Текст книги "Уходящий тропою возврата"

– Тогда когда же?

– Вот прогоним половцев, тогда и уйдем. Прости, Галочка, надо ехать. Кто знает, сколько времени еще отпущено на мирную жизнь?

Когда Монзырев и Лобан поднялись в седла, в ворота вошел воин в полном доспехе, с саблей у бедра. Молодое, без единой морщинки лицо обрамляли коротко стриженные волосы на голове и усы, подернутые сединой.

– Едешь куда, батька? – с места в карьер задал вопрос боярину.

– К ведунье проскочим, Мишаня.

– Так я с тобой?

– Сменился с дежурства?

– Да.

– Отдыхай, завтра много дел предстоит.

– Догадался уже. Боривой с воеводой гонцов во все концы северянских земель рассылают. Представляю, какой переполох в Чернигове и Курске поднимется.

– От Сашки вести есть?

– Нет.

– Ладно, пора нам. Вернусь завтра.

– Удачи.

Неспешно проскакав по городской улице, пересекли черту северных ворот, перешли на рысь, взбивая дорожный песок, утрамбованный сотнями ног и колесами телег. Очутились у кромки леса. У родового чура Монзырев придержал коня. Лобан, соскочив в траву, из седельной сумки достал кусок рыбного пирога, поклонившись деревянному хранителю поселения, положил подношение к подножию божка.

– На тебя уповаем, Диду. Просим и дальше хранить нас, родовичей твоих.

Щебет какой-то пичуги из ветвей дерева, над головой идола, был им ответом. Подношение принято. Кони с места сорвались в галоп, ворвались в сумерки непроходимого леса по сторонам дороги. Вот-вот златокудрый Хорс сойдет с небосвода, и тогда в лесу станет так темно, что только знающий эту дорогу сможет следовать по ней. Но до бабкиной поляны не так уж и далеко. До ночи, при быстрой скачке, успеют. А вот и развилка. Дорога, которая шире, идет на север к Черниговскому тракту. Узкая, способная пропустить телегу лишь в одном направлении, заканчивалась у выхода на поляну где обитали бабка Павла с Ленкой.

Сбавив ход при повороте, Монзырев заметил одинокую фигуру человека, стоявшего у самых кустов, одетого не по летнему времени в бараний тулуп. По всклокоченной бороде и нечесаным патлам волос сразу признал в человеке Лешего, опиравшегося на сучковатую палку. С ходу, соскочив с коня, беспокойно косившегося на незнакомца, Монзырев протянул ладонь для рукопожатия.

– Здорово, хозяин леса!

– Здорово, боярин, хозяин пограничья.

– Меня дожидаешься?

– Догадывался, что к бабке наведаешься. Мои насельники доносят, что гонцы из твоего городка во все стороны рассылаются. Русалки отследили и водянику обсказали о том, что по дороге, у реки которая, к тебе с восхода гости пожаловали. Случилось чего, Николаич?

– Не случилось, Леха, а случится. Опять беда на Русь идет.

– Никак копченые для набега созрели? Сколько уж лет спокойно живете.

– Нет, не печенеги, тем самим впору сбегать придется. Новые вороги у порога. Половцы.

– Это что еще за шишки лесные?

– Многочисленные и безбашенные племена пришли в Дикое поле, потеснили печенегов, воюют их. Вот и в наши земли их собрался вести хан Баркут. Я приказал дружину собирать. Поможешь иностранных челноков усовестить, а то они пол-России с собой вывезут?

– Ну так, одно ж дело делаем. Ты границу, я лес бережем. Гонцов твоих мои не тронут, не беспокойся.

– Спасибо.

– Спасибо потом скажешь. Сашка еще не вернулся?

– Нет.

– Тоже не переживай. Живой он. Правда, владения моего соседа здорово потревожил. Недоволен сосед-то. Обижается крепко.

– Это выходит, что Сашка тебе проблем подкинул?

– А-а! Гамно-вопрос. Я сам ему хотел разборку учинить, жадный больно стал. Ну, прощевай, Николаич, пойду теперь своих напрягать. Как ты говоришь, племя то прозывается?

– Половцы, – Монзырев, вставив ногу в стремя, поднялся в седло. – Бывай здоров, Леха! Погнали, Лобан.

Леший долго провожал своими разноцветными глазами спины удаляющихся от места встречи всадников.

– Удачи тебе, боярин, – вымолвил он и растворился среди сумерек лесной зелени.

Бабка с Ленкой на пару встретили Монзырева и Лобана у крыльца избушки. Обнимая бабку и ее ученицу, Монзырев отметил, что та с момента их первого знакомства не постарела совсем. Ленка же превратилась не просто в молодую девушку, перед ним предстала красавица, каких еще поискать в славянских городах и весях, да и то, найдешь ли ей под стать.

Прошли в дом. Женщины выставляли на стол съестное. Из печи бабка достала горнец, из которого вкусно исходил паром аромат гречи. Под ногами боярина терся лоснящийся от сытой жизни, черной, как ночь, шерстью, хитрющий котяра Игрун, давно признавший Монзырева главным над всеми живущими на белом свете.

Поев, Монзырев откинулся к деревянной, бревенчатой стене, кивнул на просьбу Лобана пойти к лошадям. Сам первым начал рассказ о событиях в печенежской степи и в пограничье. Закончил вопросом, обращенным к Павлине Брячиславовне:

– Когда ждать половцев? Сколько времени мы имеем на подготовку?

– Ночь на дворе, Николаич. Ты ложись, отдыхай, утром поговорим. Утро вечера мудренее.

И то правда, Монзырев лег на постеленную в избе лавку, не заметил, когда и заснул. Лобан спал на сеновале. Никто из смертных не видел, как бабка с Ленкой вышли в ночь, ушли к центру поляны, а вскоре оттуда раздалось пение и хоровод, водимый неясно откуда появившимися женщинами, простоволосыми, одетыми только в длинные срачицы. Над самой поляной видны были отблески зарниц, хотя костром не пахло.

Утром ведунья подняла боярина с лавки, не дав ему насладиться сном. Умывшись и позавтракав, он от нетерпения ерзал по табурету пятой точкой своего тела.

– Ну? – покончив с завтраком, удосужился задать вопрос.

– Плохо, Николаич, – отповела ведунья. – В запасе у тебя осталось меньше двух седмиц. Идет ворог жестокий, многочисленный и жадный до чужого добра. Печенеги, по сравнению с этими, дети несмышленые. Трудно нам придется. А еще хочу тебе сказать, что помимо воинов с ханами половецкими на Русь придет колдовство, не наше, не славянское. Десятки шаманов следуют с ордой. Всякие они, кто сильней, кто слабей, но больше всех берегись колдуна Кончара. Силен, ох и силен же он. Уж на что стереглась, все одно почувствовал меня, старую. Как живой вернулась, не ведаю, еле ноги унесла. А посему пришли-ка ты ко мне Олега с десятком воев из твоего воропа, что еще с Горбылем в Дикой степи много лет тому назад побывали. Олег даром предчувствовать лихо обладает. Вои ему в помощь будут, сам не сдюжит.

– А что делать им предстоит?

– Сей десяток направим на истребление колдунов. Ничем другим им заниматься непотребно. Поставлю им полог незаметности, не знаю, насколько его хватит. Там тоже не дураки придут.

– Ага, значит, своеобразный спецназ готовить будешь?

– Буду. А это тебе зелье колдовское, – бабка поставила на стол кувшин с узким горлом. – То, про которое ты мне в прошлый раз сказывал. Ежели его в малом количестве раненому воину дать испить, боль перестанет чувствовать. Только смотри, если в больших количествах его испить – заснешь, можешь не проснуться. Двух капель на кружку воды хватит.

– Спасибо, Брячиславна. Вы бы с Ленкой сами в крепость перебирались, вместе спокойнее.

– Сейчас спокойствия нигде не будет. Первый клин орда к Курску нацелит.

– Ясно, что на Курск. Дорогу вдоль нашей реки мы уже завтра лесным завалом перекроем, по ней к нашему погосту лошади не пройдут, а половец без коня не воин, так, пакостник мелкий. Все, старая, пора мне восвояси.

– Пусть боги ведут тебя по жизни. Береги себя и божичей береги.

Завертелось колесо времени. Потянулись к Гордееву погосту десятки кривичей и северян из деревень по соседству с границей. Прислал вести боярин Воист, сообщая Монзыреву, что погостный городок Уненеж к обороне готовится, а смерды и людины в деревнях ополчаются. Монзырев радовался, видя, как разбухает от людей его погост. Сначала казармы в крепостных пределах заполнялись по полному объему, потом люди в них потеснились, подселяя к себе вновь прибывшее пополнение, вскоре в каждом дворе горожане приняли на постой по десятку воев, ставя их в своих семьях на котловое довольствие. В самом боярском подворье боярыня умудрилась разместить три десятка пешцев, пришедших из Велиминова, дальней северянской деревни. Днями кадровые бойцы боярской дружины комплектовали для себя сотни, выводили за крепостные ворота и проводили слаживание смердов, напоминая и обучая командам и маневру, десятки раз заставляя повторять ранее показанные удары копьем и мечом. С таких занятий прибывшие селяне ворочались под крышу на отдых обессиленными от усталости, мечтая только о том, чтоб где-нибудь прилечь и чтоб их больше никто до утра не трогал.

В один из дней в городок вернулись сотни Ратибора и Людогора, замыкали колонны пограничной стражи четыре сотни печенегов в сопровождении обоза из скота. Удивлению местного населения не было предела. Исконный враг, воевавший Русь сотни лет, сам пришел, спасаясь от половецкой орды. Только увидев развернувшийся в самом конце долины, у лесной черты, печенежский стан, люди в полной мере осознали опасность, исходившую от неизвестного врага. Не осталось ни единого человека, который бы мог поставить под сомнение действия боярина кривичей. Мир перевернулся, заставив степняков покинуть свои пастбища, уйти в леса, прятаться у русов, племен, на которых они совершали набеги.

– Вот, батька, представляю тебе малого князя печенежского Бурташа, – Людогор положил ладонь на плечо стоявшему рядом с ним мальчишке, горящими от обожания глазами смотревшего на восседавшего в кресле теремной светлицы Монзырева.

Народу в светлицу набилось как огурцов в бочку для засола. Воевода, сотники, старейшины деревень и весей, старшины ремесленных слободок, а теперь вот и печенеги. Старый Цопон, когда-то год проживший в городище, не то на правах пленника, не то гостя, встал рядом со своим маленьким повелителем.

– Рад снова видеть тебя, боярин, сильным и любимым твоими богами, таким же умным и рассудительным, как в начале нашего с тобой знакомства.

– Я радовался бы встрече вместе с тобой, старейшина Цопон, если бы повод для встречи был другим. Но от судьбы не уйдешь, нас всех проверяют на крепость. Смотрят со стороны, прикидывают, сдюжим ли удар, не дадим ли слабину. Достойны ли мы даденной нам в володение земли наших предков. Однако, я смотрю, ты еще крепок, старый, и рука в состоянии держать саблю. Вижу, достойного князя для своего рода воспитываешь, не жалея своих сил и ума. Отрадно. Добро пожаловать к нам в дружину, – благосклонно кивнул князю Бурташу, как равному себе по возрасту, подчеркивая тем самым, что отнесся к мальцу серьезным образом. Отвлекся на своих сотников. – Что на границе?

– Северяне Рыбного ушли в плавни, забрав с собой скарб, какой смогли, и скотину. Остальное попрятали, – доложил Ратмир. – Сейчас граница открыта. По ходу нашего следования, как ты и приказал, по всей дороге смерды устроили завалы. Конный ворог вдоль реки не пройдет. Жители деревень уходят в леса. Северянские деревни восточного крыла нашей границы, по решению старейшин, придут к тебе в дружину. От каждой деревни по десятку воев с оружием и в бронях.

– А как же родовые бояре? Разве они были не против такого самоуправства старейшин?

– К родовым боярам старейшины сами отведут людей. Можно сказать, сработали и вашим, и нашим, но тебя они уважают. Знают, что люди не зря у тебя будут хлеб есть.

– Добро. Приму, коли так. Воевода, завтра поутру делай общее построение всей собранной дружины. Буду проводить смотр, пришла пора определяться, какие силы оставим здесь, а кто выйдет в поход.

6

Обустроив племя, определив каждому роду выпасы и обозначив границы кочевий, хан Баркут, не любивший оседлый образ жизни, назначил старейшину Клыча старшим над всем племенем на время своего отсутствия. Под страхом смерти повелел во всем слушаться его представителям других аилов. Повел орду на север.

Из куреня Клыча в набег не смог пойти ни один воин, им надлежало оберегать самое ценное, передвижной город, кочующую столицу орды. Клычу и шести тысячам воинов рода была обещана доля с добычи, взятой в походе. Возразить хану Клыч не посмел, уж слишком крут был Баркут, весь в своего покойного деда, призванного к себе Тенгри одиннадцать лет назад.

Баркут послал гонца хану Селюку с вестью о том, что дорогу на Русь он расчистил и среди полоненных печенегов нашел проводников, знающих дороги, тропы и расположение урусских городов. Ждать, пока Селюк закончит приводить к порядку соседние племена печенегов, на землях которых тот решил обосноваться, он больше не хотел. Да и набег лучше проводить по летней поре, а не тогда, когда польют дожди или выпадет снег. Если хан Селюк захочет присоединиться к веселью, пусть поторопит своих родовых старейшин, пусть заставит воинов жестче и быстрее отвоевывать место под солнцем. Не надо разводить церемоний с печенегами.

Тридцать и еще три тысячи всадников, не обремененных семьями и скотом, шедших налегке, даже без вьючных и заводных лошадей, не имея съестных припасов, кроме мешочков муки из твердого, высушенного мяса, каждый, стаей голодных волков покрывали степные просторы копытами своих коней. Питались только перед сном, бросая в казаны мясную муку, превращая вскипевшую воду в наваристый бульон, выпив ее, спали не больше пяти часов. Еще в потемках испив сырой воды, прыгали в седла и летели за своим вождем. Там, где заканчивались степи и начинались бескрайние леса, воинов ждала добыча, несметные сокровища, еда, питье и рабы, которых можно продать, обменять, при большой охоте просто убить, скормив хищникам. Там можно взять молодых, здоровых и выносливых девок, потешить похоть, а если захочется разбавить, укрепить кровь своего аила. Там можно добыть славу сильнейшего, удачливого воина, уважение всего племени. В рассказах о походах будут десятки лет из уст в уста передавать имена отличившихся в битвах, ставить в пример и желать, чтобы сыновья, родившиеся в стойбищах, с рождения получили такую удачу и смелость, как те герои, ходившие в первый набег на урусов.

Хану Баркуту отрадно было сознавать, что в поход вместе с ним идут два его сына, Лачан и Курт, Сокол и Волк. Никто не вечен под благословенным небом, настанет день, когда один из них возглавит племя, поведет тысячи воинов в набег или поход, куда-нибудь на заход солнца, расширит границы земли, где будут жить и плодиться племена кипчакского корня. Быть может, правнуки вспомнят, что был такой хан Баркут, который первым привел орду на эти земли.

Войско прошло развалы меловых гор, прошло первые, еще не густые, а светлые лесные массивы, встало на отдых у покинутой крепости с деревянным частоколом и такой же покинутой людьми деревушки, раскинувшейся среди зарослей неширокой реки. Войску требовалась еда. Не сказать, что оно голодало, но свежее мясо пришлось бы воинам кстати. Солнце приблизилось к заходу, но синее небо еще не скоро вызвездят ночные светила. Осматривая жилища урусов, собранные из стволов деревьев, Баркут подозвал Торсока.

– Старейшина, возьми проводников, отправь по следам жителей селища три полусотни из любого коша, пусть едут в разных направлениях. Чувствую, прячутся эти дети сурков в норах лесных зарослей. Хочу посмотреть на первых пленников этой земли.

– Слушаюсь, повелитель!

– Поторопись.

Торсок-аба отправил одну полусотню по следу вдоль реки по хорошо натоптанной дороге на запад. Проводник утверждал, что в том направлении дорога уходила в земли приграничного племени кривичей. Вторая полусотня ушла на север, туда тоже вела дорога, но там еще была лесостепь. По этой дороге печенежские вожди водили в набеги свои племена. Третья полусотня, возглавляемая внуком Торсока, Бастияком, прошла через деревню, по другую сторону речки, сразу же наткнулась на препятствие – неширокий рукав водной артерии.

Бастияк плетью подгонял печенега, скакавшего на своей лошади впереди растянувшейся цепи конных кипчаков. Река поросла камышом, по берегу поднималась густая насыщенная зеленью трава. Ивы тянули плети к воде, укрывая острыми продолговатыми листьями стволы, спускаясь к омутам. В воде под невысокими кручами плескала хвостами большая рыба. Чуть дальше, вдоль речного русла, рос стройными пиками сосновый лес. Версты через две под копытами лошадей зачавкала болотина, сверху поросшая мхом. Густой лес камыша шумел на ветру жесткими листьями. Следы, оставленные людьми, читались все слабее. Проводник – печенег – все чаще оглядывался на едущего за ним Бастияка, ожидая в любой миг получить кожаным ремнем плети по спине.

Завечерело. Еще присутствовали отсветы солнца, а на небосводе проявилась бледная тень лунного круга.

– Э-й! – прозвучало неподалеку, и в стороне послышался частый плеск воды. Кто-то бежал по болотине.

Кипчаки остановились, прислушались к звукам.

– Э-э-й! Ха-ха-ха! – слышался женский задорный смех.

– Атлы, Улак, скачите вперед. Всем приготовить стрелы. Если что, стреляйте первыми. Щиты возьмите в руки, – распоряжался Бастияк. – Н-но! – двинул в бока лошади пятками.

– Ха-ха-ха! – раздалось совсем неподалеку, но чуть ближе к реке и левее. – Козлено-ок! Ула-ак!

– Что за дела? Двое, принять влево. Пропустите колонну, потом догоните нас. Остальные, продолжить движение вдоль реки, – волнуясь от непонятностей, приказал Бастияк.

Ночь набросила покрывало на все небо. Пора было поворачивать назад, а смех, зов, эхо шагов раздавались, казалось, отовсюду. Отвлекшись на миг на близкий звук, обернувшись, Бастияк не сразу осознал пропажу проводника. Оставив лошадь на месте, проклятый печенег скрылся с глаз, затаился где-то поблизости в высоких камышах. Но худшее ждало впереди. Передовой дозор вернулся. Атлы и Улак везли на своих лошадях, посадив перед собой, двух красивых девушек. Распущенные волосы падали на плечи красавиц, воины влюбленно смотрели в глаза урусок, не обращая внимания на удивленных таким поведением товарищей, обнимали их, целуя в губы. К отряду из камышей из болотного кустарника потянулись прелестницы.

– Иди ко мне, милый! Как я ждала тебя! Любый мой! Обними, согрей меня! Идем со мной, что тебе здесь делать с этими? Ха-ха! Какой ты сильный. Согрей, согрей меня! – слышалось отовсюду.

Воины зачарованно отдавались в руки дев, глупо лыбились, больше ни о чем не думая. Из ступора Бастияка вывел старый дедок, покашливанием обративший на себя внимание. Дрожь прошла по телу молодого воина. Он был один, лошади подчиненных, оставшиеся без седоков, разбежались по плавням. Люди исчезли, ушли вместе с девицами, кто в камыши, кто к болотине, а кто и вовсе затерялся в стороне омута, где все так же играла и развлекалась крупная рыба.

– Ты кто? – Бастияк задал вопрос старику.

– Конь Буденного…

Бастияк не мог предположить, что старичок в свое время пообщался с неизвестным ему сотником кривичей, Сашкой Горбылем, распил с ним пузырь сорокаградусного пойла в честь знакомства и приятельских отношений, с тех пор у старого проскакивал ряд непонятных, но обидных другим выражений.

– А зачем ты здесь?

– Да вот хочу спросить, ты зачем к нам приперся, гнида?

– Я не сам, меня дед послал.

– Так вот, передай деду, что если и дальше на Русь намылитесь, все тут и подохнете. Подельники твои в болотах да омутах давно мавок да навок греют. Ох, и порадовали вы их своим приходом, это ж просто песня, просто праздник какой-то. Езжай, ущербный, здесь не подают.

Дед сделал жест рукой, и лошадь Бастияка, обезумев, сорвалась с места, унося уцепившегося за гриву, стучавшего в страхе зубами, половецкого полусотника.

Вырванный куренными из объятий сна хан только со второго раза въехал в рассказ полусотенного, представленного пред грозные очи Баркута. Взъярился на молодого Бастияка, отходил плетью согнутую в унижении спину вождя, потерявшего своих воинов.

– Деревню сжечь, дотла сжечь! Шаманов ко мне!

Двенадцать колдунов кипчакского племени, одетых в лохмотья длинных халатов с нашитыми на материю бляшками оберегов и бубенцов, не заставили себя ожидать, появились перед ханом, созерцавшим бушевавший пожар в неприветливом, пустом селище. Высушенное ветрами и солнцем дерево изб пожиралось пламенем с удивительной быстротой, образуя высокие кострища вдоль широкой деревенской улицы.

– Мы знаем о постигшей твоих воинов беде, – кланяясь, произнес самый старший по возрасту кама.

– Так сделайте что-нибудь. Накажите виновных в гибели воинов!

– Мы повинуемся, хан.

Летняя ночь коротка, рассвет приходит быстро, отгоняя сумерки на заход светила. Весь лагерь завороженно наблюдал, как двенадцать фигур, вышедших на степной простор, в хаотичном хороводе кружили, камлая в бубны, завывая, гнусными голосами призывали духов, в сторону реки разбрасывали поднятую пыль из-под ног.

Со стороны степи послышался гул, по звуку напоминающий глухой перестук тысяч лошадей, согнанных в табун и несущихся во всю прыть. Глазам предстало видение пылевых столбов, двигающихся к месту пляски с разных сторон степи. Воины притихли, удерживали за узду своих напуганных, храпящих и ржавших лошадей. Тысячи людей застыли в ожидании увидеть, что произойдет дальше.

Двенадцать смерчей разной высоты, силы и объема встали по кругу, закрыв собой вызвавших их шаманов, оставив их внутри аномальной зоны. Пылевые столбы подняли такой шум, что люди не слышали даже своих голосов. Вдруг смерчи разом сорвались с мест, выстроились в цепь и, влекомые невероятной силой, помчались к реке, к лесу, к пожарищам, оставляя за собой пропаханные борозды на степной стерне, цепляя и увлекая в себя огонь пожара, унося горящие бревна изб, удаляясь все дальше и дальше от многотысячного войска хана Баркута.

Когда солнце полным кругом встало на небосвод, со стороны реки, в обратную сторону, к кипчакскому стану, потянулись воронкообразные монстры смерчей. Они двигались медленно и тяжело, напоенные тоннами речной и болотной воды. В полуверсте от воинства, уже сидевшего в седлах, готового продолжить поход, смерчи один за другим рассыпались, расплескивая водяные плямы большими кругами. После них на степной траве оставались десятки людских тел, изломанных, скрученных, мертвых, охапками валялись измочаленные стебли камыша, ветки и стволы деревьев, мертвая скотина.

Двенадцать колдунов, вымокших до нитки, предстали перед ханом и старейшинами.

– Твое желание исполнено, хан. Посмотри на тела своих обидчиков, – устало произнес старик-шаман.

– Спасибо, абыз Кончар! Я знаю, что на тебя можно положиться. Что проку рассматривать поверженного мертвого врага? Заглянем в глаза врага живого.

Выхватив саблю из ножен, хан взметнул клинок над головой, развернул коня к лицам своих воинов.

– На Русь! Дорога перед нами, и осилит ее смелый и сильный. Старейшины, выводи курени в походную колонну. Проводников отправить с передовыми дозорами.

Многотысячная орда копытами своих лошадей взрыхлила дорогу на Русь, вступила в лесные пределы северянских земель.

По указке проводников, обогнув южную часть меловой возвышенности, сам скат которой был обращен к югу, к луговой пойме реки Семь, хан Баркут подступил к небольшому, сторожевому городку, не так давно поставленному на речном берегу в пятидесяти верстах к западу от Курска. Попутно орда зорила попадавшиеся на пути деревни урусов, растекалась по лесным дорогам и тропам, грабила и убивала смердов, живших в медвежьих углах. Жить стало веселее и сытнее.

Стоявший на возвышенности у реки город застать врасплох не удалось. Слухи о набеге, как в степи, так и в лесу, расходятся очень быстро. Горожане вовремя закрыли ворота и поднялись на высокие стены. Крепость-город стояла на белесых откосах кусковой белой глины, горожане видели, как окрестные луга, изгибы вдоль реки, пространство у кромки леса заполняется большим числом ранее не виданных конных воинов, раскидывающих стан, ведущих приготовление к бою.

Еще при входе в пойменную долину Баркут заметил, как жители посадов, избы которых стояли у самых стен, бегут со скарбом и гонят скотину к воротам, но приказ на перехват населения не отдал. Зачем торопиться? Пусть все соберутся в одном месте, деревянные стены не могут устоять под напором большой орды. Вместе с куренными объехал город по кругу, определил каждому участок атаки, посовещался с камами. Решил утром штурмовать деревянную сторожу с таким не понятным названием – Льгов. Прежде всего, надо озаботиться прокормом воинов, а для этого несколько кошей из куреня Торсока придется отправить, навестить урусские деревни вдоль дороги на стольный Чернигов. Пусть Торсок-аба исправляет ошибку внука, не будет смотреть побитой собакой в глаза своему хану.

Десять сотен кипчакских всадников выехали из ханского стана, возвращаясь по своим следам на большой тракт. Торсок-аба не стал рисковать, распыляя силы по капле. Проходя по тракту, в каждое ответвление среди леса он посылал не меньше двух сотен воинов, приказывал:

«Захваченный скот перегонять в кипчакский стан. Рабов не брать, скорость исполнения приказа дороже сотни пленных урусов. Тем, кто не участвует в перегоне скота, галопом догонять основной отряд».

Ведущий передовой дозор, имея под своим началом теперь всего десять воинов, Бастияк заметил, как в ответвление от основной дороги в южном направлении забежал растрепанный славянин, одетый в бараний тулуп. Пришпорив коней, дозорные поскакали за беглецом. Взять живым, попытать, глядишь, и выведет к богатой лесной деревне.

Беглец привел половцев к хвосту большого обоза. Бастияк увидел его уже рядом с последней телегой, когда он на бегу что-то выкрикивал охране, указывая рукой себе за спину. С первого взгляда обоз показался кипчакам большим и богатым. Кони с натугой тянули тяжело нагруженные повозки, на которых помимо поклажи сидели женщины и дети. У колесных пар бегали, виляя хвостами, собаки. То ли жители селенья переселялись к новому месту проживания, то ли купец вел богатый караван, с первого взгляда и не скажешь. Хотя, скорее всего, первое. Помимо телег в караване перегоняли скот.

Помня свою оплошность и не имея достаточно воинов, Бастияк развернул своих воинов, поскакал к основному воинству. Караван не пропадет даже по темени, ведь скоро стемнеет, но он все равно оставит следы на дорожном полотне.

Выехав на дорогу, дозор лоб в лоб встретился с остальными силами куреня. Соскочив с лошади, Бастияк, прижав в почтении руку к груди, доложил деду:

– Олугла Торсок-аба, в версте от этого места мы обнаружили караван, урусы движутся со скарбом, домочадцами и скотом. С этой дороги они свернули в лес. Нас видели, а значит, могут попытаться спрятаться.

– Большой караван?

– Повозок тридцать. Скот не даст им быстро скрыться от нас!

– Воины, – привстал в стременах Торсок. – Добыча ждет нас. Да поможет светлый Тенгри пополнить алыш каждого воина с этой добычи. Когда нагоним урусов, аилы Отрака и Мангуша обходят караван слева, Тугора и Хурсана – по правую руку. Вперед, мои волки.

Более четырех сотен воинов углубились в лес, галопом понеслись по довольно широкой, поросшей редколесьем берез и сосенок лесной дороге, нахлестывая лошадей, предвкушая добычу, не способную отбиться от нападавших. Уже издали узрели медленно кативший в сторону юга караван. Безжалостные, жадные и наглые, готовые пролить чужую кровь, они завыли, заулюлюкали, вздели к потемневшему небу кривые сабли. Пошли в обход, обтекая повозки по бокам, совсем не замечая, что копыта лошадей с чавканьем ступают по жидкому торфу, что деревья от дороги расступились вдаль и только стволы высохших берез вздымаются к просторному небу. Не хотели чувствовать беды, даже когда лошади попытались изменить направление скачки, косясь на караван, ржали, подавая сигналы тревоги.

Передовые всадники с обеих сторон каравана, совсем чуть-чуть не дотянувшись до головы колонны, десятками ушли в болотную бездну, вскочив в пространство открытых водных окон. Странно, как их раньше никто не заметил! Инерция скорости сыграла плохую шутку с теми, кто следовал у них на хвосте. Лошади провалились по брюхо в тягучий мул, как мухи в сироп. Болото с неимоверной силой засасывало бьющихся, пытающихся вырваться животных. Вот на поверхности еще видны лошадиные головы и люди, барахтающиеся между ними, тянущие руки к телегам.

– По-мо-ги-те! А-а-а! Тону! – раздавались повсюду голоса.

Те, кто шел в задних рядах нападающих, успели осознать опасность. Воротили узду в сторону и назад, пытаясь выбраться из гибельного места.

Внезапно караван словно растаял, сбросил личину беззащитных смердов, убегающих от ворога. На месте телег проявились длинные сосновые ветви, метра по три длиной, а лошади вдруг стали походить на разожравшихся земляных червей, шустро ползущих к тонущим лошадям и людям. С ветвей вспорхнули сотни ночниц, хлопая кожистыми крыльями, они, облетев болото, обрушились на самых умных и рассудительных, тех, кто имел шанс выскочить из западни. Вцепившись в живую плоть, они рвали мясо, обливаясь человеческой кровью, полосуя когтями одежду и кожу, разметая в клочья жалких в своих потугах на выживание кочевников. Кругом, по всему болоту, были слышны стоны и уханье.

Старый Торсок кривой саблей рубил слетевшихся тварей, умело закрываясь щитом, вертелся так, как будто сбросил три десятка лет. На кон была поставлена жизнь, а умирать не хотелось. Ой, как не хотелось! По щекам струились слезы, смешанные с его же кровью, стекающей с головы, поцарапанной, порезанной, покрывшейся струпьями кожи. Ушел в перекат, убравшись с направления пикировки твари с детским лицом на туловище без шеи. Срубил двух крокодилоподобных страхинь. Снова отшагнул, пропуская очередную нежить, и…

Боль пронзила нервные узлы шеи, горло наполнилось тягучей кровью, забулькало, не стало возможным вздохнуть, в глазах потемнело, и разом пропали все ощущения. Над мертвым телом старейшины приподнялся, озираясь кругом, упырь с измазанным свежей кровью лицом.

Болото опустело, затихло, на его поверхности не осталось и следа от былой бойни. Только открытые окна мутной воды да пузыри, с глухими хлопками вырывающиеся из глубин на поверхность, говорили о том, что в его недрах происходят посторонние процессы. До рассвета было еще далеко. Издали, стоя под кроной разлапистой сосны у самой кромки болота, Леший помахал рукой болотнянику, развернувшись, опираясь на сучковатую палку и уклоняясь от ветвей и колючек кустарника, пошел в чащобу.