Текст книги "Символ веры"

Старик стрельнул острыми глазками, кашлянул:

– Кхе, кхе… На желтенькаю пшеничку[4]4
  Желтенькая пшеничка – золото (жаргон).


[Закрыть] наткнулись, что ль? Али приискового какого повстречали на узенькой тропке?

– Там, где мы с Аниськой хаживали, тропок и вовсе нет, – подперев ладонью отяжелевшую голову, протяжно проговорил Комарин.

– С чего ж энто, Яшенька, лопатник[5]5
  Лопатник – бумажник (жаргон).


[Закрыть] у тебя потолше, чем у иного аршина[6]6
  Аршин – купец (жаргон).


[Закрыть]? – с усмешечкой полюбопытствовал Дымок.

– В зимовье золото нашел. Дед Ермил помер, царство ему небесное, вот нам с Аниськой и осталось наследство.

Поняв его по-своему, старик мелко захихикал:

– Ну и шутник ты, Яшенька.

Анисим, до этого молча сидевший за столом, хмуро проронил:

– Правду он говорит. Дед уже умер, кады мы в зимовье попали…

Опасливо глянув, старик поспешно согласился:

– Разве ж я сумлеваюсь? Упаси господь! Чтоб таким сурьезным робятам да не верить? Кушайте, кушайте. Еще штофчик принесть?

– Валяй, – расслабленно махнул рукой Яшка.

После второго штофа Комарин задремал, положив голову прямо на стол, и даже слегка подхрапывал. Анисим продолжал сосредоточенно молчать. Чувствуя себя не очень уютно рядом с угрюмым незнакомцем, Дымок беспокойно теребил реденькую бородку. Наконец решился на вопрос:

– Надолго к нам?

Анисим пожал плечами:

– Не знаю… Вообче-то, мне в Новониколаевск надо, да вот Яков сюда уговорил заехать. Опасно, говорит, с детями встречаться.

– Верно советует Яшенька, – поддакнул старик. – Токмо к детям сунешься – архангелы тут как тут. Завсегда так быват… На дитях да на полюбовницах наш брат палится.

Анисим вздохнул, подхватил обмякшего приятеля, дотащил до комнаты, уложил на кровать и лег сам.

Проснулся он среди ночи. За стеной пиликала гармошка, кто-то заунывным голосом тянул тоскливую тюремную песню, заливисто хохотали и взвизгивали женщины, басили мужики.

Анисим потряс Комарина за плечо. Тот оторвал от подушки голову, прислушался.

– Ложись. Мазурики гуляют. Мы ж с тобой на малине обосновались. Привыкай.

После этих слов Яшка уронил голову на подушку и мирно засопел.

3

Ромуальд Иннокентьевич с удивлением услышал в прихожей голос купца Федулова, торопливо сунул в ящик стола лист бумаги, который он в задумчивости изрисовал чертиками. Чертики у Озиридова получались по большей части грустные, с опущенными уголками губ, сутулые, с поджатыми хвостиками, что, в общем-то, было и не удивительно. Последние недели он находился в меланхолическом настроении и оживлялся лишь, встречаясь в саду «Альгамбра» с Катей. Дела свои он несколько запустил, но вовсе не хотел, чтобы купец застал его в праздности. Быстро разложив на зеленом сукне стола федуловские бумаги, он поспешил навстречу нежданному гостю.

– Парфен Лаврович, что же это вы себя утруждаете? – с почтением пожимая короткопалую руку Федулова, с легкой укоризной проговорил присяжный поверенный. – Я совсем было к вам собрался!

– Мимоходом, мимоходом, милейший, – обнажая в улыбке крепкие желтоватые зубы, ответил тот. – Какие уж утруждения? Дай, думаю, заскочу, авось Ромуальд Иннокентич составил договор.

Озиридов тоже разулыбался:

– Ох, и пришлось же повозиться! Хотелось каждый параграф половчее построить, все предусмотреть. Буквально минуту назад закончил.

Лицо присяжного поверенного было так искренно, что никому бы и в голову не пришло подумать, составлен еще два дня назад и по типовым образцам.

Федулов дружески приобнял Озиридова за плечи, похлопал по спине:

– Вот и славно.

Ромуальд Иннокентьевич, спохватившись, обернулся к вошедшей в кабинет домоуправительнице:

– Самоварчик нам! Самоварчик!

Клавочка послушно кивнула и отправилась на кухню. Федулов проводил ее долгим взглядом.

– А мы пока чего-нибудь покрепче, – потирая ладони, заговорщически наклонился к купцу Озиридов.

– Избави бог! Пожалейте старика! – замахал тот руками. – Совсем хиреть стал. Как употреблю, месяц на нее проклятую смотреть не могу. А во вторник мы так с Козловым в его винных погребах, извиняюсь, нахрюкались, на утро себя в зеркале не узнал. Думаю, что за образина такая? Гы-гы-гы!.. Так что увольте!

В столовой они немного поговорили о том о сем, дождались, когда Клавочка принесет самовар, уселись и принялись пить чай.

За чаем Ромуальд Иннокентьевич обратил внимание, что всякий раз, когда Клавочка подходила к столу, чтобы подлить гостю свежей заварки или добавить в розетку варенья, тот замирал и не без удовольствия косил глазом на мелькающие возле него пухлые локотки. И Озиридову внезапно пришла в голову забавная мысль. Нет, конечно, она и раньше крутилась в мозгу, но так ясно и отчетливо оформилась только сейчас.

– Парфен Лаврович, мне неловко просить, – как бы тушуясь, обратился он к купцу. – У вас не найдется места для… молодой… порядочной… девушки?..

Федулов проследил за его устремленным на дверь, за которой скрылась Клавочка, взглядом; вопросительно крякнул.

– Видите ли, обстоятельства сложились таким образом, – продолжил присяжный поверенный, доверительно понизив голос, что я вынужден расстаться с моей домоуправительницей…

Широкое лицо Федулова приняло лукавое выражение. Немного помедлив, он посмотрел с прищуром прямо в глаза присяжного поверенного:

– В хорошими домоуправительницами не расстаются. Али проворовалась?

Озиридов возмущенно замахал руками:

– Что вы! Что вы! Обижаете, Парфен Лаврович! Неужели бы я посмел в этом случае рекомендовать?..

Федулов сгреб в кулак курчавую бороду, раздумывая, выпятил губы.

– Тогда, извиняюсь, не уразумею.

Конфузливая улыбка скользнула по лицу присяжного поверенного. Словно испытывая чувство вины, он приложил руку к груди:

– Сердцу не прикажешь…

– Даже так? – хмыкнул купец и, погрозив толстым пальцем, добавил: – И хороша замена?

Озиридова покоробил излишне фривольный тон, каким это было сказано, он даже удивился, что подобное могло его задеть. Однако выдавать истинные чувства было не в его правилах. Он деланно улыбнулся:

– Весьма недурна.

– Тады по рукам! – хохотнул Федулов.

Озиридов подошел к двери и позвал:

– Клавочка!

Девушка появилась быстро. Выжидательно улыбнулась.

Взглянув на обозначившиеся на ее пухлых щеках ямочки, Федулов ощутил, как по телу разливается бодрящая теплота.

– Клавочка, – стараясь не смотреть девушке в глаза, суховато проговорил Озиридов, уже самой этой интонацией проводя черту, за которой оставалось все, что еще вчера они считали общим.

– Еще чаю? – робко спросила Клавочка, вдруг почуявшая что-то неладное.

Озиридов огладил бородку, помолчал, потом с деланным оживлением заметил:

– Да вот, Клавочка, любезный Парфен Лаврович согласился выручить нас с тобой… Я не говорил, но так получилось, что в настоящий момент я попал в несколько затруднительное финансовое положение… Это означает, к сожалению, что держать прислугу я теперь не смогу…

Клавочка побледнела.

– Но любезный Парфен Лаврович наш друг, – добавил Озиридова. – Он согласен взять тебя на службу, Клавочка.

– Конешно, конешно, – подтвердил Федулов, дивясь ловкости Озиридова.

Глаза Клавочки наполнились слезами, она вся подалась вперед, и Озиридов торопливо выхватил из бумажника несколько ассигнаций, сунул их в побледневшие пальцы Клавочки:

– Тут жалованье за два месяца.

Федулов одобрительно усмехнулся:

– Вот это широко! Это по-нашенски, по-купечески!

– Надеюсь, Парфен Лаврович поможет тебе с переездом.

– Конешно! Какой разговор! – Федулов, не торопясь, встал из-за стола. – Часам к шести будьте готовы. Я Федьку пришлю.

Девушка не шелохнулась.

Купец усмехнулся:

– Да ты не боись, милочка. Парфен Лаврыч никого не забижает, окромя своих конкурентов.

4

После долгого затворничества в доме старика Стародымова Анисим и Яшка Комарин впервые вышли на свет божий.

– А вот погуляем да зимней одежы купим, – предложил Комарин. – А то зима подойдет, нам на ноги вздеть нечего.

Он хлопнул Анисима по плечу:

– А вот счас прямо и пойдем, Аниська! А?

Анисим согласился.

– Рулим на базар, – подзывая извозчика, объявил Комарин. – И дохи белые купим, и бурки. А?

Пока ехали, Анисим с любопытством озирался на многочисленные вывески, коими были украшены практически все каменные двухэтажные постройки. «Торговый дом И.В. Смирнов и сын»… «Г.М. Голованов»… «Модный магазин И.О. Заславского»… «Торговый дом Михайлов и Малышев»… «Торговый дом Евграф Кухтерин и сыновья»…

– Ишь, скоко их развелось, – невольно покачал головой Анисим.

Комарин одобрительно кивнул.

– Энто ты верно заметил… В Томске всяких Тит Титычей хоть пруд пруди. Сплошь прасолы, все кругом провоняли салом да кожами. Порядочного купчишки уже и не сышешь… Совсем иное дело – Иркутск. Тамошний купец, он чем промышляет? Золото в Рассею везет, соболишек, чай китайский. А скотом торговать, энтого ему и на дух не надо. Иркутянин, он цену капиталу знает. А энти тут, что я. Им бы напиться да нагуляться. Вот и вся забота. Сказывают, были тут тузы золотопромышленные – Филимоновы, Атопковы, Сосулины, да все вышли. Одно название улицы от них и осталось – Миллионная.

Копыта лошади гулко застучали по деревянному мосту через Ушайку. Свернув у высокой дощатой башенки с остроконечной зеленой крышей, увенчанной почерневшим от дождей гербом Российской империи, пролетка покатила к базарным рядам, сложенным из красного кирпича.

– Останови-ка, – по-барски небрежно приказал извозчику Комарин, пошарил в кармане и сунул ему полтину.

Побродив по базару, они купили все, что было намечено, и Анисим уже отыскивал глазами пролетку, когда Комарин лукаво взглянул на него:

– Аниська, скажи-ка сколько сейчас часов?

– Да к полудню, – посмотрев на солнце, прикрытое осенними тучами, отозвался Белов.

– Не-е, ты мне точно скажи, – настаивал Яшка с веселым оскалом.

– Откель же мне знать, – дернул плечом Анисим.

– Вот то-то и оно! – назидательно поднял вверх палец Комарин, потом ткнул им в сторону вывески, на которой были изображены карманные часы не меньше аршина в поперечнике: – Пойдем-ка!

– Да брось ты, на что нам часы?

– Как «на что»? – Яшка посмотрел на приятеля, словно на полоумного. – Да без них, как без рук!

Анисим неопределенно хмыкнул и пошел за Комариным.

В небольшом магазинчике им навстречу выскочил юркий приказчик. Еще когда Яшка брался за ручку стеклянной двери, приказчик по сверткам в руках понял, что эти солидно одетые мужики заходят не из праздного любопытства, а с вполне серьезными намерениями. Приказчик с умильной улыбкой помог Комарину уложить свертки на подоконник, стряхнул невидимую пылинку с его рукава и осведомился:

– Чего изволите?

– Часы, братец, изволю, – надувшись, как гусак, ответствовал Яшка.

Приказчик подвел его к застекленному прилавку.

– Вот-с, глядите… Все часы, безусловно, верные и прочные, проверены лично хозяином с полным ручательством на пять лет. Обратите внимание на вот эти. Часы серебряные, восемьдесят четвертой пробы, высшего сорта, анкерные, стоят всего пятнадцать рублей, заводятся головкой. Если желаете подешевле, с ключикам, то и того меньше – одиннадцать рублей пятьдесят копеечек.

– Ты мне энту дрянь не предлагай, на кой она мне? – остановил приказчика Яшка. – Золотые есть?

– Только американского золота «дубле», – извиняющимся тоном ответил тот. – Вам такие не подойдут, больно непрезентабельные. Рекомендую вот эти-с. Очень массивные, хотя и серебро. Три крышки, точность хода изумительная, а какой звон! – приказчик причмокнул губами, изображая то наслаждение, которое будет получать Тамарин, купив именно эти часы.

– Сколько?

– Двадцать три рубля.

Яшка толкнул локтем Анисима:

– Как? Берем?

– Дело твое…

– Значит, берем.

Обернувшись к приказчику, Комарин сурово посмотрел на него:

– А цепь?

– Забыл-с, – приказчик сокрушенно хлопнул себя по лбу. – Прилагается бесплатно, причем весьма изящная.

– Давай-ка пару энтих, с тремя крышками… и цепи.

Опустив в жилетные кармашки приобретенные часы, Анисим и Яшка вышли из магазинчика, провожаемые услужливым приказчиком.

Проходя мимо мясного ряда, Комарин внезапно остановился.

– Чего ты? – спросил Анисим.

– Глянь, экая краля! – восхищенно выдохнул Яшка, кивком указывая на молоденькую мещаночку, вышедшую из лавки.

Анисим проследил за его взглядом. Девушка, манерно приподняв длинную юбку, аккуратно поставила ногу в высоком ботинке на ступеньку пролетки, уселась и протянула руку за корзиной, которую нес приземистый парень в кожаном фартуке, надетом поверх малиновой косоворотки, с засученными рукавами. Стараясь не запачкать в грязи начищенные до блеска сапоги, мясник подал корзину барышне и повернулся.

Он скользнул глазами по фигурам Комарина и Белова, откинул со лба густой чуб и хотел было шагнуть к дверям лавки. Даже уже взялся за ручку, но вдруг закостенел спиной и застыл. Медленно, словно боясь того, что он увидел, парень оглянулся.

Анисим бы и не обратил на него внимания, но то, что мясник замер перед самой дверью, заставило его насторожиться. Яшка тоже сразу уловил, что заминка каким-то образом связана с ними; сбросив вальяжный вид, сунул руку за пазуху и, сжав костяную рукоятку спрятанного там финского ножа, мгновенно напружинился, готовый в любую секунду отшвырнуть покупки в сторону и вступить в драку!

Анисим смотрел в расширившиеся глаза Лешки Зыкова и, не слыша собственных шагов, приближался к нему.

Лешка одним прыжком оказался в лавке, но захлопнуть дверь не успел. Сапог Анисима не дал ему этого сделать. Яшка, не раздумывая, саданул в дверь плечом и, опережая приятеля, ввалился в лавку. Лешка отскочил к прилавку и, перевалившись через него, отпрянул к висящей на ржавом крюке говяжьей туше. Его рука нашарила топор, воткнутый в колоду, и на толстых губах сразу появилась нахальная улыбка.

Никишка Зыков смотрел на ворвавшихся против света, падающего в лавку через широкое окно, и поэтому не мог ничего понять. Однако он машинально ухватил с прилавка длинный тесак.

Не спуская глаз с лавочников, Комарин резким толчком руки, в которой поблескивало лезвие финки, задвинул засов. Не поворачивая лица к Белову, спросил негромко:

– Слышь, Аниська, кто энто?

– Зыковы, – хмуро процедил тот, бросая свертки прямо на затоптанный пол и осторожно спускаясь по ступеням.

Яшка облегченно протянул:

– А-а-а… Стало быть, энто те самые паскуды, из-за которых ты, Аниська, шури-мури в остроге хлебал?

Узнав Белова, Никишка изменился в лице, облизнул пересохшие губы. Испуганно выдавил:

– Вы че, мужики? Че задумали-то?

– Должок за вами, робяты, – добродушно улыбаясь, проговорил Комарин, расслабленной походкой приближаясь к прилавку.

Лешка рывком высвободил из колоды топор и, подавшись вперед, полюбопытствовал угрюмо:

– Енто какой ишшо?

Он видел, что у Анисима в руках ничего нет, что тот не двигается с места и ничем не обнаруживает своих намерений, но, когда их взгляды встретились, Лешка разом понял, что никакой топор против Анисима ему не поможет. А поняв, просипел вдруг севшим голосом:

– Да энто, значить… Звиняй, дядя Анисим…

– Прости уж ты нас, Христа ради, – подхватил и Никишка. – Ить мы ж то тут вроде и ни при чем. Ить нам-то тоже на каторгу неохота. Сам посуди, мы же тебя не оговаривали. Так получилось. Уж прости нас.

– Ишь как лихо скумекали! – налегая грудью на прилавок, весело заявил Яшка. – Старика угрохали, Аниську на каторгу отправили, а сами, робята, как «бы и ни при чем? А?

Анисим глядел на заробевших Зыковых и было странно, что он не ощущает в себе ни злости, ни обиды, ни желания мстить.

Зыковы вызывали в нем лишь скуку, смешанную с равнодушием.

Все, что произошло с ним когда-то, теперь, после каторги, после побега, после зимней тайги и избушки деда Ермила, после того, как они с Яшкой все же остались в живых, показалось вдруг Анисиму мелким и незначительным. Ну, получилось так, попал на каторгу. Что ж теперь? Ничего не попишешь. Не он первый, не он последний… Видно, прогневил чем-то Бога. Может, ранней смертью жены, которую повез, не спросив, в Сибирь… Может, поруганной дочерью… Ведь не усмотрел же… А может, тем, что до сих пор жалеет, что не от его руки принял жестокую смерть старик Кунгуров… Но, в конце концов, Бог простил его, вывел ведь из тайги, не бросил зверям на пропитание…

– Пойдем, Яшка, – вздохнул Анисим, повернулся и шагнул к двери.

Комарин непонимающе сплюнул. Комарин непонимающе сплюнул. Лешка и Никишка обмякли.

– Ишь, пойдем!.. – Яшка все еще непонимающе спрятал нож и, нагнувшись, начал подбирать свертки. – Вообще-то, робяты, отступное с вас полагается…

Никишка первым пришел в себя. Помогая Комарину, забормотал:

– Дык мы разве против? Да мы с полным нашим удовольствием!

– Ладно, опосля договоримся. Я забегу. – Яшка угрожающе глянул в бегающие глаза Никишки. – Вот физия у тебя не внушающая… Всякое могет быть… Так вот, упреждаю… Неровен час, архангелы про нас прознают…

– Господь с тобой! – обиделся Никишка.

– Мы их сами не жалуем, – буркнул и Лешка.

Комарин уже с улыбкой тряхнул головой:

– Я к чему это? Слышали, небось пожары на энтом базаре часто случаются… Домишко-то сгорит, жалко, поди, будет?

– Жалко, – подтвердил Никишка.

А Лешка осклабился:

– Ладно пужать… сами соображаем…

Поудобнее перехватив покупки, Комарин, не прощаясь, взошел по ступенькам.

У дверей обернулся:

– Ну, не скучайте… Забегу как-нибудь.

Никишка только кивнул.

Уже на улице Комарин похлопал Анисима по плечу и ухмыльнулся добродушно:

– Ладно… Идем, праведник!

5

Жить в одном городе с Катей и не видеть ее Петр не мог. Раньше, когда она была в Сотниково, когда он знал, что она обвенчана с Тимофеем Сысоевым, у него хватало сил заставить себя не думать о Кате, но теперь…

Петр часто менял квартиры, однако везде ему снились одни и те же сны. Видел, как он встречает Катю, и всякий раз это происходило внезапно и на одном и том же месте: на углу Кабинетской и Асинкритовской улиц.

Лодка медленно скользила вдоль Медвежьего острова, на котором Петр с дружинниками обычно упражнялись в стрельбе. Мимо проплывали узкие пожелтевшие листья тальника, вдруг обвиваясь вокруг опущенных в воду пальцев Петра. Слева, нависая над самой Обью, чернели на яру могучие сосны.

Напротив сухарного завода дружинники причалили к берегу, спрятали лодку и поодиночке направились через лес к городу.

Остановившись на крыльце двухэтажного особнячка, Петр решительно постучал.

– Вам кого? – удивленно распахнув глаза, проворковала модная молодая дама, открыв дверь.

– Катю можно повидать? – смущаясь пристального, чуть насмешливого взгляда, спросил Петр.

Все так же насмешливо, но и с непонятной обидой женщина ответила:

– А где же взять вашу Катю?

– Это квартира Полуэктовых? – слегка растерялся Петр.

Дама манерно сплела руки:

– Квартира-то Полуэктовых, только вот Кати у нас нет.

– Как «нет»? – начиная досадовать на излишнюю разговорчивость хозяйки, буркнул Белов.

– Сбежала от нас ваша Катя, – улыбнулась дама и по ее лицу скользнула тень любопытства, смешанного с иронией: – Вы, должно быть, муж Кати?.. Видите, как получается… От вас сбежала, от нас…

– Нет, не муж! – отрезал Петр и шагнул с крыльца.

– Постойте! Не сердитесь! Я не хотела вас обидеть! – воскликнула Полуэктова.

Он обернулся:

– Я не сержусь…

– Катя, насколько мне известно, теперь служит у господина Озиридова, присяжного поверенного…

– У Озиридова? – ошарашенно переспросил Петр.

Полуэктова многозначительно подтвердила:

– Да… И говорят, он очень доволен своей новой прислугой.

Петр вспыхнул, бросил на женщину тяжелый взгляд. Увидев, как заалел небольшой шрам на правой брови парня, как заиграли желваки на его скулах, Марина Львовна поспешно прикрыла дверь.

Белов сам не понял, как очутился у дома Озиридова.

Катя, проводив Ромуальда Иннокентьевича, отправившегося по делам, перемыла посуду и теперь, сидя в кресле-качалке, перелистывала иллюстрированный журнал.

Услышав звонок, она удивленно подняла голову, отложила журнал, неторопливо пошла открывать.

Увидев Петра, побледнела было, но тут же взяла себя в руки:

– Проходи.

Продолжая стоять на пороге, он смотрел на нее во все глаза, узнавая и не узнавая. Длинные изогнутые ресницы девушки взволнованно дрогнули, взгляд повлажнел, она тихо повторила:

– Проходи… Я одна…

Петр не шелохнулся. Слова, казалось, застряли в горле. Но наконец выдавил:

– Я за тобой пришел.

Катя побледнела и прислонилась к стене. Первым порывом было броситься на грудь Петру, выплакаться, поведать, как одиноко ей без него, но она уже давно была не той Катей, которую знал когда-то этот парень с густыми, упрямо сведенными бровями.

– Нет, – сказала она, беря в себя в руки. – Никуда я не пойду.

– Почему?

– Неужто не понимаешь?

– Почему? – повторил Петр. – Ведь я пришел за тобой.

Сдерживая рвущиеся из груди рыдания, Катя почти простонала:

– Не-ет!

Петр шагнул к ней, она в ужасе выставила перед собой руки:

– Уходи… Мне здесь хорошо… Неужто не понимаешь? Сплю я с ним… Сплю!

Петр закрыл глаза. Казалось, он не слышит ее:

– Идем, Катя. Я все сделаю, чтобы ты простила…

– Нет! – повторила Катя и закрыла перед ним дверь.

Сколько Петр простоял перед закрытой дверью, он не смог бы сказать. Из оцепенения его вывел удивленный голос присяжного поверенного:

– В гости пожаловали, молодой человек? А что ж тут стоите?.. Проходите.

Но появление Петра Озиридова нисколько не обрадовало.

– Проходите, чего же?.. Вот, прошу…

Петр очнулся.

– Да нет, – сказал он, как бы оправдываясь. – Может, как-нибудь в другой раз…

– Тогда не смею задерживать…

Улыбнувшись Кате, Озиридов прошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Телефон поблескивал на столе, Озиридов торопливо крутнул ручку.

– Барышня, соедините меня с ротмистром Леонтовичем. – И дождавшись, ответа, почти успокоенно проговорил: – Сергей Васильевич? Добрый день! Вот Озиридов вас беспокоит. Как бы вот по-дружески пожурить вас хочу.

– Пожурить? – удивился Леонтович и усмехнулся: – Чем мог провиниться перед вами рядовой жандармский ротмистр?

– Иду я по Михайловской, – неторопливо, уже войдя в роль, сказал Озиридов, – и вдруг вижу, навстречу мне, ничуть не скрываясь, шагает так называемый нелегал Петр Белов… Помните, вы сами мне рассказывали о его похождениях?..

– И куда же он направлялся?

– Кажется, в сторону станции. Только поймите меня правильно, Сергей Васильевич…

– Ну что вы! – воскликнул ротмистр. – Разумеется, этот звонок останется между нами!

И повесил трубку.

Медлительно улыбнувшись, Озиридов со вздохом подошел к буфету. Наполнив рюмку коньяком почти до самого верху, он одним махом выпил его.

6

Унтер-офицер Утюганов стоял перед Леонтовичем, опустив голову… Разбитая челюсть ныла, вместо слов получалось одно мычание. Рядом, покачивая повешенной на локоть тростью, вытянулся прилично одетый господин, впрочем, тоже несколько расстроенный.

Ротмистр раздраженно заметил:

– Мышанкин, прекратите болтать тростью!

Филер мгновенно спрятал трость за спину.

– А теперь, милейшие, расскажите подробно, как вы сумели упустить этого мальчишку Белова?

Мышанкин покосился на унтера и тот даже замычал что-то, но ротмистр, поморщившись, указал на филера:

– Говорите вы.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – подобрал живот Мышанкин. – Сразу же после того, как вы отдали приказ, я поймал пролетку и неподалеку от станции заметил интересующее нас лицо. Двигался за ним на почтительном, но разумном расстоянии и слежку вел со всеми мерами предосторожности. Правда, в этом особой необходимости не было…

Леонтович замер с зажженной спичкой в руке и недоуменно приподнял бровь:

– Как так?

– Объект двигался по улице без всякой опаски, – повторил филер, унтер-офицер дополнительного штата Мышанкин. – Он даже ни разу не оглянулся. Шел, даже не меняя направления, будто его ничто не интересовало. У меня создалось впечатление, что он был чем-то подавлен.

Ротмистр наконец раскурил папиросу и язвительно выдохнул:

– Да вы, милейший, оказывается, психолог…

– Без знания человеческой души и физиогномики в нашем деле никак не возможно…

– Вы попроще, унтер-офицер, попроще, – осадил Леонтович. – С чего вы взяли, что Белов чем-то, как вы изволили выразиться, подавлен?

Мышанкин, забывшись, снова повесил трость на сгиб руки, облизнул губы.

– Плечи опущены, взгляд – в землю, походка тяжеловата, рот плотно сжат и уголки губ книзу…

– Довольно! – прервал его ротмистр. – Обойдемся без ваших изысканий! Докладывайте дальше.

Филер поспешно кивнул и, спрятав трость за спину, продолжил:

– Довел я его до дома нумер восемнадцать по Переселенческой. Послал дворника сообщить вам. Потом, согласно вашим указаниям, наблюдал за домом до одиннадцати часов вечера. Объект никуда не отлучался, его квартиру никто не посещал. Когда прибыли полицейские и унтер-офицер Утюганов, я проводил их на второй этаж, где, как мной было установлено, снимал квартиру Белов. Утюганов постучал в дверь, объект спросил, кто?..

Леонтович насмешливо скривился:

– А Утюганов ответил, что принесли телеграмму.

Унтер-офицер, не отнимая руки от разбитой, подло ноющей челюсти, мычанием подтвердил правильность догадки. Уловив в голосе начальника скрытую иронию, Мышанкин позволил себе понимающе улыбнуться:

– Абсолютно верно-с… Белов дверь не открыл, пришлось выламывать. Первым проник в комнату Утюганов и… Одним словом, против него была применена физическая сила.

– М-мгу, – горестно качнул головой Утюганов, но тут же зажмурился от боли.

Мышанкин опустил глаза, чтобы не выдать мелькнувшую в них усмешку.

– После этого объект высадил плечом оконную раму и, как мне известно из пояснений полицейского кучера, сбил его с козел и, воспользовавшись той же самой пролеткой, скрылся. Городовые не успели ничего сделать. Правда, произвели несколько выстрелов вслед, однако при обнаружении пролетки на углу Сибирской и Нарымской улиц крови на сиденье не было.

– Бездарно, – резюмировал Леонтович.

Оба унтер-офицера повинно склонили головы.

Ротмистр вышел из-за стола, приблизился к Мышанкину:

– С хозяином дома беседовали?

– Так точно-с, ваше высокоблагородие. Утверждает, что ни сном ни духом. Белов поселился у него всего четыре дня назад под видом мещанина Черноярова Александра Дмитриевича.

– Владелец дома не носил паспорт на прописку?

– Утверждает, что настаивал на этом, но Белов под различными предлогами уклонялся.

Леонтович сердито скрипнул сапогами и повернулся спиной к подчиненным.

7

Забастовка московских железнодорожников вынудила Центральное бюро Всероссийского железнодорожного союза, несмотря на колебания либеральной его части, поддержать решение Московского комитета РСДРП, и в ночь с шестого на седьмое октября одна тысяча девятьсот пятого года, с подмосковной станции Перово по всем железным дорогам страны была передана телеграмма с призывом прекратить работу.

Стачка парализующей волной катилась по Транссибирской железной дороге.

Обская группа РСДРП, объединившаяся с городской, вела широкую разъяснительную работу среди железнодорожников. Это было непросто, ведь в последний год на дорогу пришло множество кустарей, мелких собственников, крестьян, стремящихся укрыться от призыва в действующую армию.

Протяжный гудок возвестил о начале забастовки и на станции Обь.

Сразу после митинга рабочие паровозного депо захватили станционный телеграф, посадив там своего представителя, без разрешения которого не могла теперь быть отправлена ни одна телеграмма. А основная масса бастующих двинулась в город, остановив по пути работы на мукомольне, на мельнице Туркина, на лесопильном заводе Чернышова.

Несколько раз дорогу демонстрантам преграждали полицейские и казаки, но пускать в ход оружие не решались: демонстрантов охраняла боевая дружина и солдаты Московско-Звенигородского полка, примкнувшие к ним еще на станции.

Обыватели, встревоженные событиями, закрывали ставни домов, купцы вешали на двери лавок и магазинов пудовые замки.

Возле Новобазарной площади к демонстрантам ринулась было толпа черносотенцев, но при виде изготовившихся к стрельбе членов боевой дружины откатилась назад.

На собрании в железнодорожном клубе был избран стачечный комитет.

Петра Белова Исай Ашбель разыскал на улице. Петр вместе с другими дружинниками охранял подступы к клубу.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Петр.

Исай коротко ответил:

– Стачком выбрали.

– Кого? – заинтересовался Кеха.

– Полунина, Бушуева, Евграфова, Овчукова, Пыжова и Минского,

– А Минский – это кто такой? – озадаченно наморщил лоб Кеха.

Петр пояснил:

– Томский товарищ, представитель Сибирского союза. Да ты его видел на митингах, на маевку он приезжал.

– А-а, – вспомнив, протянул Кеха и с уважением добавил: Сильный оратор.

Ашбель отозвал Петра в сторону:

– У меня к тебе разговор. Решено направить тебя в Томск за литературой. Явка та же, у Веры.

– Понятно, – ничуть не удивился Белов. – Когда отправляться?

– Сейчас, – улыбнулся Исай. – Заодно переговоришь там, выяснишь, есть ли новые указания ЦК, и как сами томичи готовятся к вооруженному восстанию.

– Постой! – удивленно замер Петр. – Как же я доберусь? Движение-то остановлено.

– Только для правительства, – снова улыбнулся Ашбель.

8

Закинув ногу на ногу, в кабинете Леонтовича сидел начальник отделения Жандармского управления Сибирской железной дороги ротмистр Жихарев, рыхловатый мужчина лет сорока с закрученными вверх усами.

– Что-то вы нынче в партикулярном платье, коллега? – усмехнулся Леонтович.

– Тут не только партикулярное, в дамское нарядишься! – ворчливо отозвался тот. – Черт знает, что творится! Поезда стоят, углем не загружают, водой не заправляют, телеграф оккупирован забастовщиками. Представляете, сидит там некий молодой человек и решает, какую телеграмму отправить, а с какой повременить! И ведь не арестуешь! Разорвут!

– Да-а, – сочувственно покивал Леонтович, потом поинтересовался: – Не Рыжиков, случайно, фамилия молодого человека, командующего телеграфом?

Жихарев озадаченно выпучил глаза:

– Рыжиков. А вам откуда известно?

– Предполагаю… Этот телеграфист давно у меня на примете… В июле он принимал весьма энергичное участие в организации митинга близ ипподрома, причем прибывшие из Томска ораторы появились на митинге как бы под его охраной.

– Что же вы меня не уведомили своевременно? – обиженно надул губы Жихарев. – Не по-товарищески получается, Сергей Васильевич.

Леонтович развел руками:

– Не серчайте, коллега… Сведения-то непроверенные… не хотел вводить в заблуждение. Вчера вот, к примеру, поступила информация, что Рыжиков до начала забастовки находился в оживленных сношениях с телеграфистом станции Кривощеково Кашинцевым. А о чем беседовали, одному Богу известно…

– Скорее уж черту, – печально проговорил Жихарев, потом угрюмо выпятил подбородок. – Может, арестовать всех?

– Чревато эксцессами. Как бы самим не оказаться в каталажке.

– С них станется… – Жихарев вздохнул: – Водки у вас нет?

– Не держу.