Текст книги "Голоса"

Глава 8

Возобновление знакомства. Витька. Банные удовольствия. Голоса спорят. Экспедиция в Кайлы

Установив, что Митя выдохся или, во всяком случае, сделал перерыв в работе, Аня решила немедленно использовать это обстоятельство. Митя был послан для осмотра бани на предмет подготовки ее к действию.

Митя согласился охотно. Он словно очнулся ото сна, задвинул свои формулы в дальний угол и вновь рассматривал окружающее с удивлением и восторгом. Красота реального мира спорила со стройностью мира придуманного, а скорее, все же не спорила, а дополняла ее. образуя вполне гармоничную картину, в которой дух и материя проявлялись свободно и равноправно.

На этот раз материя проявлялась в виде покосившейся у обрыва баньки, к глухой стене которой была привалена полурассыпавшаяся поленница березовых дров. Противоположная бревенчатая стена нависала над обрывом. Там росла крапива, а внизу, у реки, наклонялись к воде ветки ивы и ольхи.

Митя подошел к баньке со знакомым уже чувством узнавания после разлуки, поскольку первый и последний раз в своей жизни пользовался деревенской баней еще тогда, семь лет назад, в Кайлах. На двери бани висел ржавый замок. Митя потрогал его, и замок сам собою открылся. Следовательно, это была декорация. Столь легкая расправа с замком воодушевила Митю, и он, пригнувшись, вступил в маленький и захламленный предбанник, где валялась поросшая паутиной шайка. Дверь в саму баню была коричневой, а с внутренней стороны и совсем черной, впрочем как и стены с потолком. Лишь двухступенчатый деревянный полок был светел, а на нем разбросаны были высохшие березовые веники.

Митя осмотрел печку, нашел за нею ведро и не спеша спустился к реке за водою. Сходив туда-сюда не менее шести раз, он заполнил чугунный котел, вмазанный в печку, и оцинкованный бак, стоявший на плите позади котла. Чугунная плита была сломана, поперек нее проходила широкая щель. Митя зажег спичку и поднес ее к щели. В глубине печи навалены были булыжники, выходившие грудой с другой стороны таким образом, чтобы на них можно было плескать водой для получения пара. Митя обследовал и вспоминал, будто повторяя в уме когда-то пройденный в школе урок.

Восстановив назначение каждого предмета во всех подробностях, Митя сложил сухие веники в печь и поджег их. Они вспыхнули с треском и загорелись так споро, что Митя едва успел принести несколько поленьев и сунуть их поверх веников, пока те не прогорели.

Из печи, изо всех щелей пополз серый, щиплющий глаза дым. Пригибаясь к полу, Митя набил печь поленьями и выскочил наружу, как ошпаренный, яростно вытирая кулаками слезы.

Из трубы баньки нехотя вылезал жиденький дымок. Основная масса дыма, по-видимому, шла внутрь бани.

Подкатил Витька на мотороллере. На багажнике лежала сумка почтальона, набитая газетами и письмами. Витька остановил мотороллер, нырнул в баньку и через секунду вышел.

– Ну что? – спросил Митя. – Все в порядке?

– Угу, – сказал Витька и склонился над сумкой. Он отвязал ее от багажника и вывалил содержимое на траву. Затем Витька уселся рядом с горкой корреспонденции и принялся разбирать письма, не без труда, как показалось Мите, вчитываясь в адреса.

Митя взял газету и лениво просмотрел ее. Газета называлась «Сельская жизнь». Митя подумал, что там, за пределами Коржина и Кайлов, время будто остановилось, а отсутствие газет как раз и подчеркивало тот факт, что в мире не произошло и не могло произойти ничего мало-мальски интересного. Тут же применив свою теорию, Митя вывел из этого, что деревенская природа и деревенский воздух, видимо, обладают способностью превращаться во время, порождая его избыток. Поэтому тот месяц, что Митя с семьей проводит в деревне, для внешнего мира равноценен каким-то мгновеньям. Странно лишь то, что, вернувшись обратно и снова начав изучать газеты, Митя обнаружит, что месяц все-таки прошел.

– Неужели столько писем сюда пишут? – удивился Митя, указывая на горку конвертов.

– Это в лагерь, – пояснил Витька. – Тут за Литвиновом лагерь студентов.

– И за сколько же времени ты их накопил?

– Накопил… – проворчал Витька. – За две недели… А я не виноват! Дорогу размыло, не проехать.

– Мать-то, наверное, пешком ходит, – сказал Митя, поддразнивая Витьку. – Люди ведь ждут!

– А у меня ноги не казенные. Прочитали газету? Мне везти надо.

Митя отдал газету. Витька засунул ее в сумку и принялся заводить мотороллер. При этом он выражал неодобрение всем читателям газет.

– Чего их читать-то? Дураки одни читают…

– Ишь умный какой, – сказал Митя.

– А что? Я ничего не читаю. Зачем читать?

– Чтобы знать, – сказал Митя.

– А зачем знать?

– Чтобы отличаться от коровы.

– А зачем отличаться от коровы? – ехидно спросил Витька. Теперь уже он дразнил Митю.

– Чтобы понимать, что к чему, – ответил Митя, признавая в душе, что ответ не слишком убедителен.

Витька нажал на педаль, мотороллер фыркнул, рванулся с места и унесся. Уже издалека, с дороги, послышался из облака пыли Витькин торжествующий крик:

– А коровы, если хотите знать, больше вашего понимают!

– Дурак! – выругался Митя и пошел в баньку.

В бане стлался слоистый дым, который у потолка был погуще, а к полу разреживался, оставляя внизу сантиметров пятьдесят чистого пространства. Митя пригнулся, поворошил в печке дрова, подкинул еще несколько поленьев и вышел в предбанник. Там он принялся наводить порядок: смел с лавки пыль, затолкал под нее какие-то битые кирпичи, поставил в ряд тяжелые и толстые обрезки бревен, служившие табуретками, и подмел оставшимся березовым веником пол. За этим занятием его и застало очередное появление голосов. На этот раз они доносились как будто из бани. Голоса были тонкие, несколько возбужденные и, как всегда, неразборчивые.

– Дайте посмотреть! – услышал Митя. – Подождите! В очередь, в очередь! Я вам просто удивляюсь, невозможно же так толкаться! Посмотрели и хватит!..

Далее было невнятно, какое-то тонкое сопение с присвистом и шорох. Митя снова заглянул в баню, осмотрел внимательнейшим образом все углы, а потом выскочил наружу.

Он обежал баню кругом и остановился над обрывом. Конечно, никого он не обнаружил, за исключением стайки кур, которые чинно расхаживали невдалеке от бани, самым старательным образом выискивая что-то в траве. Возвышавшийся над ними петух искоса взглянул на Митю, как бы показывая полную свою непричастность к слышанным только что голосам.

«Галлюцинации»… – подумал Митя, потер виски пальцами и быстрым шагом заспешил к опушке леса, чтобы наломать свежий березовый веник для бани.

Когда Митя пересекал луг, он вдруг впервые услышал, что воздух окрест звенит и переливается на все лады самыми разнообразными звуками. С Митиных ушей будто сняли повязку – он стал слышать.

Митя даже остановился, пытаясь разобраться в звуках, которые окружали его и раньше, но воспринимались как нечто само собою разумеющееся, как определенного уровня фон, бессмысленный набор шумов, привычно отсекаемых сознанием.

Митя услышал стрекотание кузнечиков. Оно заполняло собою все пространство, образуя основу, на которой были вышиты птичьи трели. Воздух был простеган свистом и окантован шорохом травы, напоминавшим тончайшую бахрому шелковой скатерти. Издалека, раздвигая плотные нити пересвистов, перещелков и стрекота, проталкивался толстый уток кукованья, заслоняемый временами еще более отдаленным лаем, мычанием коров в лесу, плеском весла на Улеме и стуком моторки.

Каждый звук слышался обособленно и виделся Мите в линиях и красках. Общая же картина была поразительно разнообразна и вместе с тем едина. «Вот это мы и привыкли считать тишиной», – подумал Митя, и тут ему почудилось, что в этих низких и высоких тонах он слышит переплетающиеся друг с другом голоса, разговоры, монологи, признания, поучения, вопросы, споры, восклицания, сообщения и размышления вслух всех живых существ, а может быть, травы и деревьев тоже. Все говорили сразу, и всех было слышно. Время летело в голосах, купалось, кувыркалось в них и ощущало себя счастливым.

Да, время ощущало себя счастливым! Теперь, породнившись с живою и неживою материей, оно стало способным чувствовать. А Митя, открывший эту способность, тоже стал внимательнее и зорче – он заново учился видеть и слышать.

Он не смог наломать веток березы. Потянул было за одну – она подалась, вытянулась, не желая отрываться, – и отпустил. Ветка вылетела у него из рук, закачалась и успокоилась. Мите стало трудно вести себя в созданном им мире, где все оказалось связанным и нашло друг с другом родство. Вот уж не предполагал он, что его научные изыскания заставят его же заново осмысливать мир. Впрочем, Митя фантазировал, наделяя разумом природу и время, но так сильно было еще впечатление от собственного открытия, что Митю можно простить.

Баня получилась веселой. В темноте, в густом горячем пару, мелькали белые хлопья мыльной пены, шлепались на полок и таяли. Свет почти не пробивался сквозь единственное и закопченное окошко. Дети визжали, прыгали, выскальзывали из рук, как рыбы, когда Аня с Митей в четыре руки намыливали их, а потом окатывали водой из шайки. Голые дети настойчиво рекомендовали родителям раздеться, за что получили от Ани по звонкому шлепку. Милая детская щекотка хозяйничала в бане, мочалка прыгала по спинам, от каменки пылало жаром. Неизвестно, чего там было больше – мытья или угваздыванья, как выразилась Аня, в невесть откуда бравшейся саже. Митя залез на верхний полок и методично потел, пока Аня в предбаннике растирала детей и укутывала их в свитера, чтобы не простудились в прохладных сумерках. Потом она выпроводила их из бани и полезла наверх к Мите. Теперь можно было разоблачиться по-настоящему. Они сидели рядом, свесив ноги вниз, и шумно дышали паром, который входил в легкие осязаемо плотным комком, распиравшим грудь до боли.

Митя с удовольствием чувствовал, как по лбу, груди, бокам тонкими струйками бежал пот.

– Пойдем окунемся в речке, – предложил он Ане неожиданно. Митя знал, что существует такое банное удовольствие, но никогда его не испытывал.

– Да ты что! Простудимся, – убежденно ответила Аня.

Но Митя мгновенно, как с ним часто случалось, вошел в азарт. Он спрыгнул с полка, выскочил в предбанник и, приоткрыв дверь, выглянул наружу. Вечер уже спустился, было прохладно и тихо.

– За мной! – скомандовал он Ане.

– Прямо так?! – ужаснулась она.

Две белые фигуры выскользнули из бани и ухнули вниз, к речке, в молочный туман. Раздался всплеск, вскрик, и снова наступила тишина.

Митя погрузился в воду с головой, сделал несколько гребков и вынырнул на поверхность на середине реки.

Ему казалось, что он состоит из одного тепла – оно приняло форму его тела, и теперь Митя был небольшим нагревательным прибором во Вселенной. Звезды пробивались сквозь дымку тумана, на том берегу Улемы стоял стеной холодный и мрачный лес, река обтекала Митю плавными струями, но он героически обогревал пространство накопленным в себе теплом, не очень задумываясь над тем, что тепла на такой большой мир может и не хватить.

«О ночь и река, примите меня без остатка! – беззвучно пел Митя. – Я только кусочек тепла. Я отдам вам все… Повысим энтропию Вселенной!» Такие странные стихи складывались у него в голове.

У берега бесшумно плавала Аня. Митя подплыл к ней, фыркнул, как морж, и сказал:

– Мы подчиняемся термодинамике.

– Митенька, ты совсем спятил, – констатировала Аня.

Взявшись за руки, они взбежали на крутой берег, к баньке. Там их ждала неожиданность в лице Витьки, который топтался у двери, не решаясь заглянуть в баню. Митя и Аня промчались мимо него с хохотом, как безумные привидения, а Витька с испугу отпрыгнул.

– А я думал… – начал он, на что Митя, высунувшись из предбанника, ответил:

– Много думаете, милорд. Это вредно для здоровья… Мы сейчас!

– Да ничего! Мойтесь, – разрешил Витька. – Я потом.

Некоторое время спустя Митя с Аней вышли из бани и пошли по тропке к избе. Аня шла впереди с полотенцем, повязанным на голове в виде тюрбана. Они подошли к дому, и тут Митя остановил жену, приблизил к ней лицо и сделал страшные глаза.

– Сейчас я покажу тебе что-то удивительное, – прошептал он. – Только тихо!

Он взял Аню за руку и крадучись повел к сараю. Они остановились у ворот в хлев и замерли. Митя таинственно поднял палец вверх. Он ждал голосов, и голоса явились.

На этот раз они были многочисленны, очень невнятны и будто обеспокоены чем-то. Обостренный слух Мити различал отдельные слова и фразы, но на лице Ани было написано полнейшее недоумение, когда Митя, прикладывая палец к губам, шептал ей:

– Тише!.. Слушай…

И вот что приблизительно слышалось Мите:

– Они уже начинают понимать, что мы и они – это одна жизнь. Они долго считали себя единственными…

– Вздор! Они нарушили равновесие…

– Равновесие… равновесие… нарушили…

– Мы приближаемся к гибели.

– А я утверждаю… (дальше было неразборчиво)… разум.

– Их разум эгоистичен. Мы понимаем… они не хотят.

– Некоторые… мало, но… задумываются.

– Равновесие… учиться пониманию трудно.

– А мальчик? Он уже умеет… разговаривал спокойно…

– У него лицо… он вырастет… забудет.

– …становится больше… спасут…

– Тише!

Голоса разом смолкли. Митя на цыпочках отошел от сарая, увлекая за собой Аню. Она по-прежнему ничего не понимала.

– Слышала? – шепнул ей Митя.

– Что?

– Разговор.

– Какой разговор? – удивилась Аня. – Шорох я слышала, ворочался кто-то в хлеву, жердь скрипела. Вот и все.

– Эх, неразборчиво сегодня было! Жаль, – сказал Митя.

– А что было-то?

– Голоса… – сказал Митя.

Аня внимательно посмотрела на мужа, но ничего не сказала. После чего они вошли в дом. Но вместо того чтобы спокойно улечься спать и видеть приятные сны, они увидели в горнице Люсю Павлову, которая сидела на табуретке, согнувшись в три погибели и закрыв лицо ладонями. Люська плакала.

– Люсь, Люсь, что ты? Что случилось? – бросилась к ней Аня.

Люся подняла голову. Левый глаз у нее был почти не виден из-за свежего розоватого синяка, в центре которого краснела кровоточащая ссадина. Из щели, где скрывался глаз, вытекала струйка слез. Несмотря на столь жалкий вид, Люська попыталась улыбнуться, отчего лицо ее еще больше деформировалось.

– Наплевать… – хрипло сказала она. – Федька, черт окаянный! Дерется мужик. Я к вам прибежала, пусть угомонится, заснет. Вы уж простите…

Аня смотала с головы полотенце, обмакнула край его в воду и приложила к синяку. Люська с благодарностью приняла полотенце и продолжила нестройный рассказ о случившемся. Выслушав Люсю, Аня повязала голову платком, накинула плащ и коротко сказала:

– Пойдемте.

– Куды? – испуганно вскинулась на нее Люська.

– К Федору. Надо с ним поговорить.

– Да он же пьяный! На ногах не стоит.

– Все равно, – непреклонно сказала Аня. – Пошли, Митя.

Митя нехотя натянул свитер поверх рубашки. Аня проверила лежащих уже в кроватях детей и приказала им спать. Глазенки у Кати расширились, она что-то зашептала матери, обвив ее шею руками, но Аня поцеловала дочь и уложила ее голову на подушку.

– Я тоже пойду, – сказал вдруг Малыш, спуская ноги с кровати.

– Тебя только там не хватает! Ишь какой храбрый! – прикрикнула Аня. – Спите! Мы скоро придем.

Они вышли на крыльцо и заперли дверь в сени. Спустившись с крыльца, они увидели Витьку, направлявшегося в баню с веником под мышкой.

– Вы куда это? – спросил он.

– В Кайлы, – ответила Аня.

– Смотрите! Федька вам головы поотрывает, – пообещал Витька и, насвистывая бодрую песню, скрылся в темноте в направлении бани.

Быстрым шагом они пошли по тропинке в Кайлы.

– Анюта… А Анюта… – жалобно промолвила Люська. – Он ведь материться будет…

– Тоже мне, невидаль… – проворчала Аня.

Светлая, ставшая ночью почти белой, тропинка выделялась на темной земле и вела их тем же путем, что и днем. Но насколько ночь изменила все очертания! Овраг, который они пересекли, был глубже и темнее, а знакомый и добрый муравейник грозно высился черной громадой, будто спящая голова из «Руслана». Ночь тоже полна была звуков, но совсем других: неясных, диких, глухих. Митя невольно озирался по сторонам. Ему виделись чьи-то горящие глаза в чаще кустов. По правде говоря, такой поворот событий после приятной и очищающей душу баньки Мите совсем не понравился.

Не доходя до Кайлов каких-нибудь ста метров, Митя испытал некоторое беспокойство, связанное не только с предстоящим разговором с Люськиным мужем. Что-то вдруг мелькнуло в голове, какая-то неуловимая мысль. Не мысль даже, а тень мысли – что-то такое о времени и его превращениях. Это было совсем некстати, но тень мысли сделала свое дело: обеспокоила Митю и спряталась в сознании, будто затаилась в засаде.

Показалось вдруг, что теория имеет трещинку, незаметный дефект, грозивший катастрофой.

В единой картине мира, которая начала складываться в Митиной голове, наметился пробел, еще неосознанный, и беспокойство было связано с ним. Митя почувствовал его раньше, чем увидел. Ему оставалось сто метров тропинки до Люсиного дома, чтобы успеть немедля обдумать загвоздку.

Глава 9

Поле сознания. Взгляд как физический объект. Инцидент исчерпан. Сгустки времени

Перед тем как привести их к крыльцу, тропинка скользнула краем поля, где рос лен. Невысокая стена сухих льняных стеблей, колыхаясь, встала перед Митей. Поле уходило к лесу, проваливаясь в темноту и переходя вдалеке в неровный контур деревьев. Оно двигалось, волнуемое ночными ветрами, которые рисовали на нем полосы и завихрения. Из-за леса уже поднялась кривая ущербная луна, осветившая льняное поле и придавшая его поверхности ровный и влажный блеск. Митя услышал шорох, с каким касались друг друга стебли, и эта картина, находящаяся в непрерывном и плавном движении, вызвала образ другого поля, абстрактного – электромагнитного ли, гравитационного, – не имеет значения, но не менее красивого и загадочного. Сразу же пришло к Мите несколько мыслей, разбуженных льняным полем под луной. Он подумал, что ему необходимо ввести в свою теорию общее понятие поля времени, и даже представил себе на мгновенье это невидимое поле похожим на лунный свет, льющийся вокруг и принимающий замысловатые очертания волн на верхушках льна. Попутно возник вопрос, исчерпывается ли картина мира полем времени или же существует еще что-то, не учтенное теорией.

«Где-то здесь пробел. Где-то рядом», – подумал Митя и еще раз окинул взглядом поле. Было бесконечное лунное поле и рядом с ним три торопливо шагающие фигурки, каждая со своими мыслями. Фигурки принадлежали полю, но мысли их – нет.

– Конечно, существует! – облегченно сказал вслух Митя, на что Аня, находившаяся мысленно совсем в другом месте, быстро спросила:

– Что ты говоришь?

– Ничего. Это я так, – сказал Митя, продолжая шагать вслед за женою и не отпуская нити своих умозаключений.

«Рассуждая логически, – думал Митя, – мы приходим к выводу, что материальная картина мира вполне описывается полем времени. Если, конечно, моя теория верна… Если она верна… Черт побери, конечно же, верна! Иначе быть не может… Значит, значит… Значит, остается только духовная картина мира: разум, мысль, память… Что еще? Еще масса вещей: интуиция, предчувствие, понимание… Любовь? Вера? Нет, это уже производные. Значит, наряду с полем времени, существует еще нечто. Назовем его полем сознания…»

– Небось дрыхнет уже, кобель проклятый! – высказалась Люся. – Беспокойство только людям.

Фраза эта, вторгшись в Митино поле сознания, произвела некоторое его возмущение, однако не сбила Митю с мысли. Он вспомнил, что уже подходил близко к понятию поля сознания, размышляя как-то о взглядах.

Митя исследовал взгляды в прямом смысле этого слова – как направления, по которым поступает в глаз зрительный образ.

Однажды Митя мысленно наблюдал сеть взглядов уличной толпы. Он находился на Невском проспекте, недалеко от здания бывшей Думы, и следил за прохожими. Со стороны казалось, что Митя назначил свидание у входа в метро и кого-то ждет. На самом же деле он исследовал поле взглядов, проводя мысленно от каждой пары глаз в толпе прямые линии, совпадающие с направлением взгляда. Линии эти были окружены сходящим на нет ореолом, который служил моделью бокового, или периферийного, зрения. Короче говоря, каждый взгляд был похож на яркую нить, протянутую в светящемся конусе. Конусы находились в непрестанном движении, как антенны радиолокатора. Митя заполнил взглядами все пространство вокруг себя, учтя и свой собственный взгляд. На пересечениях световых конусов он получил сложную интерференционную картину. Оказалось, что скрещивающиеся взгляды могут породить новый взгляд, не принадлежащий уже паре человеческих глаз, а существующий свободно. Таким образом, поле взглядов стало для Мити физическим объектом.

Но зачем оно понадобилось Мите?

Митя неоднократно замечал, что, встречаясь взглядами с другими людьми – знакомыми и незнакомыми, на один миг и надолго, – он испытывает какую-то неуловимую перемену, будто проскакивает между людьми некое сообщение, которое затем расшифровывается мозгом. Очень удивительные бывают сообщения! Иногда Мите удавалось в одном мимолетном взгляде на женщину, скажем, прожить с нею целую жизнь: испытать влюбленность, восторг, узнать характер, привыкнуть к нему, познать разочарование и расстаться. Несомненно, что понимание людей у Мити происходило в основном через поле взглядов. Он узнавал их, как говорится, по глазам. Построив модель поля взглядов, Митя уже тогда, под Думой, понял, что оно является носителем информации, а отсюда был всего один шаг до поля сознания. И вот Митя сделал этот шаг, направляясь ночью из Коржина в Кайлы для того, чтобы утихомирить пьяного Люськиного мужа. Поле взглядов, которое он построил под Думой, было частным проявлением общего поля сознания, включающего в себя еще и память, мысли, интуицию и т. п.

Митя обдумывал вышесказанное совсем недолго, пока шел вдоль поля льна. Уже перед крыльцом он пришел к выводу, что между двумя полями – времени и сознания – должна существовать очень прочная связь, организующая жизнь во Вселенной. Но как найти и описать эту связь материи и духа?

«Может быть, память? – подумал Митя. – Память – это отпечаток времени в сознании. Существует, вероятно, обобщенная память как отображение поля времени в поле сознания. Но тогда она должна охватывать все поле времени—все его направления. Значит, человеческое воображение, предчувствия, интуиция – это тоже память. Вернее, проявления обобщенной памяти у человека. Мы помним прошлое и будущее… В поле сознания содержится вся информация о поле времени!»

На этом его размышления прервались, потому что экспедиция вступила в избу Люси Павловой.

За столом, упершись в него локтями, в одинаковых позах сидели Федор и его приятель-тракторист. Перед ними стояла пустая бутылка из-под вина и два пустых же стакана, на дне которых были остатки темно-красной жидкости.

Приятели медленно подняли на вошедших глаза, и в горнице возникло небольшое поле взглядов, в котором достаточно было напряженности.

– Пошто пришли? – спросил Федор, обращаясь то ли к Ане, то ли к Люсе.

Вместо ответа Аня села на лавку против Федора и взглянула на него так, как она хорошо умела. Митя знал этот взгляд. Выдержать его было непросто.

Федор опустил глаза и что-то пробормотал. Люся топталась у лавки, чувствуя себя, по всей видимости, крайне неуютно. Она уже готова была забыть и простить, но Аня вела строгую политику.

Митя стоял в дверях и смотрел на жену с некоторым удивлением, ожидая первых ее слов. У него самого язык будто присох. Что тут говорить? Митя тревожился за Аню, но прийти ей на помощь не умел.

– Ты детей хочешь иметь, Федор? – спросила Аня.

– Ну… – не сразу ответил тот.

– Их у тебя не будет.

– Это почему?.. Люська баба здоровая. Родит! – сказал Федор и пристукнул кулаком по столу.

– У нее уже второй выкидыш, – твердо и даже как-то сухо произнесла Аня. Люська, до того смотревшая на Аню со страхом, мелко затряслась всем лицом и запричитала:

– Ой, Анюта! Не знает он ничего, ну его к лешему!

– Пусть знает, – так же ровно сказала Аня.

– Чего-чего?.. – недоумевающе переспросил Федор, переводя взгляд с одной на другую.

Он, пошатываясь, поднялся из-за стола, выпрямился во весь свой невеликий рост и выпятил грудь. Почувствовав в себе силу, он с размаху треснул кулаком по стене, закричал:

– Кто тут хозяин? Я ей покажу… Я ее, суку…

Далее последовала брань, на что Митя безотчетно сделал шаг вперед. Но Аня, уже не помня себя, с побелевшим лицом и стиснутыми губами, резким взмахом смела со стола стаканы и бутылку. Раздался звон, и в наступившей тишине Аня коротко приказала:

– Сядь!

Федор неуверенно опустился на лавку.

– Она тебе, гаду, ребенка родить… А ты ее кулаками… Попробуй мне только… Я с тобой не так говорить буду… – медленно, еле водя искаженными злостью губами, проговорила Аня.

Огромный тракторист смотрел на Аню остановившимися глазами.

– А ты иди домой, – уже спокойнее сказала ему Аня.

Тракторист поднялся, нахлобучил на голову кепку и ушел, не произнеся ни слова. В дверях он поднял глаза на Митю, и тот уловил в его взгляде угрозу. Мите вдруг пришли на ум два слова: «сгусток времени». Тракторист был сгустком времени, и все остальные были сгустками времени. Хлопнула дверь в сенях. Мите сделалось весело, хотя обстановка для веселья была явно неподходящей.

Митя представил сцену в избе как взаимодействие нескольких сгустков времени, принявших человеческий облик. Такую шутку сыграла с ним его собственная теория.

Федор, оставшись в меньшинстве, быстро пошел на попятный. Аня заставила его извиниться, чем привела Люсю в страшное смущение. Разбитый наголову, ошеломленный, Федор прохрипел какие-то странные ему самому слова насчет «прощения и любви по гроб жизни». Инцидент был исчерпан. Богиновы отправились домой.

Отойдя от избы на несколько шагов, Аня остановилась, посмотрела на Митю и сказала:

– Объясни мне еще про эти… кусочки времени. Федор тоже такой кусочек?

– Сгусток… – сказал Митя, удивляясь совпадению мыслей.

– Сгусток… – повторила Аня и вдруг отрывисто и неестественно засмеялась. – Ой, не могу! Сгусток… – повторяла она, дергаясь и трясясь.

– Анечка, ты что? – прошептал Митя, обняв жену за плечи.

Аня плакала у него на груди, повторяя это дурацкое слово, которое совсем уже странно стало звучать для Мити. Ночь была темная, холодная и пустая. Время летело, как всегда образуя во Вселенной большие и маленькие сгустки. Два разумных сгустка, муж и жена, стояли на тропинке из Кайлов в Коржино. С одним сгустком была, по-видимому, обыкновенная истерика после нервного напряжения. Другой сгусток по имени Митя, обремененный знанием мировых законов, понимал сейчас только одно. Он понимал, что, как бы ни были верны его теории и каких бы высот ни достигала его мысль, он останется просто человеком среди других людей. Просто обыкновенным, ошибающимся, сомневающимся и непрестанно надеющимся человеком.