Текст книги "Испытание на прочность"

Глава IV. На суше и на море

Когда Михаил Павлович Ардатов после трехнедельного отсутствия прибыл в Бахчисарай, командующий Крымской армией генерал Горчаков находился перед сложной дилеммой. С одной стороны, Михаил Дмитриевич был очень доволен той щедростью, с которой государь наградил его за удачное руководство войсками при отражении штурма Севастополя, но с другой стороны, генерал страстно хотел снять с себя груз ответственности за затянувшуюся оборону черноморской твердыни. Уж слишком хлопотной она была, да еще при том малом количестве войска, что находилось в подчинении у Михаила Дмитриевича.

Пока Ардатов находился в ставке командующего, генерал склонялся к одному решению по поводу судьбы города. Однако стоило графу покинуть Бахчисарай по своим секретным делам, как настроение Горчакова изменилось, что грозило сдачей врагу многострадального города.

Ровно через три дня после отражения вражеского штурма, во время обыденного осмотра батарей передней линии обороны, пулей в ногу был ранен генерал-майор Тотлебен. Не желая покидать Севастополь, молодой генерал сумел уговорить хирурга Пирогова не отправлять его в Симферополь, а начать лечение раны на месте. Медик поначалу не соглашался, но в конце концов уступил Тотлебену, на энтузиазме которого держалась вся оборона города.

Благодаря врачебному искусству великого хирурга Тотлебен быстро пошел на поправку, однако вскоре генерал нарушил предписанный ему режим и самовольно выехал на передний край обороны. Обычно вражеские бомбы непонятным образом щадили настырного немца, ежедневно сновавшего по севастопольским батареям и бастионам, но здесь, видимо, вмешалась судьба. Не успел Тотлебен приступить к осмотру батареи на Пересыпи, как упавшая на бруствер вражеская бомба сильно контузила инженера, попутно наградив множеством осколков в спину.

Тотлебена, потерявшего сознание от боли, срочно доставили в госпиталь к Пирогову, вердикт которого был категоричен: немедленная отправка в тыл. Изнывая от жгучей боли, Тотлебен пытался спорить с хирургом, но тот был неумолим, и через час, на тряской крестьянской телеге раненого отправили в Симферополь на излечение. Так Севастополь потерял своего героя, а адмирал Нахимов – верного товарища и единомышленника. Лишившись помощи и присутствия Тотлебена, Павел Степанович сразу загрустил. Все чаще и чаще вспоминал он своих боевых товарищей, адмиралов Корнилова и Истомина, погибших ранее на севастопольских бастионах и похороненных во Владимирском соборе вместе с их общим учителем, адмиралом Лазаревым.

– Опередили они меня, уйдя на покой к Андрею Петровичу! – горестно говорил адмирал, приводя окружающих в замешательство своим ипохондрическим настроением.

Не прибавлял радости адмиралу и вид родных кораблей, обреченно стоявших в Севастопольской бухте и покорно ждущих своей дальнейшей судьбы. Из-за всех этих обстоятельств Нахимов при своих ежедневных посещениях передовой стал проявлять ненужную браваду. Защитники бастионов в один голос умоляли Павла Степановича поберечь себя и не подставляться под вражеские пули и бомбы, но адмирал оставался глух к просьбам окружающих. Держа в руках подзорную трубу, он неторопливо вышагивал по переднему краю обороны в черном мундире с золотыми эполетами на плечах.

– Право слово, не стоит беспокоиться, господа. Стрелки они скверные, – говорил Нахимов офицерам, неторопливо наблюдая за осадными действиями врагов в подзорную трубу. – А вот то, что они закладывают новые параллели напротив наших позиций – это гораздо серьезней.

Говоря так, адмирал был абсолютно прав. Получив от русских удар по своему «африканскому» самолюбию, Пелисье решил взять Севастополь во что бы то ни стало. Проанализировав провал наступления, французский генерал пришел к выводу, что главной причиной всех неудач было слишком большое расстояние от передовых траншей союзников до русских позиций. Именно благодаря ему русские комендоры смогли основательно сократить численность штурмовых колонн до того, как они достигли русских позиций.

С этого момента французские и английские саперы под покровом ночи стали регулярно закладывать все новые и новые параллели перед русскими позициями. Севастопольцы пытались помешать планам врага своими ночными вылазками, однако их действия были малоэффективны. Утвердившись в правоте своей идеи, Пелисье был непреклонен в решении не дать русским артиллеристам возможности вести убийственный огонь по наступающей пехоте коалиции. Подобно Нахимову, он следил за ходом саперных работ, радостно наблюдая, как неотвратимо сокращается тактическое преимущество русской обороны.

Однажды, в последних числах июня, адмирал Нахимов совершал свой обычный обход бастионов Корабельной стороны. Вначале он посетил Четвертый бастион, по которому несколько дней подряд вели огонь осадные батареи неприятеля, затем побывал на Третьем бастионе и только после этого направился на Малахов курган.

Оставив по обыкновению свою маленькую свиту в укрытии, Нахимов в сопровождении капитан-лейтенанта Корна вышел на банкет и, облокотившись на бруствер, стал осматривать в подзорную трубу вражеские позиции. Его высокая сутулая фигура с золотыми эполетами была хорошо видна на фоне земляного бруствера, и вскоре вокруг Нахимова засвистели вражеские пули.

– Смотрите, господа французы новую параллель заложили, а там явно собираются устраивать новую батарею, – говорил он Корну.

– Ваше превосходительство, отойдите от бруствера! Ненароком зацепят! – умолял Корн адмирала, но тот упорно продолжал разглядывать изменения на переднем крае врага. Подзорная труба ярко поблескивала в лучах солнца, как бы показывая вражеским стрелкам, куда целиться. Несколько пуль ударили рядом с правым рукавом Нахимова, но это нисколько не оторвало его от опасного занятия.

– Сегодня они, однако, метче стреляют, – прокомментировал он Корну действия французских стрелков. – А что нового у них вот там?

Нахимов повернул голову вправо и медленно повел туда же медную трубу. Подзорная труба вновь мелькнула на солнце, и рядом с головой адмирала прогудели два свинцовых шмеля, но Нахимов вновь никак не среагировал, продолжая высматривать в окружающей панораме что-то очень важное для себя. В этот момент у Корна сдали нервы, и вопреки всякой субординации он резко окликнул адмирала по имени-отчеству. Удивленный Нахимов оторвался от трубы и, чуть разогнув спину, стал поворачиваться к своему адъютанту, и в это самое мгновение адмирала сразила вражеская пуля. Он коротко вскрикнул и, выронив подзорную трубу, стал медленно оседать на землю. Корн едва успел подхватить бесчувственное тело Нахимова и с ужасом увидел, как закатились широко раскрытые глаза Павла Степановича. Капитан-лейтенант ощутил, как под его правой ладонью от горячей крови стал стремительно набухать воротничок адмиральского мундира.

Нахимов так и не пришел в сознание, пока его на руках несли с позиции в лазарет к доктору Пирогову. К стенам госпиталя сбежался почти весь Севастополь с одной только надеждой на то, что знаменитый хирург сотворит чудо. Под больничными окнами и дверями стояла большая толпа солдат и матросов, и среди них не было ни одного человека, который не согласился бы немедленно умереть ради спасения любимого командира.

Осматривая больного, хирург сразу определил, что вражеская пуля пробила Нахимову грудную клетку, повредила легкое и, раздробив лопатку, вышла наружу. Пирогов приложил максимум своих сил и умения и даже чуть больше, но жизнь адмирала висела на волоске. От обильной кровопотери кожа его стала пергаментно-желтой, а пульс – нитевидным. Нахимов несколько раз приходил в себя, открывал глаза, но ничего не говорил. Обводя присутствующих тусклым взглядом, он как бы искал кого-то и, не находя, снова смежал веки. Находившиеся рядом с ним люди не скрывали своей скорби и горести и плакали, не стесняясь слез.

Около двух суток длилось это критическое состояние, и никто не мог сказать, что будет через пять минут. Все только рьяно молились Господу Богу за жизнь своего адмирала. Всё это время Пирогов не отходил от постели больного, полностью посвятив себя заботе о Нахимове. Трудно сказать, что сыграло свою положительную роль – искусство врача, мольбы людей, а может, всё это вместе, – но Нахимов остался жив.

Крайне ослабленный, неспособный самостоятельно сдвинуться из-за нестерпимых болей в груди, адмирал со всеми предосторожностями был отправлен в Бахчисарай, а оттуда в Симферополь. Пирогов сильно переживал, довезут ли Нахимова до госпиталя живым, но все обошлось, и больной медленно пошел на поправку.

Когда в русском обществе стало известно о ранении адмирала, во всех храмах обеих столиц прошли торжественные молебны во здравие Нахимова. Все сразу осознали, насколько важен и нужен для России был этот человек, на плечах которого лежало тяжелое бремя защиты Севастополя.

Адмирал был жив, но едва только он оставил осажденный город, как над ним отчетливо замаячил призрак сдачи противнику. На место Нахимова Горчаков вновь назначил Остен-Сакена, который сразу отдал приказ об увеличении числа понтонных мостов через Севастопольскую бухту для быстрой эвакуации гарнизона и мирного населения на случай падения укреплений Южной стороны.

Князь Васильчиков, генералы Хрулев и Хрущев вместе с начальником Севастопольского порта вице-адмиралом Новосильским были категорически против подобных действий. Все они в один голос говорили, что один только вид мостов сразу породит неуверенность и робость в сердцах защитников Севастополя.

– Пока Павел Степанович был с нами, никто и мыслить не мог об оставлении города! – возмущались патриоты, но Дмитрий Ерофеевич был неудержим в своем стремлении угодить Горчакову.

Сам командующий Крымской армией ради сохранения численности своих войск был готов в случае падения передних рубежей обороны города незамедлительно оставить Южную сторону Севастополя и отойти к Мекензиевым горам. Там, на хорошо укрепленных позициях, генерал собирался дать противнику бой, который, по его глубокому убеждению, должен был стать роковым для сил коалиции.

Возможно, это был вполне здравый и реальный план ведения войны, но осуществить его при наличии в ставке Горчакова такого фанатичного адепта обороны Севастополя, как граф Ардатов, было очень нелегко. Практически невозможно. И потому князь был вынужден ждать удобного случая, который позволил бы ему действовать без оглядки на мнение посланника императора.

Возвращение Ардатова в ставку совпало с жарким обсуждением у командующего мер по снятию вражеской осады Севастополя. К этому Михаила Дмитриевича настойчиво пододвигал государь император, воодушевленный удачным отражением вражеского штурма. Сам Горчаков, подобно светлейшему князю Меншикову, не очень верил в успех планируемой операции, но не мог противостоять нажиму государя и был вынужден выставить этот вопрос на общее обсуждение.

Обрадованные июньским успехом, почти все генералы предлагали князю провести широкомасштабное наступление на тыловые позиции противника. Это, по их мнению, если не заставит врага снять осаду, то наверняка отодвинет начало нового штурма Севастополя, который, судя по всему, был не за горами.

Назывались предполагаемые места нападения русских войск на позиции неприятеля, однако окончательное решение на совещании так и не было принято. Внимательно выслушав пламенные речи своих собеседников, Михаил Дмитриевич не стал торопиться подводить итоги военного совета. Ему было очень важно знать мнение графа Ардатова, который отсутствовал на этом совете.

Вообще царский посланник, по мнению князя, вел себя очень странно. Вместо того чтобы спокойно сидеть в штабе армии и слушать доклады подчиненных, граф был постоянно занят всевозможными делами, которые, по мнению Горчакова, были совершенно не нужны при его положении. В первую очередь это была постоянная борьба Михаила Павловича с нечистыми на руку интендантами, которые с ужасом ожидали новых коварных действий со стороны посланца императора.

После очередного громкого разбирательства со мздоимцами Ардатов на время затихал, и у несчастных снабженцев создавалось впечатление, что интендантские дела его больше не интересуют. Однако по прошествии энного количества времени граф, подобно задремавшему посреди болоту аисту, делал резкое движение, и очередная жертва была у него в руках. При этом Ардатов всегда бил наверняка и прихватывал чиновников, как говорится, «на горячем».

Поразительная осведомленность Михаила Павловича в интендантских делах объяснялась очень просто. К его двум специальным адъютантам шли многочисленные жалобы с описанием форм чиновничьего притеснения. Простой народ стучал на интендантов как заправский барабанщик, увидав в Ардатове свою реальную защиту.

Конечно, всю черновую работу за графа делали его адъютанты, предоставляя ему лишь готовый результат, которым он и пользовался. Главная его задача заключалась во внезапном появлении в нужном месте, разговоре с казнокрадом холодным безжалостным тоном, и это, как правило, давало быстрый результат, поскольку одно только имя Ардатова вгоняло крапивное семя в смертельную дрожь.

В рассказах чиновников, передаваемых из уст в уста, граф изображался исчадием ада, ни дня не проведшим без того, чтобы не сгубить чью-нибудь душу или выпить стакан крови и слез. Конечно, это было сильно далеко от действительности. Граф, безусловно, карал казнокрадов, но карал по-разному. Иногда, увидев, что человек сильно напуган, Михаил Павлович мог счесть, что этого уже вполне достаточно, и отпускал провинившегося, не забыв при этом понизить его в должности или объявить его своим должником.

Долги с чиновников Ардатов тоже собирал довольно необычным образом. Деньги на данный момент не имели для него особой ценности, и потому он брал с должника не ассигнациями или золотом, а делом. Михаил Павлович заставлял провинившегося чиновника в короткий срок сделать ту или иную работу. В основном это касалось снабжения армии порохом, ядрами или провиантом. Так руками самих казнокрадов граф старался исправить их же ошибки и промахи.

Борьба Ардатова с вороватыми интендантами очень раздражала командующего Крымской армией, но при всем при этом Михаил Дмитриевич не мог отказать графу в находчивости при решении трудных вопросов. Поэтому, едва граф вернулся в ставку, Горчаков тотчас же пригласил его к себе и, коротко обрисовав сложившуюся обстановку, спросил мнение Ардатова о предстоящей операции.

– Конечно, наступать, Михаил Дмитриевич! Тут двух мнений быть не может, – убежденно произнес Ардатов, азартно склонившись над картой боевых действий.

– А где и какими силами предлагаешь наступать? – хитро спросил Горчаков. – На Федюхинские высоты, как предлагает Реад, или от Корабельной стороны, за что стоят Хрулев и Васильчиков? Скажу сразу, на оба варианта наступления у нас мало сил. Может, стоит подождать подхода курского ополчения и двух свежих полков в середине августа?

– Нет, – решительно произнес Ардатов, – курское ополчение и свежие полки нам понадобятся для других дел, а пока мы вполне сможем обойтись и своими силами.

– Как?! Побить французов нашими силами?! Да ты шутишь, Михаил Павлович? – воскликнул князь.

– Ну, насчет французов я пока этого не могу с уверенностью сказать, а вот что касается турок в Евпатории, то этот зверь нам вполне по зубам, – пояснил свою мысль Ардатов.

– Да там сорок тысяч солдат во главе с Омер-пашой, плюс английские офицеры и союзный флот. Я столько солдат дать не смогу, – убежденно сказал командующий. – А вдруг неприятель решит штурмовать наши позиции на Корабельной стороне? Ты об этом подумал?

– Для этого дела, думаю, хватит десяти тысяч.

– Да так ли?

– Так.

– Тогда, может, и сам за это дело возьмешься? – коварно спросил Горчаков, у которого от напряжения в горле перехватило: неуемный Ардатов сам лез в хитро расставленные генералом сети.

– Могу и я, если хочешь, Михаил Дмитриевич, но только вот цену запрошу хорошую.

– Какую цену? – насторожено спросил Горчаков, усиленно перебирая в голове различные варианты.

– Дашь пушек столько, сколько скажу, и две нормы пороху к ним. Да продовольствия двойную норму.

– Да ты, граф, меня без ножа режешь! У нас пороху всегда в обрез было. Вот только если у твоих друзей адмиралов позаимствовать, с кораблей?

– Не прибедняйся, Михаил Дмитриевич! Пороха скоро нам в достатке подвезут, об этом мне доподлинно известно. Так что не останешься ты без огневого запаса, – уверенно сказал Ардатов, но Горчаков только озабоченно покачал головой. – Да ты, никак, в моем слове сомневаешься, князь? Я что, порох для развлечений беру или чтобы французу продать, подобно некоторым подлым душам, которые врагу за нашими спинами корпию отпускают? – возмутился Ардатов.

От этих слов Горчаков сильно смутился. Он ничего не слышал о корпии, но быстро догадался, что разговор идет о новом графском разоблачении, и его передернуло.

«Наверное, только и пишет государю о творящихся здесь у меня беспорядках. Можно подумать, что у других командующих меньше воруют, – с горечью думал про себя генерал. – А что если действительно дать ему то, что просит, да и отправить на Евпаторию? Это он хорошо придумал, и главное, все мне на руку. И свое войско в целостности сохраню, и господам патриотам рот заткну. Царев посланник так захотел, вот и ешьте. А как обгадится в Евпатории господин граф, так гонору у него сразу поубавится, и не будет всюду совать свой нос. Решено, так и сделаю».

Горчаков изобразил на своем лице глубокое раздумье, как и подобает высокому государственному мужу, и выждал паузу.

– Я твоему слову, тезка, полностью верю и потому дам то, что просишь, но только тебе, если лично поведешь войско на Евпаторию, – наконец заговорил он, стремясь отрезать Ардатову пути к отступлению.

Но царский посланник и не пытался увильнуть в сторону.

– Договорились, – коротко сказал он, к тайной радости командующего.

– Вот и славно! Тогда мы это дело на завтрашнем совете утвердим окончательно, если ты, конечно, не против этого.

– Нет, Михаил Дмитриевич, я не против.

Так было положено начало евпаторийской операции, вся ответственность за подготовку которой полностью ложилась на плечи Ардатова.

Затевая нападение на Евпаторию, которую союзники обороняли исключительно силами сорокатысячного корпуса Омер-паши, Михаил Павлович, по сути дела, не изобретал ничего нового. Напасть на самую слабую часть войск антирусской коалиции в свое время планировал светлейший князь Меншиков, но в связи с его отставкой с поста командующего Крымской армией в декабре 1854 года идея так и осталась нереализованной. Ардатову о ней рассказал один из офицеров штаба армии, увидевший в государевом посланнике человека дела, а не пустых разговоров. Графу задумка понравилась, и, когда появилась возможность, он приступил к ее реализации.

В качестве главного исполнителя своих замыслов Ардатов выбрал полковника Попова, того самого, о котором он сам лестно отзывался в разговоре с императором прошлой зимой. Полковник действительно был способным человеком, но мышиная возня вокруг него сначала со стороны Меншикова, а затем и Горчакова не давала ему возможности проявить свои воинские таланты.

Когда Ардатов сказал полковнику о своем намерении поручить ему штурм вражеских укреплений Евпатории, Попов вспыхнул от радости и сразу же принялся разрабатывать план военных действий, чем очень сильно порадовал графа. Возложив всю черновую работу на плечи помощника, Ардатов занялся организацией разведки, от которой, по его твердому убеждению, зависела половина всего успеха в предстоящей операции. С этой целью граф направил к Евпатории казачьих разведчиков, поручив пластунам уточнить расположение турецких укреплений и вести непрерывное наблюдение за всеми действиями врага. Желая достоверно знать все, что творится внутри города, Михаил Павлович обратился за помощью к местным грекам. У них в Евпатории остались многочисленные родственники, которые страшно недолюбливали турецких оккупантов, жестоко притеснявших их по любому поводу. Все они были готовы к активному сотрудничеству с русскими и только ждали возможности отомстить своим обидчикам.

Вскоре Ардатов получил все нужные ему сведения, благодаря которым план наступления полковника Попова был подвергнут серьезной коррекции. Так, стало известно, что ранее пустовавший ров перед турецкими позициями неприятель наполнил водой, а ширина его была несколько больше, чем это значилось в прежних донесениях разведки.

Все приготовления русских к штурму Евпатории остались для врага тайной за семью печатями, в то время как сам Ардатов получал из стана врага самые свежие данные. Перед самым штурмом города выяснилось, что десять тысяч турецких пехотинцев срочно погрузились на корабли союзников и были вывезены из Евпатории, предположительно в Севастополь. Узнав об этом, Ардатов и Попов обрадовались. Сама судьба явно благоволила их планам.

Было пять часов утра, когда русские войска, скрытно приблизившиеся к турецким позициям, обрушили на врага шквальный огонь из полевых орудий и штуцеров. Извлекая уроки из прошлых неудач, Ардатов создал специальные штуцерные отряды, главной обязанностью которых являлось уничтожение орудийной прислуги противника, находясь вне зоны огня вражеских орудий.

С ужасным воем и грохотом обрушились русские ядра на вражеские позиции, вызвав сильную панику среди мирно спавших турок. С громкими криками и стенаниями метались турецкие солдаты под огнем канониров подполковника Гофмана, но стеки британских инструкторов быстро навели порядок в их рядах, и вскоре противник открыл ответный орудийный огонь.

Между русскими и турецкими батареями завязалась ожесточенная перестрелка, верх в которой оказался за русскими пушкарями. Развернув двадцать четыре батарейных и семьдесят шесть легких орудий, они в течение полуторачасовой перестрелки сумели привести к полному молчанию многие вражеские батареи, либо выбивая ядрами прислугу, либо повреждая сами орудия. Кроме этого, метким огнем канониров подполковника Гофмана было уничтожено пять вражеских пороховых складов, что нанесло большой ущерб турецким силам.

Не отставали в борьбе с вражеской артиллерии и штуцерные стрелки, которые расположились между батареями и вели плотный огонь в сторону врага. Их меткие выстрелы наносили большой урон вражеской прислуге, а если пули проходили мимо, то их пронзительный свист над головой заставлял турецких пушкарей сильно нервничать, отчего результативность их стрельбы была невысокой. Все это привело к тому, что турецкие орудия замолкали одно за другим.

Видя столь бедственное положение обороны Евпатории, на помощь пришли три британских парохода, стоявшие в это времени в гавани. Вначале они обрушили огонь своих орудий на позиции русских батарей, а затем подошли к берегу и стали обстреливать изготовившиеся к атаке русские пехотные колонны. В них входили четыре сотни спешившихся казаков и около батальона греческих добровольцев под командованием майора Коккинаки.

Наблюдавший за ходом сражения Ардатов очень встревожился, опасаясь, что огонь врага сможет сорвать штурм Евпатории, однако благодаря умелым действиям подполковника Гофмана все обошлось. Андрей Федорович вовремя заметил возникшую угрозу со стороны моря и, не дожидаясь указаний свыше, приказал развернуть против англичан две батареи. Гофман сам лично руководил этой артиллерийской дуэлью, и вскоре британские корабли были вынуждены отойти на середину бухты, откуда продолжили обстреливать берег.

Стремясь спасти положение и не дожидаясь, когда русская пехота пойдет на штурм Евпатории, турки решили упредить их решительной контратакой. С этой целью из города на дорогу в Саки вышли три эскадрона турецкой кавалерии, имея задачу атаковать русскую пехоту с фланга и сорвать наступление на ослабленные оборонительные позиции Евпатории.

Этот маневр не остался незамеченным со стороны полковника Попова, находившегося вместе со штурмовыми колоннами. Едва только возникла угроза удара во фланг, как стоявшие в прикрытии два батальона Азовского полка были развернуты в каре и двинулись на врага, грозно ощетинившись штыками.

Как только турецкая конница приблизилась на расстояние выстрела, азовцы дружно встретили противника густым ружейным огнем. Раз за разом из стройных рядов русской пехоты гремели дружные залпы, приводившие вражеских всадников в трепет. Бросившись в атаку на каре азовцев, турки на полпути стали заворачивать головы своих коней и под громкие крики стрелков поспешили ретироваться.

Еще не успела отойти вражеская конница, как русские штурмовые колонны бросились на штурм города. Первыми, под треск барабанов, с развевающимися знаменами бежали греческие добровольцы, твердо верившие в скорую победу. Турки попытались остановить их оружейным огнем, ведя его с крыш и из-за заборов близлежащих домов, но безрезультатно. Не обращая внимания на выстрелы, греческий батальон уверенно шел вперед.

Добровольцы уже преодолели больше половины пути, когда на помощь туркам пришло подкрепление. Это были новые пушки под командованием британских офицеров. Прекрасно сознавая всю опасность создавшегося положения, англичане решительно оттеснили турок в сторону и сами встали за орудийные лафеты.

Вражеская картечь обрушилась на греческих добровольцев в тот момент, когда они приблизились ко рву, заполненному водой. Передние ряды батальона, уже до этого понесшие потери от ружейного огня турок, буквально споткнулись, уткнувшись в невидимый барьер, и остановились в нескольких шагах от препятствия. Возник критический момент всего сражения. Многие из добровольцев были ранены или убиты, в том числе и сам майор Коккинаки, шедший в первых рядах колонны. Казалось, еще минута, и греки дрогнут и отступят, но мощное «ура» идущих в атаку казаков, раздавшееся за их спинами, переломило эту опасную ситуацию. Подхватив выпавший из рук убитого знаменосца штандарт с ликом Христа, прапорщик Паподаки смело бросился ко рву. Его примеру последовали остальные добровольцы, начавшие решительно перебираться через ров по принесенным с собой настилам или штурмовым лестницам.

Мужественные действия пехоты были поддержаны огнем двух легких батарей капитана Крамского. Как только добровольцы пошли в атаку, артиллеристы оставили свои прежние позиции и, выдвинув пушки далеко вперед, открыли убийственный огонь по противнику. Картечные залпы батарей быстро смели с крыш и заборов засевших там вражеских стрелков, заставив покинуть свои позиции.

Благодаря этой своевременной огневой поддержке штурмовые колонны полковника Попова смогли без долгой задержки преодолеть широкий ров и ворваться в город. В первые же минуты сражения между русскими и турками развернулась ожесточенная борьба. Противники яростно бились врукопашную за каждый дом, за каждое строение, за каждый перекресток, которые по нескольку раз переходили из рук в руки. Обладая численным перевесом, солдаты султана не собирались просто так сдавать русским свои позиции и готовы были биться до конца.

В сложившихся условиях штурмовым колоннам русских солдат срочно требовалось свежее подкрепление. Как ни храбро бились греческие волонтеры майора Коккинаки и казаки полковника Федорцова, они не могли полностью сломить сопротивление противника. Срочно требовалось подкрепление, и оно подоспели благодаря новшеству, примененному графом Ардатовым. В каждой из колонн имелись специальные дымовые шашки, которые по приказу графа следовало зажечь в тот момент, когда роты прорвут оборону противника и нужно будет вводить в дело резерв.

Применение столь необычного способа подачи информации встретило полное непонимание среди командиров атакующих колонн, предпочитавших иметь дело с привычными эстафетными донесениями. Возможно, в какой-то мере они были и правы, но Михаил Павлович хорошо помнил роковую заминку французов при штурме батареи Жерве, когда прорвавшемуся отряду врага вовремя не было послано подкрепление. Поэтому Михаил Павлович, не желая дать врагу ни одного лишнего шанса на победу, самым решительным образом настоял на своем.

Едва только дымные столбы взвились в воздух, на наблюдательном пункте Ардатова раздались радостные возгласы. Тяжелое бремя неизвестности, все это время давившее на плечи Ардатова, спало, и его сердце с удвоенной силой забилось в предвкушении победы. Граф отдал приказ адъютанту, и два батальона Азовского полка под командованием генерал-майора Орлова устремились к Евпатории.

Одновременно с этим Ардатов придвинул к Евпатории артиллеристов подполковника Гофмана. Грамотно выбрав новую позицию, они сосредоточили свой огонь по главной улице города, поделившей Евпаторию на две части. В результате этих действий турки уже не могли использовать свое численное преимущество при отражении русской атаки. Всякий раз, едва только пытались прийти друг к другу на помощь, они попадали под губительный огонь русских канониров, опустошавший картечью ряды султанских аскеров. Напрасно их офицеры и английские инструкторы гнали в бой своих подопечных. Линия смерти, проведенная русскими артиллеристами, была непреодолима.

Так, постепенно, медленно, но верно, один за другим участки Евпатории переходили под контроль русских сил, и все чаще и чаще раздавалось громкое русское «ура!», как предвестник скорой победы. Как ни гневался комендант Евпатории Карим-паша, принявший командование корпусом вместо отбывшего на Кавказ Омер-паши, чаша весов в этом сражении неудержимо склонялась на сторону русских.

Стремясь не допустить полного разгрома турок, к Евпатории вновь приблизились английские пароходы, но и на этот раз они мало чем смогли помочь. Как только корабли противника подошли к берегу, они были немедленно обстреляны станковыми ракетами, специально взятыми подполковником Гофманом. За время войны его подчиненные получили хорошую практику по стрельбе станковыми ракетами, и командир не упустил возможности, вновь применить их против врага.

Запущенные со станков ракеты ложились так густо и точно, что на одном из кораблей противника вспыхнул пожар, а у другого от удачного попадания была повреждена труба и возникли неполадки в паровой машине. Столь удачная стрельба русских заставила противника ретироваться, но, как выяснилось, ненадолго. Прошло меньше часа, и со стороны Севастополя к Евпатории подошла грозная армада кораблей. Развернув в сторону берега свои смертоносные борта, они обрушили шквал ядер и бомб на городские строения. Осознав, что удержать город уже невозможно, неприятель решил стереть его с лица земли, оставив русским одни горящие руины.