Текст книги "Именем человечества"

3. Глупцы? Чудовища? Сумасшедшие?

Надо отметить сразу: никто из подсудимых не спешил с покаяниями. На вопрос председательствующего признают ли они себя виновными, все нацистские деятели ответили: «Нет». Ни тени раскаяния.

А ведь среди них были весьма неглупые люди, с твёрдым характером, умелые демагоги. Словесные поединки с ними требовали большого напряжения. При всём том, что трибунал отстаивал правое дело, и опыта судьям и обвинителям было не занимать, нацистские вожди, в особенности Геринг, в некоторых случаях переигрывали их, ловили на ошибках, неточностях.

Тюремный доктор Гилберт (врач-психиатр по профессии) составил в помощь трибуналу документ, в котором отразил свои наблюдения над подсудимыми. Гилберт определил их коэффициенты умственного развития, важные черты характера и отношения друг к другу.

По мнению Гилберта, самый высокий коэффициент умственного развития имел Я. Шахт, самый низкий – Ю. Штрейхер. Гилберт считал, что Шпеер, Шахт, Фриче и, возможно, Франк будут свидетельствовать против Геринга. Поддержат Геринга Риббентроп и Розенберг. Кейтель и Ширах колеблются.

Гилберт характеризовал Штрейхера как человека косного, одержимого навязчивыми идеями. Гилберт предположил, что он будет строить свою защиту, ссылаясь на духовное очищение, мировой сионизм, учение Талмуда.

Риббентроп – амбициозный эгоист и оппортунист. Можно было рассчитывать, что Нейрат, Папен, Шахт и Шпеер, если задать им правильные вопросы, будут «топить» Риббентропа.

Папен – учтивый, благоразумный, дальновидный. Враждебно относится к Герингу, Риббентропу, Розенбергу. Для получения показаний против них лучше не «давить» на Папена, а использовать перекрёстные допросы.

Гесс – пассивен, апатичен. Истерик с параноидальными отклонениями. От него можно ожидать чего угодно, в том числе рецидива амнезии. Лучше не подвергать его интенсивным допросам.

Кейтель, по мнению Гилберта, имел коэффициент умственного развития почти такой же, как и Риббентроп. За внешней решительностью скрывается слабый характер. Наиболее серьёзные показания против Кейтеля мог дать Шпеер.

Йодль, по характеристике Гилберта, – один из немногих, кто занимает собственную позицию в вопросах морали и военного дела. При правильных вопросах он может дать показания против Геринга, которого не любит за высокомерие и нажитое в военное время богатство. Из офицерской солидарности не даст показаний против Кейтеля.

Розенберг – философ-дилетант, слепой приверженец Гитлера. С ним нужно обращаться построже. Можно обвинить его в том, что он активно проповедовал идеологию, с помощью которой совершено множество злодеяний.

Ганс Франк, по мнению психиатра, страдает раздвоением личности, отдаёт себе отчёт в том, что виновен и будет казнён. Неясно, как он будет вести себя при допросе.

Вильгельм Фрик – крайне эгоистичный субъект, для которого мораль и нравственность не существуют. Поведение спрогнозировать трудно.

Шахт – человек честолюбивый и высокомерный. Кипит негодованием оттого, что оказался на скамье подсудимых вместе с приспешниками фюрера. Шахт сделал заявление о том, что готовил покушение на Гитлера и в конце войны сам оказался в нацистском концентрационном лагере.

Коэффициент умственного развития Дёница доктор определил чуть ниже, чем у Шахта. Он спокоен и уверен в себе, тюрьма его не сломила.

Редер – болезненно чувствителен, раздражителен, склонен к фантазиям…

А вот как по художественному образно описывал подсудимых работавший на процессе большой русский писатель Леонид Леонов:

«Есть странная, всякому известная, почти гипнотическая увлекательность в созерцании гада, когда хочешь и не можешь оторвать от него глаз. И вот мы часами смотрим на этих земноводных, стараясь прочесть их нынешние мысли. Но гадина живёт в земле и стремится увернуться от человеческого взора, как бы стыдясь наготы и безобразия, а эти господа ведут себя с показной и непринуждённой изысканностью, как на дипломатическом рауте, будто они здесь сами по себе, а янки с дубинками и полуметровыми пистолями вокруг них – всего лишь дворецкие, расставленные там и сям с чисто декоративной целью.

Изредка, впрочем, вспомнив о том, что каждая такая вечеринка когда-нибудь кончается, они начинают заниматься душеспасительным дивертисментом на тот случай, если кто-нибудь поблизости понимает немецкий язык. „Кто же это придумал такие зверства с евреями?“ – осведомляется Бальдур фон Ширах у Геринга, и тот отвечает оному Бальдуру с сокрушённым пожатием плеч, что, дескать, этот бродяга Гиммлер напаскудил столько на их неповинные головушки…

Зал залит жёстким американским светом; многие из этих фашистских полубогов надели тёмные очки для сохранения глаз, хотя они, глаза, уже не очень потребуются в их дальнейшей деятельности. Кое-кого из этих поганцев можно и теперь ещё узнать по фото, раскиданным по газетам и журналам в пору их блистательного величия.

Окинем их последним взглядом, прежде чем до завтра покинем зал суда. Вот Герман Геринг, с перстеньком на руке и лицом матёрой притоносодержательницы. Всласть попила человечьей крови эта мужеобразная баба. Разумеется, сие не надо понимать буквально. Кто же сможет выпить сырьём целые озёра липкой и тёмной жидкости, выцеженной из обитателей пол-Европы? Но её перегоняли в государственной германской реторте, путём длительных операций, в концентраты пищи, роскоши, боеприпасов, которые точно так же являлись деликатесами для этих тщеславных душ. Сидя в просторном, с запасом на пузо, мундире, который висит на нём, как пижама, он всё записывает что-то: видимо, готовит нечто вроде самоучителя по международному разбою.

С ним рядом Гесс с адамовой головой, как на аптекарской склянке с ядом. Уже теперь это карикатура на самого себя. Правда, он осунулся, будто у него туберкулёз, но имеются все надежды, что ему не удастся умереть от туберкулёза…

Дальше следует душка Риббентроп, утративший вконец свою прежнюю мужскую прелесть: мешки под глазами, и брови взведены как у балаганного Пьеро. Скоро он будет выглядеть ещё хуже. С ним сейчас беседует, наклонясь из второго ряда, Папен, старый вредитель и основатель шпионских баз в разных странах мира. Эта лиса с неандертальским лицом много в своё время проточила дырок в обороне США. У него и теперь приятели везде остались.

Посмотрите также и на Фрика, стриженое и тощее животное, вроде меделянского пса, с злыми чёрными глазами. Он всё жуёт, а в антрактах откровенно шепчет проклятия… Вот поднялся с места Шахт, старый пифон с ликом совы. За ним – Штрейхер, который судился двенадцать раз за все виды распутства…»

Взгляд из ХХI века

АРНО ДЕНИ,

французский режиссёр, автор пьесы «Конец Геринга»:

– Столкновение Геринга с американским обвинителем Робертом Джексоном выглядело впечатляюще, потому что Джексон попытался его атаковать, и у него не получалось. Американцы терялись перед Герингом. У него на всё был ответ. Когда говорили о преступлениях против человечества, он отвечал: а Хиросима и Нагасаки – это что, не преступление против человечества? Когда ему указывали на его антисемитизм, он парировал: я вижу негров в зале, что же они не сидят рядом с белыми? А в автобусах у вас почему чёрные рядом с белыми не сидят?

И когда Герингу говорили про концлагеря, он отвечал, что у Сталина были свои.

Потом был поворотный момент – когда вмешался Руденко, который его уложил на лопатки и поставил перед фактами. В противоположность Джексону, поднимавшему вопросы политического характера, Руденко явился на процесс с подписанными Герингом документами, с неоспоримыми доказательствами и сунул под нос Герингу все эти документы один за другим. И тогда Геринг потерял присутствие духа. Говорят, что во время столкновения с Руденко у него начала дрожать рука. Он не нашёлся, как ответить, потому что Руденко продемонстрировал документы, отправлявшие тысячи людей на смерть, и стало ясно, что Геринг не только был в курсе, но и лично участвовал в развязывании этой бойни.

Из беседы в 2016 году.

4. «Вирус нацизма»

Первого января 1958 года в Северном Беркли (Калифорния, США) в доме доктора Дугласа Келли собралась вся семья – жена, трое детей и отец, Дуглас-старший…

Доктор с женой готовили вместе праздничный обед, о чём-то повздорили, он выбежал из кухни, поднялся в кабинет. Через какое-то время вышел из кабинета и произнёс: «Я больше не могу. Мне это больше не по силам», проглотил что-то, схватился за горло, упал и скатился вниз по лестнице…

В руке он сжимал флакон с остатками белого порошка. Это был цианистый калий. Такой же принял пациент Келли в Нюрнберге рейхсмаршал Герман Геринг, накануне казни.

Была ли связь между двумя этими самоубийствами? Ведь после Нюрнбергского процесса прошло 12 лет…

Ещё в ходе Второй мировой войны людям пришлось задуматься: кто во всём этом повинен? Может, с немцами что-то не так? Не могут же нормальные люди творить такое?

Вот почему до начала процесса в Нюрнберге нужно было выяснить: являются ли обвиняемые психически здоровыми лицами? Могут ли они понимать предъявляемые им обвинения и представлять свою защиту? Могли ли они осознавать характер и социальное значение тех действий, которые они совершали?

К оценке их состояния были привлечены известные психиатры, и главным среди них был доктор Дуглас Келли. Он был высококвалифицированным врачом-психиатром. Его работа на процессе заключалась в поддержании здоровья обвиняемых, чтобы их психическое здоровье было в норме и никто бы затем не мог выступить с заявлением, что это был нечестный судебный процесс.

Келли был допущен к заключённым в любое время дня и ночи, следил за их состоянием, измерял пульс и сердцебиение. Для специалиста его уровня это было довольно простой задачей, но Келли задумался о том, чтобы её усложнить и найти ответы на самые трудные вопросы.

Он решил самостоятельно провести более масштабное исследование этих людей, включающее различные тестирования и опросы, с целью узнать, обладали ли они какими-либо общими психическими особенностями, отклонениями или заболеваниями, по причине которых они и совершили все эти ужасные преступления. Дуглас Келли искал поразивший их всех «вирус нацизма». Он пытался понять для себя, кто были эти люди, эти 20 с лишним нацистов, обвинённых в военных преступлениях, – кто они?

Сразу после войны СМИ по обе стороны океана рисовали нацистов омерзительными чудовищами, посланцами преисподней.

Если посмотреть на то, как процесс освещался в СМИ, можно увидеть, что нацистов представляли в виде демонов или монстров. Все твердили – они являют собой воплощение зла.

Келли подозревал, что это упрощение. Но в то же время был убеждён, что эти люди не могут быть нормальны. Здоровый человек на такое не способен…

Его коллега по работе в Нюрнберге психолог Густав Гилберт полагал обратное – у всех нацистов имеются некоторые психологические особенности личности. Правда, не более того.

Каждый день Келли и Гилберт проводили в разговорах с обвиняемыми.

Зачем было нацистам сотрудничать с двумя американскими специалистами, которые предлагали им психологические тесты и постоянно задавали вопросы? Им это нравилось. Им было скучно, они находились в изоляции, им хотелось выговориться. Они хотели, чтобы их поняли!

Келли заключённые доверяли больше – он относился к ним нейтрально, как к пациентам. Гилберт же позволял себе едкие замечания и оценочные суждения. Многие обвиняемые знали или подозревали, что Гилберт еврей и ненавидит их, поэтому вели себя с ним более сдержанно, но он говорил по-немецки…

Оба психиатра соберут уникальный материал, сразу после процесса напишут книги. Гилберт – «Нюрнбергский дневник», Келли – «22 камеры». Они разойдутся миллионными тиражами. Но останется много чего ещё неизданного, что не вошло в книги, о чём никто никогда не говорил… Дело в том, что они увезли все свои записи с собой, так как они были сделаны в частном порядке. Это сегодня все записи психолога, наблюдающего убийцу или какого-либо другого преступника, подшиваются к делу. А тогда Дуглас Келли и Гилберт хранили их у себя.

Американский писатель-исследователь Джек Эль-Хаи потратил много времени на изучение отношений психиатров и нацистов. И не зря… В 2016 году в ходе работы над фильмом о Нюрнбергском процессе съёмочной группе удалось встретиться с ним и подробно побеседовать. Он в деталях частично поведал и о вышесказанном, и о своих поисках. Например, о том, как были найдены редчайшие документы, о существовании которых многие исследователи и не подозревали.

Так, у старшего сына доктора, его полного тёзки – Дугласа Келли-младшего нашли 12 коробок – дневники, медицинские записи, фотографии… В одной из коробок на самом верху лежала обтянутая бархатом коробочка для драгоценностей… Там лежал пузырёк с надписью «Паракодеин Германа Геринга» – в нём были капсулы наркотика 65-летней давности.

Но благодаря стараниям администрации и врачей к моменту вынесения приговора Геринг был абсолютно «чист». Он превратился вдруг в очень сосредоточенного человека, в очень циничного человека, с хорошим чувством юмора, который вдруг начал оказывать серьёзное сопротивление обвинению.

В коробках нашлись снимки мозга Роберта Лея, он был сильно разрушен. В то время как у других нацистов Келли подозревал сугубо психические расстройства, он был уверен, что у Лея болезнь была физической. По результатам тестов доктор заподозрил, что тот страдал каким-то заболеванием лобной доли мозга.

Он путал названия цветов, его речь была путаной и часто просто не имела никакого смысла. Похоже, это было следствием того, что глава немецкого Трудового фронта тяжко пил.

Среди бумаг доктора Келли обнаружился большой конверт, надписанный «Рентгеновские снимки черепа А. Гитлера».

В нём лежали восемь различных снимков, восемь различных ракурсов – они были сделаны при жизни Гитлера, ближе к концу войны, когда у Гитлера был синусит, и врачи решили сделать рентген, чтобы увидеть степень распространения инфекции.

Неизвестно, как именно Келли удалось их заполучить, но вероятнее всего ему помог личный врач фюрера Карл Брандт, который тоже содержался в Нюрнбергской тюрьме. Его судили позже, на одном из последующих процессов по делу медиков.

Во время разговоров с Брандтом у Келли, как считает Эль-Хаи, возникла гипотеза, объясняющая поведение и некоторые поступки Гитлера. Он, в частности, полагал, что у того не было психических отклонений, но он был ипохондриком и вследствие ипохондрии действовал иррационально. Например, Гитлер совершенно необоснованно полагал, что у него рак желудка. И что рак его быстро убьёт, и потому он и принял это поспешное решение напасть на Россию – потому что он думал, что умирает, хотя это было не так.

Одной из главных задач экспертов в Нюрнберге было установить, вменяемы ли три обвиняемых – заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс, финансовый магнат Густав Крупп и главный редактор «Штурмовика» Юлиус Штрейхер. Поведение последнего вызывало особенно много вопросов. Все разговоры он сводил к громкой антисемитской риторике. Нюрнбергский трибунал называл «триумфом мирового еврейства».

Во время освидетельствования Штрейхер был признан вменяемым и способным отвечать за свои действия, хотя и одержимым навязчивой идеей.

Крупп к моменту назначения экспертизы был уже давно недееспособен, нетранспортабелен. И экспертам пришлось ехать в его усадьбу в Тирольских Альпах, где он был прикован к постели. Уже в 1941 году после первого инсульта он был вынужден передать все дела и управление своими делами сыну. Эксперты констатировали синильную деменцию после 3-х инсультов, перенесённой автокатастрофы. И он был в результате выведен из судебного процесса.

Наиболее спорной, вызвавшей дискуссии, была экспертиза второго человека нацисткой партии Рудольфа Гесса. Позже Келли напишет: «Меня поразила его абсолютная наивность».

В Нюрнберг Гесс был доставлен из Шотландии, где находился под стражей четыре года – с момента своего непонятного перелета к британцам в мае 1941-го.

Уже там он жаловался на потерю памяти, а ещё на то, что его методично травили. Гесс и в Нюрнберге продолжал утверждать, что англичане давали ему «мозговой яд» для того, чтобы разрушить его память.

Порой он утверждал, что не помнит самых простых вещей: где он родился, как прошло его детство. И также, что почти ничего не помнит о тех временах, когда он был государственным и политическим деятелем…

Специалисты склонялись к тому, что Гесс симулирует, и постановили, что он в состоянии давать показания в Нюрнберге. А потом и он сам выступил с заявлением, что эта была уловка «тактического», как он выразился, характера.

То есть все подсудимые, кроме Круппа, были вменяемы и готовы предстать перед судом. Однако что-то с ними всё-таки должно быть не так, считал Келли и продолжал искать «личность нациста».

Заключённым он предложен IQ-тест оценки коэффициента интеллекта.

Менее 65 баллов по тесту говорило о больших проблемах с интеллектом, нормальным считался показатель между 80 и 119 баллами. Сто двадцать восемь и выше баллов говорили о гениальности пациента.

К большому удивлению Келли и Гилберта результаты всех пройденных тестов IQ были выше среднего значения. Самый низкий – но всё равно в пределах среднего значения – результат был у Штрейхера.

Самый высокий – 143 балла – у главного финансиста нацистской партии Ялмара Шахта, именно он фактически создал экономику Третьего рейха. Средний показатель для 21 проверенного нациста равнялся 128 (Лей к этому времени был уже мёртв). Геринг был третьим. Он попросил его протестировать ещё раз – хотел быть первым.

Результаты тестов не были включены в отчёты, и их долгое время не публиковали. Общественность не была готова к тому что нацисты – одарённые люди. Людям было трудно понять, что интеллект никак не связан с нравственностью! У многих известных американских преступников были высокие показатели. Можно утверждать, что преступления людей с более высоким показателем будут более изощрёнными, из ряда вон!

Но Келли всё ещё надеялся выявить «возбудитель нацистской болезни». Заключённым был предложен тест Роршаха. Тест был разработан швейцарским психиатром Германом Роршахом, и он заключается в том, что человеку показывают чернильную кляксу и просят рассказать, что он в ней видит. Предполагается, что в интерпретацию кляксы человек вложит что-то такое, что мы о нём не знали – это называется проекцией.

Одним из качеств, о которых Келли мог судить на основании ответов на тест Роршаха, являлось живое активное воображение. И Келли сделал заключение, что у подсудимых оно было не такое уж живое.

Выводы оказались удивительными: все нацисты не имели и намёка на наличие творческого потенциала. Рудольф Гесс отказался проходить тест вовсе. Ответы остальных не блистали содержательностью. Но тест не выявил у нацистских главарей никаких психических отклонений. Психиатры ожидали неких каких-то открытий. Они думали, что они выявят каких-то врождённых преступников, каких-то чудовищ, которые, скажем так, существуют в человеческих телах. Но… Никаких суперзлодейских качеств тесты не продемонстрировали.

Келли был потрясён – все нацисты нормальны! Никто из них не выказал склонность к насилию! Даже комендант Освенцима Рудольф Хёсс, проходивший в этом процессе только свидетелем по делу своего начальника, главного тюремщика Третьего рейха Эрнста Кальтенбруннера. А ведь это действительно один из самых жутких персонажей в истории человечества. При этом он был очень исполнительным работником, отличным семьянином.

В своей обыденной жизни нацисты оставались внешне добропорядочными отцами семейства, в частности заботящимися о своих детях. Их преступная деятельность для них – совершенно другая реальность. Сознание человека способно отделять друг от друга определённые сферы жизни достаточно радикальным образом.

В этом убедился и доктор Келли, согласившись на время стать посредником между Герингом и его семьёй – передавая их письма друг другу.

Он относил письма Геринга его жене, она читала их и писала ответы. Иногда и дочка Эда тоже писала отцу. Келли был поражён тем, насколько нежным может быть Геринг со своей семьёй – и в то же время совершенно бессердечным в отношении других людей. Ведь он не выражал никаких сожалений относительно отданных им во время войны приказов, в результате исполнения которых погибли миллионы людей.

Можно сказать, что были две группы нацистов. Первая – элита, осуждённая в Нюрнберге – амбициозные и одарённые люди. Вторая – рядовые сотрудники, миллионы людей, которые просто хотели подчиняться приказам и не думать. Им нравились приказы, нравилось, когда им говорят, что делать.

Вот этот вывод, что «личность нациста» не существует и все фашисты были обычными людьми, стал для Дугласа Келли страшным ударом.

Позже историк и философ Ханна Арендт придумала термин «банальность зла». Она пыталась объяснить, что зачастую зло рождается не от ненависти, не от ярости, не от восторга смерти. Оно рождается от скучной бездумной нормальности, из простого желания делать то, что говорит хозяин.

Сейчас нам известно, что относительно нормальные люди способны совершать не вполне нормальные поступки. И когда люди объединяются в группы, они могут быть очень и очень опасны.

А потрясённый Дуглас Келли, вернувшись из Нюрнберга, ушёл из психиатрии и полностью сменил сферу деятельности… Он думал о том, что, если поведение людей вроде Геринга или Гесса невозможно объяснить средствами психиатрии, необходимо заняться той наукой, которая сможет это сделать. И в конце 1940-х годов он стал криминологом, профессором криминологии в Калифорнийском университете.

Его по-прежнему интересовала природа человеческой бездушности, особенно в таких массовых проявлениях, как во время Второй мировой. Эта же тема занимала умы и многих других ученых.

И Густав Гилберт после Нюрнберга думал о том же. Он писал: «Я думаю, что зло – это отсутствие эмпатии. То есть неспособность чувствовать боль другого».

Люди, лишённые чувства сострадания, были способны стрелять в людей без всякого сострадания. Почему немецкие солдаты беспрекословно выполняли бесчеловечные приказы? Какова грань, через которую может перейти нормальный, психически здоровый человек в причинении физического вреда другому человеку?

А Дуглас Келли продолжал мучиться. Вопрос: «Чем он сам отличается от людей, которых судили в Нюрнберге?» – не давал ему покоя долгие годы.

За те месяцы, что Келли провёл с Герингом, он, вероятно, понял одну вещь: что они с Герингом очень похожи. Оба они были сильными, волевыми, нарциссическими личностями; и Келли начал думать о том, что он, как и Геринг, был способен на большое зло. И эта мысль всегда оставалась при нём.

Похоже, работая со страшными преступниками, продолжал рассказывать нам Эль-Хаи, доктор обнаружил «тёмную сторону своей души», и не смог с этим справиться… Эта ноша была ему не по силам.

Характерна реакция Келли на самоубийство Геринга.

Келли тогда уже был в Америке. Узнал о происшествии от репортёров. Они спросили у него: «Что вы об этом думаете?» И Келли ответил, что считает это мастерским ходом. «Геринг открыто показал своё презрение к союзникам, заявив что-то вроде: „Вам не удастся меня казнить, и тем более вам не удастся казнить меня как обыкновенного преступника – повесить. Я уйду из жизни так, как сам захочу“».

Он говорил об этом с восхищением. Келли попытался выразить мысль, что самоубийство – это не просто способ уйти от боли, трудностей и бед, но также и заявление, способ поведать что-то о самом себе, таким образом показать самого себя. И это, конечно, довольно необычная мысль, но, похоже, что Келли и Геринг её разделяли.

Может, поэтому Келли и выбрал цианид? В подражание Герингу? Может, чрезмерное сближение с Герингом сломало его психику?

А вот доктор Гилберт дожил до конца 1970-х годов, написал несколько книг по истории Нюрнбергского процесса, о психологии нацистов. И, в общем, ушёл из жизни достаточно уверенным в себе человеком, увенчанным лаврами. Гилберт не переступил какую-то недопустимую грань во время процесса.

И Мориц Фукс, который тоже работал в Нюрнберге, не повторил пути Келли. Он привёз оттуда совсем другие мысли и совсем другой опыт.

В Нюрнберге он служил, как уже говорилось, личным охранником Главного обвинителя от США Роберта Джексона. Ему было тогда 20. Но он уже воевал. Войну закончил в Чехословакии. Был ранен, едва не погиб.

«Мы видели так много людей, погибших просто так, без всякой причины. Случайно. И тогда я стал думать, если я выживу, чем я займусь? – рассказывал Фукс во время съёмок фильма в 2016 году. – Во время процесса я узнал ужасные вещи. И были свидетели злодеяний, было множество документов, подписанных конкретными лицами. Они знали обо всём происходящем. На процессе их самих порой приводили в ужас эти страшные вещи, о которых они якобы ничего не знали. Но они знали…

Человек может нести добро или, как в случае с Герингом или Гитлером, зло, абсолютное зло. Надо лишь определиться, на чьей ты стороне. Надо лишь понять, что зло не подлежит никакому оправданию…»

Вернувшись из Нюрнберга, Мориц Фукс сразу поступил в духовную семинарию.

«Опыт войны и опыт процесса помогли мне, и сколько бы мне ни оставалось жить – один день, месяц, год, неважно, – сейчас, в настоящем, я наполню это время добром и служением Богу. У человека может быть единственная достойная цель – отстаивать только то, что истинно, быть честным и справедливым», – сказал он при расставании.

Люди, способные творить зло и подчиняться злу, есть всегда и везде. Нужно не дать им объединиться, как это произошло в гитлеровской Германии, не дать злу вырваться на свободу.

Взгляд из XXI века

ФЕЛИППЕ ГОНСАЛЕС МАРКЕС,

председатель Группы реагирования Евросоюза, в 1982–1996 годах премьер-министр Королевства Испания:

– Я думаю, что Нюрнбергский процесс был неизбежной исторической необходимостью. Не разделяю точку зрения негативистов, которые отрицают значимость всего произошедшего. Исторические факты настолько очевидны, что отрицать их – значит совершать преступление. Ведь никакой лучшей процедуры не существовало! Хуже была бы просто чистая месть – казнь тех, кто нёс ответственность за совершённые ужасы. Напротив, творцам этих ужасов было позволено иметь набор гарантий с целью защиты, чего они сами, кстати, никогда не предоставляли своим жертвам.

Таким образом, я вижу ясно: Нюрнбергский процесс – это историческая необходимость, чрезвычайный прецедент для раздумий о том, что произошло и что было потом. И, наконец, печаль по поводу того, что история мало чему нас учит, потому что историю мало изучают.

Из беседы в 2016 году.