Текст книги "Естественный отбор"

Глава 9

За окном на улице раздался причудливый сигнал клаксона. Услышав эту мелодию торжественного марша, Скиф осторожно отодвинул занавеску. Из-за покосившегося забора во всей своей красе появился новенький «мерседес». Из него неторопливо вышел молодой человек в дорогой, но старомодной дубленке, в каких прежде ходили партийные боссы первых лет перестройки. Он небрежно оперся на открытую дверцу машины и безжалостно жал на сигнал.

– Чего балаганишь, ирод окаянный? – крикнул ему с крыльца отец Мирослав. – Заходи в дом.

– Не хочу в твой курятник, сам выходи и садись в машину. Переговорить надо, Славик.

– Не могу я, охальник. Гость дорогой у меня. Собираемся к заутрене.

– Бери тогда своего гостя с собой. Я вас обоих подвезу, а по дороге обговорим одно дельце.

Скифа после Европы никаким «мерседесом» не удивишь, но в обрамлении кривых заборов и черных покосившихся изб, занесенных по окошки снегом, это уже была настоящая экзотика.

– Не вовремя ты заехал, – проворчал отец Мирослав, расправляя подол подрясника в машине. – Ко мне богомолец из дальних краев наведался, гость редкий и многожданный. В соборе сегодня сам владыка служит.

– Ничего, Славик, обождет твой архиерей.

Парню было лет двадцать пять, не больше. С крепких щек еще не сошел юношеский румянец, а шея еще не утратила детской округлости. Отцу Мирославу же, следует напомнить, было уже за пятьдесят.

– Служба эта для тебя не последняя, а дочка у меня родилась первая. Надо поговорить за крестины, понимаешь.

– Брат Василий, – повернулся к Скифу отец Мирослав, – ты в своих горных далях и высях оторвался от грешной матушки-земли. Теперь виждь и внемли – пред тобой заместитель главы администрации. То бишь наместник наместника.

Парнишка за рулем многозначительно воздел над собой указательный палец:

– Первый!.. Первый заместитель, не забудь добавить, понимаешь? А гость твой издалека? Видимость как бы нерусская.

– Издалека, сын мой, – благостным голосом изрек Скиф, поправляя на голове шапочку-скуфеечку. – Из сербов мы, народ есть такой православный.

– Тогда я, Славик, прокачу вас по районам новостроек. Пусть иностранный монах полюбуется, как у нас в России народ жить стал.

Скиф ожидал увидеть район однотипных многоэтажек советских лет, но на живописнейшем склоне среди столетнего бора в серебряном инее им навстречу поднимался целый город из коттеджей, один краше другого.

– Во-о-н, гля-ка, красотища какая! Хозяин мясокомбината ажно на четыре этажа размахнулся. А директор рыбкомплекса, то ись теперь хозяин компании по переработке рыбы, во какой замок отгрохал!

Это действительно был замок из красного кирпича с башенками со средневековыми флюгерами.

– Тот небоскреб построил бывший директор военторга, а этот японский городок принадлежит бывшему директору, а теперь хозяину водочного завода. Вот ведь народ стал жить как, не то что при большевиках.

По исконной русской традиции дома и тут жались друг к другу, как избы в деревне. Если бы не эта теснота, можно было бы подумать, что ты в Европе, так показалось Скифу.

У здания прилизанные чиновники кинулись наперебой к машине, каждый норовил первым открыть дверь, разве что руку мальчишке, как светской даме, не предлагали. На начальственных лестницах стало больше ковров, больше шика в отделке внутреннего убранства присутственных мест.

В необъятном кабинете юного начальника не хватало только переходящих красных знамен, остальное все оставалось на своих местах, как и прежде. Не было лишь портретов вождей мировой революции и ликов членов Политбюро ЦК КПСС на стенах. Их заменяли картины, купленные в художественном салоне. По своим эстетическим достоинствам они мало отличались от портретов бывших членов…

О новой моде говорил фотопортрет жены начальника на столе в рамочке из позолоченной бронзы. Рядом стояла пустая рамочка чуть меньшего размера, очевидно для фото новорожденной дочки. На стенах, как и в старое время, висели эскизы и чертежи архитектурных проектов и объектов народно-хозяйственного назначения. На диаграммах и графиках, отражавших динамику развития экономики, красная линия, которая должна была показать взлет реформаторских преобразований, уныло змеилась на одном и том же уровне и лишь в конце чуть-чуть приподнимала голову.

– Брат Василий – пустынник, – со смирением в голосе сказал отец Мирослав. – Он много лет обретался вдали от мирской жизни. Ты бы, ваше превосходительство, обрисовал всю картину в двух словах, а мы послушаем и, может быть, даже кое-что поймем своим скудным умишком.

«Превосходительство» мягко повернулось на шарнирном кресле и самодовольно ухмыльнулось той улыбкой, какую дарят людям только богатство и здоровье нерастраченной юности. «Оно» заговорило бархатно, мурлыкающим баском:

– Проснулась матушка-Россия, вздохнула от большевистского ига. Как горы, громоздятся в небо частные банки. Финансово-промышленные группы частного капитала все уверенней прибирают к рукам все, о чем раньше пелось в пропагандистской песне: «Все вокруг колхозное, все вокруг мое…» Впервые в истории русская земля получила настоящего хозяина – предпринимателя с большой буквы. Ничейных земель больше нет и не будет. Не будет ничейных заводов, золотоносных месторождений и нефтяных скважин. К ним властно тянутся молодые руки, которые несут богатство и процветание всем трудолюбивым русским людям, которые не разгибаясь трудятся у станка или на поле. Как сказал один известный русский экономист, нам не нужно слишком большое количество богатых людей. Все богатыми быть не смогут, богатство – это природный талант. А талант – это удел немногих избранных. Нам нужно иметь небольшое количество сверхбогатых людей, которые сделают Россию процветающей… За точность цитаты я не ручаюсь, но мысль мне нравится.

Он закинул ногу на ногу так высоко, как это делают американские миллионеры в телефильмах.

– Простите, ваше превосходительство, – с деланым почтением в голосе перебил его Скиф. – Позвольте полюбопытствовать, а батюшка ваш родной был или есть кто таков?

– Отец мой был первым секретарем Ефремовского райкома партии в соседней области. Слышали о таком? Но он всегда в душе был скрытым антикоммунистом и противником советского строя. После демократической революции он в числе первых публично сжег свой партбилет. Теперь он председатель совета директоров одной из транснациональных горнорудных компаний.

Отец Мирослав недовольно заерзал на жестком стуле для бывшего партактива, затем монотонной скороговоркой выговорил Скифу:

– Брат Василий из единоверной нам Сербии уже утолил свою жажду мирских познаний? А теперь-ка удались в приемную и помолись там по здравом размышлении.

Минут через пятнадцать два монаха покинули здание администрации. Отец Мирослав сделался отчего-то сердит и по выходе не обмолвился ни словом со спутником. В тихом переулке он остановился. Извлек из складок рясы черную матерчатую торбочку и вручил ее Скифу:

– Вот так настоящему богомольцу бродить по Руси пристало. – Из другого кармана он, стыдливо поворотясь в сторону, вытащил перетянутую аптечной резинкой пачку российских банкнот: – Прими сие со смирением. Не взятка и не дань – подношение прихожан, святое дело… Пошли, светлый ходок. Сегодня нам с тобой придется изрядно потопать.

– Мне срочно в Москву надо! Жену у меня чуть не пришибли бандюги какие-то.

– Блажь оставь, поедешь завтра. Она без тебя почти десять лет жила и по миру с протянутой рукой и торбой, как ты, не ходила. И вот еще что… негоже ходоку переходящему, из чернецов, расспросы расспрашивать…

Отец Мирослав говорил с чуть заметным акцентом. Было что-то забавное в том, как старательно этот нерусский по рождению человек пользуется простонародной русской речью.

– Молчи да слушай, так вернее окажется… А в Москве на Киевском вокзале тебя, возможно, еще пасет толстомордый Тото со товарищи.

* * *

Так началось «хождение» по городу в тот недолгий декабрьский день. Ходили большей частью пешком, очень редко пользовались переполненными троллейбусами. К прихожанам за праведным подношением заходил лишь один отец Мирослав. Ненадежного по причине излишней болтливости инока он оставлял мерзнуть на декабрьском морозце у подъезда. Торба на плече Скифа раз от разу становилась все весомей. Между собой по дороге они почти не переговаривались. Скиф, чтобы отвлечься от мыслей об Ольге, с пытливостью туриста присматривался к ставшей чужой и непонятной жизни.

Еще утром, когда он дожидался на лавочке возвращения отца Мирослава по одному из адресов, из подъезда многоэтажного дома к Скифу подошла компания неплохо одетых и ухоженных ребятишек.

– Закурить есть? – спросили они, глядя на него чистыми голубыми глазами.

Скиф опешил. Он представил, что эдакий бородатый верзила в долгополом церковном одеянии сидит у чужого дома нога на ногу, курит и поплевывает на землю – хорошенький пример подает священнослужитель подрастающему поколению. Мальчишки еще настойчивей повторили вопрос, но он снова не ответил.

– Жалко тебе, поповская рожа, пацанов угостить, – раздался мужской голос за спиной Скифа.

Это какой-то справно одетый мужичок неторопливо вышел из подъезда и принялся угощать крепкими сигаретами без фильтра семи-, восьмилетних ребятишек.

– Курите, мужики, курите, дядя не жмот, как этот долгорясый идол. Ихнему брату только бы в колокола бухать да в церкви из народа последнюю копейку вытягивать… Курите, у меня еще с собой есть. А вот по сто граммов не дам – на работу несу. – Он вытащил из-за пазухи бутылку с самогонкой, посмотрел на нее и с грустью добавил: – Я ж до обеда на одной бутылке «чернил» не протяну. А еще братанов надо угостить…

Мальчишки уселись рядом с ним на лавочку и дружно задымили. Мимо проходили озабоченные, чаще всего хмурые люди, и никто не обращал внимания на малолетних курцов.

Еще с самого раннего утра на улицах Скифу попадались пьяные. Очень многие отходили от лотков и палаток с бутылкой спиртного в руках и тут же на месте опохмелялись прямо из горлышка.

Но в районе городского рынка, где им с отцом Мирославом пришлось надолго задержаться, другие мальчишки, оборванные и немытые, заставили Скифа просто ужаснуться. Ни мальчишки, ни базарные бродяги не были голодными. Скиф еще в лагере научился отличать голодных детей по тоскливому взгляду. Взгляды бродяжек на базаре были цинично-наглые, злые, тупые, но только не голодные.

Обойдя несколько домов недалеко от базарной площади, они решили перекусить в шашлычной под открытым небом.

– Грех великий, потому как пост, но тебя, ратоборец, только постным не прокормишь. – Пощупав изрядно пополневшую торбу, отец Мирослав добавил довольным голосом: – С миру по нитке – голому на дорогу. Москва эти деньги проглотит и не облизнется.

Не успели они зайти под парусиновый навес шашлычной, как прямо на них с ходу вырулила тяжелая фура и остановилась буквально в метре от их ног. Из кабины грузовика выпрыгнул дородный шофер-кавказец в каракулевой папахе и протянул вперед обе руки:

– Долгих лет жизни тебе, поп Мирослав!

– И тебя пусть Бог не обидит, Гамзат.

– Я тебя люблю, поп Мирослав, поэтому приглашаю.

По щелчку черных от смазки пальцев водителя-кавказца из шашлычной вынесли три стульчика и пластиковый столик. Чернявый официант нарезал копченого мяса и колбасы, открыл бутылку водки.

– Ты мне скажи, поп Мирослав, – спросил водитель после первой рюмки, – Бог – один?

– Един в трех ипостасях: Отца, Сына и Святого Духа.

– Значит, твой Бог, мой Бог, Бог азербайджанца Байрама – один Бог?

– Правильно мыслишь, Гамзат.

– А почему тогда азербайджанец Байрам-оглы на компьютере гороскоп смотрит? Судьбу свою хочет прочитать, против Аллаха пойти, а ты Байрама любишь… Вы пейте-пейте и кушайте-кушайте, – засуетился кавказец, заметив, как Скиф скромно положил себе на пластиковую тарелочку маленький ломтик копченого мяса.

– Гамзат, – сказал отец Мирослав, – я тебя тоже очень люблю, и Бог один для всех, и за гостеприимство твое спасибо, но я очень устал и продрог. Говори прямо, чего ты от меня хочешь. Монаха не стесняйся, он тоже наш друг.

– Выпей-выпей еще – и согреешься, поп Мирослав… Почему, скажи, азербайджанец Байрам отобрал у наших чеченцев три прилавка на рынке, а еще сказал весовщику, чтобы нашим чеченцам выдавал гири в последнюю очередь?.. Не молчи, скажи!

– Хорошо, Гамзат, я переговорю с директором рынка, он разберется с Байрамом.

– Переговори-переговори, а я в Москву поеду, муфтию расскажу, что шайтан Байрам на компьютере судьбу смотрит. Потом не скажет Байрам, что азербайджанец в Калуге шишку держит. Чеченец вот где всех держит. И он сжал волосатый, покрытый автосмазкой кулак.

* * *

Скиф не стал ни о чем расспрашивать отца Мирослава. Он тоже устал, хотелось как можно быстрей пройти последний пункт их «хождения» – службу в соборе. Заходить дальше первых ступенек в храм Скиф наотрез отказался:

– Опасно там толкаться. У меня деньги за спиной.

Отец Мирослав пристально заглянул в его неуловимые глаза и, наконец встретившись взглядом, сказал серьезно:

– Это черт у тебя за спиной. Нечистый тебя в храм не пускает…

Он не договорил – из собора важно шествовал архиерей со свитой. Прихожане с непокрытой головой кинулись к руке владыки под благословение.

Владыка поднял бороду и, густо напирая на «о», сказал:

– Мирослав, это кто с тобой на этот раз?

Отец Мирослав отвесил поясной поклон, рукой коснувшись земли, и, припав на одно колено, смиренно склонил голову под рукой архиерея:

– Еще один паломник из Сербии, владыко.

– Зайдите сегодня оба ко мне на беседу.

Свита двинулась к черной «Волге». Служки теснили калек и нищих, чтобы постелить коврики под ноги владыке.

Красное солнце садилось в морозную дымку, на золотых куполах разгоралась пожаром заря, и в каленом морозном воздухе разом с трех церквей ударил вечерний перезвон.

* * *

В архиерейских покоях пахло мылом, ванильной сдобой, душистой геранью и застоявшимся одиночеством. Румяный монашек в домашних тапочках неслышно провел Скифа и отца Мирослава в гостиную. Владыка сидел в кресле-качалке под диванным хрустальным бра и листал медицинский журнал. Он по-свойски коротким жестом пригласил гостей войти и присесть на диванчик напротив него.

Отец Мирослав подошел в поклоне под его благословение. Скиф вслед за ним попытался было неловко чмокнуть архиерея в пахнущую земляничным мылом и ладаном руку, но тот обеими руками приподнял его с колен:

– Не утруждайся, вам этого не нужно. Хоть не подвиг смирение, да не каждому дается. Мы с вами побеседуем в светской обстановке.

Владыка был без головного убора, в круглых стариковских очках, вязаном жилете и домашних тапочках. Глаза имел карие, мягкого орехового оттенка, и смотрел как бы со стороны из-под полуопущенных век. Седая пушистая борода спускалась почти на всю грудь. Служка, с розоватой широкой лысиной и курчавыми седыми завитками у самых ушей, с минуту постоял рядом, дожидаясь распоряжений. Не дождался и с поклоном удалился.

Он был весь из себя мягонький, чересчур смиренный. Наблюдавший за ними Скиф подметил еще в Сербии, что у православных монахов какой-то слишком мало подходящий для их суровой доли мягкий румянец на лицах. Он представлял себе этих отшельников бледными, изнуренными бесконечным постом, воздержанием и бесконечной молитвой. Их умиротворенные, смиренные взгляды не вязались с иконообразами монахов, худых и бледных, с горящими глазами, которые ему навязывали старые книги и кинофильмы.

Скиф в детстве и юности никогда не бывал по-настоящему с молитвой в храме. Заходил – что в церковь, что в костел, что в мечеть – как турист, иногда даже фотографировал роскошные иконы или причудливую арабскую резьбу по дереву. Никакого особенного трепета он здесь не испытывал. Его воспитывали на коммунистических принципах – кочергой по иконам!..

– Мирослав, – прервал недолгое молчание архиерей. – В одном из сел Думиничского района осиротел приход – сельский батюшка преставился, царствие ему небесное… У тебя последним часом случались явления?

– Одержим, владыко, – удрученно выговорил склонившийся пред ним отец Мирослав.

– Питие свое оставил бы, и бесы бы тебя оставили. Что виделось тебе в нашей будущности?

– Тьма, владыко.

– Это тебе любой социолог в своем журнале пропишет. Нетрудно узреть знак гибели при виде уязвленного тлением организма. Стань-ка теперь у дверей, хочу поговорить напрямую с твоим человеком.

Отец Мирослав после поясного поклона удалился к дверному косяку и замер там в смиренной позе со сложенными ладонями на груди.

Архиерей не смотрел прямо в глаза собеседнику, а как бы мягко и неназойливо время от времени на него посматривал. В беседе на приглушенных тонах равномерно шли одна за другой длительные паузы, а сам разговор тек медленно, слова плыли негромкие.

– Ответьте мне, пожалуйста, – спросил он Скифа, – как вас по имени-отчеству?

– Василий Петрович, владыко, – слегка поклонился Скиф.

– Василий Петрович, расскажите мне, как живется нашим единоверцам в Сербии.

– Трудно, но держатся они твердо.

– Трудно… – повторил архиерей и ненадолго примолк. Потом так же неторопливо вернулся к разговору: – А что им известно о тяготах нашей жизни?

– Совсем ничего. Они судят о нас по книгам и кинофильмам.

– Их церкви не пустуют?

– Все солдаты носят кресты. Убитых отпевают в церкви по канону. Православные праздники у них веселые, а их попы очень доступны для простого человека.

– Встречались ли вам греческие священники?

– Встречались миссионеры различных православных направлений. Сербы с ними нередко спорят. Я не понимаю так хорошо их язык, но сербы говорили, что греки якобы перешли на западный церковный календарь. Сами сербы нередко называют свой церковный уклад русским и большие надежды до сих пор связывают с Россией. Верят в православное славянское единство.

– Схожи ли серб и русский между собой?

– Чем-то схожи, чем-то нет. Серб не беден, крепок духом и честен. Наш человек…

– Спасибо, про нашего я знаю. – Владыка приподнял указательный палец, останавливая Скифа. – А вам самому дана молитва?

– Нет. Я до сих пор не смею преступить порог церкви. Атеистическое воспитание удерживает меня.

Скиф мог поклясться, что при этих его словах архиерей вздрогнул и широко раскрыл глаза.

– Это не атеистическое воспитание накладывает запрет, Василий Петрович. Темная сила угнетает вас под веянием злого рока. У вас случаются психические припадки?

– Нет, но я вижу сны, которые сбываются.

Архиерей на этот раз даже откинулся на спинку кресла и чуть громче обычного спросил:

– Мирослав, ты с умыслом привел ко мне гостя?

– Нет, владыко, – поклонился отец Мирослав. – По зову сердца и души.

– Брось, сердца твоего я фонендоскопом не прослушивал. Представляю, какие там шумы. А душу ты свою губишь питием. У вас нет такой пагубной страсти?

– Пока не замечал.

– Не обижайтесь, в миру я был врачом-психотерапевтом. Кандидат медицинских наук. Я мог бы снять с вас грех провидчества медицинскими методами, но это подорвет ваше физическое здоровье.

– Так меня дьявол карает?

– Карает всегда Бог. Ищите Бога в себе, поверните внутренний взор к душе вашей. Она сама укажет путь к исцелению, а за ним путь к Богу. Если же вам или братьям вашим по оружию понадобится душевное отдохновение, мы всегда найдем для вас обитель.

– Благодарю вас, владыко.

– Церковь – дом Божий, а мы, клирики, только слуги в нем. Слуги бывают разные… Порой священнослужитель выступает на телевидении прислужником минутного фаворита власти, есть среди православного клира и открытые враги всего русского. У такого раба лукавого вы не встретите разумения. Бойтесь их гостеприимства, бойтесь таких русских.

– Все понятно, владыко. Мы никому не доверяем.

– Доверять-то надо… У поляка Мирослава душа чисто русская, а у иного чистокровного русака на уме лишь продать мать родную из корысти… Подойдите ко мне! – неожиданно властным голосом приказал владыка.

Он встал и протянул к Скифу руку. Тот неловко присел под благословение. Архиерей прочитал над ним краткую молитву и троекратно осенил крестом. Словно электрическим током пронзило Скифа сверху донизу. Он заставил себя поцеловать протянутую ему руку.

– Это ничего для первого раза. Это пройдет… Лишь бы не загасла в душе искорка веры.

На выходе из покоев им поясно поклонился прежний служка:

– Извольте в трапезную.

– Спасибо, я не голодный, – ответил Скиф, с отвращением вспоминая водку и мясо, которыми сегодня угощал Гамзат.

Но отец Мирослав привлек его к себе и прошептал на ухо:

– Тут грешно отказываться. У владыки кормят каждого странника.

Сам архиерей к ним на вечерю не вышел, так как собирался в дорогу, но через келаря прислал красной икры и очень свежий осетровый балык с наказом служке: только Скифу – пятница.

Перед сном в жарко натопленной избе Скиф снова просмотрел в теленовостях сюжет о покушении на Ольгу. Опять показали ее портрет, разбитый автомобиль и оторванные конечности водителя в крови на асфальте. Ему вспомнилась колбаса Гамзата, и он еле добежал в сенцах до помойного ведра, где его вывернуло наизнанку.

– Пятница, – пригорюнившись, напомнила ему хозяйка Марья Тимофеевна. – Надо было бы без маслица.

Всю ночь Скиф проспал под иконами на удивление спокойно, без снов. Наутро отец Мирослав наотрез отказался провожать его до вокзала на электричку:

– Я тебе уже не нужен, пусть тебя твой ангел-хранитель ведет. За Алексеева не бойся, приищу его в наших краях. И дам тебе весточку.

– Как ты найдешь меня?

– Бог не оставит меня несведущим.

– А где мне тебя искать, батюшка?

– У тебя в паспорте штамп с пропиской по моему адресу. А номер телефона я в него на бумажечке вложил.

Они троекратно расцеловались на прощание, а Марья Тимофеевна утерла уголком платка слезу, приговаривая:

– Ишь птица божия по зиме на весну распелась. К добру это, прости, Господи, за предсказание.

* * *

Утро было ясное, морозное. За вокзальным шпилем в чистом небе по бокам от солнца стояли еще два небольших радужных полумесяца, словно обрамляя светило. Скиф подумал, что три – число счастливое, и тут же сплюнул три раза.

В электричке напротив Скифа села девушка с огромными голубыми глазами, удивительно похожая на Ольгу из его старых снов – жену с супружеским стажем в один медовый месяц.

Портрет Ольги на экране телевизора отдавал холодностью и искусственностью ретуши. Ту теледиву, с экрана, он, пожалуй, не сразу бы узнал, сядь она вот так напротив него в электричке. Хотя его Ольга, ведущая популярного телеканала, на электричках не разъезжает. Косметические кабинеты сотворили из нее холеную холодную красавицу. Скиф представил свое обветренное лицо с седой бородой рядом с обворожительной теледивой… и горько усмехнулся.

За Малоярославцем по вагону прошествовала процессия нищих беженцев. Впереди шел человек, тюбетейка которого едва не упиралась в потолок вагона. На нем был стеганый цветастый халат из подкладочного материала. На босу ногу шлепанцы, сделанные из обрезанных солдатских сапог. За ним следовала женщина в плюшевой жакетке и шелковых шароварах, с монистами на грязной шее. На голове у нее был прямоугольный головной убор без паранджи.

Замыкал процессию бритоголовый босоногий смуглый мальчишка лет семи. В руках он держал кусок картона от упаковочного ящика, на котором карандашом были наслюнявлены буквы:

БЕЖЕНЦИ ТАДЧИКИ С АФГАНИСТОНИ

ДАЙТЕ ДЕНЬГА

КУШАЙ НАДА

Мальчишка подошел именно к нему, сложил руки лодочкой и недетскими черными глазами долго испытывал Скифа взглядом.

– Дай… Дай… Отдай…

Скиф порылся в карманах и выгреб мелочь, российские рубли и мятые купоны кэпа Степаныча. Мальчишка не обратил внимания на скудное подаяние и продолжал стоять с протянутыми руками, пока всех беженцев не вспугнул милицейский патруль, обходивший вагоны.

– Во горлохваты, – пробурчал пьяный сосед у окна. – Им только дай волю, они не только твой карман, они тебе голову отрежут.

Он бережно проверил, цела ли на голове бобровая шапка, подоткнул руки под мышки, оперся на черный кейс и снова визгливо захрюкал во сне…

У Скифа не сохранилось фотографии, на которой они были бы сняты вдвоем с Ольгой. Она моложе его на пять лет, скоро ей исполнится тридцать три. На семейной фотографии, если бы они решили сняться вместе, Ольга бы выглядела сейчас как его дочь, по крайней мере как племянница. Но у них есть Вероника. Жаль, Скиф не знал дня рождения дочери. Из короткого намека жены в последнем письме, которое он получил в лагере, он знал наверняка лишь год рождения его девочки. Она никогда не видела отца. Захочет ли она видеться с таким бородатым дедом? Еще вчера Скиф был убежден, что Ольга примет его любого. Даже если замужем, все равно должна вернуться к нему, потому что такой любви, какая была у них, на свете не встретишь…

Он сидел, погруженный в свои мысли, уставив невидящий взор в девушку напротив. Та сразу же почувствовала себя неуютно. Начала оправлять пальто, глубже запахнула полу, из-под которой выглядывала соблазнительная коленка. Вытащила из косметички пудреницу, посмотрелась в зеркальце, привела себя в порядок. Бородатый мужчина напротив все смотрел и смотрел на нее. Она пробовала несмело улыбнуться. Импозантный бородач ничуть не изменился в лице. Она посмотрела на его правую руку – кольца не было. Выставила и свои пальчики, тоже без обручального кольца. Этот похожий на киноактера красавчик с проседью в бороде сидел как истукан. Смотрел, не видя. Девушка надула губки и отвернулась к окну.

Не велика птичка – телезвезда. Любой телеведущий центрального канала получает не больше армейского полковника. Он понятия не имел, сколько сейчас получает армейский полковник в России и можно ли сравнивать эти деньги хотя бы с заработком рядового депутата в Госдуме. Никакая слава, никакие связи не заменят надежного человека, который всегда рядом… Скифу снова начало казаться, что Ольга не замужем…

В комнате Вероники на стене, а может быть, даже на столе стоит его портрет в десантной форме при погонах. Одноклассники, мальчишки в пионерских галстуках и девчонки в бантиках, приходят в гости и с уважением спрашивают: «Это твой отец? Он герой афганской войны?»

Ей наверняка сказала мать, что отец ее геройски погиб. Может быть, специально для нее придумали какую-нибудь цветастую легенду про отца. Вероника конечно же отнесла его карточку в комнату боевой славы в своей школе… Интересно, его дочка черненькая, в него, или беленькая – в мать?

Скиф взглянул на часы: сегодня после обеда он обязательно увидит дочку, а до этого успеет заглянуть в «Детский мир» за подарками. Жалко, что ничего не удалось привезти из Белграда. За границей такие чудесные игрушки, у нас таких не достать… Он огорченно поскреб бороду. Кто знает, какие подарки покупают девочкам? Надежней всего – куклу. А Ольге он подарит обручальное кольцо взамен того, что у нее сняли в плену с руки моджахеды в Афгане. Купит симпатичное колечко, но непременно усыпанное маленькими бриллиантами. Можно себе представить, какая будет радость…

Его собственное обручальное кольцо исчезло с руки в карманах вертухаев из Ухталага. Теперь Скиф знал, какой подарок сделать жене и дочери. Мать с отцом обвенчаются в церкви на глазах у счастливой дочери. Себе он купит кольцо поскромней. И обвенчает их отец Мирослав, если только черт за спиной пустит Скифа в храм Божий.

При упоминании о церкви он почувствовал себя как-то неуютно. Он почмокал губами и понял, что ему чертовски захотелось закурить. Он вышел в тамбур. Там было пусто и холодно. На грязном полу валялись монетки и мелкие купюры. Скиф присмотрелся: это была та мелочь, которую он дал «голодному» афганскому цыганенку.