Текст книги "Суженый Марии"

– Ну что ж, – сказал Дмитрий, закончив читать, – в Киеве отдашь это письмо и подарки моей жене. А следующее Никифор, наверное, пришлет нам уже из Трапезунда.

– Поверь, господин, это совсем не плохо, что твой друг уезжает из Константинополя, – заметил Хрисанф. – Трапезунд тоже прекрасный город. Его называют «голова и глаза Азии».

Они говорили под грохот воды, падающей с гранитных скал порога. Фонтаны струй и брызг поднимались над водой, переливаясь радужным сиянием в лучах солнца…

Глава пятая
Водоворот событий

Анна и Мария сразу же узнали Хрисанфа, хотя выглядел он необычно: оборванный, с пятнами крови на одежде, с царапинами и синяками на лице. Столь неожиданное его появление в доме Клинцов показалось хозяевам зловещим знаком. Усадив незваного гостя на скамью и дав ему воды, Анна с замиранием сердца приготовилась слушать его рассказ. Было понятно, что в их дом он явился не случайно и принес отнюдь не радостные известия. Тут же прибежала испуганная Евдокия. Вышел в сени и Андрей, еще не успевший в это утро уйти из дому по делам службы. Многие гридни уже уехали на войну, но Андрей был в числе тех, кому князь приказал оставаться в Киеве и помогать Владимиру Мстиславичу поддерживать порядок.

Увидев, что все домочадцы в сборе, Хрисанф сбивчиво заговорил, мешая русские и греческие слова:

– Увы, увы, я принес вам плохие новости. Я направлялся сюда в свите моего молодого господина Гелиодора. Зоил, его дядюшка, заболел, а Гелиодор не смог дотерпеть до осени и двинулся в Киев, чтобы увидеть прекрасную нимфу своей мечты. – Хрисанф бросил быстрый взгляд на Марию, которая невольно покраснела и опустила глаза. – И вот, у порогов, у этого опасного порога… как его… Неясытя мы встретили вашего господина Дмитрия вместе с сыном. Но при каких ужасных обстоятельствах состоялась эта встреча!.. На ваши ладьи напали половцы. Бой был жестоким. Мы с Гелиодором и наши люди тут же пришли на помощь Дмитрию и Константину. Поверьте, если бы не мой господин, Дмитрий мог бы погибнуть. В последний миг Гелиодор успел отразить удар половецкой сабли, нацеленной на…

Анна вскрикнула и едва не лишилась чувств. Мария, сама испуганная и бледная, тут же кинулась к матери, поддержала ее. Запричитала, всхлипывая, Евдокия. Андрей молчал, но по тому, как нахмурились его брови, как заходили желваки на скулах, было видно, что и он сильно встревожен. Анна, с трудом переведя дыхание, постаралась побыстрее взять себя в руки и велела Хрисанфу продолжать рассказ. Грек втайне был доволен тем впечатлением, которое произвел на слушателей.

– Так вот, – продолжал он, – господин Гелиодор спас Дмитрия от смерти, но, увы, не смог спасти его от плена. Половцев было слишком много, и они связали раненых Дмитрия и Константина и увели их в шатер к своему главарю. Гелиодор тоже был ранен, да и я, как видите, потрепан…

– Почему же вас с Гелиодором половцы не взяли в плен? – недоверчиво спросил Андрей. – Да и вообще странно, с чего это вдруг они стали нападать на купцов? Ведь князь давно с ними замирился.

– В том-то и дело, что это не обычный разбой, – ответил Хрисанф, тяжело вздыхая. – Ваш отец объяснил мне, почему так случилось. Половцы не просто напали на первого встречного купца. Они искали именно Дмитрия. А подослали их черниговские князья, когда прослышали, что Дмитрий и его сын отправились в дорогу. Враги великого князя стараются убрать всех его влиятельных сторонников.

В столь смутные времена, да еще учитывая давнюю дружбу черниговских князей с половцами, рассказ Хрисанфа отнюдь не выглядел неправдоподобным.

– Где же теперь Дмитрий и Коста? – спросила Анна, стараясь подавить рвущееся наружу волнение. – Что с ними?

– Как я уже сказал, госпожа, они ранены. А слуги, которые их сопровождали, тоже либо ранены, либо убиты. Главарь половцев сначала хотел увезти Дмитрия и Константина в Чернигов, но потом мой господин Гелиодор сумел договориться с ним о выкупе. Вы ведь знаете, эти кочевники очень жадны, и Гелиодору удалось их подкупить. Они согласились оставить Дмитрия и Константина лечиться у монахов на Монастырском острове. Там же сейчас лечится и мой господин, который тоже серьезно ранен. Гелиодор отдал половцам все свои деньги, но все равно немного не хватило. Они требуют еще пятьдесят гривен серебром. Но не это главное. Половцы, увидев, как отважно греки ринулись защищать русичей, решили, что Дмитрий связан с ромейскими архонтами. Они стали допытываться, не вступил ли князь Изяслав через Дмитрия в сговор с византийцами. Под угрозой пытки Гелиодору пришлось сказать, что он защищал русского купца как своего будущего тестя. Но вы же знаете, насколько подозрительны половецкие разбойники. Главарь заявил моему господину: «Пусть твоя невеста приедет сюда, на остров, и здесь обвенчается с тобой, а заодно и привезет остаток выкупа. Тогда мы поверим, что ты не участвуешь в княжеских распрях, и не донесем на тебя черниговским князьям». – Хрисанф посмотрел на Анну и Марию. – Теперь в ваших руках свобода и жизнь Дмитрия, Константина, а также моего господина Гелиодора. Решайте, как поступить.

Но женщины молчали, ошеломленные и подавленные внезапно свалившимся несчастьем. Зато пылкий и недоверчивый Андрей тут же с грубоватой прямотой обрушился на грека:

– А чем ты докажешь, что все твои слова – не выдумка? Может, ты сам подкуплен Давидовичами и хочешь заманить в ловушку кого-нибудь из нашей семьи?

– Помилуй Бог, какое я имею отношение к этим Давидовичам или другим вашим князьям? – всплеснул руками Хрисанф. – Но, понимая, что вы меня плохо знаете и можете мне не поверить, я попросил Дмитрия написать вам несколько слов. Вот. Узнаете его почерк? Конечно, раненый писал нетвердой рукой, но все же…

Хрисанф вытащил из-за пазухи и передал Анне листок пергамента, испачканный в нескольких местах кровью.

Записку поочередно прочитали Анна, Андрей и Мария. Не очень уверенным, но вполне узнаваемым почерком Дмитрия там было нацарапано: «Во всем доверяйте Хрисанфу. Он надежный человек. Не бойтесь отпустить с ним Марию».

Андрей переглянулся с матерью и недоуменно пожал плечами. А грек, словно желая опередить любые возражения, поспешил сказать:

– Не знаю, что там написано, я не владею русской грамотой. Но на словах господин Дмитрий велел мне передать, что заранее благословляет брак Марии с Гелиодором. Очень уж понравился вашему отцу отважный и благородный юноша.

Мария смущенно опустила глаза, а ее брат, все еще исполненный сомнения, проворчал:

– Как мы можем согласиться на такое, если совсем не знаем твоего господина? Кто он, этот Гелиодор? Каков из себя?

– У меня имеется его портрет, – с готовностью откликнулся Хрисанф.

Он извлек из потайного кармана и положил на стол предмет, похожий на небольшую икону. Изображение не могло не понравиться. Юноша, напоминающий ангела, кудрявый и большеглазый, с тонкими и одновременно мужественными чертами лица, смотрел на зрителей живым и умным взглядом. Мария с замиранием сердца подумала о том, что, если Гелиодор и в жизни так же хорош, как на портрете, то его совсем не трудно будет полюбить. В эту минуту ей даже не пришло в голову, что портретный незнакомец вовсе не похож на кого-то из тех молодых византийцев, которых она видела возле Софийских ворот.

– Ну что ж, смазливый отрок, – усмехнулся Андрей. – Но в народе говорят: «Не тот хорош, кто лицом пригож, а тот, кто для дела гож».

– Это мудро, – согласился Хрисанф. – Но если я сам начну хвалить моего господина, вы, пожалуй, мне не поверите. Лучше почитайте письмо вашего ромейского друга Никифора.

Анна дала знак дочери, и Мария тут же выхватила у Хрисанфа письмо и принялась читать вслух. Похвалы, расточаемые в конце письма Зоилу и Гелиодору, несколько удивили Анну, знавшую трезвую и скептическую натуру Никифора. Она взяла у дочери письмо и внимательно его перечитала. Потом, подняв глаза на грека, спросила:

– А Дмитрий видел это письмо?

– И видел, и читал. Вернее, я ему прочитал, когда он лежал раненый.

Представив мужа и сына, изнемогающих от ран где-то вдали от родного дома, Анна прикрыла глаза и бессильно уронила письмо на колени. Тогда Андрей подошел к матери и тоже заглянул в письмо, после чего обратился к греку:

– Никифор пишет, что передает моим родителям подарки – кинжал и дорогую ткань. Где же они?

– Андрей, побойся Бога! – воскликнула Евдокия. – До подарков ли нам сейчас?

– Просто хочу знать всю правду, – упрямо заявил молодой гридень.

– Половцы забрали эти подарки себе, – ответил Хрисанф. – Впрочем, они обещали все отдать невесте, если она в скором времени приедет и привезет серебряные гривны.

Минуту длилось молчание, потом Анна спросила грека:

– Может ли кто-нибудь подтвердить твой рассказ?

– Только двое моих верных слуг, которые были отпущены в Киев вместе со мной. Остальные либо полегли в бою, либо остались на острове ухаживать за господином.

– Эх, жалко, что дядя уже не служит на Монастырском острове! – воскликнула Мария.

Отец Филарет, бывший игумен монастыря на святом острове, был родным братом Дмитрия Клинца и звался в миру Федор. Год назад князь Изяслав назначил его епископом в Смоленск.

– Странно… – прошептала Анна и украдкой посмотрела на свой оберег. – У меня почему-то вовсе нет предчувствия, что Дмитрий и Константин сейчас на острове лечатся от ран.

Хрисанф быстро обвел взглядом всех присутствующих, а потом снова обратился к Анне:

– Решайся, госпожа. Время дорого. Половцы ведь могут передумать и выдать ваших близких черниговским князьям, а то и продать в рабство.

– Мы сейчас все обсудим в кругу семьи, – твердо сказала Анна. – А ты, Хрисанф, иди пока умойся и поешь.

Она позвала служанку из поварни и велела ей позаботиться о необычном госте. Когда Хрисанф вышел, Евдокия со слезами в голосе обратилась к свекрови:

– О чем тут еще думать, матушка? Надо спасать отца и Косту! Сейчас это главное!

– А если половцы просто хотят заманить Марию в ловушку? – спросила Анна. – Они всегда охотятся на молодых и красивых девушек. А сейчас лето, на рынке рабов оживление. Нет, я не могу отпустить дочь.

– Но если бы это было опасно, отец бы сам не велел Марусе ехать, – возразила Евдокия. – А он ведь даже советует отпустить ее с этим греком. И, притом же, она поедет не одна, с охраной.

– Не нравится мне все это, – поморщился Андрей. – Даже если половцы не обманут, что будет с Марией? Почему она должна выходить замуж за какого-то грека, с которым никто в нашей семье не знаком? Разве нельзя спасти отца и Косту как-то иначе, не впутывая в это дело сестру?

Тут в разговор вмешалась Мария, которой надоело, что снова за нее решают ее судьбу.

– Почему вы все думаете, что я еще маленькая? – спросила она, топнув ногой. – Я и сама могу за себя ответить. Так вот. Сейчас от меня зависит спасение отца и брата, и я поеду без всяких колебаний. И не думайте, что я не сумею разобраться, хорош или плох этот Гелиодор. Если он будет мне противен, то никакие силы не заставят меня выйти за него замуж. А ты, матушка, – тут она повернулась к Анне, – не стращай меня половцами. Разве ты сама когда-то не доехала до Монастырского острова в сопровождении одного только старого конюха Никиты? А мне чего бояться, если поеду с охраной? И половцы сейчас уже не такие дикие, как раньше, с ними можно договориться. В конце концов, ведь и во мне есть частица половецкой крови! Нет, поеду, поеду, и не отговаривайте меня!

Анна с нежностью и тревогой смотрела на дочь, подозревая, что не только любовь к отцу и брату, но и желание встретиться с необычным женихом влечет Марию в путь.

Внезапно Андрей, словно что-то вспомнив, спросил:

– А если этот Хрисанф просто вор? Может, он все придумал лишь для того, чтобы выманить у нас деньги?

После короткого молчания Анна ответила:

– Это вряд ли. Будь он простым мошенником, то наверняка запросил бы куда поболее пятидесяти гривен. А эти деньги нас не введут в разорение. Не гривен жалко, а Марусю страшно отпускать.

Во время разговора кое-кто из челяди заглядывал в сени, прислушиваясь. Неожиданно вперед выступила швея Глафира и, словно ненароком задев руку Андрея своей пышной грудью, подошла к столу, вокруг которого собралась семья Клинцов.

– Сдается мне, я вчера уже видела этого иноземца в Киеве, – сообщила она, обращаясь сразу ко всем и ни к кому лично. – Он поздно вечером пробирался к дому тиуна Вокши. И лицо у него было чистое, без царапин и синяков.

– Точно это был он? – настороженно спросил Андрей, поворачиваясь к Глафире.

– Может, и не он, – пожала она плечами. – А может, и он. Но платье было греческое, это уж точно.

– Мало ли в Киеве греков, – сказала Анна. – Ты могла ошибиться.

– Могла, – согласилась Глафира и стрельнула глазами в Андрея. – А все-таки похож.

– Мне этот Хрисанф совсем не нравится, – заявил Андрей и, встав со скамьи, стукнул кулаком по столу. – Нет у меня к нему доверия! А потому я сам буду сопровождать Марию до острова.

Последние слова молодого гридня услышал Хрисанф, незаметно появившийся на пороге комнаты. Обведя глазами всех присутствующих, он уже хотел вставить слово, но внезапный шум на улице помешал и ему, и другим участникам разговора. Все разом кинулись к окну.

Княжеские бирючи (герольды) скликали граждан на вече к Святой Софии. Владимир Мстиславич собирался обнародовать послание своего брата, великого князя Изяслава, стоявшего сейчас с войском на реке Супой.

Теперь уже Андрею стало не до семейных забот; верный присяге, юноша был прежде всего дружинником князя. В отсутствие Изяслава он обязан был выполнять все распоряжения Владимира Мстиславича и быть всегда подле него. Едва взглянув на испуганную мать и сестру, он кинулся к двери, и через несколько мгновений его лиловый плащ уже замелькал в конце улицы.

Анна и Евдокия, выглядывая в окно, не заметили, как из комнаты исчезла Маша, а вслед за ней неслышно удалился Хрисанф.

На вече, столь же многолюдном, как то, что еще совсем недавно собиралось возле Мстиславова двора, князь Владимир стоял рядом с митрополитом Лазарем и тысяцким Рагуйлом. Самые знатные из киевских бояр столпились возле помоста, окружив Изяславовых послов. А народ все сходился и сходился; простые киевляне желали собственными ушами услышать объявление княжеской воли.

На этот раз Марии не удалось проникнуть на самую площадь. Когда она пробегала мимо Фотиевого дома, ее увидела выглянувшая за ворота Ольга, которая тут же велела своему ключнику задержать девушку, что он тотчас же исполнил. Подойдя к сестре, Ольга попыталась силой увести ее в свой дом, но Маша была так захвачена водоворотом событий, что не хотела пропустить даже малую их часть. Сообщив старшей сестре о несчастье, постигшем отца и брата, она предложила ей вместе пойти в родительский дом и поддержать мать и невестку. Встревоженная Ольга на минуту отвлеклась, чтобы перед уходом дать указания нянюшке и другим слугам. А Мария, тут же воспользовавшись короткой заминкой, выскользнула за ворота сестриного двора и со всех ног помчалась к площади. Но время было уже упущено, и она оказалась лишь на дальних подходах к центру веча. Маша не могла видеть, а только слышала главных участников события. Над площадью разносился зычный голос Изяславова посла:

– Великий князь целует своего брата и всех граждан киевских, а митрополиту кланяется…

Сзади Машу кто-то дернул за рукав. Оглянувшись, девушка увидела Янку и Рагуйла. Также краем глаза она заметила, как в компании прорвавшихся на площадь нищих и бродяг мелькнуло заросшее и злобное лицо Блуда. Наверное, воспользовавшись общей суматохой, дорожный попрошайка сумел проникнуть внутрь городских стен.

– Смотрите, посол-то еще молодой, статный, – сказала Янка, подпрыгнув, и тут же попросила Рагуйла: – Взял бы ты меня на плечи, а? Я бы тогда вам с Марусей все обо всех рассказала.

– Ну да, ты вон какая пышка, тяжелая, наверное, – пробурчал Рагуйло. – Лучше я Марусю подниму.

– Зато я маленькая, а Маруся высокая, – заявила Янка. – И она совсем не хочет к тебе на плечи. Правда, Маруся?

Маша рассеянно покачала головой, стараясь не пропустить ни одного слова из княжеского послания. Рагуйло, покряхтев, нехотя подсадил Янку себе на плечи. А вестник между тем продолжал:

– Князья Черниговские и сын Всеволодов, сын сестры моей, облаготворенный мною, забыв святость кресного целования, тайно согласились с Ольговичем и Юрием Суздальским. Они думали лишить меня жизни или свободы; но Бог сохранил вашего князя.

Янка, довольная своим постаментом в виде плеч молодого эмальера, то и дело приговаривала:

– Один посол молодой, а другой старый, борода седая. Нет, вру! С бородой – это не посол, это же митрополит Лазарь. А рядом – твой тезка, слышишь, дружок? Этот тысяцкий Рагуйло – важный боярин, почти как Улеб. Эх, жаль, Улеба сейчас нет в Киеве, при нем как-то спокойней. Но да ведь он там, где великий князь; небось, и послание это помогал составлять. А вон и Андрей! Твой-то брат, Маруся, прямо добрый молодец. И все возле князя Владимира, все его охраняет.

– Да, Изяслав поручил Андрею и еще двум гридням охранять своего брата, – рассеянно подтвердила Маша.

А над площадью гремели суровые слова княжеского послания:

– Теперь, братья киевляне, исполните обет свой: идите со мною на врагов Мономахова роду. Вооружитесь от мала до велика. Конные на конях, пешие в ладьях да спешат к Чернигову! Вероломные надеялись, убив меня, истребить и вас.

Мария даже вздрогнула, когда в ответ на этот призыв киевские граждане всех сословий, будто заранее сговорившись, единогласно выдохнули:

– Идем за Изяслава, и с детьми!

Кричали воинственные дружинники и мирные ремесленники, богатые бояре и полунищие оборванцы, немощные старики и безусые юноши. Мария почувствовала, как, несмотря на летнюю жару, холодный озноб пробежал у нее по телу. Ей стало страшно оттого, что призывы к войне способны так зажечь толпу. Лишь мысль о том, что война с предателями и сеятелями смуты является делом справедливым, немного успокаивала девушку.

Постепенно шум на площади стихал; люди уже не кричали, а молча, с суровыми лицами ждали напутствия князя Владимира Мстиславича и благословения митрополита Лазаря.

Оглядевшись по сторонам, Мария вдруг увидела в толпе Хрисанфа. Склонив голову, он что-то говорил своему слуге. На мгновение у девушки мелькнула мысль, что странно встретить грека здесь, на чужом для него русском вече. Впрочем, некоторые иноземцы бывают очень любопытны и стараются побольше вызнать, но потом часто рассказывают о Руси небылицы. Хрисанф поднял голову и, встретившись взглядом с Марией, приветливо ей улыбнулся, но девушка, не веря в его искренность, тотчас отвела глаза.

По всему было видно, что столь единогласное вече должно окончиться спокойно; ничто не предвещало бури. Но то, что случилось в следующую минуту, могло показаться происками дьявола, всегда умеющего найти порочную душу и подвигнуть ее к злодейскому слову или поступку.

И в этот раз среди всех отыскался один человек, бросивший это слово. В минуту, когда люд на площади затих, ожидая благословения митрополита, откуда-то из гущи толпы громко прозвучало:

– Вспомните, что было некогда при Изяславе Ярославиче! Пользуясь народным волнением, злые люди освободили Всеслава и возвели на престол. Деды наши за то пострадали! А Игорь Ольгович, враг князя и народа, не в темнице сидит, а живет спокойно в Феодоровском монастыре. Умертвим его, а тогда пойдем наказать Черниговских!

Киевляне столь ненавидели Игоря Ольговича, бывшего у них князем всего один месяц, что тысячи голосов подхватили призыв неведомого смутьяна:

– Смерть Игорю!

Князь Владимир, отвечающий в отсутствие Изяслава за столицу, побледнел как полотно, услышав такие призывы. И он, и митрополит, и тысяцкий Рагуйло прекрасно понимали, что Святослав Ольгович, как любящий брат Игоря, никогда не простит киевлянам его убийства и еще больше озлобится против Изяслава. А у Юрия Суздальского будет повод начать новую войну за киевский стол.

Но злое слово было брошено, и теперь люди на площади перестали быть гражданами веча, а стали жаждущей крови толпой. Князь Владимир, стараясь перекрыть шум и рев этой толпы, срывающимся голосом взывал:

– Киевляне! Брат мой не хочет убийства! Игорь останется под стражей, а мы пойдем к своему государю.

Но в ответ раздавались голоса:

– Добром невозможно разделаться с племенем Олеговым!

Потомки Олега Гориславича, не раз наводившего половцев на Русь, были ненавистны киевлянам.

Увидев, что дело принимает опасный оборот, Рагуйло опустил Янку на землю и обратился к обеим девушкам:

– Бежим отсюда! Здесь такое может начаться, что вас раздавят в толпе.

Янка охотно устремилась вслед за Рагуйлом, а Мария через несколько шагов оглянулась, ища глазами брата. Лиловый плащ Андрея мелькнул среди воинов, окруживших князя Владимира. На пару мгновений девушка задержалась, стараясь получше разглядеть основных участников действия, и этого оказалось достаточно, чтобы быстро напиравшая толпа отделила ее от друзей. Рагуйло и Янка оглядывались, звали Марию, но толпа несла их за собой, и они не могли остановиться. Маша, оказавшись в людском водовороте, едва не упала, но, к счастью для нее, вовремя успела стать за выступ стены, мимо которой, словно безжалостный поток, гремела толпа, направляясь к Феодоровскому монастырю. Поодаль девушка заметила брата, который помогал князю Владимиру сесть на коня. В какое-то мгновение перед ней мелькнула и потрепанная фигура Блуда, воровато шарившего глазами по сторонам.

Наконец, когда основная часть толпы умчалась вперед, Мария вышла из своего укрытия и, подхватив юбку, чтобы удобней было бежать, кинулась вдогонку за всеми.

Князь Владимир, сидевший на коне, тщетно пытался преградить путь разъяренному людскому потоку. Тысяцкий Рагуйло, хватая самых неистовых за руки, был отброшен ими на землю и едва успел подняться, чтобы не быть растоптанным.

Казалось, вся злоба, все обиды, накопившиеся в душах людей и давно искавшие выхода, теперь нашли подходящую минуту для своего бурного излияния. А несчастный Игорь оказался той жертвой, которую дьявол вовремя подкинул, чтобы распалить и утолить худшие человеческие страсти.

Увидев, что Игоря уже выводят из монастырских ворот, Маша спряталась за дерево и, содрогаясь от ужаса, наблюдала, как люди с искаженными ненавистью лицами тащат несчастного за собой, а он молит Владимира о помощи. Князь спрыгнул с коня и, подбежав к Игорю, накинул ему на плечи свой плащ. А дальше случилось невероятное. Киевляне, столь любившие Мстиславичей, теперь будто утратили разум: они стали толкать и бить Владимира, расшвыривать в стороны его бояр, срывать с них кресты и цепи. Андрей был в числе первых защитников князя; он заслонил Владимира своим телом, сдерживая напор разъяренных киевлян. И в этот миг Мария опять увидела в толпе Блуда. Оборванец находился совсем близко от Андрея. Девушку это насторожило. Если бы двумя минутами раньше она повернула голову направо и увидела, как Хрисанф что-то шепотом сказал Блуду и незаметно протянул ему нож, она бы многое поняла. Но Маша смотрела только вперед, на основных героев ужасного действа, и не заметила того, что делалось в стороне и тайком.

Когда же Блуд оказался рядом с Андреем и в руке у него блеснул нож, Мария подумала лишь об одном: трусливый оборванец решил воспользоваться случаем, чтобы свести счеты с ненавистной ему семьей Клинца. А ведь Андрей, не ожидавший ужасного окончания веча, даже не надел кольчугу. Девушка пронзительно закричала, стараясь предупредить брата, но ее крик потонул в общем шуме. Тогда, не разбирая дороги, она устремилась вперед, но подвернула ногу и упала прямо в колючую траву. Словно в страшном сне Маша издали увидела, как Блуд направил удар ножа прямо под левую лопатку Андрея. Но в последний миг юноша успел почувствовать опасность и стремительно повернулся назад. Благодаря этому движению нож вонзился ему не со стороны сердца, а сбоку. Маша снова закричала: ведь следующий удар озлобленного бродяги мог оказаться смертельным. И тут внезапно из толпы выскочил Хрисанф и вонзил свой кинжал в спину Блуда. Злодей, не успев даже оглянуться, рухнул замертво.

Что происходило дальше, Мария понимала очень смутно. Двое гридней и Хрисанф со своим слугой понесли раненого Андрея к его дому. Девушка пошла следом, спотыкаясь и припадая на пострадавшую ногу. Оборванная внизу юбка цеплялась за камни и придорожную траву. Сейчас внимание Маши было приковано к брату, и она не замечала многих событий, что продолжали стремительно разворачиваться в городе. Лишь на повороте к своему дому она подняла голову и осмотрелась вокруг. Толпы здесь уже не было; киевляне переместились на торговую площадь, куда потащили тело убитого по дороге Игоря.

В доме Клинцов царила тревога, граничащая с ужасом. Исчезновение Марии, страшные события, в которые по долгу службы был вовлечен Андрей, – все это наложилось на печальные известия о Дмитрии и Константине. Женщины наполняли дом слезами и причитаниями, а мужская половина челяди отправилась на площадь, чтобы узнать, как развиваются события, а заодно поискать непоседливую боярышню Марию. Потом наведались Янка и Рагуйло и своим рассказом только усилили тревогу, охватившую всех домочадцев.

Неизвестность казалась женщинам ужасной, но не меньший ужас они испытали, когда в дом принесли раненого Андрея, вслед за которым брела оборванная, смертельно бледная Маша. Анна едва не лишилась чувств, подумав самое худшее. Но, как мать семейства, она обязана была держаться, а потому быстро взяла себя в руки. Разобравшись во всем и узнав, что, по крайней мере, с Машей не случилось ничего плохого, а рана Андрея, хоть и опасна, но не смертельна, Анна и другие женщины немного успокоились. Андрей, превозмогая боль, рассказал, что спасением своим обязан Хрисанфу, перед которым и ему, и всем остальным должно быть стыдно за напрасные подозрения. Анна и Ольга горячо поблагодарили грека, а он вскоре ушел, пообещав принести хорошее лекарство для раненого.

Ненависть Блуда к семье Клинцов была известна, и женщины наперебой принялись сетовать, что Дмитрий в свое время зря пожалел этого озлобленного бродягу. А Маша, вспомнив, как Блуд недавно преследовал их с Янкой, но остановился, испугавшись близости монастыря, вдруг ощутила смутное подозрение. Что-то странное, ненатуральное было во внезапном нападении Блуда на Андрея, – как будто трусливого бродягу кто-то сильно напоил вином для храбрости. Или, может, бесчинства разъяренной толпы так подействовали на подлого, но, в сущности, безобидного попрошайку? Впрочем, сейчас Маше было не до того, чтобы задумываться о нем.

Вернулись ключник и конюх и рассказали обо всем, что происходило в городе уже после убийства Игоря. Полуголое тело несчастного князя убийцы волокли до самой торговой площади. Затем стали вокруг и смотрели на него в недоумении, словно не узнавая дело рук своих. Тысяцкий Рагуйло пришел и с горечью объявил гражданам:

– Воля народная свершилась. Игорь убит. Погребем же тело его по христианскому обычаю.

Люди, может быть почувствовав укоры совести, кричали:

– Убийцы не мы, а Давидовичи и сын Всеволодов. Бог и святая София защитили нашего князя Изяслава!

Слушая этот рассказ, Маша ясно себе представляла, как после сатанинского наваждения люди вдруг стали приходить в себя, как безликая яростная толпа снова обретала лица, и разум постепенно восстанавливался там, где еще минуту назад царили хаос и безумие. Девушка внезапно поняла, что сегодня воочию увидела не просто неистовый самосуд, но борьбу Бога и дьявола за души людские.

К вечеру Андрею стало хуже. Он уже метался в лихорадке, но при этом не переставал повторять:

– Надо ехать, надо выручать отца и Косту. Я теперь полностью доверяю Хрисанфу. И если этот Гелиодор так же хорош, как его слуга, что ж… пусть Мария за него выходит. Надо ехать, пока не началась война, а то потом на дорогах будет опасно…

Он даже порывался встать, обещая, что уже завтра сможет сопровождать Марию к острову. Раненый еще не понимал, что его выздоровление затянется надолго.

Анна и Мария просидели возле Андрея всю ночь, поили его целебными травами, прикладывали к ране бальзам.

Утром пришел Хрисанф, принес какое-то снадобье, якобы привезенное из монастыря на горе Святой Афон. Анна вежливо поблагодарила грека, но все же, повинуясь внутреннему побуждению, не стала давать сыну незнакомое лекарство. Она послала Марию к давним друзьям семьи Клинцов – иноку Феофану и инокине Наталье, которые могли найти хороших врачей и укрепить дух больного святыми молитвами.

Повидавшись с сестрой Натальей, бывшей некогда в миру Надеждой Вышатичной, Мария заспешила в Феодоровский монастырь к отцу Феофану. Но там она не застала ни его, ни других монахов: все ушли на Копырев конец к монастырю Святого Симеона, где должны были предать земле тело несчастного Игоря. Мария тоже направилась туда, надеясь найти отца Феофана, а отчасти и повинуясь невольному любопытству.

Между тем небо над Киевом все больше хмурилось, с востока наползали свинцовые тучи, предвещавшие бурную летнюю грозу. Казалось, в сгустившемся воздухе было разлито какое-то тяжкое, тревожное предчувствие.

Но Маша так спешила, что не замечала ни туч, ни других предвестников бури. И все же она успела лишь к концу отпевания. Увидев среди иноков Феофана, девушка хотела незаметно подойти к нему поближе, но вздрогнула и застыла как вкопанная, услышав слова игумена Анания, совершавшего печальный обряд. Седой и хилый с виду старик неожиданно мощным голосом крикнул, обращаясь к толпе притихших зрителей:

– Горе живущим ныне! Горе веку суетному и сердцам жестоким!

И в этот миг гроза, собиравшаяся все утро, разразилась наконец могучим раскатом грома. Испуганные крики, слезы и причитания вчерашних неистовых судей были ответом на это небесное знамение.