Текст книги "Ничего святого (Сборник)"

5
Голова – на шее, воздушный крокодил – на привязи

«Аль-Тарик» на связи. По приказу Ставки атаковал Франгарн-164 торпедами. Веду бой с превосходя…»

Сообщение обрывалось на полуслове.

Я весь ушел в воспоминания о своих злоключениях на Утесе. Поэтому воспринять одновременно две новости – хорошую и плохую – был совершенно не готов.

Медленно, сомнамбулически перечитал ленту дважды.

«Вот черт!» – до меня наконец дошел смысл написанного.

Хорошая новость заключалась в том, что тайм-аут закончился и родной крейсер снова в эфире, хотя я уже на это и не надеялся. А плохой новостью было то, что «Аль-Тарик» выпустил торпеды по Комете.

Вне зависимости от результатов стрельбы это означало ответное уничтожение крейсера патрульными кораблями тойлангов. И скорее всего ставило крест на переговорах и на Земле-матушке заодно.

«Веду бой с превосходя…»

Похоже, тайм-аут, в который без предупреждения провалился «Аль-Тарик», на этот раз рисковал стать бессрочным.

И куда запропастился этот Дурново?

Делать в узле связи было больше нечего. Я на всякий случай настроил автоответчик. Надиктовал несколько сообщений в зависимости от ранга вероятного (на самом деле – невероятного) запроса и вышел из узла связи.

В нашем правительстве-на-час собрались идиоты. Умные в малом, глупые в большом. Раз ответ будет дан в День Кометы, значит, Комету надо уничтожить. Чтобы что? Сами небось не понимают что.

Но нельзя не признать: это самая экстравагантная в истории войн попытка затянуть переговоры.

Быстрым шагом, срывающимся на бег, я миновал несколько дверей и в конце коридора свернул налево, по указателю с красным крестом.

В медицинском отсеке сидели Дурново и Галеацци. Последний был бледен как полотно, но смотрелся уже не живым мертвецом, а скорее прозаическим раздолбаем, который с вечера перебрал синтетического пива. Облачен он был, как и положено пациенту, в трусы, тапочки и прозрачный пластиковый комбинезон.

Полковник и берсальер о чем-то достаточно мирно беседовали. Когда я вошел, Галеацци как раз говорил:

– …ничего. Уверяю вас, ничего, кроме новостных пилюль.

– Еще раз здравствуйте, господа, – сказал я, как мне показалось, вполне приветливо. Но, вероятно, я был совершенно вне себя, и полковник сразу понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Хотя, казалось бы, куда уж дальше?!

– Что случилось, Искандер?

– Думаю, «Аль-Тарик» накрылся.

– Как?!

Я изложил содержание последнего сообщения и свои комментарии к нему.

– А теперь, господа, я предлагаю подняться на обзорную площадку. Если торпеды «Аль-Тарика» достигли цели, мы имеем шансы убедиться в этом воочию.

– Идемте. – Полковник поднялся и сделал пригласительный знак берсальеру. – Кстати, мы тут с Джакомо имели очень интересную беседу.

– Про «Мерсию» узнал? – бросил я через плечо, выходя из медицинского отсека.

– Первым делом, – ответил Дурново. – Рота «Мерсия» охраняла координационный центр «Пояса Аваллона». А еще была Первая Отдельная рота «Кент», которая стерегла непосредственно блок-крепости.

– Я счел нецелесообразным сохранять военную тайну в сложившихся обстоятельствах, – ввернул Галеацци.

– Понятно. Охрана «Пояса Аваллона». Что-то подобное я предполагал. А фамилию Смыгла вы, Галеацци, слышали?

– Нет, – ответил за берсальера Дурново. – Я уже спрашивал.

Мы зашли в лифт.

– А что значат слова «Мерсия» и «Кент»?

– Так назывались два англосаксонских королевства в Британии времен короля Артура. А Аваллон – это такой мифический…

Лифт тронулся.

– Насчет Аваллона я в курсе. Скажите, капитан Галеацци, вы в плену были?

– Конечно же, нет, господин бригадный генерал! – Берсальер так возмутился, что у него чуть дым из ушей не повалил.

– Ничего постыдного. Я, например, в плену был.

– Вы… вы, господин бригадный…

Галеацци не находил слов. Дурново недоуменно помалкивал. Задавать берсальеру вопросы насчет плена ему явно не приходило в голову. Ведь досье о подобном факте умолчать не смогло бы, а коль скоро в досье нет, значит…

Лифт остановился. Дверь открылась, но выходить я не спешил.

– Поставлю вопрос иначе. Вам, Джакомо, не случалось терять амуницию на поле боя? Скафандр? Оружие? Личное имущество?

– Ну, всего не упомнишь… – задумался берсальер. – Скафандр я, конечно, не терял… Но такие передряги случались, что страшно вспомнить. Однажды у меня взрывной волной из рук выбило «Гоч». Мы уходили из-под обстрела, искать оружие было некогда. Командование сочло, что проступок незначительный. Я отделался устным выговором.

– На какой планете вы его потеряли?

– Кодовое название Утес, система Кетрарий.

Да, на это я во время чтения досье обратил внимание: мы с ним дважды топтались по одним и тем же планетам, только в разных фазах операций. Например, на Утес его роту десантировали, когда я уже сидел в карантине и строчил отчеты о своем платоническом романе с Ресту-Влайей.

– Только «Гоч»?

– Да, практически. С меня еще навесной контейнер сорвало. Со всякой мелочью.

– А где именно произошел этот случай? Часом, не в окрестностях Оазиса Мальстрим?

– Именно там.

– Ну вот, теперь по крайней мере понятно, откуда тойлангам известно его имя, – усмехнулся я, повернувшись к полковнику.

– Понятно?

– Ну, ты же должен знать, что «Гоч» – именное оружие. Во всех смыслах. Его память содержит персональные данные и формулу ДНК владельца. Вдобавок многие берсальеры лепят на рукоять «Гоча» миниатюрную табличку, где выгравированы всякие глупости. Вроде «Любимый мальчик Джакомо Галеацци».

– На моем было «Джакомо Галеацци – парень хоть куда», – уточнил берсальер.

– То-то и оно.

– Теперь понятно, – кивнул Дурново. – И все равно нелегко поверить, что тойланги так вот запросто нашли его «Гоч».

– Могли. Оазис Мальстрим тойланги обороняли, как родную столицу. Их контратаки были весьма успешны. Поэтому неудивительно, что после одной из них на отбитых у берсальеров позициях они подобрали этот злосчастный «Гоч» и выведали о его владельце буквально все.

– А что из этого следует?

– Следует, что мы узнали еще что-то, чего раньше не знали. Верно, капитан Галеацци?

– Я ничего не понимаю. Совсем ничего, – развел руками берсальер.

– Я тоже, – сказал я, и мы наконец вышли из лифта.

Мы находились на макушке башни, которая в отличие от бункерообразного главного корпуса посольства в лучшие дни задумывалась как самоценный архитектурно-художественный объект и заодно носитель наглядной агитации. Башня, точно римская триумфальная колонна, была обвита спиралью ленточного барельефа, повествующего о становлении и лучших достижениях Сверхчеловечества (с точки зрения Сверхчеловечества, конечно).

От амебы до питекантропа, от питекантропа до изобретения колеса, от колеса до приручения лошади… Водяные мельницы… Ветряные… Каравеллы Колумба… Паровая машина Уайта…

Дойдя примерно до середины башни, барельеф с пугающей многозначительностью обрывался. Привезти и установить керамические сегменты с уже готовой верхней частью не успели – началась война.

Не было локомотивов и аэропланов, компьютеров и Гагарина, «Аполлонов» и «Вояджера», не было великих символов термоядерного синтеза и преобразования Аль-Фараби, формул единой теории поля и универсального фага.

Вот такая это была башня. История науки и технологии заканчивалась на ней где-то между 1800-м и 1900 годами.

А духовная история и не начиналась. Будто и не было ее.

На вершине башни, накрытой многослойным стеклянным куполом, находилась обзорная площадка, снабженная различным «наблюдательным», а на самом деле шпионским оборудованием.

Мы до рези в глазах всматривались в даль. Там, над горизонтом, пылала Комета. Хотя на меридиане посольства стояла глухая ночь, было светло, как в Ширазе зимним утром. Край кометного хвоста уже вошел в верхние слои атмосферы Эрруака, и через все небо тянулись белесые нити – следы крохотных ледяных метеоритов.

Я подошел к электронному всережимному телескопу и навел его на Комету. Настроил фильтры, отсекающие атмосферное рассеяние. Разделил картинку на оптическую, инфракрасную, рентгеновскую.

Во всем спектре ядро небесного тела выглядело целым и невредимым.

– Ну что же, господа. «Аль-Тарик» приказ Ставки выполнить не смог. За что ему спасибо.

– А самого «Аль-Тарика» случайно не видно? – полюбопытствовал Дурново.

– Смеешься? От него скорее всего и облачка не осталось. Даже если бы я знал, какие у него были координаты…

– Прошу прощения. С нами, кажется, хотят поговорить, – перебил меня Галеацци.

Посольство наше стояло на отшибе, в нескольких километрах от столицы, опоясанное двумя полосами отчуждения. Снаружи находилась тойлангская охрана, контрольно-пропускной пункт и стоянка для экипажей, на которых только и разрешалось перемещаться землянам по территории Эрруака. Экипажи были запрограммированы так, что сами привозили послов в Управление Пространств Удаленных, а потом увозили обратно в посольство. Фактически это были передвижные тюремные камеры, пусть и достаточно комфортабельные.

Вторая полоса отчуждения находилась внутри первой и являлась уже нашей, земной линией обороны. Когда-то там, обмениваясь с минами и ловушками кодированными сигналами опознавания, блуждали вооруженные до зубов кибермехи. Но частные дружины, игнорирующие распоряжения центральной власти, дважды брали посольство штурмом – из спортивного интереса. В итоге от наших охранных систем мало что осталось.

Пока мы с Дурново рассматривали Комету, берсальер спустился с небес на землю и обратил внимание на то, что возле тойлангского КПП садится разномастная стая левитирующих аппаратов. Среди них были четыре пассажирских экипажа разных моделей и танк-истребитель. К этому следует прибавить несколько диковинных самоходных орудий, каких в колониях нам встречать не приходилось, и десяток одноместных «мотоциклов».

Над танком-истребителем развевался огромный штандарт. Его символика была видна даже невооруженным глазом: боевой топор и четыре белых лотоса в зеленом поле.

– Войска не правительственные! – изумился Дурново.

– Это как посмотреть. – Я покачал головой. – Знамя принадлежит роду финь-Рэхан финь-Цвэр. Что приблизительно и значит «Топоры и Лотосы» На борту «Кавура», пока ты нашими досье шуршал, я читал свежие разведотчеты. «Топоры и Лотосы» за последние полгода резко усилили свои позиции в структурах центральной власти. Сейчас правительство тойлангов и финь-Рэхан финь-Цвэр – почти одно и то же.

– Военный переворот?

– Наши теряются в догадках. Вроде бы все произошло совершенно мирно. Просто вдруг выяснилось, что все ключевые Управления возглавляются выходцами из этого рода.

– Мне, наверное, надо переодеться? – предположил Галеацци. – Или мы не намерены впускать их в посольство?

– Если мы их не впустим, они въедут к нам в холл на танке. Быстро вниз. Надеюсь, к нам пожаловала не расстрельная команда.

«Топоры и Лотосы» были облачены в парадную боевую форму, а потому и впрямь походили на офицеров SS старогерманского Третьего Рейха в масках крокодилов. Оно и понятно: атмосфера внутри нашего посольства была земная, и они предусмотрительно облачились в аналоги наших легких скафандров.

В качестве такого аналога тойланги часто используют «вторую кожу» – квазиживое образование, которое плотно обволакивает их тело, гарантируя от контактов с враждебной средой. Уже поверх «второй кожи» тойланги надевают одежду, а голову защищают устрашающей зубастой биомаской, в которую встроен дыхательный аппарат.

Через входной шлюз соизволили войти четырнадцать персон. Прочие, численностью до полуроты, остались снаружи, направив на стены посольства разнообразные орудия убийства и разрушения.

Первыми вошли два знаменосца, которые сразу же окаменели по сторонам от входа. Одиннадцать стрелков с оружием на изготовку рассыпались по стенам. Четырнадцатый тойланг, вооруженный только топором в заспинном чехле, был, надо полагать, переговорщиком.

Поверх его шикарных одежд на черной цепи из квадратных звеньев висел высший тойлангский орден «Совершенное Управление» – фантасмагорическая плеяда драгоценных каменьев, залитых эрруакским хрусталем-невидимкой.

– Искандер, здравствуй, – сказал он.

Речевой эмулятор его биомаски издавал леденящие кровь звуки, за которыми интонации живой речи полностью терялись. Несмотря на то что приветствие было вполне мирным и даже неформальным, мне показалось, что меня намерены съесть на месте.

– Народ Земли в нашем лице доводит до сведения владетелей пространства, что пришел с миром, – сказал я скучным голосом.

У меня работа теперь такая: скучная, посольская. Они мне «ты», а я им – официальную формулу! Чтобы придраться было не к чему.

– Искандер, не до церемоний. Атака вашего крейсера против Кометы вывела моих родственников из себя. Особенно неистовствует мой двоюродный брат, который теперь является моим брачным контактером.

«Брачный контактер» – это муж по-нашему.

– Ресту-Влайя?.. – Мои брови взмыли на лоб.

– Да. Нам надо поговорить наедине.

– Что ж, идем… Господа, вы, пожалуйста, останьтесь здесь, – обратился я к Галеацци и Петру-Василию. – Пока что все нормально.

– Я же по-тойлангски понимаю. Если только не стихоречь, – мрачно сказал Дурново. – Вижу я, как все нормально. Вот она какая, твоя амазонка. «Совершенное Управление» носит… А в досье написано, что она добивалась на Утесе скромного офицерского патента.

– Я удивлен не меньше твоего, – прошипел я и повел Ресту-Влайю в приемный кабинет посла.

Как и Ресту-Влайя, я был в этом кабинете впервые в жизни. Дюжина часов, проведенных на Эрруаке, не предоставила мне ни одной свободной минуты для того, чтобы обойти все помещения посольства. А ведь это следовало сделать – хотя бы ради того, чтобы не позориться перед высокой гостьей.

Пол, столы, кресла – все здесь было покрыто черной пылью неясной природы. Элегантный шкаф, заставленный представительскими подарками – бронзовыми астролябиями и дубовыми глобусами, стилизованными под эпоху Великих Географических Открытий, – был оплетен сетью трещин. Вероятно, стреляли ультразвуком. Этажерка с шикарными книгами (сафьяновый переплет, золоченый обрез) лежала на боку, фолианты валялись по всему кабинету.

Разумеется, эти книги никто ни разу не открывал. Они, как и представительские подарки, попали сюда по воле дизайнеров, которые умудрились продать нашему дипломатическому ведомству самый дорогой вариант интерьера из имевшихся в каталоге.

Я подобрал первую попавшуюся книгу, вырвал из нее несколько листов, скомкал их и наспех стер черный налет со стола и двух кресел – мягкого и жесткого, тойлангского.

– Извини за беспорядок. Присаживайся.

– Буду откровенна, – сказала Ресту-Влайя, последовав моему приглашению. – Когда ваш крейсер обстрелял Комету торпедами, мне стоило больших усилий отговорить родственников от немедленного удара по Земле. Спасибо судьбе, ты здесь. Я знаю тебя как человека, которому можно доверять. Если бы не твое присутствие, мои родственники уже позволили бы своему народу насладиться мщением.

Ресту-Влайя говорила вещи страшные, но, увы, ожидаемые. Однако мне хватило выдержки, чтобы ответить достойно:

– Высокородная, не надо забывать о нашем флоте вторжения, который по-прежнему находится на исходных позициях в Треугольнике Ле Дюка. Если вы начнете уничтожение Земли, наш флот войдет в систему Франгарна. Флот понесет большие потери от вашей противокосмической обороны, но мы были готовы к ним и раньше. А когда от вашей обороны останется лишь воспоминание, наши дредноуты сотрут в порошок и Эрруак, и Комету, и все остальные космические тела системы по каталогу. От номера 1-го до 1319-го.

В том, что я сказал, было немножко правды и много блефа. Наш флот действительно мог попытаться атаковать Эрруак. Но оценка времени, потребного на преодоление тойлангской линейной обороны, была не в нашу пользу. Расчеты Ставки показывали, что тойланги успеют расстрелять на Земле все крупные города, а затем вывести из Солнечной системы три четверти своего флота для защиты Эрруака, прежде чем наши корабли смогут создать угрозу непосредственно родной планете тойлангов.

– У вас это называется «по-ца-луй из могилы», верно? – спросила Ресту-Влайя.

– Именно так.

Сами-то тойланги не целуются. Поэтому слово «поцелуй» в ее устах было калькой с земного Языка.

Я был изумлен.

Чтобы тойланг интересовался земной лингвистикой и прикладной антропологией? Отродясь о таком не слыхивал!

– Я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать, кто кого за-ца-лует до смерти. Я пришла, чтобы попытаться найти приемлемые для обеих сторон формы мщения. На основании текущей ситуации. А текущая ситуация такова, что мы можем испепелить Землю за четыре тика. В то время как вам для прорыва к Эрруаку потребуются стандартные сутки.

Что ж, в высшей степени разумно. Они все просчитали не хуже нашей Ставки. Попытки блефовать и дальше приведут только к окончательному срыву переговоров.

Я состроил скорбную мину и с тяжелым вздохом сказал:

– Мы готовы вернуть вам все оккупированные колонии и отвести свой флот в Солнечную систему.

– Мы это уже слышали. Этого мало.

– Но ваше Управление Пространств Удаленных собиралось думать до Дня Кометы!

– Обстоятельства изменились. После провокационной выходки вашего крейсера решение было принято сразу. Ваши предложения отклонены. Что ты можешь предложить еще?

– Мне необходимо связаться со Ставкой.

– Нет. Решай сам. Здесь и сейчас. И помни о судьбе гиши.

Она требовала от меня действовать на грани моих полномочий. Даже если я смогу вымучить условия мира, которые удовлетворят ее взыскательную натуру, примет ли эти условия Ставка?

– Хорошо. Мы можем разоружиться. Сделать так, чтобы корабли владетелей пространства никогда больше не боялись встретить звездолет землян.

– Корабли владетелей пространства не боялись и не боятся подобных встреч. Ни в прошлом, ни сейчас.

Вот что значит настоящее патриотическое воспитание!

– Я неправильно выразился. Это был просто оборот речи. Я имел в виду, что мы можем сдать вам все свои боевые корабли.

– Этого мало.

– Мы можем демонтировать все звездолетные верфи. Мы уйдем из космоса! Навсегда!

Я говорил страшные, крамольные вещи. Два дня назад я собственноручно отрезал бы свой язык, если б он осмелился сказать такое. Мне, бдительному стражу интересов Сверхчеловечества, было больно. Но «нет такой боли, которую нельзя вытерпеть». Глубокая книга – эти «Премудрости».

– Это уже много. Но по-прежнему мало. Искандер, моя раса воюет с вами не по необходимости, а ради удовольствия увидеть вас побежденными. Мы должны насладиться мщением. Я готова признать, что поголовное истребление твоих единоплеменников – это грубая и жестокая форма мщения. Но у нас далеко не все с этим согласятся. Для многих тойлангов, ограниченных в своем мышлении, это настоящая услада: отомстить вам через уничтожение.

Переговоры грозили зайти в тупик даже быстрее, чем я думал. Пора было срочно что-то придумывать, юлить, изворачиваться, выкручиваться, тянуть резину – в общем, заниматься настоящей дипломатией.

Может, зря наши двинули сюда Искандерчика? Сломаюсь сейчас под грузом ответственности, сорвусь, надену кольцо-катализатор… Я ведь по-прежнему активант, этого никто не отменял. Последний из.

Нет, так не пойдет. Направить разговор в другое русло – вот что надо.

– Боюсь навлечь на себя твой гнев, но скажи мне: обладаешь ли ты достаточными полномочиями? Не носит ли твой визит частный характер? В прошлую нашу встречу ты мечтала о звании Боренья Слова Передающего. И, помнится, собиралась посвятить себя высокому искусству каллиграфии. А теперь ты носишь орден «Высшее Управление» и говоришь от лица правительства!

– Это все благодаря встрече с тобой. Я принесла своему роду ценные мысли. Столь ценные, что мой род быстро возвысился и привел нашу расу к победе. У меня нет официальной должности в правительстве, потому что она мне не нужна. Но мой голос многое значит для моего брачного контактера. Если мы с тобой договоримся, условия нашего соглашения будут утверждены правительством без проволочек. Слово высокородной финь-Рэхан финь-Цвэр.

Если уж Ресту-Влайя произнесла в присутствии чужака свое фамильное имя вслух, значит, по крайней мере самой себе она верила. И всеми силами стремилась показать мне, что я тоже должен ей верить.

Но доверяться Ресту-Влайе я не спешил.

– Это общие слова. Как именно возвысился твой род?

– Я подсказала им, что ваши новостные пилюли можно использовать против вас.

Неизвестные гипервирусы в крови Галеацци сразу вызвали у меня подозрение, что тойланги как-то умудрились обратить нам во вред нашу собственную психохимическую технологию. Но при чем здесь именно новостные пилюли?

– Как использовать?! Это же совершенно безобидные препараты!

– Это ты мне уже говорил там, на У-те-се. Они безобидны, пока их химсостав отвечает эталону. Но если внести в него определенные коррекции, через пилюли можно передавать любые гипервирусы.

– Например?

– Пример. Можно сделать так, чтобы человек во время приема новостей помимо зрительных и других образов получал дополнительную информацию, которую он осознавать не будет. Но воздействие этой информации на подсознание в сочетании с присутствием стабильных гипервирусов в крови и, соответственно, в нейронных цепях позволяет сформировать второй управляющий центр, который, незримо присутствуя, заставит человека в нужное время в нужном месте совершить некое действие. О котором он сам потом не будет помнить. А действие это может быть, например, таким, что из-за него через сутки перестанет работать жизненно важный элемент вашей нелинейной обороны. Или узел правительственной связи.

– Мне кажется, это даже принципиально невозможно.

– Полевые синтезаторы, которые превращают ядовитые грибы в шо-ко-лад, с точки зрения вашей технологии тоже невозможны.

– Ну, не то чтобы совсем невозможны… – пошел я на попятную. – Есть же они у вас! Значит, они возможны. Но очень сложны.

Ресту-Влайя, предупредительно выставив ладонь, другой рукой достала из кармашка на поясе крошечный, в четверть портсигара, проектор и поставила его на стол.

– А вот это… Это – просто? – спросила она.

По ее мысленному приказу на стене засветилось гигантское фигурно-графическое стихотворение. Распространяясь в стороны от извилистого ствола на ветвях-заглавиях, свисали тяжелые гроздья отдельных строф. Каждая буква-идеограмма была обвита собственным неповторимым узором. И если строф там были сотни, то букв – наверное, больше десяти тысяч.

– Это сложно, – признался я.

– Копия довольно неудачная. На оригинальном материале смотрится лучше.

– Но и так очень красиво!

– Благодарю. Моя кисть. Жаль, ты не можешь понять язык линий. Но ты осознаешь, что создание подобного требует большого труда.

– Осознаю.

– Ты видишь перед собой сильно упрощенную структурную формулу гипервируса, которую разработал мой род. Я создала эту каллиграфическую поэму в одиночку. Над гипервирусом трудились все мои родственники-мыслители и сотни наемных ученых. Он предназначен для формирования второго управляющего центра у разумных особей вашего вида.

– Я начинаю тебе верить. Но как вам удалось подменить новостные пилюли Галеацци и Смыглы? Смыгла ведь тоже был вашим неявным агентом?

– Конечно. Но больше я тебе ничего не могу сказать. Ты уже знаешь достаточно, чтобы понять детали.

– Один, последний вопрос!

– Так и быть, – нехотя согласилась Ресту-Влайя.

– Я… я тоже ваш неявный агент?

– Сделай себе анализ крови – и узнаешь.

Ответ, достойный начальника Бюро-9. Она здорово повзрослела за эти годы. Из заводной девчонки-скаута превратилась в настоящую дьяволицу.

Впрочем, а кем был я сам? Вот то-то.

В дальнем углу неожиданно громко хрустнули скомканные листы, которыми я вытирал черную пыль. Замечательная бумага не хотела держать приданную ей Искандером-вандалом уродливую форму. Она расправлялась из последних сопроматовских сил.

Чуткая Ресту-Влайя обернулась на звук, крутнувшись вместе с креслом.

Что-то ее заинтересовало. Она встала и, похоже, решила разглядеть «хру-стя-щие ли-сты» поближе.

Я не стал говорить банальные фразы вроде «это всего лишь бумага» или «оставь ты этот мусор».

Я смаковал каждое мгновение отсрочки.

С вражеским вирусом в крови или без него, с плохими идеями или совсем без идей, я обречен продолжать переговоры. Ведь это последняя линия обороны, которую еще удерживает Сверхчеловечество.

Что предложить тойлангам в обмен на мир во языцех? Какую последнюю рубаху символически сжечь, чтобы владетели пространства испытали свое треклятое наслаждение мщением?

Ресту-Влайя подобрала листы, на ходу разгладила их и вернулась в кресло.

– Что это такое?

– Всего лишь бумага.

– Не всего лишь. Ты можешь объяснить, что на ней изображено?

Она положила листы передо мной на стол.

Факсимиле листов из старинных рукописных книг. Рамы из спиральных и плетеных узоров, внутри – пучеглазые люди с книгами в руках. На одном из листов было нарисовано Распятие.

Подписей под иллюстрациями не было. Только номера.

– Здесь, на кресте – Иисус Христос, основатель одной из земных религий. Остальных не знаю.

– Кто это рисовал? Люди?

– Разумеется!

– Вот как. – Если не интонация (эмулятор по-прежнему однообразно рявкал), то сама структура фразы была новой. Я бы сказал – ревнивой.

– Откуда эти листы? Отсюда? – спросила Ресту-Влайя, указывая на книгу, лежавшую на полу особняком от других.

– Кажется, да.

Она подняла толстый вишнево-красный том, открыла его, полистала.

– Он написан не на Языке.

Я пригляделся к обложке. Книга называлась «Hiberno-Saxon Art of Book Illumination».[2]2
  «Ирландско-англосаксонское искусство книжной иллюстрации» (англ.).


[Закрыть] Английская, стало быть. А что такое «гиберно-саксон»? Бог весть…

– Да, эту книгу издали не меньше пятисот лет назад. По нашим меркам она достаточно ценная. Но, конечно, не такая ценная, как те уникальные рукописи, страницы из которых в ней воспроизведены.

– Не поняла. Изображения вашего религиозного лидера – они не создавались специально для этой книги?

– Разумеется, нет. Та книга, которую ты держишь, отпечатана в типографии. В количестве нескольких тысяч экземпляров. А иллюстрации, которые помещены на ее страницах, были созданы давным-давно в одном экземпляре. Им, наверное, две тысячи наших, земных лет. Тогда на Земле не было типографий. Книги писали вручную. И снабжали картинками – тоже нарисованными вручную. Каждая такая книга уникальна.

– Эти рукописные книги сохранились?

– Большинство погибло. Но некоторые сохранились, конечно. Иначе что было бы изучать нашим ученым и тиражировать нашим типографиям пятьсот лет назад?

– А сейчас вы этим не занимаетесь?

– Как тебе сказать… Есть чудаки, которые занимаются. Их, наверное, человек сто на все Сверхчеловечество.

– Вы больше не рисуете так? – Она показала мне книжный разворот, где слева был расположен текст, а справа – прямоугольник без текста, заполненный разноцветным головоломным узором. Я сравнил его с декоративным обрамлением поэмы, которую показывала мне Ресту-Влайя, и не без злорадства пришел к выводу, что безвестный земной мастер накручивал завитки по меньшей мере не хуже.

Я заинтересовался иллюстрацией. Нашел в книге ссылку. Английский похож на Язык, поэтому худо-бедно мне удалось прочесть:

«Ковровая страница из Личфилдского Евангелия. Середина восьмого века. Раньше книга хранилась в Личфилдском соборе, теперь – в Британском музее».

– Искандер, ты не ответил. У вас есть люди, которые умеют так рисовать?

– Не уверен. По-моему, этому сейчас нигде не учат. Ты видела барельеф на башне нашего посольства?

– Уродство.

– Кажется, в последние века только это и считается красивым. Этому – учат. Другому вряд ли.

– У вас звездолеты красивые, – неожиданно признала Ресту-Влайя. – А постройки никуда не годятся.

– Не буду спорить.

– Так, искусство у вас все-таки раньше было. А несколько веков назад закончилось. Остались только звездолеты и башни с барельефами. Я правильно понимаю?

Она была не на все сто процентов права. Но на девяносто девять – уж точно. Один процент не стоил спора.

– Правильно. Искусство умерло, осталась одна только история искусства.

– А как так могло случиться?

– Никогда над этим не думал.

– Кажется, я знаю! – обрадовалась Ресту-Влайя, не думая ни секунды. – Ваши органы общественного контроля ужесточили правила для тех, кто хотел заниматься искусством. И ваш аналог Испытата стало получить практически невозможно! Мы тоже полтора столетия назад сталкивались с этой проблемой. На испытаниях погибали три из каждых четырех соискателей. Если бы Единое Управление Пространства не упростило процедуру…

– Постой, постой. Ты остроумна, но ты не угадала. Тебе, наверное, будет это странно слышать, но любым искусством у нас может заниматься кто угодно. Для этого не требуется особых удостоверений.

– Не может быть!

– Уж поверь.

– Но ведь вашим воинам, например, удостоверения требуются?

– Обязательно. И инженерам. И пилотам. И много кому еще. Но писатели, поэты и художники у нас почти никогда не проходили официальных испытаний. Была эпоха, когда в некоторых странах существовали учебные заведения, которые после очень легких по вашим меркам испытаний выдавали удостоверения писателей или художников. Но мне неизвестно, чтобы это принесло заметные результаты. Наоборот, в ту эпоху и начался закат наших искусств.

– Выходит, дело не в строгости законов, а в избыточном попустительстве лентяям и проходимцам?

– А вот это может быть.

– И все-таки дело не только в попустительстве. Если бы у нас отменили закон об Испытате, стихосложением занялись бы сотни и тысячи самовлюбленных болванов. Но это не отменило бы моего, например, выбора. Я все равно занималась бы каллиграфией, преумножала прекрасное и прославляла свой род. И десятки других одаренных тойлангов тоже. Лжетворчество болванов было бы посрамлено. Им пришлось бы от стыда съесть красного носача и подохнуть!

– Я думаю, ты слишком хорошего мнения о болванах, – деликатно возразил я. – Может, у вас они такие сознательные и стыдливые, но у нас ими набиты все новостные каналы, рекламные агентства и дизайнерские фирмы. Увы, никто из них не ест красных носачей и тем более не спешит подохнуть.

Мою иронию она не оценила.

– Это не важно – пусть живут, если им честь не дорога. Но я все равно не понимаю, почему ваше Сверх-че-ло-ве-че-ство умудряется жить. Ты позволишь – я немного подумаю?

– Сделай одолжение.

Ресту-Влайя погрузилась в медитативное похрюкивание.

Я, за неимением лучшего, листал «Hiberno-Saxon Art of Book Illumination».

Седьмой век… Восьмой… Десятый…

«Книга Катах»… «Келлская Книга»… «Псалтырь Этельстана»…

Тринадцатый век…

«Book of Deer»[3]3
  «Книга Оленя» (англ.).


[Закрыть]… Что такое Deer? В Языке я не нашел аналогий.

Странные, чужие, порою кажущиеся неуверенными, но при ближайшем рассмотрении гипнотически чарующие линии, волшебная цветовая гамма…