Текст книги "Я в свою ходил атаку…"

Что будет с армией, защищающей Киев, что с людьми – то и со мной…

18–19.IX

Войска Юго-Западного фронта оставляют Киев. Вместе с ними покидает город редакция газеты «Красная Армия».

20. IX

Встреча под Прилуками с Юрием Крымовым, искавшим редакцию своей газеты. А.Т. уговаривал его продвигаться вместе с редакцией «Красной Армии» в Миргород, но Крымов направился в близлежащую деревню, где, по предположению, находились его коллеги. Там, в Богодуховке (Полтавской обл.), уже захваченной немцами, Юрий Крымов погиб 20 сентября.

2. Х A.T. – М.И. Харьков – Чистополь (открытка)

…Я живу, езжу, работаю по-прежнему. Сейчас легче, чем прежде. Многое изменилось в лучшую сторону…

9. Х А.Т. – М.И. Харьков – Чистополь

…Не в письме рассказывать о том, что довелось видеть и т. п. при совершении «драп-кросса» из Киева. Не все мы вышли. Много осталось где-то в лесах, а то и в плену или убитыми и ранеными. Но ничего. Немцев побьем-таки, в этом я уверен, несмотря на все горькие и обидные вещи, которые приходилось наблюдать…

11. Х А.Т. – М.И. Харьков – Чистополь

…До тебя, наверно, дойдут слухи о потерях из наших людей. Это Крымов, с которым я здесь встретился и дружил, и Долматовский, с которым, как прибыл на место, так больше не виделся. Но еще у меня есть надежда, что они живы. До сих пор люди выходят из киевского окружения. Там, кажется, живет Долматовская, ты ей не говори, что я тебе пишу о ее муже, если она ничего не знает, а если уже знает, то сошлись на мое письмо, что есть еще надежда… А тебе я пишу об этом, чтоб ты не из других уст слыхала и чтоб знала, что это еще не окончательно проверено.

Живу я по-прежнему. Только переписался немного: если исключить дни, когда в поездках, то на каждый день приходится материал.

…Два дня у нас начальство из Москвы (Панов), в связи с сокращением формата будет сокращение штата. Наверно, отчислят Вашенцева и Безыменского (возраст).

Панов, между прочим, сказал, что чуть-чуть улучшится положение, нам дадут по двухнедельному отпуску (по очереди) для творческих и издательских дел. Мы, как и вы там, так хотим этого улучшения положения, что, несмотря на все желание увидеть свои семьи, согласны, конечно, уж обойтись бы и без этих отпусков. Но война велика, и воспользоваться возможностью что-то написать, привести в порядок и т. п. – от такой возможности – не откажешься. И тогда я увижу тебя… и наших милых дочурок… а потом с новым подъемом за работу и готов был бы ко всему, что принесет судьба. Все-таки есть чувство, что нечто для родины в такие трудные (небывало трагические) для нее дни делаешь и ты.

…Десятой доли того, что я вижу, и думаю, и слышу, я не выписываю в своих стихах и пр. Затеял было писать маленький дневничок для тебя, но это плохо покамест удается по разным общим причинам. Но я все ж думаю собраться с волей и, зная наш ред. <редакционный совет?>, что многого написать не смогу, а многое нельзя – хоть что-нибудь напишу. Правда, я веду для тебя тетрадь вырезок и каждая для меня, как запись, но то особое дело…

12. X (приписка)

…Сегодня бог, вняв молитвам наших конников, подбросил на мокрую украинскую землю снежку, – грязи будет еще больше. А это сущее счастье – немцы жмутся на шоссе, а наши бомбардировщики молотят их с неба, а конники рубят мотоциклистов и пехоту.

…Вкладываю тебе на всякий случай пару стихотворений, которые более других удались, хотя и слабоваты. Одно из них – рассказ танкиста – было в «Правде».

Жизнь тяжеловата, не без неприятностей и тревог, но покамест я бодр и крепок духом. Очень хочу, чтоб и ты не унывала…

…Мы живем по обочинам войны. Мы быстренько подъезжаем к тем ямочкам и окопчикам, в которых сидят воюющие люди, быстренько расспрашиваем их, прислушиваясь к канонаде и невольно пригибая голову, когда свистит мина. А потом, провожаемые незабываемыми взглядами этих людей, убираемся восвояси…

…И когда подумаешь о детишках, укрывающихся в окопчиках (один совсем маленький Микола всякий раз бежал под лавку с подушкой – укрывал голову), то и стыдно станет, что иной раз больше, чем нужно, думаешь о собственной персоне…

Последнее время я езжу мало. Меньше у нас машин, меньше формат газеты…

…Я, признаться, немного «переписался» и чувствую, что начинаю работать хуже. Правда, об этом знаю только я. Да и я знаю, что это от объективных причин. Когда-нибудь, когда наши войска будут гнать немцев, мы позволим себе вслух сказать, какая страшная, угнетающая душу весть – отступление…

…Но пока что я должен находить в себе силы для ободряющего слова, это слово, которое либо заключенной в нем доброй шуткой, либо душевностью своей согревает чуть-чуть, расшевеливает то инертное, тягостное безразличие, которое незаметно уживается в сознании усталого от боев и тягот человека. А каких слов он стоит, этот человек!

Иногда мне кажется, что если б у меня нашлись такие слова, то было бы полностью оправдано мое пребывание здесь и я мог бы с уверенностью сказать, что я воюю. А так нет-нет и защемит стыд перед теми, с кем вижусь от времени до времени и покидаю их, спеша заключить в строчки полученное от них…

Ведь подумать – если мне страшно, то каково же ему, Ивану какому-нибудь, у которого нет столько сознания, нет многого, что есть у меня, а только есть… Впрочем, это долгая и трудная штука.

О чем бы я ни думал, я вновь возвращаюсь к мысли о нем, об Иване, на плечи которого свалилась вся страшная тяжесть этой войны…

24. X

По решению Ставки Главнокомандования советские войска оставляют Харьков. Редакция «Красной Армии» перемещается в г. Валуйки (тогда Курской обл.).

26. X А.Т. – М.И. Валуйки – Чистополь

…Едет товарищ в новую столицу, там кинет это письмецо… итак, я уже в России, прошел и проехал разными способами уже свыше 1000 километров. Между прочим, очень был взволнован, когда впервые услыхал, как простые бабы говорят по-русски. И больше приветливости к нам, солдатам. А Украина – прекрасная и трудная – позади. Харьков сдан позавчера… Устал я немного не так физически, как душевно. Но не поддаюсь и никогда не поддамся… Сейчас как раз та пора, когда нужно показать себя человеком.

В первых числах ноября сотрудники редакции газеты «Красная Армия» получили приказ вылететь в Воронеж.

6. XI А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь (открытка)

…Я здоров и бодр… Работаю, как всегда. Кроме тетрадки вырезок, начал для тебя книжечку разных записей…

10–11.XI

Совещание писателей и редакционных работников газет Юго-Западного фронта, на котором с докладом о задачах писателей на фронте выступил бригадный комиссар И.М. Гришаев. Отметив «большую и полезную работу», докладчик указал на ее недостатки: «слабо освещаются героические дела гвардейцев, партизан. Поэты мало работают над созданием боевой песни… Сатира не всегда смешит читателя…» («Красная Армия», 12 ноября). В прениях по докладу выступил А.Т.

30. XI

Выход в свет № 1 «Громилки» – сатирического приложения к газете «Красная Армия».

 
Друг-читатель, не ухмылкой,
А улыбкой подари,
Не спеши чесать в затылке,
А сперва родной «Громилки»
Первый номер посмотри…
 
 
…И одно лишь повсеместно
Объявляется пока,
Что «Громилка» будет честно
Помогать громить врага…
 

1. XII А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь

…Беспокоиться не нужно. Последнее время очень мало выезжаю – не пускают. Да и если вырвусь, так теперь ездить приятней – дела на фронте лучше. Из газет ты знаешь, что на Ростовском фронте большие успехи. Надеюсь, что в момент получения письма будет уже много нового, радостного. Но эта первая победа взволновала людей до слез. У нас целовались и пожимали руки… Скоро, скоро все будет по-иному…

…Когда на днях читал восстановленную по памяти «Гармонь», которая когда-то казалась мне слабой, почувствовал, что потом я напишу раз в 100 лучше. Сейчас же пишем все подряд: сатира, главным образом. Кое-что удается начать посерьезней, но только наброски…

10. XII М.И. – А.Т. Чистополь (с оказией)

…Получила, наконец, весточку из Воронежа. Долго после выезда из Харькова от тебя не было вестей. Письмо из Валуек шло полтора месяца, почти столько же шла открытка из Воронежа.

…Ты пишешь, Сашенька, что немного устал. Вероятно, сейчас, с улучшением дел на фронте, а в частности на вашем направлении, – усталость эта уменьшилась и, наоборот, сейчас тебе захочется увидеть бойцов, ободренных успехом, написать что-нибудь о начале удач и побед. Если же все-таки будет у тебя возможность отдохнуть, – не отказывайся от нее. Нам так хочется покормить тебя чем-нибудь вкусным, попоить чаем с земляничным вареньем, которое мы варили специально для тебя и к которому не притрагивались. От посылки ты отказался… А для тебя связан чудный теплый белый свитер, носки. Если не нужны тебе – подарил бы кому знаешь. Ведь это вещи сейчас нужные.

…Ты пишешь о слухах из Москвы. Когда-нибудь я тебе расскажу, что мне приходилось слышать здесь своими ушами. Три раза тебя уж вычеркивали из списка[2]2
  Из списка семей фронтовиков на продовольствие по аттестату.


[Закрыть], и дважды это мне было известно. Пиши поэтому о своих переездах…

Валя сделает приписочку:

«Дорогой папочка, приезжай к нам домой. Я тут отличница…»

Между прочим, когда к ее сверстницам приезжают отцы (В. Гроссман, С. Васильев, Липкин и т. д.), она мне устраивает сцену: почему же мой папа не едет? А я тут при чем?

…Справляли Валины именины. Ей исполнилось 10 лет. Не за горами именины и второй дочки. Оленьке идет одиннадцатый месяц…

13. XII А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь

…Это письмо увозит в Куйбышев М.А. Лифшиц (философ), вернувшийся с месяц тому назад из окружения… О тебе, о Чистополе кое-как узнаю от разных людей, которых судьба забрасывает на наш фронт. Большою радостью для меня был приезд Василия Гроссмана, который месяц с небольшим назад побывал в Чистополе. Рассказывал, что живешь ты там сносно и выглядишь не так плохо, даже вовсе хорошо. Меня это очень обрадовало и успокоило… Письмо это пишу тебе в день опубликования сообщения Информбюро о «провале немецкого плана окружения и взятия Москвы», а когда ты его получишь – таких добрых новостей будет гораздо больше…

На днях пришла телеграмма из ПУРККА о переводе моей персоны на Калининский фронт, во фронтовую же газету. Случилось это, по-видимому, в связи с моей устной просьбой о переводе куда-нибудь (в беседе с приезжавшим представителем ПУ) и хлопотами Сергея Ивановича <Вашенцева>, который представлял себе мое положение здесь в прежнем невеселом виде. Но, во-первых, положение решительно улучшилось, появились высшие начальники с понятиями и т. п.; во-вторых, полвойны, самый, нужно думать, трудный срок, проведено здесь; в-третьих, начинать все сначала на новом месте, где бог знает что тебя ждет в смысле условий и начальства, – нет никакой радости. На вопрос: желаю ли я (тут уже стали спрашивать о личных желаниях) покинуть этот фронт, я ответил отрицательно, добавив, впрочем, фразу, что мне все равно. Дело уже сделано, я остаюсь здесь. Живу я хорошо, одно плохо, что уже давно не был на фронте. Числа 16-го как-нибудь выберусь. За это время отдохнул порядочно, отоспался, поправился. Сейчас я не уезжаю из-за какого-то совещания, которое назначено на 15-е. Там я должен выступить с некоей речью об опыте работы во фронтовой газете.

…На днях меня утвердят в звании старшего батальонного комиссара (3 шпалы), это равно подполковнику. Мы с тобой не были честолюбивы насчет чинов и званий, но здесь это – все…

Целую Валю и Олю. Вася <Гроссман> говорил, что обе произвели на него лучшее впечатление. Особенно Валя, которая что-то там помогала тебе по хозяйству…

27. XII А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь

…Шлю вам запоздалый новогодний привет. Это – второй, первый – телеграмма, которую я просил отослать из Куйбышева (Лифшица). А третий – будет задуманное мною стихотворение к Новому году – «Письмо жене» (если хорошо получится).

…Живу по-прежнему. Вчера возвратился из командировки. Был очень обрадован и поднят из несколько пониженного настроения последних дней тем, что вновь становлюсь известным в Армии поэтом. Я известен здесь, даже любим и действительно нужен людям, несущим все невероятные тяготы и испытания войны. А тут еще прибыла на фронт моя воениздатовская книжка «Избранные стихи» (это та, что я еще сам сдавал в печать). Из-за нее тут драка. Когда выступаю при случае сам со стихами – успех волнующий. Это все я сообщаю тебе не из хвости, а потому, что это тебя порадует. Оно и меня радует. А дело все в том, что хочется писать теперь уже что-нибудь совсем хорошее. Наверное, так и будет, ибо настроение зависимо от хода дел на фронте.

Передай жене Розенфельда, что он жив-здоров, успешно работает, сегодня улетает в командировку, будет обратно дней через пять…

31. XII

А.Т. встречает Новый год вместе с сотрудниками редакции «Красная Армия» М. Розенфельдом и В. Кондратенко у корреспондента «Известий» К. Тараданкина.

 
…У всех у нас, как говорят,
Что вспомянуть найдется.
И кто б рассказ ни начал тот
Друзьям, родным иль детям,
Он эту ночь под Новый год
Особенно отметит.
И, видя лиц недвижный круг,
Там – хочешь иль не хочешь —
И ты, мой брат, товарищ, друг,
Коснешься этой ночи.
Расскажешь ты, как снег бежал
В степи пыльцой сыпучей,
Как ты в ту ночь бочком лежал
У проволоки колючей.
Иль, укрываясь за щитком,
Работой руки грея,
Ее под энским городком
Провел на батарее.
Иль полз товарищу помочь,
Что звал тебя чуть слышно,
Иль с кухней мучился всю ночь,
Чтоб каша лучше вышла.
Иль заступал в ту ночь на пост,
А то шагал с колонной,
Иль под обстрелом ладил мост,
Противником сожженный.
Иль из села пришлось тебе
Той ночью немца выбить,
И – ради праздника – в избе
С хорошим дедом выпить.
 
 
Или, врага держа в виду,
Сидел под звездным кровом,
В разведку в Старом шел году,
А возвратился в Новом…
А то с полком – вперед, вперед! —
Сквозь дым и гари запах —
Ты этот праздник, Новый год,
Все дальше нес на Запад.
Огнем, клинком врага крушил,
И там, в зарницах боя,
Чернели остовы машин,
Раздавленных тобою…
И тронув, может быть, усы,
Ты непременно вспомнишь
Тот миг, как ты достал часы
И увидал, что полночь.
И ты подумал о семье,
О дочке или сыне,
О всей своей родной земле,
О родине – России.
В те дни она, в снегах бела,
Во мгле, в дыму морозном
Вставала, смерть врагу несла, —
Бил час расплаты грозной…
 

1942

6. I. А.Т. – М.И. Д/а п/п 28 – Чистополь

…<твое> письмо вдруг подчеркнуло, что уже прошло много-много дней, как мы не виделись, и разделяют нас такие невероятно, немыслимо большие события.

В бытовом, повседневном смысле я ко всему уже привык, а в целом, когда пытаюсь думать об этом, – все еще трудно уложить в голове…

Дорогая моя, я почти бессилен тебе чем-нибудь помочь теперь. Связи с газетами случайные и редкие. Денег на месте у меня нет. От аттестата остается только на заем. Полевых едва хватает на пропитание (пока в городе – тратиться нужно: столовая, баня, белье и т. п.)…

…Об отпуске. Он был почти возможен, но у нас сменили главного начальника, – все с самого начала. Ему и не заикнешься, он видит твою работу неделю-другую, он хочет все «поднять» и т. п. Есть основания предполагать, что после годовщины РККА можно будет выехать на недельку-другую.

Сейчас собираюсь выехать с Василием Гроссманом в одну из армий. Достают мне полушубок и ватные штаны. До сих пор гулял без этих вещей…

На днях получил новогоднюю посылку от какой-то <неразборчиво> школы. Посылка, конечно, не мне лично, но досталась мне при распределении. В ней, кроме пустяков вроде печенья, были носки, платки, полотенце, немного папирос. Это все очень кстати.

Отдельно лежал пакетик от какой-то девочки-третьеклассницы. Все очень трогательно. Жаль, что я не подбил ни одного танка, а то б можно было хорошо ответить. Ведь каждый, посылающий килограмм печенья и кусок мыла, так и представляет, что обеспечил уничтожение вражеского танка или батареи. На одном кисете, присланном в подарок бойцу, вышито:

 
Совершив геройский подвиг,
Сядь, товарищ, закури…
 

Спасибо Вале за ее приписку. Я ей послал две открытки с картинками. Авось дойдут…

Есть и неприятности. Нас ведь 5–6 литераторов – без склок и интриг не обошлось. С. Г<олованивский> возвел на меня гнуснейшее обвинение в антисемитизме…Рад бы возмутиться, но не могу – кажется смешным все это…

12. I

Удостоверение № 57

12 января 1942 г.

Предъявитель сего поэт т. Твардовский А.Т. командируется в г. Москву на совещание писателей.

Зам. начальника политуправления Ю[го]-З[ападного] фронта бригадный комиссар Н. Федоров.

М.И. вспоминает:

…После окончания пленума Твардовский вырвал сутки для того, чтобы навестить нас в Чистополе. Он прилетел самолетом в ночь на 28 января, а 28 января был наш с Олей день рождения. Девочке исполнился год.

Утром 29 января А.Т. стал собираться в обратный путь. Но улететь из Чистополя было сложнее, чем из Москвы. Дважды возвращался он с аэродрома, и эти возвращения вместе с короткой радостью доставляли еще и еще горечи неизбежного расставания.

Улетел он 31 января. Сейчас уже не могу сказать, лежал ли его маршрут через Москву или туда пришлось вернуться из-за неоконченных дел, – наверно, все же последнее, но он успел сдать Военгизу книжечку «Дом бойца», добился опечатания квартиры; взял с собою тетради для записей и тетрадь с «финскими» набросками поэмы, прерванной в июне 1941 года.

То, что он заглядывал в эту тетрадь, использовал некоторые теркинские мотивы и даже напечатал кое-что в «Красной Армии», не могло не способствовать последующему решению «продолжать “Теркина”», принятому уже на Западном фронте…

18. I М.И. – А.Т. Чистополь – Д/а п/п 28

Вчера мы слушали тебя по радио… Прежде всего поразил нас голос – какой-то незнакомый, хотя и твой. Он стал тверже и как-то серьезнее. Валя потом так выразила свое впечатление: «…Совсем не его».

Стихи («Бойцам Южного фронта») нам понравились. Только последнюю строфу я прослушала – в коридоре на примусе закипело молоко… Выступи, пожалуйста. Дай хоть послушать тебя, если не показываешься.

20. I М.И. – А.Т. Чистополь – Д/а п/п 28

…Ударили такие трескучие морозы (минус 40° – 43°), что фронтовики-отпускники, собиравшиеся уезжать, еще сидят здесь…

23. I М.И. – А.Т. Чистополь – Д/а п/п 28

…Жуткие холода. Вчера было –52°. Сегодня меньше, но ветер. Печь топится почти непрерывно, но этим почти ничего не достигается. Пар летит изо рта. На окнах лед, под кроватями и в углах – снег, снег выше изголовья у моей кровати, поставленной в самом холодном углу.

Вот когда я поняла, откуда берет начало понятие жить-прозябать. Сейчас мы прозябаем. Боимся всякого лишнего движения – холод гуляет по комнате…

…ничего поделать с холодом не могу. Дрова сипят. Вода на них кипит, и клубы пара вырываются из печки, когда открываешь дверку… В комнате как в дубильном цеху. Кисло пахнет корой. Это сохнут поленья, заложенные за печь. Только там они и оттаивают. На полу дрова не отходят. Сегодня возле самой печки ночевавшие на полу поленья были в снегу. Вот это и есть борьба за существование самая омерзительная, самая унизительная…Нет, не говорите мне, я знаю, на фронте и прозябать легче…

4. II М.И. – А.Т. Чистополь – Д/а п/п 28

…Вчера вечером читала твою тетрадь. Все подряд. В очерках мне понравилось: простота, даже некая безыскусственность языка, которым они написаны. Они много богаче очерков, публикуемых в центральной печати, теми драгоценными мельчайшими фактическими деталями, которые у журналиста, берущего интервью, непременно выпадают, а у человека, непосредственно наблюдающего фронтовую жизнь, становятся на свое место. Эти фактические детали заставляют читателя вдумываться и ощутительно переживать то, о чем он читает… Вместе с тем… везде сорван конец, нет конца… только ты развернулся, вошел во вкус и вдруг вспомнил, что тебе отпущено 200 строк и что надо «кончать», закругляться…

10. II А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь (с оказией)

…Пишу тебе в первый же день по прибытии на место… Уезжать мне, теперь скажу прямо, было очень трудно и больно. Я воспользовался «условностью» прощания, а то бы совсем было невозможно. В Казани согрелся, уговорились насчет поезда на Москву, главная трудность была уже позади (дорога Чистополь – Казань), и в какую-то минуту показалось мне, что я возвращаюсь откуда-то домой в Москву, к тебе и детям. Сейчас же вспомнил, что не домой еду, а из дому, который хоть и беден и печален, но дом, и стало, конечно, очень грустно. В Москве успел только занести книжечку в Военгиз… В Москве же произошла неприятность: в клубе писателей, в комнате президиума, у меня украли мою чудную полевую сумку, а в ней было и несколько писем для товарищей, и записная книжечка, и кое-какие бумажонки…

Захватил пару тетрадочек, буду стараться вести деловые записи, а то много пропадает бесценного, что не идет в газете… Захватил и тетрадку с финскими набросками «поэмы». Может, кое-что из того вновь оживет.

…Дорога от Москвы была ужасна: товарно-пассажирский поезд, дачный вагон, набитый людьми, как электричка на Казанской дороге. Ехал суток двое. Сегодня проспал завтрак. По приезде испытал какое-то чувство, схожее с тем, что Толстой дает у Ростова, когда тот возвращается в полк. Но когда вблизи все увидел, стало и тоскливо, и грустно.

А тут еще совсем весеннее утро, чистый хороший Воронеж, который уже становится воспоминанием. В общем, трудно с ходу объяснить это. А ранняя весна – самое мое щемящее время. А какая тут весна, когда война. Кстати, ранен тот самый замечательный начальник <И.М. Гришаев>, о котором я тебе говорил. Очень жаль его – это уже вторичное ранение за эту войну.

Сегодня пойду в баню и к В. Гроссману, который, говорят, уже много раз заходил. Слава богу, что его письмо и посылка целы…

11. II Р.Т. Воронеж

Со времени последней записи прошло более семи месяцев – месяцев войны, которую до сих пор не могу охватить сознанием. Прошел, проехал всякими способами всю Украину, увидев ее в почти еще весеннем цветении и покинув с первыми заморозками. Затем – «Зимний курорт» – Воронеж. Сейчас, когда только что возвратился из Москвы и Чистополя – уже и этот, воронежский, период подернулся некоей дымкой давности и странноватости. Чудный, чистый, просторный русский город, зимние месяцы – и как неполноценно, мелковато, рассеянно прошли они! А под боком – война – все та же – жестокая, трудная, стоящая стольких жизней, стольких страданий. По возвращении чувствую охоту и готовность жить, работать с большим по возможности толком. Постарел, наконец, не кокетства ради, а в действительности. Уже многое, многое не трогает меня из того, что так мешало сосредоточенности в годы до 30. Правда, это потери не только дурного, но и другого – бескорыстной жадности к жизни, неутомимого любопытства юности и т. п.

Беречь свое время, делать больше – жить – пока есть у тебя жизнь – достойнее и тверже. Единственно сам я в состоянии оправдать свою «сохранность» физическую за все это время.

20. II А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь

…Закончил вчерне «Легенду», вещь, о которой говорил тебе… живу как на угольях. Нужно на фронт, а меня редактор решительно задержал до окончания «Легенды». «Легенду» я писал дней шесть-семь. Очень, конечно, мучился, нервничал. Это необычное дело – писать столько дней что-то одно и ни строчки не давать в газету и «Громилку»… Но я в конце концов одолел эту штуку вчерне. Материал огромной сопротивляемости. Нужно бы больше посидеть над ним, повернуть и так и сяк, но я уже и так вышел из лимита времени. Получилось «сильно», как скучными голосами сказали мои товарищи, когда я читал сегодня. Я и сам недоволен чем-то, многовато «горла», знаешь, такой несколько насильственной организации словесного и ритмического, – это оттого, что спешка. Но что-то там есть и доброе. Спасибо тебе, милая, за твои хорошие слова о моей тетради, об очеркишках. Все это, конечно, мелочи. Я, конечно, могу гораздо серьезнее работать. И ты права: я из Чистополя вернулся иным человеком, прямо-таки я вновь поднялся в душевном, в моральном смысле и хочу именно работать как можно лучше. Кстати, в этом вся моя самоподдержка может быть. А то все кругом для меня здесь, в редакции, и шире, как-то неприютно и чуждовато. Чтоб иметь успех и прочее, нужно писать так, как я уже органически не могу писать.

Сводками не огорчайся, если что и похуже будет – война в такой фазе, что и туда и сюда будут движения, удары, контрудары. Злодей уже успел на нашей земле возвести укрепления, вцепился в избы, поселки, города и выбивать его придется живосилом[3]3
  Живой силой.


[Закрыть].

 
…Уже в ладоши немец бил
У городской заставы.
 
 
Уже вблизи его войска
Гремят броней стальною,
Уже видна ему Москва
С кремлевскою стеною…
 
 
…У стен Москвы по суткам в ряд
Ее защитники лежат
С гранатой в изголовье.
 
 
И вот до них доходит весть —
Вождя родного слово:
Подмога есть, полков не счесть,
И к бою все готовы,
 
 
Но не настал их день и час.
Стоять, ребята, – был приказ,
И был приказ суровый.
 
 
И было в тысячах сердец:
Стоять ценой любою.
И трижды раненый боец
Не покидает боя.
И под огнем другой ползет,
Чтоб грудью вражий пулемет
Закрыть самим собою…
 

23. II

Удостоверение

Выдано делегату от трудящихся г. Горького и Горьковской области писателю Твардовскому Александру Трифоновичу в том, что в честь 24-й годовщины Рабоче-крестьянской Красной Армии командованием 160-й ОД <Особой Дивизии> преподнесен в личный подарок пистолет браунинг № 229176.

Командир 160-й ОД – полковник Анашкин

Военком 160-й ОД – полковой комиссар Ф. Олейник

Начальник штаба 160-й ОД – майор Казакевич

25. II А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь

…Посылаю тебе вырезку «Легенды» – она все-таки не удалась. Мало было времени, и сильно мешали мне. Может быть, приедет в Чистополь В. Гроссман, который сегодня ночевал у меня… Сегодня уезжаю на фронт недели на две-три…

28. II Р.Т. Ястребовка

…Завтра еду дальше, рад, что, наконец, выбрался из редакции. Скоро, должно быть, будут новые и серьезные записи – здесь, вообще, кажется лучше будет работать. Кое-что из записной книжки, пропавшей вместе с полевой сумкой в Москве, в клубе писателей…

БАллада о товарище

(Набросок осенний, под живым впечатлением «окруженческих» рассказов[4]4
  Здесь и далее записан вариант «Баллады о товарище».


[Закрыть])

 
Вдоль развороченных дорог
И разоренных сел
Мы шли по звездам на восток, —
Товарища я вел…
 
 
Мы шли полями, шли стерней,
В канавке где-нибудь
Ловили воду пятерней,
Чтоб горло обмануть.
 
 
О пище что же говорить —
Не главная беда,
Но как хотелось там курить,
Курить! – вот это да.
 
 
Быть может, кто-нибудь иной
Расскажет лучше нас,
Как горько по земле родной
Идти, в ночи таясь…
 

…Стих неполноценный и все не удавалось взять хорошенько. Но стихотворение должно уцелеть и округлиться.

Хорошая тема была записана про бойца Воробья (Воробьева), который идет из окружения через свою деревню. Уже верст за двадцать до нее он стал обгонять товарищей, посвистывал, пел. Уже его узнавали земляки: «Воробей, Воробей идет»… В деревне он посерьезнел, не заходя домой, стал устраивать всю группу на ночлег и питание, а потом уже пошел к жене и детям. Переночевал, бог знает что передумал за эту ночь, а утром отбил бабе косу, еще что-то сделал и со всеми – в путь. Только шел уже позади, молчаливый, грустный. Баба долго шла (следом), потом он обнял ее и стал догонять товарищей, а она еще долго стояла одна на широкой степной дороге, плакала, смотрела вслед…

11. III Р.Т.

…Третьего дня приехал из дивизии. Все труднее работать, числясь некоей сомнительной знаменитостью, слишком много водки – до печальных мыслей с похмелья и дрожания рук. Но инкогнито в дивизию не приедешь.

Все же кое-что есть.

Самое сильное впечатление – рассказы девушек в полку Сушинского Абрамович и Кутаевой. Сейчас это меньше нужно редакции. Сразу давать нельзя.

Особенно новое, существенное – командиры-юноши, воюющие 3–4 месяца и возмужавшие необычайно. Татарин Муштареев, Медушенко и др.

Милый, пьяненький Красников (комбат без звания) и его история.

Александр Васильевич Галышев – боец из осужденных с отбытием после войны.

14. III Р.Т.

Девичья сила.

Абрамович Зинаида Андреевна (Зина)

Родилась и училась на Полтавщине. Агроном-свекловод. Окончила двухмесячные курсы медсестер.

–

За рекой, откуда батальон уже отступил, оставалось восемь раненых. Об этом сказал мальчик лет 8–9, прибежавший оттуда. Захватила что нужно и пошла. Через реку перебралась под мостом, по балкам, так как мост сильно обстреливался. Только выбежала на взгорочек – засвистели пули у самой головы, очереди пулемета, стоявшего выше, в деревушке, явно адресовались к ней. Ползком, так-сяк пробирается, а тот, не упуская ее из виду, – бьет. Вышла из-под огня, прибежала в кустики, о которых говорил мальчик, и нашла там восьмерых раненых. Двое было тяжелых. Молодой парень, ст. сержант лежал с оторванным боком.

– Я туда два пучка ваты, туго перевязала, уложила его на траве поудобнее, принялась за второго бойца, заросшего рыжей бородой, – без пятки. И всех перевязала. Высмотрела хатенку. «Полежите, я сейчас»… В хате была девушка лет 23, имя – Оля. Так и так, говорю. Надо сюда раненых. Хорошо, говорит, не возражаю. Ну, спасибо, а вы не боитесь. – Что ж бояться, мой отец-лесник ушел в партизаны, а мне с немцами дружбу водить?

Пошли вдвоем. Перенесли сержанта, затем остальных. Расстелила одеяло на полу, уложили всех в ряд. Ну, смотри тут за ними, а сама на деревню. Нашла там погреб цементированный, просторный. Встретила двух колхозниц, с трех слов объяснила им что к чему и уговорила их постлать соломы в подвале. Встретила ветеринара (пожилой – с усами – украинец). Как достать повозку? А вот повозка. Повозка стояла запряженная у колхозного двора. Дед помедлил, подумал – неизвестно, что скажет. А почему не съездить. Можно.

– Поезжай тихонько, окружно (в деревне-то немцы).

Сделали три рейса. Сержанта везли одного, второй раз взяли троих, затем – четверых, трое из них уже могли сидеть.

Ветеринар вспрыснул противостолбнячную сыворотку сержанту. В подвале уложили всех на койки. Удалось уговорить гражданскую сестру, работавшую в местной больнице, присмотреть за ранеными. А я пошла домой в батальон. Мост уже был подорван (с одного края), но перейти удалось.

В хате штаба батальона занялась хлебом (сидели без хлеба). Только поставила в печку один хлеб – страшный грохот, все обрушилось – мина попала через крышу избы прямо в корпус печки. К[омандный] П[ункт] меняем. Меня послали (все на счету) в одну из рот предупредить командира, что КП будет подальше, в леску.

В это время ст. адъютант б[атальо]на Алексей Кожанов, смельчак и красавец, курчавый, 22 лет (по всей видимости, он и она любили друг друга), пошел в разведку с лейтенантом Дульднером.

Когда вернулась в лес, хотела поесть, но прежде стала разуваться (с неделю не разувалась), зовут:

– Беги, лейтенант ранен. – Побежала.

Он лежал с двумя гранатами и винтовкой. Нога у колена держалась на одних сухожилиях.