Текст книги "Славянские мифы. От Велеса и Мокоши до птицы Сирин и Ивана Купалы"

Кукушка и утка

Не менее мрачный и трагичный образ, чем лебедь, – кукушка. Она ассоциируется с безумием – как в фольклорной традиции, так и в современной (вспомним жаргонизмы: «поехал кукухой», «он ку-ку» – то есть сошел с ума). В крестьянской среде бытовало поверье: если кукушка сядет на голову человеку, его ждет безумие.

Мрачный образ кукушки поддерживается легендами и балладами о ней. Она вдовица, и есть несколько версий того, куда девался ее муж: он умер, он утонул, и ее кукование – это безутешный плач (в народе причитания именовали кукованием). Возможно и иное объяснение вдовства кукушки: она сама убила мужа и спрятала его тело под мостом. Другие варианты трагических историй о кукушке повествуют о ее брате (она ждет его с чужбины, но он не вернется, либо напротив – брат проклял ее) или говорят о ней как о дочери, которую прокляла мать (еще сюжет: родители изгнали дочь, она превратилась в кукушку и прилетает домой). Отождествление кукушки с несчастной женщиной было распространено настолько широко, что стало нарицательным для выражения сочувствия к ней (о древних корнях этого образа опять-таки позволяет судить «Слово о полку Игореве»; автор называет плачущую по мужу Ярославну кукушкой).

 
Далеко в Путивле, на забрале,
Лишь заря займется поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру[1]1
  Перевод Н. Заболоцкого.


[Закрыть].
 

Общеизвестно представление о кукушке как о вещей птице. Причем в ее куковании может содержаться пророчество не только о том, сколько человеку осталось жить на свете, но и о том, сколько девушке ждать замужества. Приметы, связанные с первым кукованием кукушки, напоминают те, что характерны для аиста: если человек весел, сыт и при деньгах (вариант: способен позвенеть ключами), то год будет удачным, если наоборот – это не к добру. Дурная примета – ранний прилет кукушек, он предвещает неурожай и голод.

Колты с изображением утки, держащей в клюве комочек земли. Волжская Булгария, XI–XII вв. Из собрания Национального музея Республики Татарстан.

Не легендарная, а реальная кукушка воспринимается как вестница с того света. В похоронных причитаниях умершему говорят: «Прилетай ко мне кукушечкой»; горюющие о покойных люди могут передавать через кукушку весточку на тот свет или даже слышать в куковании ответ умерших.

* * *

Славянская культура развивалась в тесном взаимодействии с финно-угорской, и это сказалось, в частности, на заимствовании мифа об утке. По всей гигантской территории, где расселились финно-угорские народы, от Европы до Западной Сибири известен миф о появлении земли: вначале были беспредельные воды (в которых иногда обитали один или несколько божественных персонажей), но прилетела утка, нырнула и достала кусочек земли – из нее-то тем или иным образом и возник мир.

Этот образ – утка с комочком земли в клюве – широко представлен в славянском искусстве. Он встречается на височных кольцах и колтах (подвесках для венца), которые принадлежали весьма состоятельным горожанкам. Такие визуальные воплощения мифа творения подтверждают, что в сознании человека эпохи двоеверия не было конфликта двух религий. Ведь по православным праздникам эти же женщины надевали уборы с христианскими изображениями.

Важно отметить, что утка, хотя и считалась творцом мира, не являлась предметом особого религиозного поклонения. Об этом аспекте языческого отношения к творцу мы еще вспомним, когда речь пойдет о Роде.

Символика деревьев

Самые почитаемые деревья – это дуб и береза. Они символизируют мужское и женское начало. Культ их настолько древен, насколько это возможно проследить, и местами он дожил до XIX века в совершенно архаических формах. Дуб, с его широко раскинувшейся кроной, считался природным храмом – возле него совершались молебны, под ним проводились брачные обряды. В некоторых местностях ритуалы под дубом дополняли церковную службу: молодые после венчания шли к древнему священному дереву и трижды его обходили. Иногда – и это не единичные случаи – священники и вовсе осуществляли обряды непосредственно у дуба, а не в церкви: так, проведенные в 1721 году молебствования перед дубом, после которых попы раздали прихожанам дубовые ветви в качестве благословения, вызвали закономерный гнев церковных иерархов.

Мы уже приводили свидетельство Константина Багрянородного о ритуалах, совершаемых народом русов под священным дубом (и приносимых в жертву петухах). Немецкий автор Герборд пишет, что на земле поморян стоял «огромный густолиственный дуб, под которым протекал приятный источник; простой народ почитал дерево священным и оказывал ему большое чествование, полагая, что здесь обитает какое-то божество». Гельмольд рассказывал о священных дубах западнославянского бога Прове, а в древнерусской грамоте 1302 года упоминается местность Перунов Дуб.

Дуб был священным деревом громовержца – практически на всех территориях, где это дерево произрастает. И неудивительно, поскольку именно в дуб бьет молния, а удар молнии почитался божественным. В свидетельстве Константина Багрянородного говорится о стрелах, вонзенных в землю вокруг дуба, – это несомненные знаки молний. Животными громовержца считались те, кто способен ударить: помимо уже упомянутого быка это кабан, удар клыков которого страшен и смертоносен. Кабаньи челюсти украшали священные дубы, с годами и веками врастая в них. В 1975 году со дна Днепра подняли дуб, в котором обнаружили девять челюстей, а в 1910 году схожий дуб нашли в Десне, с четырьмя челюстями, образующими квадрат. Почему именно квадрат? Точный ответ дать невозможно, но предположение может быть таким. Квадрат, как и число 4, – это символ четырех сторон света, а они заданы мировым древом. Древо это растет сквозь все миры, являясь символической осью мироздания, и в роли именно такого древа у славян выступает дуб – как видно, например, из загадки: «Стоит дуб-вертодуб, на том дубе-стародубе сидит птица-веретеница, никто ее не поймает: ни царь, ни царица, ни красная девица». Ответ на эту загадку – мир, небеса и солнце. Квадрат из кабаньих челюстей превращал просто священное дерево в Древо, на котором держится мир. В мифологии индоевропейцев такой образ насчитывает не менее тридцати веков и известен, скажем, по «Гимну-загадке» из индийской Ригведы.

Фрагмент древесины «перунова дуба» с остатками кабаньих челюстей. Музей истории Киева. Фотография Yanish E (CC BY 4.0).

С дубом связана и практика магического лечения, знакомого самым разным народам, – пролезание через щель. Поскольку медицина находилась на крайне низком уровне, действенным средством был управляемый стресс, вызывавший в организме мощный всплеск гормонов, а тот, в свою очередь, влиял на обменные процессы и мог дать как минимум облегчение, а как максимум (при сильнейшем стрессе) – и серьезный результат. Ритуал пролезания через щель подразумевал, что края щели, словно зубы или когти, сдерут с человека болезнь – и он выйдет обновленным.

Наиболее подходил для подобного лечения старый дуплистый дуб. В идеале ему следовало иметь сквозное отверстие. Но на практике найти такое дерево было крайне сложно, и потому поступали иначе: молодой дубок раскалывали вертикально надвое и через эту щель протаскивали больного ребенка, дерево же затем связывали нитками или поясом.

Мальчика, которому желали здоровья, называли молоденьким дубочком.

* * *

Если дуб воплощал силу грозную, мужскую и кровавую (вспомним о жертвоприношениях), то береза – это символ счастья и женского начала. Подобные представления дожили до современности: недаром ансамбль, исполняющий псевдонародные танцы, называется «Березка», а в советское время такое имя носила и сеть валютных магазинов. В народной традиции березы сажали возле дома – «для счастья», как оберег от молний, от враждебного колдовства или же просто по случаю рождения ребенка. Березовое полено, закопанное у входа в хлев, должно было обеспечить приплод, а березовые дрова, положенные в печь после выпечки хлебов, – белую масть будущих ягнят.

Но самый могучий оберег – березовые ветки, причем как ритуальные (с празднования Ивана Купалы, Семика или Троицы), так и обычные. Даже простая березовая метла могла отгонять беды, если ее прислонить к колыбели ребенка или к постели роженицы. Чтобы в дом не ударила молния, ветки вешали на чердаке или затыкали под крышу. Втыкали их и по краю поля – чтобы был хороший урожай злаков или льна, клали на огороде между грядками – чтобы прогнать гусениц, они же защищали от птиц и грызунов. Венки, сплетенные на летние праздники, иногда вешали коровам на рога, чтобы ведьмы не украли молоко и не сглазили скотину. Они защищали даже от ходячих мертвецов и прочей нежити.

Другой круг представлений, связанных с березой, отождествляет ее с женщиной. Юной или старой, живой или мертвой, человеческой или демонической – мы видим весь спектр образов, но в центре его, конечно, находится прекрасная девушка. Она не совсем человек или совсем не человек, и ее всегда сопровождает мотив смерти. В народном православии это отражено в троицких обрядах, а в язычестве, вероятно, относилось к летнему солнцестоянию. Внешне всё выглядит крайне привлекательно: срубают березку, украшают ее лентами или наряжают как девушку, с песнями носят по деревне… Или делают из березовых ветвей фигуру девушки, наряжают и так же носят; либо обвешивают живую девушку березовыми ветвями и водят; либо украшают березку, не срубая ее, а завивая, то есть закручивая ветви в венки и связывая их лентами. Все это прекрасно и радостно, но конец праздника один: березку или фигуру бросают в воду, а в случае с девушкой или с живой березой в воду отправляют сорванные с них праздничные украшения. Что же символизировал этот обряд? Как мы увидим в главе о Ящере, это отголосок чрезвычайно древних человеческих жертвоприношений, когда подводному богу отдавали не дерево, а живую девушку.

Празднование Семика. В центре ритуальная береза. Лубок (фрагмент). XIX в. Грачев А. Семик, или Гулянья в Марьиной роще. 1845. (Wikimedia Commons).

Но троицкая березка – далеко не единственный женский образ в «древесной» мифологии. С празднованием Троицы связана русальная неделя, во время которой нельзя трогать ветви берез, потому что в них обитают пришедшие в мир людей русалки (вспомним пушкинское «русалка на ветвях сидит»). Однако русалки – это, как мы увидим дальше, в том числе и утопленницы, то есть погибшие девушки. И если в ритуале троицкой березки тема смерти скрыта под грузом веков, то в многочисленных народных преданиях, балладах и причитаниях она выражена прямо: о сильно искривленной или сросшейся березе говорят, что под ней погребена невинно загубленная девушка. То же говорили и о березе, одиноко растущей посреди поля. Умерших сестер в причитаниях называли «зелеными березками». Об умирающем могли сказать, что он «в березки собирается». В некоторых местностях березовые ветви клали в гроб женщины.

Такое сочетание благопожелательного и трагического в одном образе не должно нас удивлять, поскольку белый цвет в мифологии – символ потустороннего мира, знак невидимости, а потусторонний мир – это прежде всего мир смерти. Впрочем, древний человек не воспринимал смерть так же катастрофично, как современный (мы увидим, что древнее общество регулярно и регламентированно общалось с умершими), а мир умерших, несмотря на все христианские представления, считался расположенным где-то неподалеку – по ту сторону реки или «в березках», откуда предки приглядывали за жизнью потомков.

* * *

Деревом, отчетливо связанным с нечистой силой, мыслилась рябина. Эту связь, отчасти вредоносную, человек был способен использовать и себе во благо. Рябина – дерево ведьм: обернувшись в птиц, они могут сидеть на ее ветвях. Согласно многочисленным поверьям, ведьмы превращаются в птиц и собак, перекинувшись через куст рябины. На Русском Севере лешего именовали «рябинником», и, по принципу «часть нейтрализует целое», именно рябина от него защищала: ее специально высаживали у домов, чтобы леший не имел власти над живущими там людьми и скотиной.

К рябине прибегали и как к средству магического исцеления, уже известному нам по культу дуба. Высокую и прямую рябину расщепляли, чтобы пролезть сквозь нее; но гораздо больше для этого подходил рябиновый куст – больному следовало протиснуться между его стволами.

Наконец, рябина могла служить важнейшей из магических защит: ею обвешивали дом, вернувшись с кладбища. Народная культура пропитана сильнейшим страхом – боязнью, что умерший потянет за собой живых, а потому все погребальные и поминальные ритуалы направлены на противостояние этому. Ветви рябины не позволяли мертвецу вернуться в его жилище.

Глава 2. Поверья о божествах и духах

Центр и периферия, благо и беда

Язычник ощущает весь мир живым, и иногда эта жизнь проявляется посредством персонализации (например, непонятный стук в жилище – это озорует домовой), а иногда оживляется сам материальный объект (скажем, кусок хлеба). С точки зрения истории религий второй тип мировоззрения – более архаичный, однако и он частично дожил до ХХ века.

Мы рассмотрим эти поверья в несколько непривычном порядке. Традиционно в книгах по мифологии их излагают по принципу «от центра (дома) к периферии (миру мертвых)», а мы пойдем от блага к беде. Как мы уже видели на примере животных и растений, один и тот же образ в мифологии может восприниматься и как благой, и как вредоносный. Это объясняется тем, что мифология – не «мышление», а сложная система эмоциональных переживаний, и чем ярче какой-то образ, тем больший всплеск эмоций он вызывает – восторг и испуг одновременно. Это сочетание противоположностей (в науке его называют амбивалентностью) принципиально отличает язычество от мировых религий, в которых существуют бескомпромиссные Добро и Зло (и любая вещь, отмеченная дьяволом, будет плоха независимо от ее объективных качеств и пользы). В язычестве же абсолютное большинство объектов, персонажей, предметов веры не плохи и не хороши, они обладают сразу всеми свойствами.

Языческий мир состоит из «центра» и «периферии». То, что связано с центром, – максимально благое, это очевидно. Но какова периферия? Если мы посмотрим сказки, то именно в тридесятом царстве (том, что находится за «три умножить на десять» земель) таятся магические предметы и неисчислимые богатства. Так что нельзя утверждать, будто периферия «плоха». Нет, она в чем-то лучше (и порой значительно лучше) центра, но она опасна, она страшит, и взаимодействие с ней может легко погубить…

Однако понятия «центра» и «периферии» – не только линейные. Они еще и возрастные. Центр применительно к человеческой жизни означает человека взрослого, состоящего в браке и имеющего детей. Те, кто еще не стал отцом и матерью, – это как бы «недолюди», и чем они моложе, тем ближе к «тому свету». Наиболее близок к периферии, как легко понять, ребенок во чреве матери, поэтому большинство народов относятся к беременной женщине негативно: она «нечиста», ее жизнь окружена множеством запретов. Младенец и ребенок принадлежат скорее к «тому», чем к «этому» миру, и недаром матери часто сетуют: «Когда ж ты у меня наконец человеком станешь?» Но и старость приближает к иному миру. С появлением первых внуков мужчина и женщина делают первый шаг «туда», они постепенно лишаются ряда человеческих качеств и обретают иномирные, сверхъестественные черты. Любая старуха воспринимается как потенциальная ведьма (и, по опыту фольклорных экспедиций, пожилые более активны в магической и ритуальной практиках, притом что в молодости и зрелости они их, хотя и знали, не использовали).

Однако самая периферийная область самой дальней периферии – это мир мертвых, и потому мы можем сказать, что в традиционном обществе каждый человек одновременно более или менее жив и более или менее мертв. И как мы увидим в дальнейшем, мертвецы тоже бывают разные – благие и вредоносные, причем во вредоносного мертвеца может превратиться добрый человек (трагических обстоятельств, к этому приводящих, мы коснемся в свое время); что самое ужасное, вредить он станет вне зависимости от своей воли и особенностей, которыми обладал при жизни. «Праведников» и «грешников» в язычестве нет, моральные качества человека никак не влияют ни на его место в обществе живых, ни на его посмертную судьбу.

Такая текучесть представлений о благе и беде, живых и мертвых, отсутствие добра и зла в привычном нам понимании, наверное, самое сложное в этой книге.

Так что начнем мы с поистине уникального явления в язычестве – абсолютно благих сил.

Мать сыра земля

Священной силой, отторгающей всякую нечистоту как в прямом, так и в переносном смысле, выступала мать сыра земля. Она не была богиней и вообще не имела персонификации, а также, по сути, обходилась без культа. Говоря о почитании земли в народной культуре, мы подразумеваем землю физическую – почву и дерн, которые воплощали максимально благое начало. Так, крестьяне в поле перед трапезой вытирали руки о землю, уверенные, что она очистит любую грязь (автору этих строк доводилось наблюдать подобное и среди современных туристов), то есть грязь не может уйти в землю, она останется на поверхности. Это же касается нечистой смерти: земля не принимает трупы самоубийц и других людей, умерших «неправильно»; в легендах рассказывается, как она исторгает из себя кости колдуна или гроб с его телом, а в былине о Добрыне и Змее земля не хочет впитывать нечестивую змеиную кровь.

Земля – воплощение непогрешимой истины. Известно выражение «землю есть» в смысле «давать клятву» – в Древней Руси при такой клятве землю реально ели (или целовали). В споре о границах участка человек клал себе на голову кусок дерна и шел по предполагаемой меже – считалось, что если он обманет соседа, то земля его раздавит. Клятва с куском дерна на голове вообще была распространена достаточно широко, она не считалась языческой (так как не связана с почитанием языческих богов) и упоминается даже в славянской версии «Слова» Григория Богослова. Почитание земли настолько органично вросло в народное православие, что мать сыра земля стала отождествляться с Богородицей, и если почему-либо человек не мог исповедаться священнику, то допускалась исповедь земле: он опускался на землю на колени, целовал ее и каялся.

Святогор пытается одолеть «тягу земную». Картина И. В. Симакова. 1917 г. Симаков И. В. Русский богатырь Святогор тянет суму переметную. 1917. Частная коллекция.

Земля обладает целительной силой, излечивая как телесные, так и душевные недуги. Скот в случае мора прогоняли через специальный туннель, образованный в почве. От тоски по умершему излечивала горсть земли с его могилы, которую следовало приложить к области сердца. Земля защищала и от вредоносного колдовства.

Уезжая на чужбину, непременно брали горсть земли в ладанке. В этом было всё: и земля как оберег, и ощущение связи с родными людьми и местами, и гарантия того, что в случае смерти в чужом краю ты все же сумеешь войти в сонм «своих» покойных – ведь на могилу тебе положат горсть родной земли.

В русских былинах земля обладает особой мощью. Она сильнее всех: исполинский богатырь Святогор, с которым никто не мог сравниться, не сумел поднять сумочку, в которой находилась «тяга земная»; Добрыня в первой схватке со Змеем Горынычем поверг его «шапкой земли греческой» (и хотя исследователи видят в этом монашеский клобук и аллегорию принятия христианства, но шапка нигде не называется просто «греческой», во всех записях устойчиво упоминается «земля»); Илья Муромец в схватке с Сокольником упал на землю, враг хотел его убить – и тут «лежучи у Ильи силы прибыло», то есть он получил силу от матери сырой земли (вспомним аналогичный мотив с сыном земли Антеем из греческой мифологии). На этом фоне крестьянское происхождение Ильи Муромца выглядит символическим объяснением его невероятной силы. Другой сверхсильный богатырь – Микула Селянинович, пахарь, соху которого не может выдернуть из земли вся дружина Вольги. У Микулы две дочери, обе богатырки; старшая, Василиса, переодевается мужчиной, чтобы вызволить из заточения в Киеве своего мужа Ставра и в череде разных испытаний побеждает в состязании киевских богатырей; младшая, Настасья, – воительница исполинского роста, сажающая Добрыню к себе в карман (потом, впрочем, она выходит за него замуж). Представление о том, что сила матери сырой земли и всех героев, с ней связанных, превосходит мощь любых врагов и монстров, – специфически русское. Ни у одного народа нет такого количества героев, близких к земле (например, тот же греческий Антей в итоге погиб в поединке с Гераклом, а греческие гиганты, порождения Земли-Геи, были уничтожены олимпийскими богами и тем же Гераклом). Благодаря такому отношению к силе земли русские былины оказываются уникальным явлением во всем мировом эпосе.