Текст книги "Исток"

Александр Зайцев
Исток

Пролог

Я умер мгновенно.

Нет, в данном случае «мгновенно» – это не аллегория. Только что я был, был как живой объект, и вот меня не стало. Вот так сразу, без перехода, который выражается словом «умирал». Секунду назад я был, и сразу меня уже нет. Да какая «секунда», секунда – это чрезмерно много, в миллиарды раз больше, чем потребовалось, чтобы меня не стало. А вообще моя смерть – это частности. Почему? Потому как все умерли.

Точнее – все человечество.

Нет, не так. Умерли вообще все. Или… Нет, опять не так. Умерло вообще всё.

Опять не так. Умерла вся жизнь. Да, это более правильно. Но… Опять не точно. Умерла Земля и жизнь на ней. Да, вот так именно, но – нет. Опять – нет. Как небесное тело планета Земля осталась. Если можно назвать Землей оголенное ядро, единственный физический объект, который перенес внезапный Удар.

Удар пришел из глубин Вселенной. Удар, который по касательной задел небесное тело, до которого ему не было никакого дела. Его мощь способна была разорвать на части звезды, но по воле вероятности удар пришелся в планету, которую населяющие её разумные существа нарекли Землей. И планеты не стало. Как и населяющих её разумных и неразумных. Никто даже не понял, что человечество погибло. За несколько миллисекунд никто из людей просто не способен был осознать происходящее. А именно столько времени потребовалось пришедшему из Вселенной, чтобы не только испарить все живое, но и ободрать планету до железного ядра.

Так в один ничем не примечательный день, неожиданно для всех, все умерли. Да и даже если бы все знали о предстоящем катаклизме, то увы ничего бы сделать не смогли. Стихию Удара не по силам было бы остановить жалким силенкам рода Хомо Сапиенс, невзирая на всю кажущуюся такой великой мощь технической цивилизации начала двадцать первого века. По сути, человечеству хватило бы и астероида покрупнее, который упал бы на планету, чтобы перестать быть, а уж мощь Удара была нам точно не по силам.

В общем, все умерли.

Надо сказать, хорошая смерть. Нет никаких мучений, никто даже не осознал самого факта смерти. Просто кто-то повернул рубильник в положение «выкл». Даже выстрел в голову из крупного калибра – и тот менее гуманен.

Все умерли, и кто-то родился. И что самое обидное, родившись Новорожденный умер тоже. Он жил всего долю секунды, только успев себя осознать и умер, лишенный того, что дарило Ему жизнь.

Люди древности назвали бы Новорожденного Богом. И по сути своих верований, были бы правы. Он был всегда. Точнее, первый раз Он родился, как только зародилась жизнь на Земле. Люди двадцать первого века, назвали бы Его информационным полем Земли. Кто-то назвал бы Его всепланетным эгрегором. Кто-то, так же, как и древние, называл бы Его Богом. Второй раз Он родился в момент гибели Его колыбели. Точнее не так, не было второго рождения, в момент Удара Он осознал Себя, обретя разум, а впрочем, разве это и не есть рождение?

Сотни тысяч лет на Земле рождались и умирали разумные, вида Хомо. Сотни тысяч лет копился их вклад в энергетику всего живого. Капля за каплей «вес» разумных потоков энергий становился все весомее в Нём. Не будь Удара, Он бы осознал себя через пару сотен лет вполне естественным, эволюционным, способом. Но увы, этому не суждено было случиться. Осознав Себя, в результате уничтожения всего живого, Он не прожил долго. Только в отличие от нас, Он успел понять, что произошло. Понять и сделать попытку все исправить.

Единственным, кто мог остановить катастрофу, был человек. Нет, не какая-то конкретная личность, а все человечество в совокупности. Если бы цивилизация тех, кто породил в Нём разум, была более развита, то они могли бы остановить Удар, и Он бы остался в сущем. Но они не успели развиться до таких пределов, погибнув намного раньше, а вместе с человечеством погиб и Он.

Но в отличие от людей, у него были ресурсы и возможности. Нет, не для того чтобы выжить. Он сразу понял, что обречен, для Бога, пусть и Новорожденного, на такие выводы не потребовалось много времени. Он мог своей смертью дать второй шанс. Второй шанс человечеству и соответственно Себе самому. Для этого надо было «всего-навсего» Своей смертью открыть тоннель в глубины прошлого и…

Вот с этим «и» было сложнее. Сам он не мог туда переместиться. Ведь для открытия тоннеля, Ему надо было умереть. Только гибель Бога могла разорвать пространственно-временной континуум. И этот закон вселенной Ему было не обойти.

Оставался один шанс, который давал хоть призрачный, один на миллион, но реальный шанс. Закинуть разум одного из только что погибших разумных в далекое прошлое. Настолько далекое, насколько возможно.

Но даже Новорожденный был не всемогущ. Надо сказать Он был слаб, как только что родившийся. Чтобы стать полноценным Творцом, ему нужно было бы миллиарды лет эволюции из планетарного эгрегора, в эгрегор Вселенной. Миллиарды, которые отобрал Удар.

Не всемогущ. И поэтому, умирая, Он не был уверен в успехе. Но выбора не было. В прошлое отправилось сознание совершенно случайного человека. Сознание, которое первое погибло в результате Удара, пусть на миллиардную долю пикосекунды, но оно умерло раньше любого другого. Оно одно было в состоянии пройти через разрыв континуума. Случайное сознание. Столь хлипкий шанс на Возрождение, но иных вариантов не было вовсе.

А время? Гибнущий Новорожденный тянулся так далеко, как только мог, через открываемый Его смертью разрыв. Он был ограничен всего двумя постулатами. Первое: разум, который уходил через разрыв, принадлежал человеку и соответственно мог быть подселен только в тело того же вида. И второе: Он слабо «помнил» время. Точнее Он не осознавал время как таковое. Он тогда не был разумен, и отсчет времени заменяли ощущения. И самое яркое из ощущений – это боль. Боль столь яркая, столь всеобъемлющая, что Он помнил её до сих пор. Точнее «помнили» эту боль его частички, те энергосущности, что когда-то были людьми. А после своей смерти они стали частичками Его. Они помнили ту Боль. Боль столь чудовищную, что прошли тысячи, даже десятки тысячи лет, но Он её помнил! Тогда род человеческий чуть не прервался, из миллионов разумных остались тысячи. Будущее вида Хомо тогда висело на волоске. Тогда вид выжил, но был отброшен в развитии своей цивилизации на многие тысячелетия назад. Только через пятьдесят тысяч (!!!) лет человечество повторит те успехи, что были до той Боли! Пятьдесят тысяч потерянных лет. Даже десятой доли от этих тысячелетий хватило бы, чтобы человечество набрало достаточно технологической мощи, чтобы остановить Удар!

И к этой Боли тянулся умирающий Бог. Умирая, Он отдавал всего Себя, саму Свою Суть, только ради одного. Донести разум человека двадцать первого века через временной разрыв. На семьдесят пять тысяч лет смог Он протянуть Свою волю. На десять лет после Боли… Дотянулся и умер. Так погиб Бог. Погиб едва родившись, чтобы родиться снова. Мне все это кажется рекурсией, но кто я такой, чтобы об этом судить?

Откуда я все это знаю? Просто я и был «тот первый», кто погиб от Удара…

Глава 1

Ночь. Темная, почти непроглядная. Черные тучи заволокли все небо, низвергая неистовые водопады того, что дождем или даже ливнем не повернется язык называть у никогда не видящего тропического шторма человека. Истинный потоп.

В аллегорическом смысле конечно – потоп. А по сути, просто тропический дождь. Дождь холодный, яростный, как может быть только последний ливень в сезоне дождей. Это дождь дождей, показывающий, что сезон уходит, громко хлопая дверью. За минуты выплескивая из своих закромов месячную норму осадков.

– Аргырх!

Это рычу я. Точнее тот, кем я стал, рычит. Рычит, вцепившись в шею. О как, в человеческую шею! Зубами вцепившись! Но мне все равно. Я еще не осознаю себя как живого. Думать могу, а влиять на происходящие нет. И эмоций нет. Зато этих эмоций полно у того тела, в котором я себя осознаю.

Кровь обильно течет по подбородку. Наверное, артерию перекусил, отстранено приходит мне на ум. Тело врага в руках сперва бьется в конвульсиях, а потом затихает. Врага? Так считает тот, чей разум жил до меня в этой черепной коробке. Сейчас этот разум уходит, чтобы уступить свое место мне. Он не хочет такой гибели, но это уже не изменить. Моя сущность, моё «Я» уверенно замещает его «Эго».

Но пока он контролирует действия. И вот, отбросив от себя затихшее тело, он бросается на спину очередного противника, того, кто размахивая дубиной, только что разбил как плод ореха, голову соплеменника. И завязалась новая драка.

Краем сознания отмечаю, что таких схваток как наша, несколько. Кто и с кем сражается мне не понятно, я еще не поглотил память тела, и эта информация от меня скрыта.

На вид дикари сражаются с дикарями. Сражаются не за добычу, а войной на истребление. Вот кто-то, свернув голову женщине, отобрал её новорожденного ребенка и… Лучше бы я это не видел. И моя мольба услышана, сознание гаснет, всего на десять минут, но этого достаточно…

Я никогда не убивал. Не убивал людей. Судьба распорядилась так, что за все сорок лет моей жизни, не довелось. А тот, кем я теперь стал, в течение последнего получаса убил дюжину. И не просто убил, а буквально разорвал на клочки. Голыми руками и зубами разорвал. Если бы не водопады воды, что как будто ведрами изливалась с неба, смывая кровь, я бы сейчас был с ног до головы окрашен в красное.

Кажется, придя в себя второй раз, я могу контролировать то тело, в которое меня закинул Он. Разжимаю сведенные адреналиновой судорогой пальцы на правой руке, и на мокрую траву падает вырванная с мясом из плечевого сустава чья-то рука.

Я спокоен, но не в удивительном самоконтроле, неожиданно мной проявленном, дело. Я спокоен, потому как жив, но не осознаю этого и воспринимаю все вокруг как нечто нереальное, искусственное. Да, знаю, все, что меня окружает, – реальность, но что-то глубоко внутри не верит в это, ставя заслон чувствам и эмоциям.

Кто-то мелкий, едва по плечо, подскакивает с боку и пытается нанести удар сучковатой палкой прямо мне по лицу. Отмахиваюсь, как от назойливой мухи. Это так легко – драться, когда нет чувств. Нет страха, нет желаний, нет ничего, кроме разума. Моя отмашка тыльной стороной ладони легко сносит палку и держащие её хлипкие ручонки, а затем ломает шейные позвонки у неудачливого агрессора. Нет, Он не наделил меня сверхсилой и сверхспособностями. Да, моё новое тело было очень сильно, по меркам двадцать первого века. Хотя по правде, вспоминая недавний бой, понимаю, индивид, в которого меня занесло, силушкой не обижен. Поддубный местного разлива. Уникум, но не полубог. Таких периодически рождает природа. Он просто выбрал для меня наиболее удобное и перспективное вместилище. Не удивлюсь, если тело, в котором я оказался, самое сильное и самое здоровое из всех людей, что в данный момент населяют Землю. А их, людей, по прошествии десятка лет после Боли, осталось всего ничего, тысяч десять на весь земной шарик. И тот, в кого я вселился, только что убавил это количество еще на чертову дюжину.

Оглядываюсь. Благо больше врагов нет. Физически отсутствуют эти враги. Не считать же за врагов три неравные кучки испуганных женщин, общим числом пятнадцать. Они жмутся к поваленным деревьям, пытаясь своими телами закрыть детей. И детей этих едва ли не больше, чем женщин. Два десятка совсем малышей, от полугода до двух лет им, не больше. Остальные не выжили. Все, кто старше, – мертвы.

Женщины и дети. Которые в той реальности этой ночью погибли от рук того, кем я теперь стал. От рук берсерка впавшего в ярость, когда его племя было уничтожено.

Всего час назад перед самым закатом четыре племени встретились в этих непроходимых джунглях, на этой поляне, чтобы мирно решить, как им быть. Как жить, когда еды все меньше и меньше, а хищники все злее и злее. Да и плодоносные растения гибнут от непривычного холода, что несут темные тучи. Темные тучи, что закрывают небо вот уже десять лет. Они хотели решить все мирно, договориться. Ведь их племена кочевали рядом уже очень давно, до того, как небо стало цвета пепла.

Никто из этих племен не был убийцей или каннибалом. Это были мирные роды. Предпочитавшие не решать вопросы дубиной. Но сейчас кризис, вызванный тучами, был столь глубок, что одно из племен, наиболее многочисленное, решило устранить проблему кардинально, перебив конкурентов. И если бы не Одыр, так звали того, чье тело теперь моё, то у них, наверное, все бы получилось. И осталось бы в этой части африканских джунглей вместо четырех племен одно. Так они думали, но вышло все иначе. И теперь все это разгребать мне.

Почему мне это разгребать? Все просто, я четко осознаю, какой груз ответственности лег мне на плечи. Я не знаю, что надо делать, не знаю, как это что-то делать, но знаю одно: я должен что-то сделать. Увы, даже Он не знал или, что вероятнее, не смог вместить свои знания в мой разум. И вот теперь судьба всей Земли будущего зависит от моих действий и решений. А может именно поэтому я не хочу быть живым? Не хочу чувствовать это бремя? Я не ученый, не военный, не мастер по выживанию, я даже не геолог или…

Проще сказать, что я обычный городской человек, много чего знающий по книжкам, но, по сути, ничего не умеющий. И увы для будущего, Он не наделил меня ни знаниями, ни суперпамятью, ни иными сверхспособностями. Вот такой хлипкий шанс. Невеселое будущее какое-то. Я совершенно не верю, что у меня получится хоть что-то. Радует одно: в моем распоряжении память, навыки и рефлексы Одыра. Иначе я бы и дня не прожил в этом времени. Не выживет городской человек в джунглях Африки. Без подготовки, без снаряжения, без всего. И главное – в каменном веке! Хотя, такое понятие как «каменный век», точнее то время, что ассоциируется у обычного человека моего времени с этим понятием, с его каменными топорами, войнами с неандертальцами, отстает от того времени, в котором я оказался, как сам «каменный век» отстает от эпохи интернета. Даже еще дальше. Дата, которая не укладывается в голове. Семьдесят пять тысяч лет от моего рождения! Ну, плюс-минус тысячелетие, что, впрочем, при таких числах совершенно не важно.

Эти мысли проносятся буквально за секунду.

Женщины. Их глаза полны страха. Нет, даже не страха, а животного ужаса. И ужас этот направлен на меня. Точнее на Одыра, а впрочем, теперь это уже без разницы, для местных я и есть Одыр. И никто не заметит подмену, ведь племя того, в чье тело я перенесен Его волей, истреблено подчистую.

Ярость попыталась подняться в груди, но обессилено разбилась о холодное равнодушие разума. Женщины и дети, они из тех племен, что убили моих родичей. «Моих»? Что за чушь? Каких к черту «моих»? «Убить!!!» Что-то из глубины толкает меня, но я не испытываю никакой злости к выжившим, и только гулкий рык выдает побуждение тела. Прыгнуть и рвать эти беззащитные тела, пить их кровь, топтать их! Но от Одыра остались только воспоминания, и поэтому кроме рыка не происходит ничего.

Странно, я смотрю на выживших и совершенно не знаю, кто они. Нет, что удивительно, я каждую из женщин знаю по именам, даже вот тут сопливку лет тринадцати на вид. Я даже точно знаю, что ей и есть тринадцать. Я знаю по именам всех убитых, чьи тела лежат на поляне и её окрестностях. Я знаю, что каждая из кучек, в которые сбились женщины, это остатки племен и каждая кучка – остаток своего племени. И это не знание, дарованное Им, это память Одыра, он их всех знал в лицо. Но не знаю названия племен. Э! Я не знаю даже название своего племени. Точнее мое племя назвало себя тем словом, что в ближайшем переводе означает простое слово «люди».

Тотемы, имена собственные для человеческих родов и сообществ, их еще никто не придумал! Не было нужды. Вот, например, я смотрю на старуху, лет двадцати пяти, с отвисшими до пупа грудями, и знаю, что её зовут Бры, что она из «почти людей», что кочуют к закатному солнцу. А сопливка по имени Ла из «почти людей», что кочуют у дальних холмов.

Стоп! Старуха? Двадцать пять лет и старуха? Да, так думал Одыр, да и привлекательной её вряд ли кто бы назвал. Местная жизнь скоротечна. А ту, которую мой разум называет сопливкой, она уже полноценная женщина, ибо её уже выбрала кровь. «Выбрала кровь»? Немного повисаю на этой мысли, но тут же понимаю, что у неё просто начались месячные, а значит она пригодна для деторождения, а значит она взрослая. А мне сколько лет? Точнее Одыру. Или все же мне? Восемнадцать. Всего? Но это «всего» для века двадцать первого, для нынешних времен я давно мужчина, а учитывая физическую силу, добытчик не из последних. Почему-то эта мысль мне показалась сейчас важной.

Полный финиш! Человечество погибло. Умер Бог. Меня закинуло во времени на тысячи лет, а я думаю о том, можно ли назвать старухой двадцатипятилетнюю! И первой моей эмоцией в новой жизни стал смех. С отчетливой ноткой безумия был этот смех…

Глава 2

– Гыхр! – срывается с моих губ слово-рык.

И послушно замирают, готовые пуститься в бег, только бы подальше от страшного меня, четыре молодых девы из «почти людей», что живут у воды.

Вообще первобытные люди, как подсказывает мне память Одыра, далеко не трусливы. А женщины в особенности. Трусливые тут умирают от голода. Но что-то в тех, кто смотрит на меня сейчас, что-то в них надломилось. Так смотрят кролики на питона. А не женщины на мужчину. Да, я, конечно, понимаю, они видели, как «я» убивал, голыми руками разрывая тела. Но в этом мире смерть не то, от чего впадают в ступор.

Сверкнуло на полнеба и буквально через секунду ударил гром такой силы, что заложило уши. К ливню добавилась и гроза. И я стою под проливным дождем, весь в крови своих жертв и с улыбкой маньяка. Со стороны это, наверное, зрелище из тех, которые не скоро забудешь.

Хочу успокоить впавших в близкое к коматозному состояние представительниц слабого пола. Но тут я упираюсь в словарный запас. Точнее в тот факт, что местный язык чрезвычайно неразвит. Причем эта неразвитость имеет определенный перекос.

В голове со скоростью метеора, что разрезает ночную синеву неба, проносятся мысли. Язык – это основа цивилизации, основа бытия и социума. Именно его развитость показывает, насколько развит народ. Я, конечно, не ожидал, что местные говорят высоким слогом, не питал иллюзий, но все равно был шокирован.

Словарный запас местных племен был довольно обширен. Немногим более двух тысяч слов. На первый взгляд отличный показатель, но это если просто посмотреть на число слов. А если присмотреться к их составу, вот тут волосы на голове зашевелились! Я слышал миф, что в языке северных народов только слов, обозначающих снег, несколько сотен. На самом деле это ложь. В большинстве наречий северных народностей снегу, конечно, отводится огромная роль, но максимальное количество наименований для него – около сорока.

Так вот, в местном языке из двух тысяч слов существительными были девяносто пять процентов! То есть основу языка составляли названия. Вот пальма справа от меня. Я как человек двадцать первого века не знаю, как она называется, но описал бы её примерно: «невысокая пальма, с толстым стволом у основания, цвет ствола светло-коричневый, крона раскидистая, не пышная, плодов нет». Так вот местный бы, глядя на это дерево, сказал бы: «Пхыахаль». Да, одно слово, но оно не означает «пальма». Прямой перевод слова «Пхыахаль» – это «невысокая пальма, с толстым стволом у основания, цвет ствола светло-коричневый, крона раскидистая не пышная, плодов нет»!!! А если бы на этой пальме были крупные плоды, при неизменных остальных характеристиках, то местный назвал бы это дерево словом «Отхачапа». А если бы плоды были мелкие, на таком же, по сути, дереве, то «Палыхаша»!!! Вот так и набирался кажущийся вполне приличным словарный запас. Только вот из тысяч слов, пятьсот существительных, обозначающих наименования деревьев, еще пятьсот отводилось различным лианам и кустарникам, несколько сотен травам и ягодам и так далее. А вот прилагательных почти не было вовсе! За исключением огромного числа, отведенного для описания цветовой гаммы. По мнению местных, судя из их словарного запаса, цветам уделялась огромная роль, только оттенков красного было около пятнадцати, а у зеленого все тридцать. Впрочем, в дикой природе все подчинено логике выживания, и раз такое внимание уделено оттенкам и цветам, значит так надо. Съел ягодку чуть более бордовую, чем та, которая точно съедобна, и все, кончилось твое существование в этом лучшем из миров.

А вот описательная часть языка, это был кошмар. Эта часть практически отсутствовала. Прилагательные, все крутились в диапазоне «съедобное», «несъедобное»! Единственное, что всплыло в памяти, отражающее настроение или какое-то реально ощущение, было слово «тача», что значит «вкусно»! А где слово «красиво», к примеру, или ему подобные? А нету их. С глаголами было примерно так же. Вот, например, когда четыре женщины хотели убежать, я их остановил рыком «Гыхр!» Я ведь хотел сказать «стой»! Но увы, нет слова «стой» или «стоять» в этом языке, все близкие по смыслу слова заменяются одним «Гыхр», что наиболее точно перевести как «замри» или «замереть». И так во всем. По сути, просто так поговорить о чем-то отстраненном на этом языке было фактически невозможно! Ну или мне так кажется по первости, а потом привыкну?

Вдруг откуда-то из папоротника неподалеку доносится слабый стон.

Тело реагирует на данный звук вполне однозначно. Чуть поднимаются колени, корпус поворачивается на источник, руки готовы хватать и душить. Едва пересиливаю в себе порыв кинуться в папоротник и… Но нет, если есть кто живой, то сейчас каждая жизнь – это больше чем золото! Я не могу себе позволить терять кого-то!

Обвожу жестом всех женщин и детей и руками показываю им собраться в одну кучу. Сперва они не понимают, что я от них хочу, пытаюсь объяснить, но выходит еще хуже, только запугиваю их еще больше. Начинаю злится и немного теряю контроль над телом.

– Зага! – тут же раздается рык из моей глотки.

«Зага» значит «вместе». И повторяя это слово Одыр, вернее то, что пока не угасло от него, начинает раздавать легкие подзатыльники не понимающим. И надо сказать, это имеет просто волшебный эффект. Пять выкриков, четыре затрещины, и вот все собраны в одну кучку.

– Гыхр! – эту команду все также понимают вполне однозначно.

Точнее – самые малые дети, конечно, её не воспринимают, но женщины сели в круг и детей из него не выпускают. Разумно, и ведь я их это делать не заставлял, надо сказать я о детях вообще не подумал в тот момент. И спасибо женщинам, что подумали они, но вот беда: я их даже поблагодарить не могу, нет слов благодарности в этом первобытном протоязыке!

Пока я отвлекался на то, чтобы собрать всех в одну кучу, из папоротника больше никто не стонал. Но вместо того, чтобы опрометью бросится в атаку, как того требует тело, я наоборот стараюсь быть как можно более острожным. Сгибаюсь так, что ладони касаются земли и как-то странно, немного по диагонали, эдакими галсами, ломаной линией, двигаюсь к зарослям. Это во мне говорит память тела. Я сам, ни за что бы не догадался двигаться так. Но в данном случае решил не противится инстинктам.

Впрочем, мои предосторожности были излишними, в папоротнике я нашел бесчувственного мальчишку. Поднапряг память Одыра. Ага, это Лащ, из почти людей, что живут у воды, ему примерно лет тринадцать, почти мужчина по здешним меркам. У паренька несколько ссадин, немного сорванной кожи на виске, а в остальном на вид он вполне здоров. Дыхание ровное, не прерывистое, сердце стучит равномерно. Сотрясение мозга максимум. Очнется уже скоро. И от этой мысли я так и сел прямо в мокрый папоротник.

И что мне с ним делать? Как быть?! Память Одыра требовала убить мальчишку, но этот порыв мне удалось легко погасить. Убивать глупо. В данной ситуации глупо вдвойне. Но что делать то? Что?! Как он себя поведет когда очнется? Я же убил его сородичей. А судя по памяти Одыра, на подобные поступки реакция была однозначная – месть. Неужели все же придется убить? Я не вытащу на своем хребте столько женщин и детей. А этот мальчишка, он пригодится. Черт, как плохо-то. Ведь оставлять его в живых значит все время опасаться удара в спину. А я себе не могу такого позволить. Слишком велика цена моей жизни, чрезмерно велика, настолько, что хочется найти веревку и повеситься от этой моральной нагрузки.

На несколько секунд ухожу в себя, пытаясь найти ответ на свой вопрос в памяти первобытного человека, чьим телом я завладел по воле Его. Местные племена, живущие в джунглях, именно те, что устроили сегодня эту бойню, были по своей сути мирными. И только крайняя нужда заставила «почти людей», что ходят по холмам, пойти на это нападение. Никогда раньше четыре племени не враждовали. Драки и споры случались, но смертоубийство… этого память Одыра не помнила. Да, были совсем чужаки, что приходили издалека, вот с ними, иногда, очень редко, по правде, приходилось и дубинками помахать. Но четыре племени жили мирно, им, по сути, не надо было ничего делить. Территорий и еды хватало, их кочевья почти не пересекались. Так было, пока не пришли серые тучи. Сперва на них никто не обратил внимания, но тучи не уходили, они стояли годами, заволакивая небо и превращая солнце в размазанный тусклый фонарь, а не в яркое светило. А потом пришел голод, и отношения между людьми стали стремительно портиться, все чаще то одно, то другое племя заходили в поисках пропитания на кочевые тропы соседей. По сути, сегодняшняя встреча и должна была решить «как жить дальше». В принципе она и решила, кардинально. Правда совсем не так, как рассчитывали те, кто её устраивал.

А вообще, я как человек двадцать первого века понимаю, что эта встреча нескольких племен в попытке договориться, нечто невероятное для этих времен. Нечто опередившее время на многие тысячи лет. И жаль, что все обернулось именно так. И мне искренне непонятно, почему меня не подселили до всей этой бойни. Ведь я мог попытаться её предотвратить в зародыше. Мог? И понимаю, что нет, не получилось бы.

Мои представления о каменном веке рассыпались в прах, чем глубже я погружался в слои памяти Одыра. Я всегда считал, что во главе первобытных племен стоит вождь или старейшины или совет старейшин. А оказалось, что местные вообще не понимали, что такое управление. В принципе. Не было в племенах ни вождей, ни старейшин. Не было!!! Как же они жили то? А вот так и жили, без руководства. Без указующей воли. Как?! У меня это не укладывалось в голове. Ведь даже обезьяны в своих стаях имели вожаков. А у людей их не было. Да, были те, кого уважали больше других, но их ни в коем случае не слушались, как командиров. Вообще, устройство местной внутриплеменной жизни ввергло меня в ступор. Нет управления, нет организации, нет структуры, нет даже семей. Дети не знают своих отцов. Да и не могут знать, так как матери их не знают! Да и мать понятие относительное. Как? А вот так, неважно, кто родил дитя, важно, кто кормит. То есть мать не та, кто родила, а та, кто еду дает. От этих «воспоминаний» у меня возникло ощущение, что я схожу с ума. Ведь так не бывает! Но так было.

Так как же они жили? А так и жили, кочевой толпой, по сути, не племенем, а стадом. Вот тут больше еды, туда все постепенно и двигаются. А если кто-то потребует идти в другом направлении, то его просто никто не послушает. Не племя, состоящее из индивидуумов, а амеба, что тянется за пропитанием. А еще в племенах было равноправие мужчин и женщин. Понимание сего факта ввергло меня почти в прострацию. Как же так, ведь палеолит, кто сильнее тот и прав! Но оказалось, все проще. Равноправие имело под собой экономическую основу. Да-да, именно экономическую. В это время женщина как добытчик еды ничуть не уступала мужчине. А посему не зависела от него. Точнее зависела, в той же мере, что и мужчина от неё. О небо! Как тут жить-то? Как?! Если я ни черта не понимаю в местном социуме?! Плевать на отсутствие металлов, инструментов, плевать на то, что из одежды одна повязка, едва прикрывающая гениталии, это все мелочи. Даже то, что еды нет, мелочи, её в конце концов можно найти. Но вот как жить-то там, где не понимаешь, как жить?! Где не понимаешь сути самой местной жизни – его социума.

Тот каменный век, который я знаю по школе, историческим кино, документальным фильмам, по тем немногим статьям, что довелось читать, тот каменный век еще не настал. И если я правильно помню, его время придет всего-навсего через сорок тысяч лет, от сего дня. Именно тогда составные орудия, разведение огня дали вторую производственную революцию, если за первую считать ту, когда обезьяна взяла палку в руки как инструмент. А пока… пока человеческое общество замерло в безвременье, в непонятном положении, которое не понять и правил которого уразуметь, у меня пока не получается.

Женщина и мужчина добывают одинаково пищи, но не могут прожить друг без друга. Не могут выжить в местном мире и одиночки. И нет страшнее наказания чем изгнание из племени, оно страшнее смерти. И вот это вынужденное сосуществование в одном стаде, где все зависят друг от друга в равной степени, привело к тому, чего так упорно добиваются феминистки в веке двадцатом и двадцать первом, к реальному равноправию. А всего-то надо работать одинаково. Но это меня куда-то в сторону мысли понесли. Напрягайся, память! Мне нужен ответ, нужна лазейка, чтобы не убивать этого мальчишку и не быть убитым им.

И о чудо, мне удается найти зацепку. Да, вождей у племен как таковых не было. Но в моменты кризиса или явной опасности таковой появлялся. Правда вождем такого человека называть было бы все же неверно, скорее подходило слово «лидер». Временный лидер, который после разрешения кризиса устранялся от руководства. У меня сразу возник вопрос, а как этот лидер самоустраняется и почему? Ведь вся память моя и все знания о человеке буквально вопили о том, что власть пусть мелкую, пусть мимолетную раз получив в руки человек уже не выпустит никогда. Добровольно не выпустит. А тут устранялись. Почему? Все оказалось элементарно. Современный человек ассоциирует власть с привилегиями, а если таковых нет, то власть это всего лишь бремя ответственности и нести это бремя без вознаграждения дураков мало. А таковых привилегий власть в первобытном стаде не могла дать в принципе. Ибо тут был принцип, высказанный в Евангелие: «кто не работает, тот не ест», был не лозунгом, а правдой жизни. Не могло себе позволить человеческое сообщество ни одного нахлебника, ни одного! Возможно, будь в племенах чуть побольше людей, то вожди и те, кто живет, отбирая у соплеменников, в конце концов появились, но все племена, которые знал Одыр, не превышали своей численностью двух десятков взрослых людей. Нет, были прецеденты, когда животное брало верх и лидер становился вождем, отбирая еду силой у соплеменников, и если такой «вождь» был достаточно силен, то он мог так жить. Но вот беда: так не могло жить то племя, которое было вынуждено его кормить. Не могли тут прокормить халявщика. Всех избытков, что были, едва-едва хватало на самое минимальное пропитание детей.