Текст книги "Муравьёв-Амурский, преобразователь Востока"

Глава 5
Поход на Камчатку

Екатерина Николаевна осваивала новое место жительства, где многое изнеженной парижанке казалось в диковинку, хотя бы те же коровы, разгуливающие в свое удовольствие по берегу Ангары. Губернаторский дом стоял там, где улица Большая упиралась в берег реки, воды которой под ярким сибирским солнцем отливали прозрачной зеленью и синевой, когда как им заблагорассудится. Отчего бы они занимались, колоритные игры на водном полотне? Не от байкальской ли чистоты, истекающей руслом полноводной реки? Не видывала француженка подобных акварельных картин ни в Сене-реке, ни в речке По, на которой стоял фамильный дворец Ришемон. И не могла понять, в дикости иль в чистоте ей предстает первозданная сибирская природа.

А на реке с простеньких деревянных мосточков местные жители черпали воду ведрами и разносили по домам для питья и хозяйственных нужд. Екатерина Николаевна тоже приспособилась испивать из кружечки живительную речную влагу и находила ее лучшей из всех напитков. Берег был пологим, поросшим сочными травами, привлекающими бродячих коров. Тут им был и водопой. Ходячие молочные фабрики пили ангарскую водицу с тем же удовольствием, что и графиня, но была одна неприятность: парижанка испытывала паническую боязнь рогатых и мычащих существ.

– Николь, сегодня я опять бегала от корова. Как я их боялась! – делилась графиня впечатлениями от городских прогулок.

– Катя, коли так, я распоряжусь приставить тебе солдат для сопровождения, – предложил Николай Николаевич.

– Ну что ты, Николя! Сольдат не для этого назначен служить. Лучше я не буду на прогулках, пока коровы гуляют.

Вскоре у жены губернатора, считавшейся вторым человеком в губернаторстве, появились важные обязанности. Она возглавила дамское общество, участвовала в городских торжествах, устраивала приемы, которые сама и готовила. Образовала Александровский приют, в котором обучались девушки. В иркутском Белом доме устраивались праздничные балы, в которых участвовал Николай Николаевич, большой любитель танцев. Жена была горячо им любима: «…милая, прекрасная, умная».

Был в ней шарм, который понуждал графа обожать ненаглядную женушку. Обаятельная и элегантная, как и полагалось парижанке, Екатерина Муравьёва не кичилась положением, отличалась простотой, добронравием и обходительностью. Екатерина Великая и Екатерина Муравьёва, одна из них – немка, другая – француженка. Пусть отличались их статус и степень влияния на дела российские, но обе нашли себя в России, приняли православие и встали на службу новой родине.

 
Посредь Сибири и зимы
Ей были русские – свои,
О них она гласила – мы,
Французы стали ей – они.
 

* * *

Н. Н. Муравьёв жил другими заботами. Отправив рапорт об образовании Забайкальского войска, он взял направление на Камчатку, азиатскую окраину, о чем был сделан царский намек при назначении в Сибирь. До Муравьёва ни один генерал-губернатор не выбирался из Иркутска дальше Якутска, посчитав восточное направление непроходимым и недоступным для посещения, но только что назначенный начальник края, призванный ломать все прежние обычаи и представления, узрел угрозу иностранного вторжения на Камчатку, решив загодя строить военные укрепления в порту Петропавловска. А то возьмет неприятель Камчатку, как упреждал Государь, а он только через полгода узнает.

В первом переходе отряд в составе шестнадцати человек добрался тарантасами до Качугской пристани, приезд в которую сопровождался массой бурят верхами с тайшами во главе. Публика приветствовала губернатора криками «Ура!»

и с необыкновенным радушием. Вручали жалобы. Шаман окропил три судна, напоминавших баржи, и караван отвалил от берега. На пристанях начальника встречали главы прибрежных волостей, которые тут же подвергались ревизии. Обыватели везли рыбу, массу провизии, за нее было приказано платить звонкой монетой.

В Якутске графу пришло высочайшее повеление о назначении экспедиции подполковника Ахте, на которое генерал отреагировал немедленно, отдав приказ задержать прибывавшую экспедицию в Иркутске. Монарху Муравьёв отправил донесение с пояснением, что секретное предприятие за Горбицей неуместно, пока не занято устье Амура и не начаты приличные переговоры с Китаем о возврате левого берега.

Но не много ли взял на себя Муравьёв, не только ослушавшись, но и отменив высочайшее повеление? Уж точно, что немало, впрочем, на то он и генерал. Князь Чернышёв и граф Вронченко, задетые за живое самовольством губернатора, возмутились, но император остановил их «оставлением дела до прибытия генерал-лейтенанта Муравьёва». Поясняя мотивы смелого генеральского демарша, П. В. Шумахер пишет: «Муравьёв не мог понять, как можно искать границы там, где их нет по трактату» (Нерчинскому договору).

Разобравшись с царским указом, генерал-лейтенант конными переходами по тропинкам, тундрам, горам и болотам двинулся по Становому хребту. Путь был далек и долог. Сибирь по большей части имеет гористый характер, по южной окраине – высокий Саянский хребет большой долготы. На северо-восток от Байкала до самой Камчатки простирается мощный Становой, или Яблоновый, хребет, состоящий из кристаллических пород. Прав оказался составитель «Описания новой земли, сиречь Сибирского царства», не оставив под летописью имени своего, но предупредивший за два века, что «от Байкала-моря пошел пояс камень великой и непроходной позаде Лены реки». Так не прислушался путешественник и пошел.

Путь сложнее сложного, в который вдобавок напросилась и Катенька из непонятных побуждений, и не было сил отговорить ее от рискованного предприятия. В компаньонки к супруге увязалась известная французская виолончелистка мадемуазель Христиани, находившаяся в Иркутске на гастролях, да со своим имуществом, кое составляла виолончель работы Страдивари. Всю гастрольную программу служительница высокой музыки была готова разменять на несусветную Камчатку. Пришлось согласиться с сумасбродными француженками под их ручательство снести любые трудности пути. Но как нежной француженке пробиваться по бездорожью, если не всем крепким мужикам оно по силам? После первого же перехода в двадцать пять верст наездница с трудом спустилась с лошади и со слезами умоляла мужа отложить поездку до утра. Она пластом лежала в станционной избушке. Таежный поход оказался не той легкой увеселительной прогулкой по Елисейским Полям, какая ей была знакома.

– Отдохни, – согласился супруг, – а утром тебя проводят двое казаков до Якутска и дальше, до Иркутска.

– Николь! О чем ты говоришь?

– Я все сказал.

Отдав распоряжения, он направился с оставшимся отрядом по маршруту. Екатерина взобралась на лошадь и поспешила вдогонку. Могла ли она испытать подобные впечатления в чинных пейзажах Франции? Среди отвесных скал, теснящих ревущие речные потоки, которые беснуются и рвутся на просторы из каменных склонов, среди горных кряжей и бескрайней тайги, зыбучих волн Охотского моря и на его безлюдных островах свои масштабы и геологическая стать. Седло и стремя, уздечка и поводья родовитой француженке стали привычными в трудных переходах. От беспощадного гнуса лица прятали под башлыками, но дышалось тяжело, соленый пот лил градом, разъедая кожу не хуже насекомых. Ночевали в палатках, по вечерам француженки устраивали концерты с песнями и музыкой на инструменте Страдивари. Вспоминая собственную слабость в первом переходе, Екатерина Николаевна и сама смеялась над ней. Она выдержала поход, даже кошмарную переправу через Белую, вызвав гордость супруга за проявленную стойкость.

Разлившаяся река Белая клокотала и пенилась со страшной быстротой, вспоминал офицер по поручениям Бернгард Струве. Переправа в тридцать пять саженей. Проводники-якуты заявили, что «ехать неможно».

– Где брод? – спросил Муравьёв.

Указали направление брода.

– Покроет спину лошади?

– Полбрюха будет.

– Сначала едем с тобой вдвоем, – обратился граф к офицеру.

– Николя, ты с ума сошел, – попыталась образумить безумца жена на французском.

– Пропадешь, – добавили ему якуты на русском.

Генерал поехал первым, порученец – за ним. Уже перед самым берегом первая лошадь пошатнулась, тут же в ход удар нагайкой, крепко натянут левый повод, и она поставлена против течения, выдерживая напор реки. Шаг-другой к берегу, и лошадь сильным скачком выбросилась на сушу. Струве – следом. Якуты ликовали.

– Теперь назад, но рядом, чтобы проверить ширину брода и сопроводить мадемуазелей.

Проверка удалась. Следом за казаками отправили поочередно вьючных лошадей; одну из них, слабее других, снесло течением вместе с мешком сахара. Муравьёв сопровождал супругу, сбивая напор воды своей лошадью. Переправа завершилась, хотя и с потерей лошади, одной из сорока шести. Якуты-проводники вернулись на стойбище, а путешественники через час пришли к очередной почтовой станции. Ужин с наваристой ухой прошел в лучшем виде, чай и без сахара оказался хорош.

– Захотелось мне написать биографию Николая Николаевича, – обратился офицер по поручениям к Муравьёвой.

– Ты прав, я тоже собираю материалы, передам их в хорошие руки, – согласилась она.

Бернгард Струве написал «Воспоминания о Сибири», без которых эпизод переправы канул бы в Лету.

* * *

В июне экспедиция вошла в Охотск, откуда в начале июля 1849 года губернатор направился было в порт Петропавловск, но пароход «Иртыш» забросило на речную мель, на которой пришлось днями сидеть в ожидании прилива. Подтверждалась дурная слава порта из-за открытости рейда, на котором в штормовую погоду было опасно отстаиваться. Требовалось его перенесение, но куда? Береговая полоса Охотского моря смотрелась гористой и круто спускающейся к морю, где отроги Станового хребта сходились с морской стихией в едином ландшафте векового союза и взаимной неуступчивости. Добрались до Камчатки, заповедник действующих и потухших вулканов, над огненным венцом которых возвышалась Ключевская сопка, превосходящая высоту Монблана. Ее вершина, в трещинах по всем сторонам, дымила и клубилась, выбрасывая из жерла пепел, каменный град, раздувая вдаль вулканическую пыль. Гигантская земная домна бурлила в глубинах, в их тектонических разломах клокотала расплавленная магма, готовая выплеснуться на поверхность. Грозное зрелище, но другую тревогу у Н. Муравьёва вызывали дрейфы в здешних водах кораблей враждебной эскадры.

Командорские острова, лежащие по соседству с Камчаткой, высоко вздымались над Беринговым морем, заселенные алеутами и морскими котиками вперемежку. Органическая жизнь Охотского моря казалась неисчерпаемой. Берега и острова переполнены пастбищами морских млекопитающих: тюленей, моржей, котиков. Среди морских обитателей сновали красавцы дельфины, сивучи, киты. Правил на китобойство в России не имелось, заграничные суда добывали морских гигантов, получая крупные барыши, потому как никто не воспрещал. Из рыб – несметные стада кеты, мальмы и сиговых пород. Промысловое значение района важнее важного и сулило хорошие доходы казне, было что охранять. В районе гряды Алеутских безлесных островов природа особенно капризна. Здесь постоянно господствуют ветра, тяжелые снежные заряды, туманы и штормовые волны в два десятка метров высотой.

Англичане имели дерзость слишком много внимания уделять Авачинской бухте, и Муравьёв по прибытии немедленно установил места строительства новых батарей на Петропавловской косе, на Сигнальном мысе и у озера Култушного. «Я много видел портов в России и в Европе, но подобного Авачинской губе не встречал», – так отзывался Муравьёв об Авачинской бухте, в которой и сегодня мог бы разместиться весь торговый флот мира. Орудийные укрепления возводились с привлечением всего населения почти два месяца в неприступных местах; для них вырубались площадки в скалах. Батареи охватывали город подковой, но могли защитить только Малую губу, где стоял порт, а Большая оставалась открытой для всякого «благоразумного неприятеля», только бы он захотел.

В порту с губернатором съехался преосвященный Иннокентий, ученый, миссионер, епископ Алеутский и Камчатский, прозванный в зарубежной печати Апостолом Севера. Епископ застал алеутских островитян на стадии первобытной общины, не знавших глиняной посуды, всюду пользовавшихся подручными средствами. С одеждой у алеутов полный маскарад. Ее главный предмет, называемый паркой, представлял собой длинную рубаху со стоячим воротом, всю из птичьих шкурок и перьев, за их неимением – из нерпичьих шкур. Диковинный наряд, как всякой птице, им заменял в дороге одеяло, постель и даже дом. Но алеуты – не птицы, на островах Прибылова решительно все мужчины играли в шахматы. Мужские шапки первобытные люди долбили из корней и пней, выброшенных морем. Разработав дикарям грамматику алеутского языка, Иннокентий (Вениаминов) покинул остров Уналашка и привез ценные сведения о желании гиляков присоединиться к России с целью защиты от нахальных маньчжурских купцов и китобойных бесчинств.

На запрос, кого назначить камчатским губернатором, он «обеими руками и всей душой» указал на Василия Завойко, с чем Муравьёв сразу согласился, отстранив прежнего администратора. Храбрый и энергичный моряк В. С. Завойко, участник Наваринского сражения за освобождение Греции, в коем был уничтожен турецкий флот, показал себя лучшим начальником Камчатки. За три года его правления население Петропавловска выросло вчетверо; Василий Степанович, проявив административные способности, поднял сельское хозяйство, установил контроль над торговлей и звериным промыслом. С камчатских берегов Н. Муравьёв в тщетных поисках экспедиции Невельского обследовал северную часть Сахалина и взял курс на Аян.

* * *

В сентябре Н. Н. Муравьёв прибыл в порт Аян, куда на судне «Байкал» добрался Г. И. Невельской. Весь в нетерпении, генерал на катере ринулся навстречу, доклад принимался криками с борта на борт. Мореплаватель доложил об островной географии Сахалина и судоходности Амура. Вековое заблуждение географов развеяно! Полуостров снова стал островом, каким был со времен Пояркова и каким нарисован на старых картах. Снабжение Камчатки по Амуру возможно судами, сидящими под водой до пятнадцати футов, а по Татарскому проливу – до двадцати трех!

Это известие стало лучшим ответом на заветные мечты Муравьёва, радости не было предела. Теперь – за дело, в обратный путь – на Якутск и на Иркутск. В письме Перовскому от Муравьёва: «Невельской превосходно исполнил свое поручение… ему могут завидовать Крузенштерн и всевидящий Миддендорф». Он же в рапорте Морскому штабу: «…множество экспедиций… достигали европейской славы, но ни одна не достигла отечественной пользы по русскому смыслу, с которым действовал Невельской». Тут же Муравьёв выставляет свое видение обстановки: «Соседний Китай, бессильный ныне по своему невежеству, легко может сделаться опасным для нас, и тогда Сибирь перестанет быть русскою… Потеря этих пространств не может вознаградиться никакими победами и завоеваниями в Европе; чтобы сохранить Сибирь, необходимо ныне же утвердить за нами Камчатку, Сахалин, устье и плавание по Амуру». В комментариях муравьёвские послания не нуждаются.

Итак, тяжелое путешествие позади. «С особым удовольствием могу сказать о крае, что нашел его гораздо лучшим, чем о нем писали и говорили», – делился Муравьёв впечатлениями. Разведка местности произведена, десятки заданий по упразднению Охотского порта, укреплению Авачинской бухты и сдаче под суд камчатских служащих спущены, и он в Иркутске за организацией очередных действий. Поездка принесла большую пользу. Ознакомление с бытом казаков и положением ссыльных, состоянием промыслов привело к действенным мерам.

Ограждение пушной торговли от монополии, хлебопашество и скотоводство, улучшение экономического положения края – все сказывалось споро, считая и то, что решалось в центре. «Муравьёв, кажется, не может жаловаться, что я его представлений долго не разрешаю», – оправдывался царь, научившийся работать под напором сибирского наместника. Корсаков доносил из Петербурга: «Государь весьма доволен вашей поездкой на Камчатку… Он уже смотрит на Камчатку не петербургским глазом».

Царский взгляд отразился во французских очах Екатерины Николаевны, которой так приглянулась российская окраина, что она готова была поселиться на ней навсегда, хотя бы и «после отставки мужа». К Муравьёву прибыл топограф Ахте, задержанный в Иркутске, за указаниями по дальнейшим действиям взамен полученным от царя.

Действительно, по камчатской поездке Аянский порт усилен воинскими командами, Петропавловск укреплен артиллерией из Кронштадта, Василий Завойко назначен губернатором, образована Сибирская флотилия, а в Охотское море направлены крейсера для защиты китовых стад от промысла. Даже жандармский наставник Орлов выспрашивал Корсакова о благополучии дальневосточных китов. И это не все: пришло распоряжение о переносе Охотского порта, единственного на российском востоке. Аянский почтовый тракт принят на содержание казны, а на Камчатку ежегодно стали переселять по двадцать пять крестьянских семей. Возвращение в Иркутск начальника края люди встретили с радостью и надеждами. Народ поверил в Муравьёва, новогодние праздники прошли весело.

Глава 6
Преобразование края

В правительство высланы детально проработанные проекты исследований Востока и формирования Забайкальского войска. Государь ознакомился с материалами, к которым было приложено заключение ряда министерств о преждевременности их принятия, и приказал отложить рассмотрение до приезда Муравьёва. Между тем генерал-губернатор добился-таки перевода части сибирских линейных войск в Забайкалье, укрепив военное присутствие России. Работа не останавливалась ни на час.

Готовились проекты преобразования в Сибири медицинской, строительной и межевой частей, проект о ссыльных. Всю документацию губернатор вел собственной израненной рукой, запрашивая только необходимые справки. Для рассылки отчетов, большей частью в министерства по принадлежности, недоставало хороших писарей, без них страдало и общее делопроизводство. Губернатор сетовал на то, «как много вредит пропустить неделю в распоряжениях там, где сообщения отдаленны и редки».

Заботы наваливались, не давая продыха. Задуманы поиски в Аянском хребте, преимущественно для металлургических целей. Добыты образцы серебросвинцовых руд, на заводах их испытали и дали самые удовлетворительные донесения. Нужны разведки. Для производства свинца требовались удобства сообщений по рекам Лена и Алдан и постройка пароходов. Были и достижения. Через пару лет начала преобразований на Нерчинских промыслах добыто шлиховое золото до ста семидесяти пудов, что на полсотни пудов с превышением против сметного исчисления, и за успех наместнику пришла высочайшая благодарность. Не был бы Муравьёв военным администратором, стал бы экономистом.

Впереди – заботы по «Положению о казаках», о разделении края и прочая и прочая, только записка о китайских границах заняла более года упорных трудов. «Завожу архив и музеум для передачи преемникам всего, что не успеваю употребить в дело… По пяти и шести дней не выхожу из дому», – признавался радетель края. Доктор сердился. В январские морозы мучил жестокий кашель.

* * *

Осенью 1850 года Николай Муравьёв прибыл в столицу для отстаивания поданных проектов, но потребовалось полгода для преодоления волокиты и принятия актов, по которым создавалось Забайкальское казачье войско. Оно объединяло пятьдесят тысяч душ, из которых строевые части состояли из восемнадцати тысяч казаков, причисленных к двенадцати русским полкам и четырем бурятским. К ним на усиление создан отдельный тунгусский отряд. Интернациональное воинское соединение подавало пример для коренных народов ко всеобщему единению в государственном и хозяйственном устройстве. Тогда-то закладывалась единая Россия, сохранившая вековую незыблемость. Амурская экспедиция устанавливала дружественные отношения с коренными жителями, которые проникались доверием к русским людям. М. С. Корсаков сделал себе запись: «У Николая Николаевича продолжаются комитеты, воюет он сильно и, кажется, не без пользы». Сибирский генерал-губернатор и в Санкт-Петербурге не признавал преград своей непреклонной воле.

В 1851 году началась реорганизация Забайкальского края, куда из Иркутска были набраны опытные служащие под большие жалованья, хотя на новых местах им не нашлось ни квартир, ни служебных помещений. Созданные учреждения втиснули в две комнатушки какой-то мастерской. Первым губернатором края был назначен генерал-майор П. И. Запольский. При открытии нового губернаторства с центром – городом Чита – Муравьёв произнес яркую и красивую речь, в которой, однако, ревностными слушателями были подмечены социалистические доктрины. Затем состоялись встречи с казаками с разъяснениями их нового положения. Там же губернатор увидел бедственное положение заводских крестьян: у них ребят двенадцати лет забирали на работы в рудниках наравне с каторжными. Здесь же на свою голову встретился с декабристом Д. И. Завалишиным, который оставался советником, пока не стал бравировать и злоупотреблять положением. С образованием новой Забайкальской области Н. Муравьёв занялся защитой земельных и других имущественных прав и развитием земледелия бурятского народа, введением в школьное обучение русского языка. Бурятам губернатор стал вроде шамана или Будды.

Оживление и зарождение просветительской и культурной жизни – тоже инициатива начальника земли сибирской. По оценке современников, жизнь края совершенно изменилась. В Иркутске открылись и действовали профессиональный драмтеатр, Институт благородных девиц. По ходатайству губернатора в гимназии было введено изучение английского языка.

В ноябре 1851 года под председательством Н. Н. Муравьёва учрежден Сибирский отдел Русского географического общества, ставший центром изучения природы, географии и этнографии Сибири. Он сам возглавил попечительский совет. Иркутский отдел стал первым ответвлением от центрального органа на территории империи. Из речи губернатора на открытии отдела: «Три века назад наши предки завоевали Сибирь в вечное достояние России не многочисленностью дружин своих, но твердостью начинаний, постоянной ревностью к делу и стремлением заслужить похвалу Царя и Отечества». Географическое общество имело не только научно-исследовательские, но и первостепенные государственные задачи. В ту пору, когда многие земли были не заселены и никому не принадлежали, с точки зрения международного права первые составители географических карт имели преимущественное право на их владение. Поэтому Н. Муравьёв с первых дней пребывания в Иркутске направлял своих подчиненных в экспедиции во все концы Сибири с заданиями по картографии.

В Иркутском отделе работали выдающиеся исследователи: Р. Маак, Н. Пржевальский, П. Кропоткин, И. Черский, Г. Потанин, В. Обручев и многие другие. Их экспедиции охватывали пространства от Урала до рек Амур и Уссури. Научные и исследовательские материалы публиковались в «Записках Русского географического общества». При Сибирском отделе открыта библиотека, а позднее образован институт.

Губернатор имел задачу: «…приобресть страну эту в ученом отношении». Ученых людей в Сибири собралось немало, но с уходом Муравьёва поэзия Амурского дела исчезла, и они мало-помалу рассеялись по просторам России.

В 1855 году Сибирский отдел организовал экспедицию Г. И. Радде по изучению Байкала. Он ходил научной экспедицией в сплавах Муравьёва, где задался вопросом: а возможна ли жизнь тунгусов в глубинах Станового хребта, куда и не заглянуть? В сибирских экспедициях Густав Радде исследовал огромный район, провел метеонаблюдения и собрал ботанические и зоологические коллекции; составил карту южных областей Восточной Сибири. С прибытием в Петербург Радде был приглашен со своими наблюдениями в узкий круг великой княгини Елены Павловны, которая благосклонно отнеслась к лектору и рекомендовала его влиятельным лицам. В той лекции к великой княгине был прокинут один из незримых мостиков с далеких мест пребывания ее давнего поклонника Николая Муравьёва.

* * *

Губернатор направил в правительство несколько запросов на создание опорных баз в устье Амура, в исследованных местечках озера Кизи и залива Де-Кастри (ныне залив Чихачёва), а также на проведение сплава по Амуру для укрепления восточной береговой линии военными отрядами. Его проекты по защите и освоению пустынных берегов океана поражали воображение столичных политиков и чиновников смелостью, вызывая в консервативных умах боязнь ответственности за возможную неудачу исполнения. Так и здесь, объединив усилия, консерваторы убедили императора в отношениях с Китаем держаться осторожности, поспешность не проявлять, залив и озеро не занимать.

Граф Лев Алексеевич Перовский, глядя на неопределенность в принятии дальневосточного решения, предложил Муравьёву в зиму посетить столицу для продвижения вопроса. Генерал прибыл в Петербург в марте пятьдесят третьего года, когда сгустились тучи предстоящей Крымской войны, которая грозила перекинуться и на Дальний Восток. Проблема охраны восточных границ обострилась, значение Амура в вопросах доставки войск и провианта возросло. Здесь же Лев Алексеевич сообщил о своем уходе с поста министра внутренних дел, о чем Муравьёв крайне сожалел. Союзником ему оставался великий князь Константин, но даже князю многое было неподвластно.

Середина девятнадцатого века стала судьбоносной для всего Тихоокеанского региона. Россия, Англия, Китай – ключевые игроки готовившегося передела мира, вскрытого в докладных записках Муравьёва на высочайшее имя: «…результаты английских войн в Китае могли… навсегда прекратить все будущие виды там России».

И далее: англичане «из небольшого острова своего предписывают законы во всех частях света… клонящиеся не в пользу человечества, а в удовлетворение лишь коммерческих интересов Великобритании с нарушением спокойствия других народов… К существенным условиям Англии в этом должно… господствовать на восточных берегах Китая и таким образом отрезать Россию от Восточного океана». Длинная цитата – из соображения, что лучше сибирского мыслителя и сегодня не написать, и оттого еще, что в ней – весь узел противоречий вокруг Востока. По затронутой теме была цитата и покороче: «С Англией поладить мы можем, только унизив Россию и утратив все ее влияние в Европе». Это послание в двадцать первый век.

Но опять же, нельзя было России забывать об острове Сахалине, нежданно-негаданно получившем автономию от материка: «Нет сомнения, что в эту же систему должно входить овладение Сахалином и устьем Амура… необходимо ныне же утвердиться на Сахалине, откуда неминуемо разовьется торговля с Японией и Кореей». И почему-то этапы революционных преобразований края измеряются историческими отрезками в сто пятьдесят лет: Ерофей Хабаров его открыл – Николай Муравьёв присоединил – Владимир Путин укрепил. Что-то будет через полтора века?

Последствия этой записки, как и требовало время, возымели исключительное значение для российской восточной политики. Грамотно составленный документ – залог успеха в деле, и в этом искусстве Николай Муравьёв был непревзойденным мастером. Стратегический склад мышления боевого генерала помогал ему четко выявлять и формулировать цели намеченного мероприятия, нужные силы и средства его поддержки и обеспечения. Благодаря природному уму и блестящим способностям администратора он без труда осуществлял глубокую аналитику, придавая документу убийственную логику. Недругам оставалось разводить руками, признавая бессилие перед доказательной базой представленного проекта. Муравьёвские шедевры ложились на стол императора, вызывая у него восхищение способностями и действиями своего сибирского наместника. Муравьёв становился фаворитом монарха. Как много потеряла Россия оттого, что его особое положение при дворе прервалось слишком рано!

Помимо общей записки в ее секретной части Н. Н. Муравьёв запросил себе полномочия на прямые переговоры с Китаем, минуя инстанции Министерства иностранных дел и Сената во избежание излишних трений с ведомствами. И оно было дано, разрешение на переговоры, которое вскоре повлияло на ход истории. Вместе с ним получено разрешение на амурский сплав и занятие приамурского озера Кизи, залива Де-Кастри и острова Сахалина, ключевых точек нижнего Амура, хотя и с оговоркой, что в укреплении рубежей генерал-губернатору придется рассчитывать на собственные силы.

Итак, одержана очередная победа вопреки политике влиятельных министров: военного, финансов и иностранных дел. Союз двух Николаев, царя-императора и генерал-губернатора, возобладал над могущественным триумвиратом. Два Николая, озабоченных интересами Отечества, нашли один другого, каждый из которых в отдельности не привел бы Россию к ослепительному успеху.

Двадцать второго апреля 1853 года, когда генерал-губернатор на высочайшей аудиенции докладывал об Амурском деле, Николай Первый, только что давший разрешение на занятие тихоокеанского побережья, очертил на карте пространство от Шилки до Камчатки, величиной чуть ли не с Европу, и сказал:

– Итак, это наше! Так и снестись об этом с китайцами. Но ведь я должен защищать это из Кронштадта!

– Можно и ближе подкрепить, – указал Муравьёв на течение Амура.

– Но ты, право, сойдешь с ума от своего Амура, – заметил царь, считавший, по всем тогдашним подсказкам, Амур несудоходным, ведь разведанное устье еще не означало проходимости всей реки. – Зачем нам река, если в устье могут заходить только лодки? – повторил он модный в ту пору вопрос.

– Сама обстановка показывает этот путь, – защищался генерал.

– Пускай она к этому приведет, а пока подождем.

Государь оказался настолько довольным итогами совещания, что уже следующим днем пожаловал Муравьёву орден Белого орла. Личность графа стала легендарной, амурская эпопея была у всех на языке. Растущая популярность генерал-губернатора поднимала статус Восточной Сибири в глазах молодых чиновников и офицеров, притягивала их к переезду в Сибирь. Не зря же В. А. Римский-Корсаков, брат композитора, отзывался о Муравьёве как «о замечательной личности, которая в течение шести-семи лет перевернула вверх дном всю Восточную Сибирь и ввела в моду этот отдаленный край, который до сих пор только пугал воображение». В приемной губернатора всегда теснота. Молодые люди, еще в студенческих сюртуках, просились на службу в Сибирь. Муравьёв долго их испытывал, прежде чем принять ходатайство. Мест открывалось много, а желающих было еще больше. Наступило живое время повсеместных умственных пробуждений и сильных впечатлений от присоединения Амура. Географические карты нарасхват.