Текст книги "Время – московское!"

– Знаешь, зов яблонь – это очень поэтично. Даже, я бы сказал, религиозно. Мне очень не хочется выглядеть старым шведским циником… Но ради этого я бы все же не стал рисковать жизнью!

– А ради чего стал бы рисковать жизнью старый шведский циник?

– Вот если бы речь шла о людях…

– О людях? Пожалуйста! Вот хотя бы мой брат, Сашка. Он ведь сейчас, наверное, воюет. Может быть, даже ранен. Или, не приведи Господи, убит! А я даже и не знаю об этом! Представляешь, Роло? Я об этом не знаю! – В глазах Полины светился неподдельный ужас.

– Ну… Ты мало мне о нем рассказывала.

– Я мало рассказывала, потому что мне стыдно! Стыдно, что я с ним… ну… как бы это сказать… связь оборвала. С тех пор как погиб Андрей, я ни разу ему не написала! Сначала желания не было что-либо писать. А затем стало стыдно, что раньше не писала.

– А теперь?

– Теперь он мне все время снится! Почему-то снится школьником младших классов. Он такой забавный был, модели флуггеров клеил, мечтал о собаке. Я просто обязана его увидеть, я же ему теперь вроде как… вместо матери! Может быть, на Землю слетать.

– Сейчас там тебя только не хватало! Разве госпоже Полине Пушкиной не известна знаменитая формула адмирала Ауге «война = люксоген»?

– Известна. И какие из нее следствия?

– Следствие одно. Когда война, ни на что, кроме войны, люксогена не хватает. Именно потому поэты всех времен всегда воспевали мирный космос. Ведь космос как совокупность свободных по нему перемещений возможен только когда мир, когда есть лишний люксоген.

– Ты так говоришь потому, что не хочешь отправиться со мной! Потому что ты слишком привязался к «Лазурному берегу».

– Да, я действительно привязался. Не буду спорить! Но… я… – Эстерсон сделал паузу, чтобы его слова прозвучали как можно более веско. – В общем, я буду следовать за тобой туда, куда тебе будет угодно.

– А как же «Лазурный берег»?

– Ты – мой «Лазурный берег», Полина.

Полина смолкла, впитывая душой услышанное. И нежно посмотрела на Эстерсона. Впрочем, долго продержаться на лирической ноте Полина не смогла. Словно бы какой-то чертик дернул ее за косу.

– Роло, я тебе никогда не говорила, что ты типичный подкаблучник?

Глава 9

Зачем нужны военные дипломаты

Апрель, 2622 г.

Город Полковников

Планета С-801-7, система С-801

После того памятного вечера, который в моей внутренней хронологии навсегда останется Вечером Легкого Пара, я возвратился в офицерское общежитие и самым что ни на есть свинским образом – то есть одетым и обутым – бухнулся в свою койку.

Однако заснуть не смог.

Несмотря на чудовищную, многодневную усталость, сон ко мне не шел. Мешанина из воспоминаний – огненных, чудовищных, невозможных – пузырилась в голове. Душа саднила недопережитыми и, что самое трудное, противоречивыми эмоциями – скорбью и тоской по Кольке, радостью за нашу победу, тревогой за будущее России и трепетным волнением нового знакомства. Тело, измученное нагрузками и перегрузками, тихо ныло всеми своими клеточками и кровяными шариками, а голова гудела, как Царь-колокол после прямого попадания в него из Царь-пушки…

Так я и лежал – час за часом, с открытыми глазами. И вот же напасть! Хотя заснуть, забыться у меня не получалось, но встать и, допустим, принять душ (или хотя бы поужинать!) я не мог тоже. Ни туда, ни сюда.

Ни сил, ни желаний, ни покоя.

Пожалуй, если бы в тот миг объявили тревогу с экстренным вылетом, я все равно не поднялся бы с койки.

Крикнул бы: «Расстреливайте за дезертирство!» И лежал дальше.

Полутруп, получеловек, полусолдат.

И лишь воспоминание о замечательной Тане с пламенистыми глазами, о Тане, трогательно прыскающей со смеху и пугливо озирающейся – не подкрадывается ли из-за угла великий и развратный Ричард Пушкин, – освещало мои бессонные потемки. Это воспоминание было как скрипичное соло среди какофонии кораблестроительной верфи. Увы, чтобы расслышать эти дивные звуки, мне каждый раз приходилось напрягать свой медвежий слух. Слишком уж силен был адский машинный грохот…

К рассвету мой мозг все же отключился. Мне удалось заснуть. И проспал я двадцать восемь часов кряду.

Первой моей мыслью по пробуждении было «нужно найти Таню». Однако после завтрака я, как сказал бы Бабакулов, «посмотрел на вопрос с критических позиций».

Найти-то ее можно. Но что ей, найденной, сказать?

Ведь ясно же было мне сказано: у нее жених! А кто такой «жених»? Жених – это человек, который собирается на Тане жениться.

Это если по-старомодному.

А если по-современному, то это просто какой-то парень, с которым у Тани близкие отношения. Интимные даже, наверное. А почему нет? Возможно, этот парень такой же пилот, как я. А может, и не пилот. Простой звездолетчик. И служит сейчас на каком-нибудь заштатном (но тоже неизменно геройском) тральщике за тысячу парсеков отсюда. Что же это получается, я буду у героев отбивать девушек?

Нет, товарищи. Лучше сдохнуть.

С другой стороны, ведь ясно, что совершенно необязательно было за Таней ухаживать (хотя и хотелось). Что можно ограничиться связью чистой и непорочной.

Я же не сексуально озабоченный подросток.

Я, что называется, «все понимаю».

Я согласен «просто дружить».

Но вдруг она поймет меня неправильно? Подумает, что пристаю? И обидится? Но главное, смогу ли я удержаться на волне чистой дружбы и исподволь не соскользнуть в черную пропасть любви?

Прошел день. Потом еще один. А я все думал: «Надо найти Таню».

Эта фраза стала для меня чем-то вроде молитвы, которую я повторял, чтобы не терять связи с реальностью.

Правда, никаких действий в этом направлении, не скрою, я не предпринимал.

Наверное, в жизни каждого мужчины есть место трусости.

Однако мне повезло. Потому что Таня нашла меня сама.

Скажу пару теплых слов о комнате, куда меня поселили.

Площадь – всего десять квадратов. Но зато – с отдельным санузлом и окном, выходящим во внутренний двор общежития, заваленный всяким архиполезным мусором вроде алюминиевых контейнеров и обугленной металлочерепицы. Еще в комнате имелась стандартная мебель и в качестве незапланированных бонусов – видеофон и ваза с искусственными розами.

Комната была бы идеальной. Если бы не одно обстоятельство. До того, как в нее определили меня, там жил офицер связи лейтенант Петр Юхтис.

В ночь на 16 марта лейтенанта Юхтиса завалило в подземном узле связи космодрома Глетчерный. А комната досталась мне. Вместе с его личными вещами.

Убирать вещи скромного связиста оказалось некому. Всем было не до того. Даже постель после лейтенанта Юхтиса для лейтенанта Пушкина не перестелили.

Забыли, наверное.

В шкафу висели резко пахнущие вещи лейтенанта – человека рослого, легко потеющего и не слишком опрятного.

На умывальном столике сохли его бритвенные принадлежности.

Его планшет старинной модели, раззявив пасть, искоса посматривал во двор с подоконника. А некая смазливая чернокудрая особа томно улыбалась с фотографии, что стояла в рамке из морских ракушек на столе.

Невеста? Жена? Любовница? Как обычно – имеются варианты.

Не только в шкафу, но и по всей комнате витал телесный дух лейтенанта Юхтиса – одеколон «Огуречный» напополам с сигаретами «Афрорусич» (на пачке улыбающийся негр в косоворотке, табак сладкий, алжирский). А под койкой, словно лягушки на земляном берегу цвелого пруда, отдыхали ношеные лейтенантские носки числом две дюжины…

Что сделал бы культурный человек на моем месте? В первое же утро собрал вещи лейтенанта в коробку и отнес эту коробку дежурному по этажу. Дескать, разберитесь.

Но я не собрал. И не отнес.

Наверное, культура во мне временно закончилась. Иссякла. Как вода в степном колодце засушливым летом.

Да оно и понятно – после развороченных осколками трупов вас вряд ли бросит в брезгливую дрожь при виде чьего-то, пусть трижды нестиранного белья.

Так я и жил среди всего этого, будто сам был лейтенантом Юхтисом. Даже постель не поменял. И новой зубной щетки себе не справил.

Однако о своем бытовом разгильдяйстве мне пришлось горько пожалеть, когда в окошке видеофона я увидел… милое Танино личико.

Честно говоря, поначалу я просто не поверил своим глазам.

– Александр? – спросила Таня, близоруко моргая в камеру. – Мне нужен лейтенант Пушкин!

– Сейчас, одну минутку, – буркнул я, однако видеорежим не включил, ограничившись звуковым. Танин вызов застал меня лежащим на кровати с сигаретой в зубах. На мне были форменные брюки и несвежая майка. Пепел я стряхивал по-простому – за кровать. Двухдневная щетина и нечесаная голова довершали композицию. В старых фильмах, которые крутили нам на курсе «История культуры», в таком виде изображали офицеров, разложившихся в морально-бытовом отношении.

Я бросился в ванную – именно там, по моему мнению, должна была находиться расческа. Держи карман шире! Сунулся было к вешалке за курткой, как тотчас вспомнил, что не далее как утром отдал ее в химчистку на первом этаже.

О Господи!

– Я, наверное, не вовремя… – смущенно сказала Таня. – Я, пожалуй, вам позже перезвоню, ладно?

Я не на шутку испугался: «А вдруг не перезвонит?!»

И еще: «Небось думает, что я черт знает чем тут занимаюсь!»

Я живо стянул майку и принялся застегивать на себе белую рубашку лейтенанта Юхтиса, как вдруг обнаружил, что сигарета, которую я вроде бы затушил о бельевую тумбочку, тлеет на ворсистом коврике возле кровати, выжигая в синтетическом руне плешь, наполняя воздух гарью…

– М-мать твою!

«Еще не хватало, чтобы пожарная сигнализация сработала!» – в отчаянии подумал я. И живо представил себя, плывущего брасом к входной двери сквозь пенные буруны пиродепрессанта.

– Что вы сказали? Вы меня вообще слышите, Саша?

Прыть я проявил неописуемую.

За одну-единственную минуту я умудрился ликвидировать пожар при помощи тапка лейтенанта Юхтиса с внушительной дыркой на месте большого пальца, разоблачиться, облачиться в парадную форму, возвратиться к видеофону, натянуть на лицо улыбку и нажать на кнопку «видео». Неудивительно, что разговор, который состоялся между нами, отдавал чем-то комедийным.

– Здравствуйте, Танюшка. Извините меня за конфуз… Тут у меня… Вы не поверите, небольшой пожар!

– Так, значит, я все-таки не вовремя…

– Вы всегда вовремя!

– Даже во время пожара?

– Во время пожара особенно. Шутка. То есть поймите меня правильно. Да вы не бойтесь! Ничего серьезного! Просто сигарета на коврик упала.

– Я, собственно, по делу вас беспокою, вы не подумайте!

– Да я ничего такого и не думаю!

– Мне медсестра в регистратуре дала ваш адрес. Я ее попросила помочь – и она помогла.

– Медсестра? В регистратуре? В какой еще регистратуре?

– Ее зовут Галина Марковна. Очень отзывчивая женщина! Впрочем, это не имеет значения…

– Действительно, не имеет.

– Тогда почему у вас, Саша, такое удивленное лицо?

– Честно говоря, я не ожидал, что мое местоположение легко установить через базу данных гражданского госпиталя!

– Вообще-то госпиталь был военным.

– Все равно.

– Что же получается, Александр, ваше местоположение – это секрет?

– Не то чтобы большой. Я же не контрразведчик какой-нибудь…

– Это хорошо, что не контрразведчик. Судя по фильмам, они все параноики. Тогда, получается, все в порядке?

– В полнейшем, Танечка!

– Тогда почему на вас парадная форма?

Ответить на этот заковыристый вопрос я не успел – в наш нелепый диалог вклинился некий сердитый мужчина, чье присутствие рядом с Таней было обозначено рукавом куртки и баритоном с брюзжащими интонациями.

– Девушка, нужно же совесть иметь! – сказал недовольный баритон. – Сколько можно разводить болтовню?

– Извините, пожалуйста. Я сейчас! Всего одну минуту!

– Между прочим, девушка, это офицерское общежитие. И гражданским лицам, особенно женского пола, здесь делать нечего!

Баритон показался мне знакомым. Где-то я точно его уже слышал! Притом – неоднократно. Десяти секунд мне хватило на то, чтобы программа распознавания звуковых образов, встроенная в мою черепную коробку, выдала результат.

– Саша, вы извините ради Бога, но тут требуют… Я же… с публичного автомата звоню… – Таня зябко поежилась.

– Танечка, родная, будьте так любезны, временно уступите место этому говорливому товарищу, – попросил я.

– Но зачем?

– Пожалуйста! Не спрашивайте. Уступите.

Таня послушно отошла на три шага. Теперь на меня смотрела физиономия… младшего лейтенанта Лобановского. Да-да, младшего лейтенанта. «Недокадровых» пилотов, брошенных в сражение с армадой Шахрави и умудрившихся выжить, только что произвели в офицеры.

Рожу несчастного салаги, вдруг обнаружившего на том конце провода своего ведущего и, стало быть, начальника, нужно было снимать для передачи «Приколись!». Переносица Лобановского прямо на моих глазах покрылась капельками пота. Широкие брови взлетели на лоб. Тон из уверенно-брезгливого вдруг стал заискивающим.

– Товарищ лейтенант? Так это вы? Кто же мог знать, честное слово, что это она с вами…

Сначала я думал сказать что-то вульгарное и грубое. Вроде «Катись колбасой!» Но вместо этого я тихо произнес:

– Считаю до трех, товарищ младший лейтенант…

Я не успел сосчитать и до двух, как Лобановский испарился.

И снова бледное Танино лицо.

– Хотела бы я знать, что вы ему сказали, – улыбнулась Таня. – Что общежитие номер шесть заминировано и сейчас грянет взрыв?

И только в этот момент до меня дошло, что Таня говорит со мной… да-да, из холла моего общежития!

О своем прозрении я сразу же сообщил Тане. Пусть лучше думает, что я идиот, чем считает меня невеждой, не желающим пригласить ее в гости. Таню мое признание смутило еще больше.

– Конечно, это выглядит так, будто я в гости навязываюсь… Но я как раз проходила мимо и подумала: а почему бы вам не позвонить? Тем более у меня действительно есть дело. Важное! И его можно обсудить только лично!

– Дело? В таком случае поднимайтесь-ка сразу ко мне! Обсудим ваше дело, чайку попьем! Я как раз совершенно свободен…

Таня, конечно, отнекивалась. Но потом сдалась.

Так что через пару минут я распахнул перед ней дверь. В парадной форме вид у меня был лихой и напыщенный.

– Я только на минутку, – едва слышно сказала Таня. Она расстегнула куртку и села на кровати, сложив руки на коленях. Было видно – она нервничает.

Я принялся суетиться в надежде отыскать заварку, чайник, чашки или хотя бы бутылку с лимонадом. Увы, и холодильник, и бар были, считай, пусты – на верхней полке холодильника белел кирпичик сыра с надгрызенным краем, а в баре, задрав лапки кверху, загорало окочурившееся семейство тараканов. Ежу было ясно, что лейтенант Юхтис предпочитал питаться в столовой, а выпивать – в баре на первом этаже.

Итак, идею ритуального чаепития пришлось забраковать…

Может быть, выйти в столовую?

Я посмотрел на часы. Выходило, что в столовую тоже не получится. Там перерыв. Накрывают к обеду. Обед будет через час. Может быть, удастся Таню задержать?

Пока я возился, метался, краснел и рассуждал, Таня тихой мышью сидела на кровати и рассматривала потерханый интерьер моего скромного обиталища. Правда, из врожденной девичьей деликатности она сосредоточила свое внимание там, где было поменьше мусора, пепла и ношеного белья, – на убогой полке с книгами (все сплошь боевики про пиратов да пособия по пчеловодству), на выцветшей репродукции васнецовской «Аленушки», на фотопортрете чернокудрой подруги покойного Юхтиса, чем-то отдаленно на Аленушку похожей.

На фото Таня смотрела особенно долго. А может быть, ей просто понравилась рамка из ракушек?

– У вас довольно мило… – сказала вежливая Таня. – Даже уютно. Вы сами все здесь устраивали?

– Меня только недавно здесь поселили. И я ничего не устраивал. Просто не успел… Так, побросал кое-какие вещи… Но если бы я знал, что вы придете… – В ту минуту я был готов сгореть со стыда.

– Я сама до сегодняшнего утра не знала! А потом вдруг – как будто молния сверкнула! И я поняла, что вы именно тот человек, который может решить мою проблему! Вот попьем чаю, я вам все объясню! Чай – это очень кстати, потому что я ужасно замерзла!

– Танечка, милая… Только вы не сочтите, что я кретин какой-нибудь… Но… В общем, чаю не будет… Я не нашел тут ни чашек, ни чайника, ничего… Дело в том, что эта комната не совсем моя! То есть совсем не моя… То есть… Не важно. – На этой фразе я благоразумно смолк.

Я вдруг подумал, что если аккуратистка Таня узнает, что я сплю на несвежей постели покойника в обнимку с мятыми носками того же самого покойника, она проникнется ко мне таким мощным телесным отвращением, что больше не скажет мне ни одного слова. Не подарит ни одного взгляда. Даже дышать не станет в моем присутствии.

– Чаю не будет? – растерянно переспросила Таня. Она смутилась, по-моему, еще больше меня.

– Нет.

– Да оно, может, и к лучшему… Во-первых, я не очень люблю чай. Лучше сок или компот. Во-вторых, я только сейчас вспомнила, что ужасно спешу! Меня ждет один мой друг… Его зовут Никита. А в-третьих…

«Достаточно и первых двух, – тоскливо подумал я. И еще: – Черт бы побрал этого Никиту».

– Короче говоря, дело мое на самом деле совершенно пустяковое, – бодро затараторила Таня. – Один знакомый чоруг дал мне вот эту штуку. – Таня извлекла из кармана своей теплой куртки синий глоббур – чоругский инфоноситель. – На нем записана исключительно важная информация. А именно координаты планетных систем, одна из которых предположительно имеет отношение к останкам джипса, которые мы обнаружили на планете Вешняя, где работала наша экспедиция.

– Джипса? – Мне показалось, что я ослышался. – Вы и в самом деле знаете, кто такие джипсы, Таня?

– Я даже знаю, что мы с ними недавно воевали.

Она произнесла это так, что я в один миг – и навсегда – поверил, что она не просто симпатичная девчонка, каких, в общем-то, много. А самый настоящий ученый. В голове у которого – тысяча губерний. За спиной у которого – поколения таких же, как она: башковитых, въедливых, решительных, изобретательных женщин и мужчин. Да и глоббур у нее в руках недвусмысленно свидетельствовал о том, что она не в бирюльки на своей работе играет. Я вот, например, за всю свою жизнь настоящего глоббура ни разу в руках не держал. Хотя на картинках, конечно, видел. В Академии.

– Мнэ-э… Я удивлен. Я был уверен, что все данные о Наотарском конфликте до сих пор засекречены…

– Да, засекречены, – равнодушно повела плечом Таня, дескать, «не лаптем щи хлебаем». – Именно поэтому я попросила бы вас держать в тайне мою просьбу. Возможно, от того, что записано на этой штуке, будет зависеть вся моя дальнейшая карьера.

– Ого! Вся карьера! – усмехнулся я. – И что же я могу сделать для всей вашей научной карьеры, милая моя Таня?

– Прочесть координаты планет, которые здесь записаны. К сожалению, они даны в чоругской сетке. Так что их еще желательно пересчитать в наши, но это уже ерунда, есть ведь алгоритмы. Тут главное – устройство для чтения глоббуров. Но у вас же они есть!

– У кого это – «у нас»?

– Ну… У пилотов, например… Я даже не знаю…

«Ничего себе пустячки!» – подумал я.

– Знаете, Таня… Инфоконвертер – вещь довольно-таки редкая. Сотрудничество Великорасы с чоругами, к сожалению, носит весьма эпизодический характер. Своими знаниями о космосе чоруги делиться не очень любят… Глоббурами с астрографическими сведениями попусту не разбрасываются… Да нам они и не особенно нужны…

– То есть… Надежды нет? – Расстроенная Таня надула губки и стала просто-таки прелестной. Я невольно залюбовался.

– Надежда всегда есть! – Я сделал авторитетное лицо. – В Городе Полковников существует как минимум одно место, где имеются конвертеры. И я сделаю все возможное, чтобы в это место проникнуть! Если эти координаты для вас так важны…

– Очень важны! Потому что модель планетной системы, которую мы нашли на Вешней, предположительно является частью тела джипса и, как считал мой друг чоруг Эль-Сид, показывает, на какой именно планете джипс был рожден! – возбужденно сказала Таня.

– Это действительно важно, – согласился я.

Признаться, я не был уверен, что в Городе Полковников в самом деле имеется конвертер.

Еще больше я сомневался в том, что этот конвертер, если он и имелся, пережил все бомбардировки и обстрелы. А если даже пережил, где гарантия, что меня допустят к его мудреному электронному телу?

В то же время я был совершенно уверен в другом: если ради счастливого блеска прекрасных Таниных глаз придется сплясать камаринскую на крыле подбитого флуггера или стать вожаком стаи акул-людоедов где-нибудь в окрестностях Бермудских островов (Атлантическая Директория), я запишусь в танцкласс и на курсы коммуникативной психологии хрящевых рыб.

Таня встала с кровати и передала мне глоббур. Ненароком наши пальцы соприкоснулись, и я почувствовал… да-да… тот же самый щекотный, возвышающий, волшебный ток, что недавно уже соединял наши тела в единое невещественное целое.

Так уже было с Иссой. И все же с Иссой было как-то не так.

«Ну вот… Не успела на девчонкиной могиле трава зазеленеть, а ты себе уже другую нашел…» – сказала мне моя совесть маминым голосом. К слову, мать моя была непревзойденным специалистом по верности до гроба и после развода с моим отцом замуж так и не вышла.

Я посмотрел на Таню глазами побитого пса – то ли извиняясь на случай, если она сочтет мое прикосновение фривольным, то ли сожалея, что не длиться этому прикосновению вечность, но лишь секунды.

Таня отдернула руку, ее щеки покраснели.

– Спасибо вам, Александр, – сказала она, стремительно высвобождаясь из удушливого плена моей комнаты. – Я буду ждать.

Проблема чтения Таниного глоббура на поверку оказалась ерундовой. В кои-то веки я недооценил свои силы и возможности. Бердник, к которому я обратился за помощью, отвел меня куда надо и сказал что надо.

И вуаля! Глоббур прочитан! Даже не верилось…

Я вышел на улицу в приподнятом настроении. И хотя мороз стоял, как обычно, февральский, я был полон майских надежд.

Я нацепил кислородную маску и поднял меховой воротник новенькой форменной куртки, только вчера с Земли. Пленки с распечатками я свернул в трубочку и, размахивая сим жезлом, зашагал по направлению к своему общежитию.

В своих мечтах я уже набирал Танин номер, а в мыслях подбирал слова и интонации, когда услышал за спиной радостный выкрик:

– Пушкин?! Сашка?! Ёкарный папенгут!

Я обернулся. Прошу любить и жаловать: Богдан Меркулов. Довольный. Молодцеватый. Краснолицый, чтобы не сказать краснорожий. С фингалом под глазом. С подвязанной рукой.

– Давно не виделись, – ухмыльнулся я.

– Не говори! Заманался я в этом госпитале – страшное дело!

Мы обнялись.

– Я думал, ты еще лечишься.

– А-а, на мне заживает, как на собаке, – простодушно заявил Меркулов. – Помню один раз, еще в школе, меня двутавром по башке звездануло, на стройке. Чуть не сканал вообще. Доктор мамане моей говорил, что прогноз, мол, плохой, может всякое случиться, но для армии ваш сын в любом случае интереса представлять не будет. Ну и все это их докторское ля-ля. А на четвертую неделю меня уже из больницы-то и выписали. Вот тебе и прогнозы! И, кстати, насчет армии – вот бы я сейчас на этого поганого докторишку посмотрел, ой посмотре-ел! – Меркулов сжал кулаки, словно собрался тотчас отправиться на поиски того самого доктора. Как вдруг он резко изменился в лице и, понизив голос, спросил:

– Кстати, как думаешь, даст нам военфлот родной какую медальку?

– Должен… По логике.

– Намекнул бы им кто. Ты же с Тылтынем в хороших отношениях?

– Да прекрати, Богдан, – нахмурился я. – Думаю, они там сами разберутся…

– Да кто их знает, – с сомнением сказал Богдан. – А вообще шучу я. Шучу!

– Да я так и понял. – Я вымученно улыбнулся.

– Чего это ты по начальству шастаешь?

– Я в военно-дипломатический отдел ходил, а не к начальству. Конвертер мне нужен был, для приблуды одной чоругской…

– Какой еще приблуды?

– Может, слышал, есть у чоругов такие инфоносители – глоббуры, – в которых кинетическая энергия жидкого цезиево-ахеронового сплава преобразуется в напряжения кристаллической решетки, при этом происходит запись информации…

– Вот за что я тебя, Сашка, не люблю, так это за то, что ты собеседника все время унасекомить норовишь… – мрачно заметил Богдан.

– Чего-чего сделать?

– Унасекомить. Унизить то есть.

– Побойся Бога, Богдан! Это когда я тебя унижал?

– Да вот сейчас. Слова какие-то несусветные говоришь… Ведь знаешь же, что я в этом деле ни в зуб ногой!

– Но ты же сам спросил про приблуду?

По моим понятиям, разговор не клеился. Не иначе как госпитальные процедуры дурно сказались на адекватности товарища капитан-лейтенанта. А может – на моей. В общем, мне хотелось уйти. А вот Меркулову, похоже, все это нравилось.

Несмотря на жалобы, рожа у него была довольная. Он держал меня за локоть и отпускать не собирался.

– Может, пойдем по пятьдесят коньячку? За встречу? Я сегодня до вечера свободен как птица! Тут в офицерском буфете, – Меркулов указал на стеклянные двери, из которых я только что выскользнул, – мировые закуски! И официантки девчонки что надо, молоденькие. Ресницами бряк-бряк и все такое… Разбирай, пока тепленькие!

– Извини, но я сейчас не могу, – промямлил я, предпринимая робкую попытку освободиться.

– Тогда вечером! Я подожду, какие вопросы?!

– И вечером я, наверное, тоже не смогу.

Богдан посмотрел на меня исподлобья, поскреб пальцем пожелтевший синяк под глазом и поинтересовался:

– Друга обидеть хочешь?

– Да что с тобой сегодня такое?! – не выдержал я. – Мы же друзья! А друзья – это святое. Просто я сегодня занят! У меня встреча назначена!

– Это с кем еще?

– С одной девушкой.

– С девушкой? Ну ты крысак, Сашка!

– Не понял.

– Да чего тут понимать? Пока некоторые по госпиталям лежали, раны залечивали, этот везунчик себе девчонку оторвал! – Меркулов осклабился. – Официантка, что ли?

Я долго думал, стоит ли говорить ему правду о Таниной профессии. Но потом мне стало попросту лень врать. И, как уже неоднократно бывало с Меркуловым, вскоре мне пришлось горько пожалеть о том, что соврать я поленился.

– Она историк. Точнее, археолог. И у нас с ней ничего нет. Мы просто друзья.

– Да ладно заливать! Так я и поверил!

– Может быть, «пока еще нет». А может, и вообще у нас ничего не будет, – честно сказал я. – Мы несколько дней как познакомились. Я ей несу вот эти документы.

– Видали, какие мы деловые! – прогнусил Меркулов. – И чего это тебя на интеллигенцию потянуло?

– Да не потянуло меня. Мы просто друзья. Понимаешь?

Но Меркулов не понимал.

– Ты вообще там ухо востро держи. Не расслабляйся. Они, эти интеллигентки, все из себя такие-растакие… Уж я-то знаю, у меня жена искусствовед. Музыку им подавай в оперном театре, все это вытье, от которого тоска одна. Чтобы разговоры всякие о чувствах. Чуть что не так – сразу в истерики, слезы… Слова лишнего при них не скажи!

– Таня совсем не такая! – возразил я.

«Пьет по утрам водку, не закусывая, поет шансон под караоке, посещает тир для стрельбы из автоматического оружия и мечтает о встрече с Настоящим Мужиком, воняющим перегаром, знающим не менее восьмидесяти семи способов послать человека по матери и не читающим ничего, кроме футбольного раздела газеты „Спорт-экспресс“»

Правда, эту тираду мне хватило благоразумия не озвучивать.

– А вообще – мужик! Я бы тоже от фигуристой девчонки не отказался. И чтобы отношения были… – сказал Меркулов мечтательно.

«Сейчас снова пойдет философствовать», – в ужасе подумал я и сказал:

– Богдан, ты меня прости, но мне правда пора. Замерз как собака. Да и Татьяна меня ждет уже полчаса.

– Что ж… Надо – так иди. Хотя… Знаешь что? Я тебя, пожалуй, провожу! Куда тебе?

– Мне к лайнеру «Велико Тырново».

– Что там?

– Общежитие для гражданских, ожидающих очереди на эвакуацию в глубокий тыл. Таня тоже там, очереди ждет.

– Пошли. Мне все равно делать нечего.

Да, в избытке такта капитан-лейтенанта упрекнуть было нельзя…

К счастью, о женщинах Меркулов больше не высказывался, мы заговорили о текущей военно-политической обстановке.

– Кстати, ты последние новости знаешь? – осведомился Меркулов. Он энергично почесывал надгубье, запустив палец под кислородную маску.

– Смотря какие.

– Про манихеев, – понизив голос, сказал он.

– Что, по визору передавали?

– По какому визору?! Совсекретные сведения!

– Так откуда мне знать?

– Вот-вот, неоткуда. – Меркулов самодовольно ухмыльнулся. – А мне только что Овчинников рассказал, под неразглашение. Я, конечно, гроб-могила… Но тебе-то можно.

– Тогда давай. Если ты уверен, что мне и правда можно.

Меркулов собрался с духом и выпалил:

– Манихеи атаковали наш линкор. Атомными торпедами!

– Что? – Новость настолько меня потрясла, что я встал как вкопанный, прямо посреди сугроба. – Что ты сказал?

– То и сказал. Атаковали. Атомными торпедами. Наш линкор.

– Где атаковали? Возле Глагола?!

– Почему же. На рейде Иокасты.

– А откуда там манихеи?

– Прилетели на клонском фрегате.

– А как же Аддис-Аббебская конвенция? О неприменении? – У меня буквально в зобу дыханье сперло. – Неужели ядерная война?!

Все-таки прав был Коля, когда говорил, что Конкордия – государство сумасшедших!

– Не все так плохо, товарищ Пушкин, – авторитетно заявил Меркулов. – Я же сказал тебе: линкор атаковали манихеи.

– Ну и что?

– А то, что Конкордия тут же прислала нашим цидулу. Дескать, просим не считать этих шизиков нашими подданными. В общем, смысл такой, что я не я и хата не моя…

– Уже легче. Манихеи и впрямь шизики. Но все равно, знаешь, как-то в дрожь бросает… Впервые за двести лет…

– Вот и я тебе про то же.

– И что теперь с… манихеями? – Вначале я хотел спросить «что теперь с линкором?», но быстро осознал всю наивность такой постановки вопроса. С линкором, атакованным ядерными торпедами, уже ничего не случится. Потому что сам он стал частью Великого Ничего.

– А бес их знает! Овчинников сам не больно-то хорошо осведомлен. Это позавчера ночью все произошло. Я думаю, наши еще объявят. А может, и не объявят. Я бы на их месте не стал. Чтобы не сеять панические настроения…

За такими вот разговорами мы дошли до «Велико Тырново». У трапа толпился народ – в основном женщины. Они стояли группками и о чем-то своем женском говорили.

Поодаль несколько малышей – бедные, занесло же их сюда, в самую пасть к дьяволу – играли в снежки. Одеты они были кто во что, в основном – в худо-бедно перешитые военфлотские куртки и подбитые ватой штаны.

Снег лепился плохо, считай, совсем не лепился, но ребятишек это не смущало, они швыряли его сыпучими горстями, озорно хохотали и тузили друг дружку, то визжа, то сладостно подвывая.

Я улыбнулся и подумал: «Побольше бы таких картин».

И еще: «Как в Архангельске».

Судя по меланхолической гримасе Меркулова, он думал приблизительно о том же.

– Ишь, черти, прямо вспомнил детство золотое… Я бы сейчас тоже побесился… У нас в Красноярске знаешь какие снега в феврале?