Текст книги "32 фигуры"

Глава 14. Выдающийся персонаж

Уходя, Надежда столкнулась в дверях с Василием Трохиным. Тракториста Василия Васильевича Трохина было не узнать. На встречу с режиссёром он пришел в костюме! Правда, без галстука, но если ещё и галстук, то в городе, наверное, подумали бы, что Василий решил на старости лет «пережениться» и поэтому так «вырядился». Надя опешила. А он, выдержав паузу, галантно открыл перед ней дверь. Девушка, видимо уже примерив на себя образ Оленьки, кокетливо улыбнулась, попыталась изобразить что-то вроде реверанса и, задержав на мужчине игривый взгляд, выразительно произнесла: «Спасибо, Василий Васильевич. До свидания». На что тот сначала неуверенно кивнул, потом довольно «хмыкнул» и радостно посмотрел на режиссера: мол, ух-ты! – работает! Серафима Сергеевна одобрительно подмигнула в ответ: «а то ли еще будет…». Надя, хихикнув, убежала.

– Василий Васильевич, здравствуйте! Вы даже не представляете, как я рада видеть в вас такие перемены. Мне даже показалось, что это не вы вошли, а Павел Петрович Кирсанов. Удивительно! И спасибо вам. За то, что так быстро и, главное, самостоятельно всё поняли. Я позвала вас, чтоб героя вашего обсудить. Понимаю, что длинные романы читать некогда – и работа, и хозяйство, да и внук внимания постоянно требует. Лучше ему книжку интересную перед сном почитайте. Очень хороший мальчик ваш Митя. Талантливый. На деда похож. В детских постановках все ведущие роли – его.

Конечно, про внука не случайно. Есть ли более приятные слова, чем похвала детям и внукам? Но душой я ничуть не покривила. Мальчик, в самом деле, талантливый и, действительно, очень похож на деда.

– Ваш герой, Василий Васильевич, со следующей репетиции, а это уже завтра, начинает движение вперед. Первые ходы сделали пока только пешки, кроме цыганки – все светские дамы. Кто по происхождению, а кто, как, например, героиня Нади Щелкуновой благодаря удачному замужеству. И вышел вперёд белый конь, Алексей Вронский. Тот на втором ходе белых вперед вырвался, к своей Анне Карениной спешит.

– Про Надежду – это вы, Сергевна, верно заметили. Эта в девках точно не засидится. Там мать такая, что у ней не засидишься, живо пристроит. Еще и с выгодой. Слышь, Сергевна, может все-таки на «ты» перейдем. Мы с тобой, считай, одногодки. Чего тут политесы разводить, когда нет никого.

– Договорились. Я тогда тоже на «ты», без брудершавта.

– О! Ну это мы запросто устроить можем, мы это дело должны даже обмыть.

– Непременно, Василий, обмоем. Только не сейчас и не вдвоём. Свидетелей позовем. От греха.

– Слушай, ну до чего ты, Сергевна, на язык остра… Тебе палец в рот не клади…

– А вот это мы даже пробовать не будем…

Он в ответ прямо-таки залился смехом. А смех у него весёлый, добрый. И мужик сам хороший, повезло жене. Выпивает, конечно, лишнего. Но здесь непьющих, кажется, и нет совсем. Митя в дедушке души не чает, любимая фраза «а вот когда мы с дедом…». Василий Трохин – актёр, безусловно, талантливый. Не зря его здесь величают «наш народный артист». Это как раз тот случай, когда человек уже рождается актёром. Когда с раннего возраста, не учась, может быть любым, с легкостью примеряет на себя и носит любую маску. Ведь приходит же кто-то в этот мир музыкантом, художником, танцором, поэтом, учёным. Про таких говорят, что дар от Бога. И как ни прячь его, как ни скрывай, он рано или поздно возьмёт своё, прорвется наружу сквозь все преграды – внутренние и внешние. Пойди, например, Василий Трохин, в профессиональные актёры, у него бы всё получилось и смог бы он прожить совсем другую жизнь. Хотя попробуй, пробейся туда, в актёры, в этот богемный и практически закрытый для чужих мир. Он и не стал биться. И живёт понятную жизнь на своей земле… Но для народного театра такой актёр – просто подарок. Всё у него получается искренне, от души, зрителя «держит» каждую минуту своего пребывания на сцене. Партнёрам, правда, не всегда легко – импровизирует много. Но они к этому привыкли и любят его всей душой.

– Я тебе, Василий, честно признаюсь, что персонажа твоего, Павла Петровича Кирсанова, уважаю и даже, пожалуй, люблю. Или смогла бы полюбить, окажись мы с ним в одно время в одном месте.

– Ну так зачем дело встало? – Василий резко вскочил со стула и как дал сильными ладонями рассыпную хлопушку – от груди и до колен, и ногой еще притопнул. И задор такой мальчишеский сразу в глазах, лет тридцать точно за секунду скинул.

– Ой, Василий, с огнем играешь! Говорю же: без свидетелей нам с тобой опасно. Я ведь и ответить могу, сейчас кааак дробью рассыплю. Уух! Народный танец у меня на «отлично» всегда был. И пойдем мы с тобой в пляс под «Камаринского» – не остановить. Но это не сейчас. Нам с тобой сначала Кирсанова надо сделать. Поэтому давай серьёзнее.

Про то, что Павел Кирсанов аристократ до мозга костей и бывший гвардейский офицер ты в своих бумагах уже прочитал. А вот что это за человек? И почему именно он в этой игре, а не брат его Николай Петрович или племянник и друг Базарова, Аркадий Николаевич, один из главных героев романа? Чем он удостоен такой чести? Я тебе скажу, что каждый, да-да – каждый! из наших героев в этой шахматной игре – человек выдающийся. Пожалуй, любого из четырнадцати персонажей, а именно столько у нас мужских ролей, можно назвать героем своего времени. Пусть не героем с точки зрения поступков и каких-то исторических подвигов, но одним из ярких представителей своей эпохи. Настолько ярких, что, спустя столетия, этих героев изучают, обсуждают и, надеюсь, не перестанут изучать на уроках литературы все школьники нашей огромной страны. Хочется верить, что хотя бы это останется неизменным. Если во все времена допускалась различная трактовка исторических событий и, в зависимости от режима, от политического курса, менялись местами правые и неправые, то классическую литературу вряд ли будут переписывать.

Есть ли эти характеры в наше время? Конечно, есть. Пусть уже не дворянских сословий, но они существуют, больше того – живут среди нас. Именно это хочется показать, понимаешь, Василий? Например, Илья Ильич Обломов, наш белый король. Герой по поступкам? Нет, конечно. Какой уж героизм в философии на диване. Но кто будет оспаривать тот факт, что это интереснейший персонаж, что каждый из нас назовет хотя бы одного Обломова из числа своих знакомых. И может ли человек с таким характером быть королём? А почему нет? Если с ним рядом будет надежный Штольц, если он будет думать, действовать, принимать решения и, главное, отвечать за них, то королем может быть кто угодно. Мало что ли таких примеров в истории…

Вот и твой Павел Петрович – человек весьма выдающийся. Со своими жизненными принципами, с сильным, пусть и тяжелым, характером, потому что упрям и вспыльчив. Если что не по нраву – как спичка загорается. Педант, перфекционист, даже зануда. Одет всегда с иголочки, воротнички и манжеты идеальной чистоты, накрахмалены. Ходит с тростью. Кстати, чтоб не забыть. Держи, я тебе трость приготовила. На сцене с ней будешь. Это не костыль и ты не хромаешь. Это – трость. Потренируемся потом, чтоб легко, непринужденно, слегка вальяжно. Пройтись, постоять, в руках покрутить…

Отвлеклась от сути, продолжаю. Павел Петрович Кирсанов, несмотря на свое занудство по некоторым вопросам жизнеустройства, человек очень смелый, честный и благородный. Не боится спорить с молодым, дерзким, самоуверенным и к тому же отнюдь не глупым Базаровым. Не боится вызвать его на дуэль, чтоб отстоять даже не свою честь, но достоинство брата и его молодой жены. Готов стреляться, будучи уверенным, что эта дуэль может стать последней в его жизни.

– Сергевна, ты прости меня, тёмного. Ты, хоть и складно говоришь, и на русском, вроде, но я не всегда понимаю, про что ты. Поправку-то делай на ветер. Чай, не в консерватории вещаешь, а мужика «от сохи» наставляешь. Вот этот… пер… перфоратор – это кто? А еще в бумагах твоих такое было слово на «м». Миза.. На минзурку похоже. Ты мне, голубушка, объясни. А то я себя не то что аристократом, я так и буду себя… перфоратором ощущать.

– Прости, Василий. Прости, виновата. Ты прав, не в консерватории я. Хотя я там и не вещала никогда. Но это не важно. Слово это незнакомое тебе – «перфекционизм». Перфекционистами называют тех, кто хочет быть безупречным, идеальным. Причём во всем. И люди эти, как правило, очень требовательны не только к себе. Они ждут такой же безупречности, совершенства и от других. Они хотят порядка в окружающем мире, чтобы понимать его. Потому что, когда понимаешь, то принять гораздо легче. Я-то считаю, что это хорошая черта. Сама, если честно, грешу страстью к идеалам… Думается мне, что будь в этом мире больше перфекционистов, он стал бы другим. Ну скажи, разве плохо хотя бы стремиться к тому, чтобы стать лучшим, одним из лучших – хотя бы в своём деле, в своей профессии. Или искать и найти именно то дело, где ты станешь лучшим. Чтобы в один прекрасный момент оглядеться вокруг и сказать: «в этом деле мне, пожалуй, равных нет. А если и есть, то их по пальцам пересчитать можно». Не ради наград, не ради признания, даже не ради денег – ради себя, своей собственной совести. Или мы живем для других, по их правилам-критериям? Если и так, то все равно хотелось бы чётко понимать, что им, этим другим, от нас нужно… Это, кстати, тоже черта перфекциониста.

– А знаешь, Сергевна… Я не могу сказать, какой я актёр. Наверное, неплохой. Меня ведь зрители очень даже любят. Но то, что с трактором мы одно целое и водила я крутой – это тебе любой в нашем районе скажет. И работу свою я люблю, потому что понимаю. И дорогу, причём любую – тоже уважаю. Потому что кажется мне, что дорога, по которой еду – она как жизнь моя. То ровная, гладкая, то с ухабами, то разбитая. А то возьмешь и сам дорогу проложишь… Если не дорогу, то хотя бы отворотку сделаешь, новый путь проложишь… Хорошо ты сейчас сказала. Чтоб быть лучшим в своем деле. Может и я тоже пер… ну как Кирсанов. Ты мне дальше рассказывай. Мне этот мужик уже по душе, хоть и аристократ.

– Я почему-то уверена, что Ивану Сергеевичу Тургеневу Павел Кирсанов тоже был по душе. Писатели ведь всегда есть в своих героях. Мне кажется, что именно в Павле Кирсанове самого Тургенева очень много – и того, каким он был на самом деле и того, каким хотел бы быть. А рассказал о нём сам автор вот что. Что с детства Павел Петрович Кирсанов отличался замечательной красотой, был самоуверен, насмешлив, был ловок и смел, быстро добился успеха, ожидала его блестящая военная карьера, да и просто блестящее будущее. Женщины сходили от него с ума, а мужчины завидовали. И вдруг всё пошло под откос, когда на одном из балов он встретил женщину, в которую влюбился, как говорят, до безумия. Настоящая любовь – она такая. Может и с ума свести.

– Ох, права, Сергевна. Опять права. Сильная любовь хуже болезни. Источит до смерти, если не остановить вовремя. Ну-ну, что там дальше было. И с кем мне надо будет любовь играть.

– А дальше было так. Наш блестящий аристократ просто потерял голову. Мне даже обидно, потому что предмет его безумной страсти вряд ли заслуживал такой жертвы. Женщина эта была замужней княгиней, жила с глуповатым, но приличным мужем. Не зря, наверное, Тургенев и о том написал, причем весьма подробно, что за ней закрепилась репутация легкомысленной кокетки, которая, не задумываясь, предавалась всякого рода развлечениям и удовольствиям. Что перед обедом принимала у себя молодых людей в полумраке гостиной, а по ночам металась по комнатам и молилась…

– Вот ты мне скажи, Сергевна, почему мы, мужики, падки до таких баб, которых не иначе как… слово бы какое приличное подобрать, не подбирается что-то. Короче, ты поняла. Они ж нам, мужикам, всю жизнь калечат. Знаешь, если б не Маша моя, а я её так и зову иногда – святая Мария, если б она прощать не умела и не любила бы меня больше, чем себя, я бы точно пропал. От таких вот «княгиней» с их полумраком перед обедом и пропал бы…

– Мы сейчас к самому главному подошли. К миссии твоего героя в нашей постановке. Во всем романе Павел Кирсанов о женщинах ничего не говорит. Об их отношениях с княгиней сам автор рассказывает или племянник его Аркадий, когда пытается дядю перед Базаровым защитить. А любовная история Павла Кирсанова закончилась тем, что женщина эта, будучи в своём поведении непоследовательной, да и просто небольшого ума, быстро охладела к Кирсанову, отчего тот буквально потерял себя. Преследовал её везде и всюду, потеряв всякую гордость, а она избегала его, за границу даже уехала. С мужем, конечно. Кирсанов вышел в отставку, всё бросил, пытался стать собой прежним, не получалось, потом узнал, что княгиня его умерла в Париже. Тогда он бросил свет окончательно и уехал к брату Николаю в деревню. И стал мизантропом. То есть человеком, который избегает общества людей. Который их попросту не любит. Толи от того, что люди не такие, какими он хочет их видеть, толи в себе разочаровался – для мизантропии причины у каждого свои.

Василий стал серьезен. Насупился, положил голову на свою тяжелую рабочую ладонь с узловатыми пальцами и темными ногтями. А вот ногти-то у Кирсанова были «хоть на выставку посылай». Но мои «господа» в перчатках будут, так что этот нюанс никто не заметит. Он неподвижным взглядом смотрел в пол и поднял на меня глаза, только когда я замолчала.

– Задачу твою, Василий Васильевич, я вижу в том, что Павел Петрович Кирсанов всем своим видом, всеми действиями на нашем шахматном поле должен явно демонстрировать своё отношение к обществу этих жеманных легкомысленных кокеток, которых ты сам про себя уже как-то назвал. И не только к ним, но и к их кавалерам. Которые такое поведение женщин поощряют, охотятся за лёгкой добычей, пользуются и, что характерно, не уважают их. Конечно, ни о какой любви тут и говорить не приходится. Флирт, адюльтер, то есть измена супружеская, одним словом – грех. Как мы знаем, грех большой.

– Понял. Принимается. А слова-то у меня будут?

– Будут. Но не на первом ходе. Хотя… Фраза «Позвольте представиться: Павел Петрович Кирсанов» не помешает. Перед Кирсановым на клетке g7 стоит пешка. По сценарию это Фенечка – возлюбленная брата Николая Петровича и мать его маленького сына. Девушка простого сословия, дочь экономки Кирсановых. Девушка скромная, тихая, добрая. И конечно, хороша собой. Ей даже нигилист Базаров увлекся, после чего, собственно и случилась дуэль. А для Павла Петровича эта Фенечка – воплощение чистоты, покорности, доброты. Воплощение идеала женственности, материнства, преданности и спокойной любви, какая, по мнению обоих братьев Кирсановых, да и самого Тургенева, и нужна в семейной жизни, для простого человеческого счастья. Павел Петрович, видя, какое женское, да и мужское общество собралось вокруг, выходит вперед. Выходит, как бы защищая свой идеал от несовершенства общества, в котором оказалась эта нежная молодая женщина. Её будет играть Настя Серодой. Студентка техникума, на кондитера учится.

– Да. Обратил внимание, что хорошая девочка передо мной стоит. А знаешь, Сергевна, от неё и запах такой шел… домашний. Хотелось даже поближе к ней придвинуться. Не думай, не руками потрогать. А просто от неё тепло как будто. И спокойно.

– Может с практики сразу на репетицию пришла. Поэтому и булочками домашними, вернее, их ароматом, тебя зацепила. Проходишь ты, Василий, между двумя девочками, по-отечески, душевно посмотрев на обеих, и встаешь на клетку f6. Этим ходом ты и Наташу Ростову, молодую-взбалмошную-неразумную, тоже как бы защищаешь и прикрываешь. Задача понятна?

– Чего ж тут непонятного. Спасибо, Сергевна. Хорошо пообщались. А можно я тебе напоследок один вопрос задам, который мне никак покоя не дает. Поначалу даже разозлился. Не захочешь отвечать – не отвечай, я сам чего-нибудь придумаю.

– Ну, попробуй.

– А почему ты чёрного короля не мне, а Сашке Кулику отдала. Про белого понятно. Если он у тебя будет типа Обломова, на диване – с тем понятно. Я ж ведь лучше как актёр, чем Кулик. Не так что ли? Мне, знаешь, поначалу обидно стало, когда ты меня конём сделала. Так злился на тебя, что вообще отказаться хотел. Это после уже интересно стало, когда бумаги прочитал.

– Актёр ты, Василий, просто отличный. Но таким королём, какого я задумала, должен быть именно Кулик. Это за белого короля-Обломова всё Штольц решает. А чёрный – тот делец, стратег, олигарх практически, если современным языком говорить. Он свою игру, жёсткую, даже жестокую иногда делать будет. И это именно Кулик. Надеюсь, ты сам всё увидишь и поймешь. Значит, до завтра?

– До завтра. И еще раз спасибо тебе, Сергевна. За роль – спасибо. Такого я ещё не играл…

Глава 15. Он всегда носил чёрное, а она белое

В местном отделении банка скопилось много народу. Александр Кулик стоял напротив электронного табло. Очередь подойдет не скоро. Может это и к лучшему. Кредит на открытие бизнеса взять – не комплексный обед в столовой заказать, здесь спешка ни к чему. Хотя всё обдумал, просчитал, с сыновьями посоветовался, жену перед фактом поставил. И себе в который раз сказал, что хватит на чужих людей гобратиться, время идёт, пенсия не за горами, а всё в ожидании благоприятного момента. Как будто мизер играть собрался и ждёшь, что в прикупе две семерки придут. Но сейчас самое подходящее время. Расклад – лучше не бывает, даже без прикупа чистая игра выходит. Пришло, наконец, то, чего ждал, на что надеялся – как по заказу, будто кто волшебной палочкой махнул и пазл из необходимого и достаточного сложился, картина как на ладони, причем в мельчайших деталях. И вот в десятый раз все выкладки свои перепроверил, риски просчитал, поправил кое-какие цифры – цены-то растут, на инфляцию сделал поправку. Точно выгорит! Если именно сейчас вложиться и не спасовать. Ну обойду кое-кого, кто-то пострадает, отношения давние испортятся. С одними испортятся, зато с другими наладятся. Кулик вздохнул. В зале жарко, народ нервный. В другой день, что ли, зайти? Да ты, брат, опять повод ищешь, чтоб не затевать это своё дело, чтоб как прожил всю жизнь, так и в старость убогую войти – чужим умом и по чужой милости. Последний шанс, однако, из привычной колеи выскочить и своей дорогой пойти. А ещё подожди, так и условий таких не будет, да и сил не прибавится. А так хоть будет что сыновьям оставить – они ведь оба моим проектом загорелись. В одной же области работаем, все технари до мозга костей. Давай, говорят, отец, двигай, мы поможем.

– А вы, Александр Афанасьевич, о чём так задумались, что даже меня не замечаете? Лично я вас очень рада видеть в нашем заведении. Здравствуйте. – и тише, так, что уже никто, кроме Кулика не услышал, – Здравствуй, Саша…

Начальница кредитного отдела, Любовь Викторовна Рауде, стояла прямо напротив. Молодая, деловая, высокая, красивая, жёсткая. В узкой чёрной юбке выше колен, в белоснежной блузке, которая так выгодно подчеркивала все её достоинства…

– Здравствуй, Люба. Да вот кредит пришел оформлять.

– Ну, если кредит, то это ко мне. Я тебя без очереди приму. Не каждый день к нам банк короли заходят.

– Да я и очереди своей могу дождаться…

– Пошли, пошли. Или боишься теперь меня? Раньше-то смелее был.

И вот они уже в Любином кабинете. Она не стала садиться за стол начальника, села рядом, на второй стул посетителя. Значит, разговор не только про кредит будет.

– Ну как ты живешь, Саша. Не звонишь, избегаешь меня. Разве я тебе что плохое сделала? Хоть бы про Юльку когда спросил, мол, как там дочка моя? Ну и что, что никто об этом кроме нас с тобой не знает. Что она папой мужа моего законного зовёт, дай ему Бог здоровья. И денег побольше. Но мы-то знаем, мы-то с тобой не чужие друг другу. Сколько лет я тебе и жилеткой была, и подушкой, да и… всем остальным. Ты же меня девчонкой неразумной окрутил. Первым у меня был. Чёрный рыцарь. Всех ухажеров моих гонял. Дрался даже. Или забыл? А я ведь красивая была. Но у тебя сыновья растут, жена болеет. Кстати, как она, болезная, не икается ей? А я, Саша, здоровая. И сейчас ещё красивая. И что следишь за мной до сих пор – знаю. Я теперь тоже в технологиях кое-что понимаю, сам научил. Даже знаю, что ухажеров моих отваживаешь. Драться только перестал. Хоть и в чёрном по-прежнему ходишь. А жаль, что не дерёшься. Это у тебя хорошо получалось. Я бы посмотрела, на что ты сейчас, дядя Саша, способен…

Кулик, когда за Любой в её кабинет пошёл, уже знал, что так и будет. Подготовился внутренне, металла в голос прибавил, холода во взгляд. Но Люба права. Есть вещи, от которых, как не бегай – не скроешься. А эта Люба Рауде – заноза на всю жизнь. Как ни пытался вытащить изнутри – не выходит. Когда больше болит, когда меньше, но сидит крепко.

– Зря ты, Люба, этот разговор завела. Денег для Юльки надо? Так ты сейчас сама, вроде не бедствуешь. Раньше-то помогал, как мог. Или забыла? Олег твой – парень неплохой. Хоть и не в моём вкусе, но ты его сама выбрала. А выбрать было из кого. Главное – для семьи старается. Девчонок не обижает. Молодцы, что вторую быстро заделали. Они же обе на тебя похожи. Вы все трое как сёстры… Чего ты сейчас от меня хочешь, Люба? А?

Люба подошла к зеркалу, что висело на стене. Сразу видно, что в этом кабинете женщина хозяйничает. Незаметно вытерла слёзы, будто подправив макияж, шмыгнула носом, вздёрнула его кверху и наиграно улыбнулась.

– А ты не знаешь, почему нас с тобой Серафима Сергеевна по разным лагерям расставила? Почему мы с тобой не рядом стоим, не одной масти? Я бы хоть на сцене твоей королевой побыла… А то у меня что в жизни, что на сцене короли какие-то… не те рядом оказываются. Не моей породы. Хотя рядом с тобой черным ферзем Раневская стоит, а мне старушек ещё рано играть. Мне образ молодой богатой вдовы гораздо больше по душе.

Кулик обрадовался, что тема сменилась.

– Ну какая Раневская старуха? Ей по пьесе, пожалуй, чуть больше сорока. Она вон в Париже роман крутит, да и мой Ермолай Лопахин вряд ли стал бы в старуху влюбляться. Да и зря ты про нашу Дарью Дмитриевну так. Она, хоть и домохозяйка, но в самом соку женщина. Сорок пять – баба ягодка опять. Но я своих привычек не меняю. Я молодых-красивых люблю. Вернее, одну. Молодую и красивую. Ты же знаешь…

И он встал, потянулся к Любе, потому что до того она была сейчас хороша – в своей дерзкой ярости, с влажными от слёз глазами, с пунцовыми щеками. И эти нервные, слегка дрожащие руки…

– Сидеть! Мы с вами что-то отвлеклись, Александр Афанасьевич. Вы же пришли кредит оформлять? А зачем вам, позвольте поинтересоваться деньги? Уж не на тот ли проект решились, который мы с вами уже раз пять пересчитывали. Неужели рак на горе всё-таки свистнул?

Кулик плюхнулся обратно на стул, а Люба мгновенно превратилась в Любовь Викторовну и уже сидит напротив, за своим начальственным столом. Тонкие длинные пальцы побежали легко по клавиатуре, взгляд деловито-серьёзный.

– Свистнул, Любовь Викторовна. И рак свистнул, да и я, наконец, созрел. Давай оформлять будем. Если дело выгорит, а теперь оно не может не выгореть, я в долгу не останусь. Может и…

– Что «может и…»? Женишься что ли на мне, когда богатым станешь? Гляди, Кулик, я ведь напомню. Постучу тебе ночью в окошко и пальцем так пригрожу «Должооок». Ладно, давай свои документы. И паспорт давай. Оформляться будем. Да не бойся ты! Не в загсе, не обманем!

Дело было сделано. Можно прощаться. Но Кулик, собрав все документы, молча сидел и, не отрываясь, смотрел на свою Любовь.

– А знаешь, Саш, что мне в моей белой королеве, которая Анна Сергеевна Одинцова, нравится? Что она спокойную богатую жизнь считает важнее всякой любви. Хотя… как-то это не вяжется с тем, что она Базарову сказала.

– А что она ему сказала, я не помню. Помню только, что он влюбился, а она прогнала. Хотя, наверное, тоже не против была. Зря, что ли, они вместе местную флору изучали…

– А она ему сказала, что ей – или всё или ничего. Что жизнь за жизнь. Если взял мою, то отдай свою. Но мужчины разве на такое способны? Да и где они, такие мужчины, которые женщине жизнь свою готовы отдать? Поэтому пусть моя жизнь будет хотя бы спокойной. И хорошо бы богатой. Ладно. Иди уже. На репетиции как-нибудь увидимся. Ваше величество…

Кулик ушёл. Люба, зажав рукой рот, зарыдала. Согнувшись, как от нестерпимой боли, как будто ножом под дых, дошла до двери. Закрылась на ключ. Нельзя, нельзя здесь расслабляться! А где можно?.. Глубоко вздохнув, сняла телефонную трубку. Надо отпроситься, чтоб в таком состоянии никто не увидел. Подышала, восстановила дыхание, покашляла. Готова.

– Евгения Рудольфовна, у меня что-то давление подскочило. Я на обед пораньше уйду, не теряйте меня. Да-да, с обеда на месте буду. Спасибо.

Держись, Люба. Первый раз что ли? Зайди в магазин, купи маме и девчонкам что-нибудь вкусное. Увидишь их, обнимешь – и боль твоя пройдет. Хотя бы на время…