Текст книги "Суженый Марии"

Глава шестая
Опасные спутники

Из-за навалившихся несчастий Анна заболела, но, превозмогая слабость, ухаживала за раненым сыном. Князь Владимир справлялся о его здоровье и даже прислал лекарство. Через несколько дней, когда стало ясно, что жизнь Андрея уже вне опасности, Анна решилась наконец, вняв просьбам сына, дочери и невестки, благословить Марию в путь. Хрисанф, который теперь, как спаситель Андрея, пользовался полным доверием семьи, все настойчивей подталкивал к этой поездке, уверяя, что половцы, прослышав о войне, могут увезти Дмитрия и Гелиодора в Чернигов, чтобы угодить своим давним сообщникам.

Брат не мог ехать вместе с Марией, но для охраны ей были даны четверо крепких дружинников во главе с Нерадцем. И вот, в один из августовских дней, провожаемая слезами и напутствиями женской половины дома, Мария тронулась в путь. Так совпало, что в этот же день в столицу вернулся великий князь. Еще раньше из уст в уста передавались по Киеву слова, сказанные им, когда он узнал об убийстве Игоря: «Теперь назовут меня его убийцей! Бог мне свидетель, что я не имел в том ни малейшего участия ни делом, ни словом. Он рассудит нас в другой жизни. Киевляне поступили неистово».

Теперь многие граждане опасались, что Изяслав, вернувшись в столицу, накажет виновных. Однако этого не случилось. Подъезжая к Золотым воротам, Мария услышала, как бирючи оповещали, что князь хоть и скорбит о случившемся, но не станет наказывать грешников, которые, поддавшись лукавому, не ведали, что творят. Теперь в столице князь будет ждать смоленскую рать, чтобы объединенными силами двинуться на врагов.

Мария тяжело вздохнула при мысли, что «враги» – это те же русичи, единоверцы, ветви одного дерева.

Уже выехав за ворота, она вдруг подумала об Улебе и Фотии, которые, конечно же, прибыли в Киев вместе с князем. Надо бы посоветоваться с ними перед поездкой. Но как только она высказала эту мысль Хрисанфу, он тут же запротестовал: дескать, князь и его приближенные сейчас будут заняты важными делами, Марии придется их ждать, а это лишняя потеря времени, да и что нового может посоветовать Фотий, когда мать и брат ее уже благословили? Доводы казались разумными, и девушка с ними согласилась.

Ладья, на которую сели путешественники на пристани возле Перевесища, была невелика, но быстроходна. Ее хозяин, купец из Воиня, на днях закупил в Киеве товар и собирался плыть к себе домой. С ним договаривался Хрисанф, но семье Клинцов этот купец тоже был известен и пользовался у них доверием. Купец заранее оговорил, что сам он вместе с товаром и своими гребцами высадится в Воине, а путники наймут там новых гребцов и поплывут к Монастырскому острову.

Поначалу все было спокойно, и Маша, несмотря на свалившиеся несчастья, даже радовалась возможности полюбоваться новыми местами. Живописные берега и островки проплывали перед ней, как в сказке, и девушке минутами казалось, что река несет ее куда-то навстречу сияющим далям прекрасной мечты.

Первая неприятная неожиданность случилась после остановки в Воине. Едва купец выгрузил свой товар и попрощался с путешественниками, как Хрисанф тут же заявил Марии и Нерадцу, что нанимать гребцов им вовсе не надо, поскольку сюда, в Воинь, уже прибыли люди его хозяина Гелиодора. Через несколько минут к ладье приблизилась целая ватага греков. Хрисанф, перегнувшись через борт, приветствовал их громкими криками. Мария и Нерадец, на которого была возложена главная ответственность за охрану девушки, не могли не насторожиться.

– Что это значит, Хрисанф? – спросила она, не скрывая удивления. – Ты же говорил, что все ваши люди либо полегли в бою, либо остались на острове ухаживать за Гелиодором.

– Так оно и есть, госпожа, – с тонкой улыбкой ответил грек. – Но теперь, когда раненые уже поправляются, Гелиодор счел нужным послать своих слуг навстречу тебе, для пущей безопасности твоего путешествия.

Пришлось смириться с этим объяснением. Под пристальными взорами русских дружинников греки стали прямо с берега запрыгивать в ладью. Из них двадцать человек были действительно похожи на бедных гребцов, а четверо казались птицами более высокого полета: два крепких, прилично одетых верзилы и двое смазливых, изнеженных с виду юнцов, которые тут же с радостными криками бросились на шею Хрисанфу. Маша стояла в стороне, но услышала, как один юнец насмешливо спросил:

– Значит, везешь и невесту, и приданое?

– Осторожно, Дула, – тихо сказал Хрисанф. – Она знает греческий.

Маша чуть отступила назад. Слова Хрисанфа заставили ее насторожиться. Отчего греки опасаются, что она подслушает и поймет их разговор? Что у них за тайны от нее?

Увидев, с какой нежностью относится грек к этим юношам, которым с виду было не более шестнадцати– семнадцати лет, Мария подошла поближе и спросила:

– Скажи, Хрисанф, эти юноши – не твои ли сыновья? Или, может, племянники?

– Они? – Хрисанф вдруг захохотал и обнял обоих парней за плечи. – Нет, это мои рабы. Правда, красавчики? А зовут их Дула и Пигонит.

– Странные какие-то имена, будто прозвища, – поморщилась Маша. – Но ты ведь шутишь, эти нарядные юноши не могут быть твоими рабами. Наверное, они друзья Гелиодора?

Дула и Пигонит вдруг засмеялись и, как показалось Маше, окинули ее почти презрительными взглядами. Ей совсем не понравились эти юнцы, несмотря на их миловидность.

Чем дальше, тем сильнее одолевали Машу сомнения. Какие-то недоговорки, смешки, переглядывания – все казалось ей подозрительным. Она пока не хотела делиться своими сомнениями с Нерадцем и другими русичами, чтобы не тревожить их понапрасну, но сама стала все внимательней приглядываться к грекам. Кажется, Хрисанф даже заметил ее настороженность и однажды, словно стремясь успокоить девушку, бодрым голосом сказал:

– Не волнуйся, госпожа: осталось всего два дня пути. Скоро увидишь и отца, и брата, и жениха. А потом минуем пороги, сядем на корабль и быстро поплывем в прекрасный Царьград.

– Ну, это как сказать, – пожала плечами Мария. – Если мой батюшка решит, что сперва надо ехать в Киев, а потом уже в Царьград, то я так и сделаю.

– Но когда тебя обвенчают с моим господином, ты должна будешь слушаться его, своего мужа, а не отца, – вкрадчиво заметил Хрисанф.

Мария ничего не сказала в ответ, но тревога ее почему-то еще больше усилилась. Одно утешало – до Монастырского острова, как говорил ей Нерадец, оставалось не более одного дня пути.

Вечером, когда уже стемнело, ладья причалила к берегу, и Хрисанф велел натянуть между деревьями полотнище, получилось что-то вроде шатра. Заявив, что здесь, в Скифии, ему безумно досаждают комары, грек залез в это укрытие, нимало не заботясь об удобствах для главной участницы путешествия. Такая неучтивость обычно вежливого грека показалась Маше очень странной. Было похоже, что по мере приближения к острову Хрисанф становится все наглей и ничуть не волнуется, какое впечатление произведет на невесту своего господина.

Для Марии дружинники тоже соорудили некое подобие укрытия, и она, измученная не столько путешествием, сколько своими тяжкими сомнениями, погрузилась в дремоту, под тихий плеск днепровских волн.

Утро выдалось пасмурным, темным: похоже было, что днем обязательно пойдет дождь. Гребцы потягивались, разминали руки и ноги, собираясь вновь приняться за свою дневную работу. Русские дружинники с тревогой посматривали по сторонам. Нерадец сказал Марии:

– Чем ближе к острову, тем тревожней. Чует мое сердце, что половцы где-то рядом.

– Ничего, – успокоила его Мария. – У Гелиодора и Хрисанфа с ними договор, половцы уже получили свой выкуп и нас не тронут. Они ведь тоже понимают торговые выгоды.

– Все же надо этого Хрисанфа побыстрее разбудить, – сказал Нерадец.

– А разве он еще спит? – удивилась Мария, бросив взгляд на шатер.

– И он, и мальчишки, – подтвердил дружинник. – Что-то больно они ленивы, не похожи на слуг. Точно ли этот Гелиодор у них господин? Если так, то ведь они и тебя должны слушаться, боярышня.

– Ну что ж, пойди, разбуди их, Нерадец, – велела Маша.

Дружинник подошел к шатру, заглянул внутрь, но тут же отпрянул назад и с гадливостью пробормотал:

– Тьфу, нечисть какая…

– Что там? – испуганно спросила Маша.

– Тебе этого знать не надобно, боярышня, – сказал дружинник.

Некоторые гребцы стали посмеиваться, и девушка все поняла. Маша знала о существовании содомского греха, как и о многих других тайнах бытия, ибо ее родители были убеждены, что детей нельзя воспитывать в неведении, что для борьбы за свое место в жизни надо знать обо всех ее сторонах, как добрых, так и порочных.

Вскоре Хрисанф и два его юных дружка вышли из укрытия и, ничуть не смущаясь, попросили себе вина. Слуга подал им флягу, и они поочередно из нее напились. Потом Хрисанф отдал распоряжение всем грузиться на ладью и продолжать плавание.

Простая душа благочестивого русича не могла стерпеть подобного бесстыдства, и в конце концов возмущенный Нерадец не выдержал и накинулся на грека с обвинениями:

– Как же ты посмел, нечестивец поганый, творить непотребства, когда здесь рядом находится благородная девица? Она же к своему жениху направляется, а ты у него в услужении. Разве он тебе дозволяет такое?..

– Успокойся, благонравный скиф, – с усмешкой сказал Хрисанф. – Не думай плохо о том, чего не знаешь. Мы просто играли. У нас такая игра, понимаешь? Игра, забава. Успокойся. Лучше выпей вместе с нами вина. Остров уже близко, скоро мы его увидим, и кончатся все наши волнения.

Хрисанф дал знак слуге, и тот принес глиняный кувшин с вином. Нерадец и другие русичи уже не знали, что и подумать. Слуга подал кружки всем русичам, включая Марию, и стал наливать в них вино. Девушка растерянно смотрела на хмельной напиток, который пила всего два раза в жизни. А Хрисанф, не давая русичам опомниться, продолжал говорить:

– У некоторых моряков есть такая примета: когда приближаешься к цели своего путешествия, надо обязательно выпить вина. Иначе не найдешь счастья там, куда направляешься.

Дула, Пигонит и двое слуг поддержали Хрисанфа приветственными возгласами. Нерадец посмотрел вдаль и увидел, что Монастырский остров уже обрисовался в тумане пасмурного дня. Путешествие подходило к концу, и теперь можно было не отказывать себе в удовольствии отведать хорошего греческого вина. Нерадец выпил залпом, другие русичи последовали его примеру. Мария тоже выпила. Тотчас слуги принесли корзину с едой. Дружинники набросились на печеную рыбу и лепешки с сыром. А Маша съела несколько сушеных сладких фиников – восточное лакомство невесть откуда оказалось в ладье. Подняв голову, она встретилась взглядом с Хрисанфом, и ей почудилось, что он смотрит на нее с насмешкой. Но вдруг и Хрисанф, и другие спутники, и борта ладьи, и речные берега, – все качнулось куда-то в сторону, потом в другую, потом стало медленно вращаться и терять ясность очертаний. Маша подумала, что зря, наверное, выпила этого вина: оно оказалось слишком крепким. Девушка еще успела заметить, как сонно закрылись глаза Нерадца, бородатая голова его упала на грудь, а потом и сам он повалился на дно ладьи. Дальше все заволоклось туманом, и Мария, ничего уже не сознавая, погрузилась в глубокий и долгий сон.

Проснувшись, она не сразу вспомнила, что с ней случилось. Но, когда вялые и рассеянные после тяжелого сна мысли собрались наконец воедино, девушка тут же вскочила на ноги и испуганно осмотрелась вокруг. Все события последних дней встали у нее перед глазами. Она заснула после выпитого вина прямо в ладье, под открытым небом, а теперь находилась в каком-то тесном помещении с маленьким оконцем. Возле одной стены стоял высокий сундук и две скамейки, а возле другой – некое подобие кровати, представлявшее собой тюфяк, прикрытый толстой тканью. Именно на этом жестком ложе Мария и проспала так крепко, что и не вспомнила, как здесь очутилась. Пол под ногами слегка качался, и девушка поняла, что по-прежнему находится не на суше. Но этот корабль не был маленькой ладьей, на которой путники добирались до Монастырского острова. Недоумевая, как и почему она попала сюда, и желая поскорей узнать правду, Маша кинулась к двери, но открыть ее не смогла. Ей вдруг стало страшно. К страху примешивалась нестерпимая головная боль и сильное чувство голода. Выглянув в оконце, девушка увидела корабельную палубу, а за ней – тихие речные волны и очертания далекого берега. У борта стояли и беседовали двое людей; один из них был Хрисанф. Маша высунула голову наружу и позвала своего странного спутника. Хрисанф оглянулся, и по его лицу скользнула насмешливая улыбка. Он тут же открыл дверь, и девушка, слегка шатаясь, вышла из кормового помещения на палубу. Да, это судно было не ладьей и даже не насадом, а самым настоящим дромоном[4]4
  Дромон – византийский быстроходный военный корабль.


[Закрыть], хотя и небольшим.

– Как же так?.. – Маша растерянно осмотрелась вокруг. – Мы пересели с ладьи на корабль? Зачем? Что случилось за это время?

– Успокойся, госпожа, – ласково сказал Хрисанф. – Мы вместе с твоим отцом решили, что на этом корабле будет удобней путешествовать.

– С моим отцом? А где он? Где Коста? Где Нерадец и другие русичи?

Оглядываясь, Маша видела вокруг только греков, в том числе и тех четверых, что подсели в Воине. Только гребцов не было видно, поскольку на корабле, в отличие от ладьи, они сидели под помостом.

– Не волнуйся, госпожа, с твоими близкими все в порядке, – заверил ее Хрисанф. – Просто сейчас они в другом месте.

– Но куда мы плывем? – Маша взглянула на подернутые дымкой берега. – Разве такой корабль пройдет через пороги?

Дула и Пигонит захихикали, а Хрисанф спокойно ответил:

– Пороги и Крарийская переправа остались позади. На этот корабль мы сели уже за островом Хорса.

– А я все это время спала? – удивилась Маша и тут же вспомнила побежденного внезапным сном Нерадца. – Может, вы подсыпали в вино сонный порошок? Где русские гридни? Они ведь тоже заснули, да?

– Успокойся, присядь. – Хрисанф почти силой усадил ее на скамью. – Мы не сыпали тебе порошка. Дело в том, что ты заболела сонной болезнью. Такое случается, если человека укусит одна ядовитая муха, иногда залетающая в эти края. Лечить такую болезнь может только знаменитый византийский врач Лукий по прозвищу Асклепий. И потому твой отец разрешил моему господину Гелиодору доставить тебя в Константинополь. На повозке мы перевезли тебя по суше мимо порогов, а потом отнесли на этот корабль.

– Но где отец и Коста?

– Они остались долечиваться на острове. С ними Нерадец и другие воины.

– Так что же, они отпустили меня одну?

– Не одну, а с твоим женихом.

– С Гелиодором? – Маша слегка покраснела. – Значит, он тоже на этом корабле?

– Нет, твой отец решил, что неприлично до венчания жениху и невесте находиться так близко. И потому Гелиодор плывет на другом корабле, немного впереди. – Хрисанф показал рукой куда-то вдаль. – Но ты его увидишь очень скоро. Может быть, даже сегодня вечером.

Проходивший мимо Пигонит как-то странно и немного визгливо засмеялся.

А Маша вдруг почувствовала, что ее тревога переходит в страх. Похожий на небылицу рассказ о сонной болезни, ядовитой мухе и чудесном враче Асклепии, ехидные смешки юнцов, отсутствие русичей на корабле, – все это показалось ей не просто странным, но даже зловещим. Девушка поняла, что попала в какую-то непонятную, но оттого еще более опасную ловушку. Стараясь не показать грекам своей растерянности, она бодрым голосом заявила:

– Но я ведь уже проснулась – значит, излечилась от этой сонной болезни. Теперь нет надобности везти меня в Царьград. Я хочу вернуться на остров, к отцу и брату.

– Что ты, что ты, госпожа! – замахал руками Хрисанф, скрывая усмешку. – Ты еще далеко не излечилась. Эта болезнь очень коварная. Она отпустила тебя лишь на время. Но скоро приступ повторится с новой силой. Тебе и сейчас, я думаю, не очень хорошо. У тебя ведь что-нибудь болит?

– Да… – Маша взглянула на него с удивлением. – У меня болит голова.

– Вот видишь! Это верный признак сонной болезни. А что еще ты чувствуешь?

– Я очень хочу есть, – вздохнула Маша, которой было немного стыдно, что, несмотря на тревоги и переживания, она не утратила аппетит.

– Эта болезнь поглощает много сил, и ты должна хорошо питаться, – заявил Хрисанф и тут же отдал распоряжение слугам принести еды.

Маша, понимая, что, пока она на корабле, ей все равно никуда не деться, окинула взглядом свою плавучую тюрьму. Борта здесь были гораздо выше, чем у ладьи. Две мачты возвышались посреди помоста, парус надувался от попутного ветра. На более высокой мачте была укреплена корзина, в которой сидел сторожевой корабельщик.

Впрочем, долго осматриваться Хрисанф ей не дал, повел в кормовое помещение, куда слуги принесли обед. Вместе с Машей и Хрисанфом уселись за стол Дула и Пигонит, общество которых было ей весьма неприятно. Девушка отказалась от вина, да и за еду принялась с большой осторожностью. Но вскоре ее аппетит, разбуженный запахом вкусных блюд, так разыгрался, что она и не заметила, как проглотила и нежную слабосоленую рыбу, и сыр, и белое куриное мясо, и тушеные овощи. Наконец, насытившись, она подняла глаза на Хрисанфа и, не обращая внимания на насмешливые взгляды юнцов, спросила:

– А долго я проспала?

– Не долго, – ответил грек, улыбаясь. – Один день, одну ночь и еще полдня. Но следующий приступ может оказаться гораздо дольше.

– Правда? – Маша снова ощутила приступ головной боли. – А нельзя ли его избежать?

– Можно, – еще шире улыбнулся Хрисанф. – У меня есть одно лекарство от Асклепия. Оно способно заглушить эту болезнь. Но лишь на время. А по-настоящему вылечить ее можно только в Константинополе.

Слуги принесли фрукты, мед, орехи и какие-то незнакомые Маше восточные лакомства.

– Видишь, как старается угодить тебе господин Гелиодор, – сказал Хрисанф, указывая на принесенные блюда. – Он очень любит тебя и не может дождаться вашей встречи.

Дула противно хихикнул, и Маша опять почувствовала себя в ловушке.

– Вы все от меня что-то скрываете, – сказала она, обведя глазами присутствующих. – Но зачем? Куда вы меня везете? Что вам от меня нужно? Может быть, хотите продать в рабство?

Хрисанф понял, что девушка близка либо к обмороку, либо к приступу ярости, и снова поспешил ее успокоить:

– Мы ничего от тебя не скрываем, госпожа! Какое рабство, помилуй Бог! Ты едешь в Константинополь, чтобы обвенчаться со своим женихом. Твои родители благословили этот брак. И не надо так тревожиться, это может усугубить твою болезнь. Вот, прими ложечку этого волшебного лекарства, оно уймет тревогу.

Хрисанф пододвинул к ней чашку с каким-то снадобьем, похожим на тесто.

– Его приготовил врач Асклепий? – недоверчиво спросила Мария. – А если после этого лекарства я снова засну, как после вина, и вы меня куда-нибудь завезете?

– Нет, после этого лекарства ты не заснешь, обещаю тебе, – с таинственным видом сказал грек. – Наоборот, ты почувствуешь бодрость и могущество, у тебя словно вырастут крылья. Да ты не бойся, это не отрава. Смотри, с каким удовольствием берут лекарство мои друзья.

Девушка настороженно наблюдала, как смазливые сыновья порока зачерпнули ложку странного зелья и, закатывая глаза, поочередно ее облизали.

– Вот видишь, они живы и здоровы и чувствуют себя превосходно, – улыбнулся Хрисанф.

– А ты почему не берешь? – спросила Маша.

– Мне это не надо, – пожал плечами Хрисанф. – Я здоров и не должен отнимать драгоценное лекарство у больных или слабых людей. Ну же, возьми, попробуй, тебе понравится. И голова перестанет болеть. Смотри, как взбодрились мои ученики.

Маша обратила внимание, что Дула и Пигонит действительно выглядят счастливыми: у них заблестели глаза, порозовели щеки, лица озарились блаженными улыбками. Девушка подумала, что, пожалуй, можно и рискнуть – хотя бы для того, чтобы исчезла наконец эта назойливая головная боль. Она осторожно зачерпнула снадобье маленькой ложечкой и проглотила его, запив водой с медом.

– Вот и хорошо. – Хрисанф, как ей показалось, вздохнул с облегчением. – Скоро все боли и заботы тебя отпустят. А потом ты увидишь своего жениха – и он окажется именно таким, о каком ты мечтаешь.

Через минуту девушка почувствовала, что боль и в самом деле улетучивается; голова уже не казалась налитой свинцом, а, напротив, обрела необычайную легкость. Лица и все предметы вокруг стали ярче, красивей, голоса зазвучали громче и мелодичней, и на душе у Марии сделалось тепло и радостно. Порочные мальчишки, прыгавшие вокруг своего покровителя, уже не раздражали ее; Хрисанф был не коварным хитрецом, а милым и добрым человеком. Девушка больше не думала об опасностях и ловушках; будущее представлялось ей необозримой долиной блаженства.

Маша не заметила, как мужчины вышли из каюты, оставив ее одну. Впрочем, она не замечала даже стен, внутри которых находилась. Стены давно раздвинулись, явив ее взору сады и рощи, полные цветов и птиц с разноцветным опереньем. На солнце блестели струи воды, рассыпаемые причудливыми водометами. В огромных белых вазах среди мраморных колонн цвели розы, искрящиеся каплями росы. Девушке казалось, что она не просто идет, но летит сквозь это великолепие, приближаясь к чему-то еще более чудесному. Потом она очутилась в зале огромного дворца, который сверкал, словно хрустальный. Дух захватывало от ширины этого зала, а пол там был прозрачным и гладким, как озеро. И Маша скользила по этому залу, будто зимой по льду, и смеялась, охваченная сумасшедшим восторгом. Минутами ей казалось, что она поскользнется, упадет, и ее страшило это падение, но страх был жгучим и приятным. Скоро она и вправду упала, но не ударилась, не испытала боли; ее подхватили сильные мужские руки. И Маша сразу поняла, что это и есть тот самый незнакомец из сна. Ей хотелось увидеть его лицо, она подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза. А он вдруг прижался губами к ее губам, и скоро Маша почувствовала, что задыхается от восторга. Краем сознания девушка еще успела вспомнить, как Хрисанф говорил ей, что скоро она увидит жениха. И тогда, оторвав свои уста от требовательных, властных губ незнакомца, она спросила:

– Ты Гелиодор?

– Нет, я не Гелиодор, я твой возлюбленный.

– Но кто ты? Как твое имя?

– У меня нет имени. Только ты можешь дать мне имя.

Он снова поцеловал ее, и она почувствовала, что падает навзничь. Маша и в самом деле упала на тюфяк в каюте, но ей казалось, что она лежит на прекрасном ложе, усыпанном цветами. Ласки незнакомца становились все жарче, и девушка чувствовала, что ее охватывает какое-то острое, сильное ощущение, идущее из глубины тела. Задыхаясь, она взяла голову мужчины обеими руками, желая увидеть лицо. И увидела. Он был прекрасен, но не как ангел на иконе, показанной Хрисанфом; это была другая, земная красота. На мгновение у Маши мелькнула мысль, что какой-то пират решил воспользоваться случаем, чтобы овладеть обманутой, одурманенной зельем невестой Гелиодора. Но теперь ей было все равно. Даже если бы таинственный пришелец оказался злодеем, это не уменьшило бы того восторга, который она испытывала в его объятиях. Ей чудилось, будто она поднимается в небеса и низвергается в бездны, и душа ее на короткие мгновения холодела, чтобы тут же наполниться новым невыразимым блаженством.

Сколько продолжалось это парение по грешному раю, Маша не знала. Наверное, потом все перешло в тяжелый, болезненный сон. Когда же, обессиленная и дрожащая, она наконец очнулась, то увидела, что лежит все в той же каюте, где обедала вместе с Хрисанфом и его дружками. В маленькое оконце проникали лучи дневного света.

Маша помнила все, что произошло с ней ночью. Был ли это сон? Наверное, да. Хрисанф снова чем-то опоил ее. Но почему на этот раз сон был таким явственным, таким небывало ярким?

Она уже хотела выбежать из каюты и найти Хрисанфа, чтобы потребовать у него объяснений, как вдруг он сам вошел и, окинув девушку насмешливым взглядом, спросил:

– Как ты себя чувствуешь, красавица? Лекарство придало тебе сил?

– Чем ты снова опоил меня, Хрисанф? – спросила она взволнованно. – Ты говорил, что твое зелье излечит меня от сонной болезни, но я снова спала. И видела очень странные сны.

– Сны? Но так и должно быть, – улыбнулся грек. – Это действие лекарства. При сонной болезни таких прекрасных и ярких сновидений не бывает. Иди, прогуляйся по палубе, свежий воздух тебя взбодрит.

Но Маша не почувствовала бодрости. Правда, не было уже и прежнего страха, он сменился каким-то странным, почти веселым равнодушием. Несколько раз она пыталась поговорить с Хрисанфом о своей участи, но грек неизменно ее успокаивал и обещал прекрасное будущее.

А мимо проплывали днепровские берега, и Маша, опершись о борт, любовалась ими и поневоле вспоминала свои ночные видения. Ей даже молиться не хотелось, хотя минутами она ясно понимала, что в ее странном положении остается уповать только на Бога.

За поздним обедом, похожим скорее на ужин, Хрисанф снова попотчевал Машу и своих «учеников» таинственным лекарством. Вначале девушка хотела отказаться, но мысль о прекрасных снах взяла верх.

Уже чувствуя легкое головокружение, она услышала, как Хрисанф, взяв за подбородок Пигонита, сказал Дуле:

– Смотри, а с него ведь можно рисовать архангела Гавриила.

И Дула, смеясь, ответил:

– Ну, если твой богомаз Исаак с архангела нарисовал жениха, так почему бы с нашего Пигонита не нарисовать архангела?

Мысли девушки затуманились, а ощущения, наоборот, обострились. И потому она скорее чутьем, чем умом поняла, что Дула говорил о портрете Гелиодора. Значит, не существует жениха с таким ангельским лицом? Впрочем, сейчас Маша об этом и не жалела; незнакомец из волшебных грез волновал ее куда больше бесплотного Гелиодора.

Скоро она опять оказалась в прекрасном саду, где ждал ее таинственный посланец любви. Вначале они вдвоем катались на увитых цветами качелях, а потом оторвались от земли и долго летали над зелеными долинами. И Маша могла бы вечно летать в его объятиях, но ему этого было мало, он хотел чего-то еще…

И снова она пробудилась, обессиленная ночным блаженством. На этот раз ее грезы продолжались дольше. Было далеко за полдень, когда вялая, сонная Маша вышла наконец на палубу. Здесь ее удивили неожиданные перемены – она не увидела берега с одной стороны. Лишь безбрежная водная гладь простиралась до самого горизонта.

– Мы уже вышли в море? – догадалась она.

– Да, мы только что миновали остров Эвферия в лимане Борисфена, – ответил Хрисанф. – Ветер нам благоприятствует, и потому мы плывем очень быстро.

День был солнечный, волны сияли чистой лазурью, но после ночных грез даже красота моря не так уж сильно трогала Марию. Сейчас ей больше всего хотелось разгадать загадку: сном или явью были прекрасные видения?

– Ну, что тебе снилось, красавица? – участливо спросил Хрисанф. – Какой-нибудь райский сад?

«Райский сад!..» Маша внутренне содрогнулась. Эти слова вдруг вызвали в ее памяти рассказы родителей о восточных убийцах – ассасинах, или хашшашинах. Их повелитель, горный старец, прежде чем послать ассасинов на верную гибель, давал им гашиш, и тогда обреченным убийцам грезился райский сад, вечно юные девы, небывалое блаженство…

Разве не то же самое видела она? Только вместо юных дев к ней являлся мужественный незнакомец, лицо которого она не могла вспомнить после пробуждения.

Маша почувствовала на себе пристальный взгляд Хрисанфа и поняла, что не должна высказывать ему свою догадку. Только притворившись ничего не понимающей дурочкой, можно попытаться спастись от загадочных козней. Она отошла в сторону, сделав вид, что ее немного укачало. Хрисанф дал ей мятной воды, помогающей при тошноте, и на какое-то время оставил девушку в покое.

Она села на скамью и стала думать. Да, сомнений нет, Хрисанф потчует ее гашишем. А его дружки принимают дьявольское зелье с удовольствием. Маша помнила из рассказов родителей, что люди, приученные к гашишу, становятся рабами тех, кто снабжает их зельем. Недаром и Хрисанф, словно в шутку, назвал своих юных любовников рабами. Если она будет и дальше пробовать гашиш, то очень скоро станет покорной рабой призрачного счастья. Она уже и сейчас начинает терять счет дням и путать сон с явью. Но для чего это нужно Хрисанфу? Кто поручил ему сделать ее такой? Гелиодор? Да существует ли он вообще, этот Гелиодор? Она вспомнила разговор юнцов о портрете. Если Гелиодор – выдумка Зоила и Хрисанфа, то для кого ее выманили из родительского дома и везут в Константинополь, по дороге одурманивая гашишем? И что на самом деле произошло с отцом и братом? Задавать вопросы Хрисанфу или бунтовать было бесполезно.

Хорошенько обо всем поразмыслив, Маша пришла к выводу, что помочь сама себе она сможет только хитростью и притворством.

Она обратила внимание, что один из охранников Хрисанфа – крепкий верзила по имени Фока – иногда с интересом на нее посматривает. Девушка стала заговаривать с Фокой и вскоре даже сумела вызвать улыбку на его хмуром глуповатом лице.

Кормовое помещение было разделено на две каюты; одна была отдана Маше, а в другой разместился Хрисанф со своими «учениками». Что же касается слуг и охранников, то они ночевали под палубой, вместе с гребцами.

Воспользовавшись минутой, когда Хрисанф скрылся в своей каюте, а мальчишки нежились на солнце в другом конце корабля, Маша подошла к Фоке и спросила:

– Не обидно ли, что эти дрянные юнцы живут здесь с удобствами, а ты, воин, должен ночевать рядом с каторжниками?

Фока сплюнул и проговорил с досадой:

– Что поделаешь, если мы все тут должны подчиняться Хрисанфу. А наш хозяин Зоил не замечает непотребства своего помощника.

– Наверное, этот Хрисанф – очень ценный помощник?

– Да, он человек ученый. Всегда все письма, все бумаги составляет. Зоил без него – как без рук.

– Значит, ваш хозяин – Зоил Оксивант? А знакомы ли вы с его племянником Гелиодором?

Фока удивленно захлопал глазами и покачал головой.

– Не знакомы? – повторила Маша. – А разве он не плыл с вами из Константинополя?

В этот момент Хрисанф выглянул из каюты и, увидев, что Маша беседует с Фокой, тут же набросился на охранника:

– Я тебя разве не предупреждал, чтобы ты не смел разговаривать с этой девушкой? Тупые ослы! Едва лишь увидите юбку, как сразу слюни распускаете и забываете обо всем! Помни: за каждое такое нарушение хозяин вычтет из твоего жалованья пять оболов[5]5
  Обол – медная монета.


[Закрыть].

Маша тут же вступилась за Фоку:

– Я сама заговорила с этим воином, Хрисанф. И если ты его обидишь, я пожалуюсь на тебя своему жениху или его дядюшке. И еще. Я больше не хочу ужинать в компании твоих противных учеников. Пусть вместо них придет Фока. А если ты не сделаешь по-моему, то я вообще откажусь от всякой еды. Лучше голодать, чем терпеть присутствие этих детей греха.