть немецкий рассольник, в котором огурцы были нарезаны целыми кружками, и действительно было много укропа зонтиками, которые мы вынимали и откладывали на пустую тарелку.

– Слушай, Лёнь, мне кажется, твоя мать говорит с бóльшим акцентом, чем Регина Кондратьевна.

– Когда немцев выселили в Сибирь, мать была взрослым человеком, а тётя Регина девчонкой, а в детстве легче овладевать языком, чем переучиваться с одного на другой. А, впрочем, я не знаю почему. Иногда у мамки смешно получается. Весной кричит бригадиру Рудакову: «Сергей Анатольевич, когда будем огород вспахать?» А он: «Скоро, скоро будем вспахать, тётя Аня!»

Вернулась Анна Кондратьевна:

– Отец уже приехал. Что-то он сегодня рано явился.

Лёнька поскучнел.

Вошёл Александр Эдгардович, снял фуражку:

– Здоровеньки булы!

– Я пойду грядки полить. Лёнька, не забудь масло сбить, – сказала Анна Кондратьевна и вышла.

– Беда, – сказал Крамер, садясь за стол.

Я не понял, но спрашивать не стал.

– Вы сидите, сидите, – сказал Александр Эдгардович, увидев, что я поднимаюсь, – чаю попейте, со мной поболтайте. Расскажите, какое у вас впечатление от совхоза, какие отношения с директором.

– Сложные отношения. Он у нас лекции читал в институте. Впечатления были самые благоприятные. А столкнулся с ним ближе… Да умён, да новатор, но коробит его стиль руководства. Запросто может оскорбить, унизить…

– Э, милый человек, вы его ещё не знаете! Легко ему быть новатором, когда деньги дают. А на что он их тратит? Вот он восемь сенажных башен поставил. Загрузил только три. И больше трёх он никогда не заполнит. Потому что сенажа нет. Зачем ещё пять? Ведь он выкинул деньги. Он меня… своими проектами. Приснится ему что-то ночью, он вызывает и тетрадный листок мне суёт: твоя задача сделать вот такой пневматический транспортёр зерна на ток: высота такая, двигатель такой. Я говорю: «Не будет он работать, не хватит мощности двигателя». А он: «Твоё дело не рассуждать, а исполнять!» Всё сделали, по его чертежам. Сам приехал на испытания. Ну и что? Засосала его выдумка полову, а зерно как лежало, так и осталось лежать. Ты думаешь, он признал, что не прав? Нет, начал орать на меня: «Ты нарочно! Я давно тебя раскусил! Ты враг, ты хитрый враг, но я тебя выведу на чистую воду!» Я ему сказал: «Я в грязной никогда не плавал!» и написал заявление. Ушёл в Алабинский совхоз.

– У меня с ним недавно такое же случилось. Он придумал установку активного вентилирования сена. Материала затратили – уйму. Результат – двадцать центнеров высушили. А мне лично досталась корзина отборных матюгов. Я ему тем же ответил и, как вы, написал заявление. Я заметил, что такие люди дают задний ход, если им твёрдо ответить.

– Это, милый человек, непростой вопрос. Твёрдо можно ответить, когда есть куда уйти. А если некуда или нельзя уйти?

Я молчал.

– Вот то-то и оно!

– Александр Эдгардович, – сказал я, – у Лёньки на тележке переднее колесо заклинило.

– Подшипничек рассыпался. Я на этот случай шарички собираю. Я меня есть, я сделаю.

– Давайте я помогу.

– Ну пойдём.

– А я масло буду сбивать, – сказал Лёнька, – подвинь мне, пап, маслобойку.

Мы вышли с Александром Эдгардовичем на улицу, он принёс ключ и припасённые для такого случая шарики, и мы начали ремонт.

– Александр Эдгардович, – спросил я, – простите за бестактный вопрос, а что с Лёнькой случилось?

– Стечение обстоятельств. Ты, наверно, знаешь, милый человек, что в пятьдесят седьмом году в Москве был фестиваль молодёжи и студентов. Кроме хороших идей представители передовой молодёжи привезли нам вирус полиомиелита. Посетили они и наш Город. А там с сыном жила моя тётя, несчастнейшее создание. Сынок её, мой двоюродный брат, женился на настоящей фурии. Каждый день у них были скандалы вплоть до драки. Но детей они клепали исправно. Наклепали шесть человек. Представь: родители дерутся, шесть паршивцев орут благим матом – с ума можно сойти! А в родне один я счастливый человек: квартиру дали, сын родился. Я исправно писал любимым родственникам письма и хвастался своим счастьем. Тётушка и возмечтала отдохнуть у меня душой, и в августе приехала в гости. Не одна, а с десятилетней внучкой. Она полюбила Лёньку, всё на ручках его носила, наверно, и подарила ему вирус. Они погостили у нас три недели, а на другой день после их отъезда, Лёнька заболел. Вот такая, милый человек, басня, как говорят у нас.

– И сколько Лёньке было?

– Полтора года. Он уже бегал! Мы в эту квартиру перешли на новый тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год. Отмечали с соседями новый год, а он пошёл. Для нас был двойной праздник. Летом он целыми днями по двору носился, словно чувствовал, что недолго ему бегать по этой земле. Подожди, Владимир Александрович, я схожу за солидолом, чтобы подшипник смазать.

Крамер вернулся с банкой солидола и продолжил:

– А обстоятельства были такие: Лёнька играл в сенках, туда влетел воробей, и его поймала кошка. Он так испугался, что закричал и кричал весь день. Никто его не мог успокоить. К вечеру он затих, обмяк, температура подскочила до сорока. Уже не кричал, а покряхтывал как старичок. Вызвали совхозную фельдшерицу. Она посмотрела и сказала, что у Лёньки скарлатина. Направила в районную больницу в инфекционное отделение. На второй день Анна стала замечать, что он перестал упираться ножками. Пожаловалась врачу. А он: «При такой температуре это бывает». Потом случайно зашёл главный врач Антон Петрович: посмотрел внимательно и приказал взять спинномозговую жидкость на анализ. И тогда поставили диагноз «полиомиелит». Так и отбегался наш Лёнька по этой земле. Ботиночки его я сжёг в печке, чтоб душу не рвали. Ну ничего. Десятилетку окончил, в институт поступил, хоть и заочно. Работает. Со своей стороны, всё что мог я сделал: в санатории возил, в институт с ним езжу.

Он помолчал и сказал, тяжело вздохнув:

– А сейчас вот на работу не могу его проводить…

– А в Алабино нельзя переехать?

– Оказалось, что нельзя. Жена категорически против. В Алабино мне и квартиру новую дают, благоустроенную. И Лёньке работу обещают, а она как смоляной бычок прилипла к этому дому, к хозяйству, чтоб оно провалилось! Так что, Владимир Александрович, я тебе советую не пускай здесь корни. Пустишь – не вырвешься!

Вражда

Следующий день был жарким, лужи почти высохли, колёса тракторов и автомобилей мяли и сглаживали ими же нарезанные гребни, заравнивали колеи. Зайдя в инструменталку, я физически ощутил на себе неприязнь Регины Кондратьевны и понял, что с ней надо объясниться.

– Регина Кондратьевна, – начал я, – чувствую, что вы на меня обиделись…

– Да! Вы доставили мне большую обиду! – выдавила она и замолкла, стараясь сдержать наливающиеся слёзы.

– Простите, я совсем этого не хотел.

– Не хотели, а сделали…

– Что же я сделал?

– Чтобы мне было совсем плохо.

– Чем же плохо?! У вас стало свободнее, вам меньше работы, меньше отчёта…

– Это вы так думаете! А на самом деле вы меня перед всей мастерской представили воровкой. Мужики спрашивают: «Зачем от неё инструменты забрали?» – «Да, – говорят, – заворовалась. Весь дефицит раздала».

– Я никому ничего такого не говорил.

– Зачем говорить, когда и так видно? Это вас Зинка настропалила. Она меня давно своими анонимками долбит!

– Какими анонимками?!

– Обыкновенными, которые без подписи посылают. Она и раньше их писала. И на Эдгардовича, и на меня. Прикидывается, что такая хорошая. Подождите, она и на вас напишет! Не думайте, я за своё место держаться не буду. Если хотите, я уйду. Но потом меня вспомните.

– Да не хочу я, чтобы вы ушли. И вы очень ошибаетесь, что на моё решение повлияла Зинаида Алексеевна. Я думаю, что так будет лучше для мастерской. Вас никто не трогает, работайте, как прежде. Но… Если вы чувствуете себя такой обиженной, я уже не смогу брать у вас молоко. Давайте я с вами рассчитаюсь.

– Молоко можете брать как раньше. Но навязываться не буду. Не хотите – не надо.

– Сколько с меня? Помню, я брал у вас десять дней, возьмите два рубля.

– Мне не нужны ваши деньги!

– Они уже ваши, – сказал я, положил ей на стол два рубля и вышел.

– Слушай, Саша! Пойдём поговорим, – сказал я, встретив Лукашова.

Мы закрылись в моём кабинете.

– О чём ты хотел поговорить? – спросил Лукашов.

– Ты мне уже несколько раз обещал рассказать, отчего Зина с Региной Кондратьевной не терпят друг друга.

– Знаешь, я сам в какой-то мере причина этой вражды.

– Как это?

– В общем, дело было так. Зине, перед тем, как у неё родился Васька, врачи посоветовали сменить профессию: работать на тракторе слишком тяжело и вредно для женщины. Завскладом до неё был Черняков Иван Михайлович. Я его не застал, но, когда приехал, чуть не каждый день слышал о его гибели. Мужик был компанейский – рассказчик, весельчак, в складской избушке на отшибе ему было скучно, тянуло сюда, в коллектив. За год до моего приезда случилось несчастье: сварщик перед мастерской варил цистерну бензовоза. Перед сваркой её, по правилам, надо хорошенько выпарить, чтобы внутри не было паров бензина. А выпарили плохо. Цистерна взорвалась. Черняков, как обычно, стоял рядом, рассказывал смешные истории, сам хохотал, и мужики вокруг него смеялись до упаду. Тут его на самом смешном месте и убило, а сварщик потом умер от ожогов. Сам понимаешь, ЧП даже не районного, а областного масштаба. Целый год приезжали инструкторы из управления, читали лекции по правилам безопасности, проверяли, как что соблюдается. Встал вопрос: кто вместо Чернякова, Регина возбудилась: сильно ей захотелось стать завскладом.

– Не понимаю. Мне кажется, в инструменталке и спокойней, и работы меньше.

– Ты не знаешь Регины Кондратьевны. Она, на первый взгляд, простая, добрая, хлебосольная… Всё верно, но она не так проста, как кажется – свою выгоду понимает и не упустит.

– Хочешь сказать, подворовывает.

– Зачем? Представь себе, к ней приезжает механик, допустим, из райпо. Ему что-то нужно, например, фреза или развёртка1818
  Режущий инструмент, который нужен для окончательной обработки отверстий после сверления, зенкерования или растачивания.


[Закрыть]. У них нет. У нас есть. Она посылает к заведующему. Он разрешает. Но она умеет сделать так, что механик чувствует себя обязанным не ему, а ей и спрашивает: «Что я должен?» Она скромненько отвечает: «Конечно ничего! Вот если бы бутылки две шампанского на Новый год… Если можно». – «Без проблем, на днях привезу!» Впрочем, всё чин чинарём: он в своём райпо покупает, привозит ей, она платит деньги. Никакого криминала. За всё заплачено. Зато – ни у кого нет, а у неё есть. Или эмалевая краска… Попробуй достань. А ей привезут. И чего ей не хватает? Что мало дефицита в инструменталке! Не то что на складе! Там и свечи, и автомобильные лампочки, и аккумуляторы – они и на личные автомобили идут. В общем, чего только нет! Привлекательное место. Вот там уж, если привезут ей несколько бутылок шампанского за аккумулятор на личный «Москвич», можно за них и не заплатить.

– А Зина?

– Что Зина?

– Она так делает?

– Что ты! Зинка простодырая! Ей такое и в голову не придёт! В общем, слушай дальше. Идёт Регина к директору (предыдущий ещё был – Василий Иванович): возьмите меня. А директор и главный инженер уже решили взять Зину: механизатор, в технике разбирается, запчасти знает. Регина расстроилась, стала доказывать, что она намного лучше, что Зинке такие ценности доверять нельзя, что она… И сгоряча наговорила о ней много нехорошего – включая то, что болтал её ревнивый муж Колька. Причём, говорила так возбуждённо и громко, что во всей конторе было слышно. Зине, естественно, всё передали – ну народ у нас такой. Скажешь о ком-то худое слово, будь уверен, что завтра ему сообщат с существенными добавлениями.

– Постой, Саша, а то, что о ней болтают, это правда?

Лукашов подозрительно посмотрел на меня и спросил:

– Тебе это важно?

– Да нет, прости, просто вырвалось. Продолжай.

– В общем, пошла между ними вражда. Я с ребятами приехал на следующий год, увидел Зину и всё! Жизнь разделилась на две части: до неё и после. Счастливое было время, чёрт побери! Не знаю, чего бы не сделал ради неё. И вот начало сентября. Шла уборка, директор – уже нынешний – требовал, чтобы склад работал до семи вечера. Я много раз предлагал: «Бабуся, иди домой, а я подежурю». Она отвечала: «Я табе, унущик, не доверяю. Украдёшь ещё щаго». А однажды прихожу… День был жаркий, над током пыль столбом, машины с зерном заезжают, зерноочистительные комплексы работают: в общем, идёт гудёт осенний шум, весёлый шум… А Зина сидит в избушке, положив голову на стол – бледная, капли пота на лице, дрожит как от мороза. «Что с тобой, Зина?!» – «Я, Санька, кажется, сильно траванулась. Еле жива». – «Зачем же сидишь? Иди домой!» – «Как же? Ведь уборка! Каждую минуту могут прийти за чем-нибудь… Ой, Санечка, прости, опять тошнит!» Рванулась мимо меня за избушку, и полощет её там. Я вышел, чуть погодя, говорю: «Иди домой, отлежись, я за тебя не то что до семи, до полуночи буду сидеть!» – «Ладно, Санечка. Пойду. Совсем плохо мне. Возьми ключики». И пошла. У столба остановилась, опять её вырвало. Я за ней: «Давай провожу!» – «Отойди! Люди смотрят! И так про меня говорят! Кольке донесут». Она тогда ещё не развелась с ним. Ушла, а я на два фронта: и здесь в мастерской (я за Крамера в тот день оставался), и поминутно выскакивал посмотреть, не подъехал ли кто к складу. А подъезжали часто: то за ремнём на комбайн, то ещё за какой деталью. Как увижу, бегу во всю прыть, чтобы не пожаловались на простой из-за склада: в общем, чтоб не подвести её. А в обед приехал наш однокурсник Роман Рахимов. Он в соседний район распределился – сто километров от нас. Привёз коленчатые валы шлифовать. Редко в каком совхозе есть шлифовальный и расточной станки, и на сотни вёрст кругом нет шлифовщика лучше нашего Пухова. Немедленно прибежали Андрюха Горбунов – главный энергетик – и Ванька Яковлев – инженер по трудоёмким работам – я тебе о них рассказывал, мы вместе приехали, Зина звала нас троих «унущики». Такой праздник – однокурсник приехал! Друг ситный! Сколько вместе экзаменов сдано, сколько дел в стройотряде переделано, сколько песен под гитару спето, сколько водки выпито! Ванька говорит:

– Мужики! Надо же отметить нашу встречу!

– Ты что, Иван! Я на работе, к тому же уборка…

– Неприлично тебе, Сашка, даже говорить такое! Ты ж у нас был первый пьяница! Мы понемногу, по чуть-чуть.

– Ромке тоже нельзя, ему ещё домой ехать!

А Роман отвечает:

– Я, вообще-то, с шофёром.

– Ну вот и славно, значится, я еду за бутылкой, – говорит Иван, и отправляется на «газоне»1919
  Автомобиль ГАЗ-51


[Закрыть] своей трудоёмкой бригады в магазин.

В это время Ромка мне говорит:

– Саш, я тут на всякий случай целый список запчастей составил. Нигде не могу найти, а край как надо, – и подаёт мне бумагу.

Я посмотрел и говорю:

– Кое-что могу тебе дать.

И мы поехали к складу на его «уазике», Роман с шофёром в кабине, я в кузове.

Дал ему несколько дефицитных деталей. Вышли. Он рад, чуть ли не целоваться лезет: «Как ты меня выручил!» Да и я рад, что другу угодил. Время – обеденный перерыв. Андрей с Иваном подъехали. И я себе думаю: «Не буду закрывать склад! Я же здесь, из окна мне дверь видно, никто незамеченным не войдёт! Закрою, когда их провожу». Я был уверен, что одного часа обеденного перерыва нам хватит, чтобы отметить встречу. Позвал их в избушку, сам сел на Зинино место, чтобы дверь видеть. Иван открыл бутылку: «За дружбу, мужики! Чтобы чаще встречаться!» Я опять: «Не могу, уборка, я за себя, за завмастерской, за завскладом, если что – съест меня директор». (Тогда уже Удалов был). А они: «Ты не хочешь пить за нашу дружбу?» И я подумал: «Что такое бутылка на четверых?!» Выпил.

– Из горла что ли? – спросил я.

– Зачем? Из пластиковых стаканчиков. Иван возил на машине своих трудоёмщиков-архаровцев, без стаканов никак нельзя – машина считается некомплектной! В общем, немного поговорили, и Иван вытаскивает из сумки вторую бутылку. А дальше пошло, как в «Иронии судьбы» – я отказывался, потом сдался, потом ничего не помню. На другой день эти негодяи мне рассказали, что мы выпили три бутылки без закуски. Я капитально отрубился, они меня закинули в кузов Ромкиного «уазика», как Женю Лукашина в самолёт, и отвезли домой в Райцентр, потом сказали, что пожалели оставлять меня одного мёртво пьяного. А склад так и остался открытым! И вот после обеда приходит бухгалтер мастерской Мария Александровна: «Ах, ах! Склад нарастопашку, и никого нет!» Скандал. Дошло до директора. Сам приехал, посмотрел: всё верно, кладовщицы нет, двери открыты, ключи на столе валяются – заходи, кто хочет! А тут Регина Кондратьевна подвернулась: «Я видела, как Зинка перед обедом домой шла. В дымину пьяная, блевала прямо на дороге! Не понимаю, как ей доверяют такие материальные ценности?!» Склад, конечно, закрыли оставленными мной ключами. Вечером я очухался, не могу понять, как я очутился дома. Хватился ключей – нету! Вспомнил, что склад не закрыл. Схватился за голову: «Какая же я свинья! Зину подвёл!» Последним автобусом поехал в совхоз и сразу к складу. Смотрю: всё в порядке, избушка закрыта, на складе замок. «Слава богу, – думаю, – ребята догадались закрыть. Завтра приеду пораньше и заберу у них ключи». Пошёл пешком домой. А утром Иван говорит: «Какие ключи?» – «Которыми вы склад закрыли». – «Не закрывали мы склад. Ты нам ничего не говорил». Я всё понял, а тут и директор звонит: «Ковылину ко мне!» Я пошёл предупредить Зину. «А ты, Сашка, оказывается тряпка! – сказала она. – Водку ты любишь больше меня». – «Зина, давай, я пойду с тобой и всё объясню». – «Вот ещё! Без того болтают, что я твоя любовница. Колька бесится, каждый день… обзывает, прибить грозится!» Ну вот, пошла она к директору, а он ключи из стола вынимает: «Узнаёшь?» – «Заболела я, ничего не помню. Еле живой до дому дошла». – «Знаю, чем ты заболела. Знаю даже с кем болела. Хоть ты и заслужила, но выгонять я тебя не буду. А вот ревизию на складе мы проведём». От Удалова Зина пошла к Марии Александровне: «Скажите честно, вы же не случайно пришли вчера на склад? Вам ведь кто-то позвонил? Я даже знаю, кто». – «Никто мне не звонил. Стыдно тебе должно быть! У тебя двое детей, ты мужняя жена, а таскаешься, как последняя б… Да ещё с кем?! Он тебе в сыновья годится, бесстыжая!» Зина мне всё это рассказала, и пошёл я с Региной разбираться. Она глядит честными глазами: «Да вы что, Александр Леонтьевич! На фига мне Зинка сдалась! Никому я не звонила, никого не вызывала. А что она безалаберная и безответственная – никому не секрет2020
  Именно так говорили жители ОПХ «Целинное»


[Закрыть], и не первый раз она забывает склад закрыть». Тут и Крамер на меня накинулся: «Не разводи мне тут склоку!» Я его понимаю – компатриотка, к тому же родственница. Между нами говоря, нацмены – они дружные: «Один за всех, все за одного!» Кончилось для Зины плохо: во-первых, сплетни по всему селу; во-вторых, Колька совсем взбесился, каждый день скандалы в семье; в-третьих, после уборки директор всё же назначил ревизию. До конца, конечно, не довели, но какой-то хреновины сильно не хватило, и с неё удержали триста рублей. А это ой как много, при её окладе восемьдесят. После этого Зинаида ненавидит Шмидтиху как злейшего врага.

– А ты как думаешь – Регина её сдала?

– Да пёс их разберёт! Может и правда бухгалтершу случайно черти принесли. Не знаю. Я тебе поэтому и говорю: не мешайся в бабские дрязги, до правды ты никогда не докопаешься; они, хоть на время, но помирятся, а ты навсегда дураком останешься.

– Послушай, что-то мне Регина говорила про какие-то анонимки. Ты не в курсе?

– Как же я могу быть не в курсе того, что касается Зины?! Тут дело было такое. Два года назад Целинный совхоз разделили – ты знаешь. Александр Эдгардыч ушёл в тот совхоз заведующим мастерской – тоже знаешь. И первое время он чуть не каждый день здесь пасся: и это ему надо, и то нечестно поделили. Я, что мог, ему давал, и Регинка то резцы, то фрезы, то набор ключей, то десяток пар рукавиц-верхонок даст и потихоньку на нас списывает. И вдруг приходит в контору анонимное письмо. Написано, как бы от лица рабочих: мол, инструментальщица Регина Кондратьевна Шнайдер отдаёт дефицитные инструменты и спецодежду своему родственнику Крамеру Александру Эдгардовичу в соседний совхоз и списывает на нас, просим принять меры. Удалов был уже не директор совхоза, а директор ОПХ, сотнями тысяч ворочал, досуг ему копеечными верхонками заниматься! Передал в бухгалтерию: «Разберитесь!» А Мария Александровна, между прочим, за Регину; кстати, и нормировщица тоже. Показали Кондратьевне: «Как ты думаешь, Регина, кто написал?» – «И думать нечего – Фестивалиха, больше некому!» – «Почерк не её!» – «Что она, дура что ли анонимки своим почерком писать?! Кому-то продиктовала». – «А кому?» Решили, что написал Зинкин старший сын Сашка – он сейчас в армии. И вот пошли они в школу: Мария Александровна, Антонина Ефимовна и Регина Кондратьевна. И нашлась же какая-то дура учительница! – Выдала им Сашкины тетради! Они сверили и пришли к заключению, что почерк Сашкин.