Текст книги "Как Сталин Гитлера под «Монастырь» подвел"

Первое время Анну Гавриловну и Настасью содержали в бывшем дворце Елизаветы Петровны близ Марсова поля. Настасья Ягужинская подтвердила сведения о неблагожелательном отношении Натальи Лопухиной и своей матери к императрице, сама же Анна Бестужева-Рюмина сказала:

– Говаривала я не тайно: дай Бог, когда бы их (Брауншвейгскую фамилию) в отечество отпустили.

В то же время она категорически отвергала какую бы то ни было причастность к этим разговорам своего мужа.

Через месяц после начала следствия, в конце июля, Елизавета Петровна приказала: «Ивана Лопухина, мать его Наталью и графиню Анну Бестужеву отослать под караул в крепость». Это означало, что императрица придала делу важное политическое значение. Обычно из этих казематов узников отправляли или в Сибирь, или на эшафот.

* * *

После случившегося следствие начало набирать еще большие обороты. Очень скоро были арестованы муж Лопухиной, Степан Васильевич, и лица из ее окружения: подпоручик Иван Машков, князь Иван Путятин, дворянин Александр Зыбин, камергер Яков Лилиенфельд, его жена Софья и другие. В застенках их истязали, не исключая и женщин. Пытали даже беременную Софью Лилиенфельд. По этому поводу Елизавета Петровна писала производившим следствие: «…взять и очную ставку производить, несмотря на ее болезнь, понеже коли они государево здоровье пренебрегли, то плутов и наипаче жалеть не для чего».

Наталью Лопухину и Анну Бестужеву-Рюмину подняли «на виску» 17 августа (то есть на дыбу), но без битья кнутом. Однако ничего нового выведать у них следователи не сумели.

На следующий день императрица Елизавета Петровна приказала предать суду всех причастных к этому делу. Был составлен специальный «генеральный суд». В него вошли генерал-прокурор Никита Трубецкой, генерал-фельдмаршал Людвиг Гессен-Гомбургский, лейб-медик Лесток, гофмаршал Шепелев, некоторые члены Святейшего синода (архимандрит Кирилл, епископы Симон и Стефан), сенаторы, девять генерал-лейтенантов, девятнадцать генерал-майоров и четверо гвардии майоров. Среди судей был также Алексей Бестужев-Рюмин, хотя одной из основных подсудимых являлась его невестка. На него, несмотря на все старания Лестока, не пало даже тени подозрения. Алексей Петрович по-прежнему продолжал исполнять все свои обязанности.

В учрежденном составе в первый раз собрался «генеральный суд» 19 августа в здании сената. Заседание длилось с восьми часов утра до четырех часов дня. Степан, Иван и Наталья Лопухины, а также Анна Бестужева-Рюмина были приговорены к урезанию языка и колесованию, подпоручик Иван Машков и князь Иван Путятин – к четвертованию. Александр Зыбин и Софья Лилиенфельд – к отсечению головы. Вся вина последних четверых заключалась в их дружбе с Лопухиными, «сочувствии их речам» и недонесении «их замыслов» правительству. Остальных подсудимых суд приговорил к наказаниям более мягким.

Двадцать девятого августа 1743 года императрица, смягчив приговор, утвердила его. Трое Лопухиных и Анна Бестужева-Рюмина подлежали наказанию кнутом, урезанию языка и ссылке в Сибирь. Машкова и Путятина она предложила высечь кнутом, а Зыбина – плетьми, и отправить и ссылку. Приведение приговора в отношении Софьи Лилиенфельд (наказание плетьми и ссылка) было отсрочено до «разрешения от бремени». В соответствии с приговором в пользу казны подлежали конфискации все имения подсудимых.

В одиннадцать часов утра 31 августа 1743 года на Васильевском острове перед зданиями коллегий при большом стечении народа осужденные подверглись наказанию. Для этой цели на Коллежской площади выстроили эшафот. Первым подвергся экзекуции Степан Лопухин, затем – его жена Наталья и сын Иван. Четвертой взошла на эшафот Анна Бестужева-Рюмина. Заплечных дел мастера грубо сорвали с нее одежду, оголив ее по пояс. После чего один из палачей, дюжий парень, схватил Бестужеву за руки и привалил к себе на спину, а другой стал наносить по спине удары кнутом (длинным, широким ремнем из недубленой бычьей кожи, суживающимся к концу и прикрепленным к короткой рукоятке; ремень предварительно проваривался в молоке, чтобы он был «тверд и востр»). Палач держал кнут обеими руками. Перед каждым ударом он отступал на шаг назад, а потом делал стремительный прыжок вперед, вкладывая в удар всю силу, так что на спине несчастной женщины оставались глубокие кровавые раны. Обессиленная этой экзекуцией Анна Гавриловна уже не сопротивлялась. Когда палач, оставив кнут, резко повернул ее лицом к себе и сдавил за горло, так что она, задыхаясь, непроизвольно высунула язык, он ловко отхватил часть его заостренными щипцами. Эта покорность Анны в определенной мере помогла ей, так как большая часть языка у нее осталась, и, находясь в ссылке в Якутске, она даже научилась говорить.

Меньше повезло Наталье Лопухиной. Исполосованная кнутом, эта мужественная женщина нашла в себе силы оказать сопротивление, когда палач приступил ко второму этапу экзекуции.

Рассвирепевший истязатель избил ее до полусмерти и вырезал большую часть языка, после чего стащил захлебывающуюся кровью Лопухину с эшафота и бахвальски крикнул в толпу:

– Не нужен ли кому язык?! Дешево продам!

Потом, после всех этих мучений, приговоренных ждала долгая и тяжелая дорога в Сибирь. Там сосланных содержали под караулом, давая на содержание Степану и Наталье Лопухиным, а также Анне Бестужевой-Рюминой по одному рублю в день. Остальные ссыльные получали в два раза меньше. В качестве прислуги супругам Лопухиным Анне Бестужевой-Рюминой и Софье Лилиенфельд разрешили взять по четыре человека крепостных, на которых выделялось в день по 10 копеек. Шесть суровых зим пережила здесь Анна Гавриловна Бестужева-Рюмина, а вот седьмую увидеть не довелось. Через тринадцать лет после смерти Павла Ивановича Ягужинского ушла она из жизни, обретя вечный покой в мерзлой сибирской земле.

Заговорщикам же добиться поставленной цели так и не удалось. Алексей Петрович Бестужев-Рюмин остался при должности, продолжая активно влиять на формирование внешнеполитического курса России. Благодаря заступничеству влиятельных лиц – графа Алексея Разумовского, графа Михаила Воронцова, духовника Елизаветы Петровны архиепископа Новгородского Амвросия (Юшкевича) – Михаил Бестужев-Рюмин был освобожден из-под домашнего ареста и вскоре отправлен послом в Берлин, а затем в Вену. Правда, о своей несчастной жене, Анне Гавриловне, он не особенно тужил и даже ходатайствовал, чтобы признали его права на часть ее имущества в вознаграждение «за невинное терпение». Находясь за границей, он познакомился с вдовой королевского обершенка, госпожой Гаугвиц, и, хотя его жена была еще жива, обратился к императрице, испрашивая ее согласия на новый брак. Не получив никакого ответа из Петербурга, он обвенчался без разрешения, чем окончательно испортил отношения со своим братом.

Но как говорят: «Бог шельму метит», – Лесток вскоре поплатился за свое коварство. Алексей Бестужев-Рюмин, еще более возвысившийся (он стал канцлером), сумел добыть тайную переписку Лестока и доложил о ней императрице. В 1748 году Лесток был приговорен судом к смертной казни, замененной императрицей наказанием кнутом и ссылкой, которую он отбывал в Вологодской губернии, вначале в Угличе, а затем в Великом Устюге.

1977

Дело о «Клубе червонных валетов»

Последняя четверть XIX века потрясала Россию не только политическими процессами. Под сводами залов тех же присутственных мест суды порой рассматривали весьма резонансные криминальные истории, которые затмевали интерес общественности к другим событиям, происходящим в империи. Одним из таких громких процессов этого периода был процесс по делу «Клуба червонных валетов». Проходил он в Москве в феврале – марте 1877 года. Следствие по нему продолжалось шесть лет, и вел его маститый следователь по особо важным делам – Глобо-Михайленко, обвинение поддерживал, как отмечали позже современники, «талантливейший из прокуроров» Николай Валерьянович Муравьев.

Все началось с того, что однажды потомственного купца Клавдия Еремеева мошенники вовлекли в разгул и во время кутежа, хорошо подпоив, принудили его подписать долговые обязательства на 60 тысяч рублей. Деньги по тому времени были немалые. Протрезвев и поняв, что он натворил, Еремеев примчался в 1-й следственный участок Первопрестольной, где и было возбуждено уголовное дело.

В самом начале расследования подозрение пало только на двоих лиц – дворянина Ивана Давидовского и мещанина коллежского регистратора Павла Шпейера. Затем дело стало разрастаться, и круг подозреваемых постепенно увеличивался. Но наибольшие обороты следствие набрало все же после одного трагического случая, который произошел в конце 1871 года в так называемых номерах Кайсарова. Там выстрелом из револьвера мещанка Екатерина Башкирова смертельно ранила своего любовника, коллежского асессора Славышанского, вращавшегося в той же шайке, что Шпейер и Давидовский. Во время следствия Башкирова призналась, что к убийству ее подговорил Давидовский, который имел на нее свои виды.

«Подначивая, он всегда мне нашептывал – надо убить его… Он принес мне револьвер и показал, как им пользоваться», – заявила обвиняемая следователю.

Весть об этом убийстве мгновенно разнеслась по всей Москве. Было принято решение усилить следственно-оперативную группу. Результаты не заставили себя долго ждать. Вскоре несколько основных участников этого преступного сообщества были арестованы. По версии следствия, обвиняемые вначале действовали разрозненно, а потом сообща. Сколотив несколько шаек, они занимались глубоко продуманными, хорошо спланированными, дерзкими аферами, кражами и грабежами. Главную роль в организации многих преступлений следствие отводило Шпейеру и Давыдовскому. Об их «подвигах» по Москве тогда ходили легенды. Члены шайки обычно собирались в меблированных комнатах на Тверской либо в гостиницах и трактирах. Там обсуждались разные способы наживы, распределялись роли. Чаще всего деньги выманивались путем получения залогов от лиц, устраивающихся на службу. Для этого мошенники, в частности, организовывали фиктивные рекомендательные конторы, фирмы «по управлению имениями». Некоторые члены шайки выдавали себя за состоятельных людей, скупающих товары, другие представлялись «управляющими» этого мнимого «богача». Бывало, что злодеи завлекали в свою компанию какого-нибудь подгулявшего купца, имевшего приличное состояние, спаивали его и обирали. После каждой удачной «сделки» следовали бесшабашные кутежи.

С легкой руки следователя это дело получило название «Клуба червонных валетов», по имени знаменитой шайки, действовавшей в Париже под предводительством таинственного Рокамболя, «подвиги» которого описал знаменитый писатель Понсон де Террай.

Суду были преданы 47 лиц, из которых только 11 человек оставались на свободе. Среди защитников было несколько выдающихся юристов – Ф. Н. Плевако, В. М. Пржевальский, А. В. Лохвицкий.

Накануне открытия судебного заседания к Муравьеву явился полицейский и предупредил, что невеста одного из подсудимых, некая Жардецкая, намерена явиться на процесс с револьвером и выстрелить в прокурора. На это Муравьев ответил: «Благодарю вас, можете быть уверены, что я теперь более чем когда-либо спокоен за свое существование, уж если об этом намерении дошли слухи до сведения нашей московской полиции, то я уверен в том, что мадемуазель Жардецкая этого ни за что не хотела сделать».

Скамья подсудимых оказалась необычайно пестрой. Здесь рядышком находились князь Долгоруков, граф Дмитриев-Мамонов, офицеры Голумбиевский и Калустов, дворяне Массари, Давыдовский, Ануфриев и ряд других «молодых баричей» из знатных московских семей, нотариус Подковщиков, архитектор Неофитов, купеческие сынки Мазурин и Пегов, мещане Зальберман и Либерман…

* * *

Женская часть подсудимых состояла из разных персон: от жены одного из главных обвиняемых Шпейера, урожденной княжны Еникеевой, до проституток Щукиной и Байковой. Многие подсудимые вели себя в зале заседания довольно развязно – паясничали, кривлялись, хвалились своими «подвигами», пытались смешить публику, что производило неприятное впечатление.

Чтение обвинительного акта (112 печатных страниц) длилось несколько часов. Подсудимым вменялось в вину около 60 различных преступлений, ущерб от которых превышал 300 тысяч рублей.

Судебное следствие продолжалось три недели. Затем начались прения. Слово было предоставлено товарищу прокурора Московского окружного суда Николаю Валерьяновичу Муравьеву. Вот как описывает свое впечатление известная российская журналистка Екатерина Ивановна Козлинина: «Почти два дня длилась эта замечательная речь. Сильная и эффектная, она до такой степени захватывала внимание слушателя, что, когда он яркими красками набрасывал какую-нибудь картину, так и казалось, что воочию видишь ее. Несомненно, что ни раньше, ни потом публике не удалось слышать ничего подобного.

Массу прекрасных речей этого талантливого оратора слышали его современники, но по силе впечатления с речью по делу „валетов“ не могла сравниться ни одна».

Нелишне напомнить, что шел тогда Николаю Валерьяновичу только двадцать седьмой год.

После выступления Муравьева защитники, особенно из молодых, выглядели достаточно «бледно и бесцветно». Пожалуй, только корифеи российской адвокатуры – Плевако и Пржевальский – сумели блеснуть остроумием, образованностью, железной логикой при анализе доказательств и добились оправдания своих подзащитных.

Из новой генерации защитников выгодное впечатление на публику произвел Куперник. Судебные репортеры с большим удовольствием смаковали ту часть его выступления, в которой он сравнил следователей, ведущих дело, с герцогом Альбой, пославших всех протестантов на костер в надежде, что Господь Бог уже сам на том свете разберет, кто из них был еретиком и кто нет.

Пятого марта 1877 года Московский окружной суд вынес приговор по этому делу. Главные организаторы преступлений – Давыдовский, Массари, Верещагин и ряд других – были лишены всех прав состояния и сосланы в Сибирь, другие приговаривались к менее тяжким наказаниям. Но девятнадцать человек все же были оправданы.

1976

«Мефистофель Востока», или Дипломат без страха и упрека

Пятнадцатого сентября 1902 года бывший российский посол в Константинополе Николай Павлович Игнатьев с супругой и сыном прибывает в болгарскую столицу. Их встречают первые лица государства. Вся дорога, по которой Игнатьев следовал по городу, была усыпана цветами. Одна девочка преподнесла ему цветы со словами: «Мне бабушка говорила: запомни и передай своим внукам, что мы стали свободны благодаря графу Игнатьеву».

В эти дни в Софии проходили торжества, посвященные 25-летию Шипкинского сражения, которое во многом определило победу России в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Именно граф Игнатьев по окончанию войны подписал Сан-Стефанский мирный договор, освободивший Болгарию от пятисотлетнего турецкого рабства.

* * *

Кем же он был, русский граф Игнатьев? Почему входит в число великих дипломатов, оставивших след в истории человечества? Увы, сегодня на родине его имя почти никому не известно. А ведь это был человек-подвижник, дипломат без страха и упрека, решительный и смелый! И как часто бывает с неординарными людьми, Игнатьев прошел путь от широкой, всеобщей известности до полного забвения.

Николай Игнатьев родился в Санкт-Петербурге 17 января 1832 года. Он был третьим ребенком полковника Павла Николаевича Игнатьева и его жены Марии Ивановны. Семья, была очень верующей, религиозной, твердых православных устоев. Игнатьевы принадлежали к старинному роду. Его основателем считается черниговский боярин Федор Бяконт. Старший сын Федора Бяконта, митрополит Алексий, станет наставником малолетнего Дмитрия Донского и фактическим правителем Москвы. Он был одним из строителей Московского государства, именно Алексий подготовил Дмитрия Донского к Куликовской битве. Впоследствии митрополит был причислен к лику святых. Девиз на семейном гербе Игнатьевых гласил: «Верность царю и отечеству».

Николай Игнатьев окончил Пажеский корпус, а потом – военную академию Генштаба, причем с серебряной медалью, что было большой редкостью. Николай Павлович в совершенстве знал французский, английский языки, очень хорошо немецкий. И вдруг начал изучать турецкий язык, как будто внутренний голос подсказывал, что когда-нибудь он может пригодиться.

Дипломатическая деятельность Игнатьева началась в 1856 году – он участвовал в составе российской делегации в Парижской мирной конференции, где рассматривалось дело о разграничении земель в Бессарабии. Игнатьеву поручено было провести переговоры по начертанию новой границы России, и благодаря его доводам Австрия и Англия, противостоявшие России, вынуждены были уступить. За столь успешный дипломатический дебют Игнатьев награжден орденом Св. Станислава 2-й степени.

А в июне того же года его назначили военным атташе в Лондон. Петербург тогда был очень озабочен действиями Англии в Средней Азии – Россия опасалась военного и политического проникновения британцев в этот регион, который граничил с российскими землями. Там уже крутились большие английские деньги, британская корона запускала свои щупальца в самое сердце Средней Азии.

Вскоре молодой дипломат пишет обстоятельное донесение царю Александру II. Речь в нем шла о том, какова политика Великобритании по отношению к странам Центральной Азии. Игнатьев без всякой робости высказывает царю целый ряд предложений относительно того, какую политику следовало бы проводить Российской империи в Средней Азии. Он предлагает царю снарядить туда специальную экспедицию. Необходимо договориться с правителями Хивы и Бухары о разрешении торговать русским купцам и отменить огромные пошлины, наложенные на них с подачи англичан.

Проходит время, Игнатьева вызывают в Санкт-Петербург и предлагают принять начальство над военно-дипломатической миссией в Хиву и Бухару. Он с радостью соглашается, хотя предприятие обещало немалые трудности и опасности.

В мае 1858 года Игнатьев, уже в чине полковника, выступил из Оренбурга в опасный путь по малоизвестной местности. От миссии требовалось произвести топографическую съемку реки Амударьи и заключить торговые договоры с Хивинским и Бухарским ханствами. В составе экспедиции – метеорологи, ботаники, географы, фотограф.

В июле экспедиция прибыла в Хиву. Хан принял русских очень холодно, отказался вести с ними какие-то серьезные переговоры, предложил заключить договор на условиях, выгодных лишь Хиве, но никак не России. На требования хана Игнатьев ответил категоричным отказом. Хан бросил многозначительную фразу: «Тогда ты можешь и не выйти отсюда». Игнатьев в ответ достал револьвер и сказал: «Я лучше сейчас погибну здесь, как Грибоедов в свое время, но условия, невыгодные для России, не приму». Он повернулся и демонстративно ушел. И направился в Бухару, причем не по тому пути, как требовал хивинский хан. После ряда кровавых столкновений с туркменскими племенами экспедиция прибыла в Бухару.

Там русских ждал совершенно иной прием. Бухарский эмират пребывал в непростом положении – конфликты с киргизами, проблема с уйгурами, угрозы со стороны той же Хивы. И Игнатьев убедил его правителя, что ссориться еще и с Россией в таком положении эмиру никак не выгодно. В результате все условия, которые предложил в Бухаре Игнатьев, были приняты. В итоге Россия получила возможность выгодно торговать и с Хивой, и с Бухарой, откуда в Россию шел, прежде всего, хлопок. А еще Игнатьев договорился об освобождении всех русских подданных, содержавшихся в неволе. Вместе с ними в декабре 1858 года Игнатьев неожиданно появился в Оренбурге, где его считали уже погибшим и даже информировали об этом в столицу.

Во время своей первой миссии Игнатьев применил несколько нетрадиционных для дипломатии ходов. Например, взял с собой хор казаков. То есть приехал не с оружием и угрозами, а с песнями и плясками. Он как бы наглядно демонстрировал: российские воины могут быть суровыми, а могут и быть миролюбивыми, готовыми к сотрудничеству.

Уже тогда проявился его особый политический и дипломатический стиль, прежде всего связанный с его незаурядной личностью. Игнатьев часто рисковал и шел ва-банк. Это был такой Джеймс Бонд и Лоуренс Аравийский в одном лице – дерзкий, веселый, быстро принимающий решения. И очень успешный в своих начинаниях и предприятиях. Он часто ходил по лезвию ножа. Ему, безусловно, был присущ определенный авантюризм, который, кстати, нередко спасал его в сложных ситуациях. Некоторые историки называли его действия «макиавеллистскими». Они бывали такими, но не в большей степени, чем действия западных дипломатов, у которых он многому научился, дабы бить противника его же оружием.

А еще верил в свою счастливую звезду и особую миссию России в мире.

После экспедиции в Среднюю Азию Игнатьев в двадцать шесть лет стал одним из самых молодых генералов в истории России.

Еще во время работы в Лондоне Игнатьев получал сведения, что Англия и Франция намерены вторгнуться в Китай. Надвигались так называемые «опиумные войны».

На протяжении многих лет Ост-Индская компания вела торговлю опиумом на территории Китая – его завозили из Индии, находившейся под владычеством Англии. Потребление опиума в Китае превратилось в настоящую эпидемию, губившую народ и страну. Поэтому китайское правительство приняло решение запретить опиумную торговлю. В ответ в 1856 году Великобритания, наживавшаяся на китайской трагедии, объявила войну Китаю. Англо-французские войска высадились недалеко от Шанхая.

В это же время между Китаем и Россией возникли разногласия по поводу границ. Пекин заявил, что не желает признавать Айгунский договор, подписанный генерал-губернатором Восточной Сибири Муравьевым-Амурским, согласно которому левый берег Амура отходил России, а правый оставался неразграниченным, то есть в общем пользовании. Китайцы заявили, что они не признают этот договор как обязательный для Китая, поскольку он был подписан не представителем центрального правительства, а представителем одной из провинций. Игнатьев получил задание уладить конфликт.

В марте 1859 года он отправляется в Пекин в качестве чрезвычайного уполномоченного Российского государства. Встретили Игнатьева неприветливо. Китайцы полагали, что Россия может выступить на стороне Англии и Франции, поскольку она является европейской страной.

«Никакого мирного договора у нас не будет. Мы даже обсуждать его не будем. Отправляйтесь назад в Россию», – такими заявлениями Игнатьева встретили в Пекине. Николай Павлович, конечно, никуда не уехал, а стал искать возможности для переговоров. Тянулось это положение больше полугода. Китайцы не шли ни на какие компромиссы. И тут Игнатьев находит выход из положения. Он становится… посредником между воюющими сторонами. Без всяких полномочий от них. Неожиданно для китайцев покидает Пекин и, рискуя жизнью, по районам, охваченным войной, отправляется к объединенным войскам коалиции как миротворец. Отсутствие полномочий и договоренностей его не смущало.

К тому моменту союзники выдвинули войска в сторону китайской столицы. План был таков: сжечь Запретный город, символ императорской власти, перенести столицу в Нанкин и посадить там своего ставленника.

Семитысячная, хорошо организованная и отлично вооруженная дивизия коалиции двинулась в сторону Пекина, громя по пути отряды китайцев, во много раз превосходящие европейские войска численностью, но неорганизованные и плохо вооруженные.

Игнатьев, ничуть не смущаясь, заявил союзникам, что все спорные вопросы России с Китаем им урегулированы, так что он совершенно беспристрастный посредник. Ему удалось убедить командование коалиции, что бессмысленно и вредно уничтожать Пекин. И не только потому, что тогда они войдут в историю как варвары. Был и другой веский аргумент.

Армия союзников состояла в основном из представителей тропической Южной Азии – колоний Британской короны, а дело шло уже к осени, и наступающие холода могли погубить всю армию. Китайцам же Игнатьев изложил следующее предложение: «Давайте сейчас укрепим отношения России и Китая, и тогда Россия вас поддержит в борьбе против англичан и французов». В результате китайцы попросили его представить текст договора.

Вскоре воюющие стороны садятся за стол переговоров. И в конце концов переговоры заканчиваются заключением перемирия. Пекин не был сожжен и остался столицей.

Все знали, какую роль сыграл Игнатьев в таком исходе. Китайцы в знак благодарности заключили Пекинский договор, по которому Россия получила гарантированную границу на Дальнем Востоке. России совершенно законно отошла территория, равная четырем Франциям, по правому берегу Амура от устья Уссури до берега Тихого океана на востоке, а на юге до границы с Кореей. Сегодня это территории Приморского края и юга Хабаровского края.

Игнатьев вернулся с подписанным договором в Иркутск, где его встретил генерал-губернатор. Игнатьев сказал ему историческую фразу: «Ну теперь, батюшка, строй крепость на горе и владей Востоком!» Считается, именно так и появилось название Владивосток. Договор Игнатьева дал России возможность развиваться в направлении Азиатско-Тихоокеанского региона.

* * *

Весной 1862 года Николай Павлович Игнатьев женится. Пара получилась знатная – блестящий молодой генерал и первая красавица своего времени Екатерина Леонидовна Голицына. Это была не только красивая, но и умная, образованная женщина – достойная правнучка своего великого деда Михаила Илларионовича Кутузова. Брак оказался исключительно счастливым. Жена стала Игнатьеву помощницей во всех его делах, поддержкой во всех жизненных испытаниях. Как написал в своем очерке один французский журналист, однажды некто, увидев Голицину в Константинополе на балу у персидского посланника, сказал: «Эта женщина может покорить Стамбул одним только словом, одной улыбкой – всю Азию». Британский посланник писал: «Эта опасная пара Игнатьевых стоит больше нескольких броненосцев».

В Константинополе, куда Николай Павлович был назначен посланником Российской империи, ему предстояло решить еще одну сложнейшую задачу – Восточный вопрос.

В это время происходит подъем национально-освободительного движения по всей территории Османской империи, прежде всего, на территориях, населенных славянами. Но у каждой крупной европейской державы были свои интересы на Балканах. И у многих освобождение христианских народов в них не входило.

Андрей Пантев, болгарский историк, писал: «Австро-Венгрия была принципиальным противником свободных славянских держав на Балканах. Причина проста – половина Сербии и вся Хорватия находятся на ее территории. Англия и Франция определяют свое отношение к Балканскому освободительному движению согласно своим торговым и стратегическим интересам. И поэтому они поддерживают принцип единомышленников – они заодно с Османской империей, которая была их союзником в борьбе с Россией».

В России не было однозначного подхода к балканской проблеме. Официально МИД во главе с канцлером Горчаковым занимало осторожную позицию, потому что, выступив в поддержку славян, Россия может осложнить свои отношения с великими державами. Однако Игнатьев придерживается другой точки зрения на ситуацию, он уверен, что необходимо оказывать поддержку национально-освободительному движению и более решительно проводить свою политику и в отношении великих держав.

Разногласия между осторожным канцлером Горчаковым и пылким Игнатьевым существовали давно – сначала в основном по политическим вопросам. Но потом появилось и кое-что другое. Игнатьев, однажды прибыв в Санкт-Петербург, услышал от Горчакова вопрос: «Не меня ли заменить вы приехали?» Стареющий Горчаков ревниво усматривал именно в Игнатьеве своего соперника и преемника.

Русская миссия в Османской империи в то время находилась в плачевном состоянии. Николай Павлович берется за дело решительно и строит новое здание посольства. Игнатьевы стали устраивать здесь пышные приемы – часто не за государственный, а за свой счет. Престиж России – важнее всего. Иногда на эти приемы захаживал и сам султан, что было чрезвычайной редкостью – султан практически никогда не появлялся в других посольствах. Это было знаком особой симпатии султана Абдул Азиза к Игнатьеву, а значит, и к России.

Во время знаменитых приемов в русском посольстве, где собирался «весь Константинополь», естественно, обсуждались и решались важнейшие вопросы, можно было узнать самые нужные новости. Игнатьев и его обворожительная супруга быстро сблизились с очень многими послами европейских держав. Вскоре о могущественном русском посланнике говорил весь Константинополь. Когда он выезжал на своих аргамаках, собиралась толпа: «Вот едет Московпаша, Игнат-паша». Когда Игнатьев стал дуайеном дипломатического корпуса в Османской империи, все восприняли это как должное.

С помощью константинопольских христиан, сербских и греческих дипломатов Игнатьев был прекрасно информирован о положении дел в турецком правительстве и в стране в целом. В числе его агентов были и турецкие чиновники, которые сообщали Игнатьеву о решениях правительства. По свидетельству сослуживцев, его трудно было удивить какой-либо секретной дипломатической новостью. Проблема для Игнатьева часто заключалась не в том, как получить «секретный» или «особо секретный» документ турецкого правительства, а в том, как переправить его в Россию, чтобы об этом не узнала турецкая контрразведка.

Посылать каждый раз личного курьера на родину стоило достаточно дорого, а направлять документы в специальных пакетах с сургучной гербовой печатью было опасно. Такие пакеты турецкие власти вскрывали в первую очередь и по прочтении запечатывали без малейших следов вскрытия. Игнатьев решил отправлять всю свою корреспонденцию в самых обычных письмах, запечатанных в грошовых конвертах, которые пролежали некоторое время с селедкой и мылом. Он заставлял лакея писать адрес не на имя российского министра иностранных дел, а на имя его дворника или истопника по частному адресу. И хитрость срабатывала.

Пользуясь своим влиянием, Игнатьев добивается принятия ряда фирманов – законов, облегчающих положение славян на Балканах. И не только славян. Он построил русскую Николаевскую больницу, в которой лечились и славяне, и турки. Когда началось восстание греков на Крите, он ведет себя, с одной стороны, сдержанно, что оценил султан, а с другой – добивается того, что с территории Крита были вывезены более 20 000 мирных жителей. Игнатьев вызволял из тюрем лидеров национально-освободительного движения, закупал хлеб для голодающих, помогал православным церквям и монастырям. Он сыграл большую роль в создании Русской Палестины – целой сети храмов, монастырей, приютов для русских паломников на Святой земле. Благодаря Игнатьеву был восстановлен разрушившийся купол храма Гроба Господня в Иерусалиме.