Текст книги "32 фигуры"

Глава 16. «Они сошлись. Волна и камень…»

Сегодня четвёртая репетиция. Первые ходы сделаны, актёры стоят на своих позициях. Все в сборе, потому что уже идёт живая игра. Как говорится, не на жизнь, а на смерть. Видимо, каждый понял, что теперь, как в русской рулетке – неизвестно, какая пуля окажется твоей. А я сознательно держу интригу, иначе может пропасть интерес, который мне важен и нужен, как воздух. Но я и сама пока не знаю, чем закончится эта необычная пьеса.

Пришло осознание, что мы с соперником затеяли рискованную игру. Нашей странной и, конечно, безумной любви, о какой время от времени пишут душещипательные книги в жанре «роман в письмах», уже много лет. Мы виделись всего пять раз и между этими встречами текли долгие, иногда невыносимо тяжелые, годы разлуки. Теперь он неизлечимо болен и время его на исходе. Для слов уже не осталось пространства, уже нет тем, которые остались бы за рамками нашего виртуального общения. Но я хочу знать, что он ещё жив, хочу хоть чем-то подогреть его интерес к жизни. Знаю, что держу его этим, не отпускаю туда, где мы вряд ли снова найдем друг друга. Счастье, что встретились в этой жизни. Да и есть ли она, эта другая жизнь? И сейчас мы не просто обмениваемся координатами ходов – на этой шахматной доске наша совместная жизнь, которой никогда не было в реальности. Наше общее пространство, где двигаются и говорят живые люди, где вспыхивают и гаснут чувства, где разгораются страсти, где есть вера, любовь, отчаяние, предательство, изгнание и даже внезапная смерть. Пусть это всё происходит только на сцене, но… как сказал Шекспир устами своей Розалинды, «видеть и чувствовать – это быть, размышлять. Это – жить»…

Я отвлеклась, а актёры уже работают. Отлично вышла королевская белая пешечка – Оленька Скворцова. Павел Кирсанов – этот просто сорвал аплодисменты. До чего же он хорош в этом образе. Как он вчера сказал? «Перфоратор»! Но этот Кирсанов Трохина и в самом деле любую стену проломит.

– Василий Васильевич, молодец! Присоединяюсь к овациям. Надя – тоже отлично. Запомни и держись в этом образе. Это важно. А теперь – внимание и тишина. Вперед выходит белый конь – Евгений Онегин. Никита! Прямо перед тобой стоит Татьяна Ларина. Слева от неё – Печоринская Вера. Проходишь между ними, встаешь на f3. И у тебя реплика. Помнишь? Отлично. Тогда – вперёд.

– Чем меньше женщину мы любим,

Тем легче нравимся мы ей

И тем её вернее губим

Средь обольстительных сетей…

– Так. Хорошо. Интонация, то, как ты успел всех девушек на этом поле, особенно Татьяну, взглядом охватить – просто отлично. Но добавь, пожалуйста, вальяжности, этакого нарциссизма и, главное, равнодушия ко всему происходящему. Даже скуки.

Вспомни, что это за человек, твой Евгений Онегин. Воспитывался сначала гувернанткой, потом гувернером, мальчика с детства ничем не напрягали, «чтоб не измучилось дитя», но привили хороший вкус. Он вырос этаким франтом: педантичен в одежде, привередлив в еде, знаток хороших вин, много лет кряду вёл ночной образ жизни. И так уже устал от этого светского однообразия, балов, от пустых разговоров, от вынужденного ничегонеделанья, от женщин, которых ему даже не надо добиваться – они сами на него «летят», как пчёлки на сладкое…

– Серафима Сергеевна, а я бы так пожил годик-другой. С лёгкостью бы с ним поменялся, хотя бы на время. Да хоть на месяц! Так рраз – и в отпуск Онегиным. Когда читал, аж злился. От зависти. Ну почему так, а? Одним всё, а другим… кочегарка и водка палёная с дешевым пивом. Ладно. Хоть здесь… оторвусь по полной.

– Да, Никита. Здесь – можно. Это я всё к тому говорила, что, пожалуй, главная черта этого «везунчика», этого прожигателя жизни – отсутствие интереса к чему бы то ни было. Ему всё приелось, его ничем не удивить.

– В армию бы его. В нашу. Сразу бы на жизнь по-другому посмотрел. – «включился» Николай Крутов. – Мой Печорин – тот хоть служил. А этот…

– О, Никит, а может тебе не Ленского на дуэль вызвать, а Печорина. Вот интересно, чем бы дело кончилось… – а это уже Кирилл Рюмин, он же Болконский. Как изменился парень за эти дни. Подстригся коротко, чисто выбрит, взгляд ясный, чистый белый воротничок выглядывает из-под толстовки. Ушла расхлябанность, даже голос как-то резче стал.

– Я вас, господа, прерву, потому что у нас все-таки репетиция. Это вы потом, во время перерыва обсудите – кто кого и где. Значит, про Онегина понятно. И зритель его видит, когда он столичную скуку сменил на деревенскую. Хотя, как мы знаем, дело совсем не в местоположении. Онегин продолжает скучать, но уже в дядином, а теперь в своём поместье. И навстречу к нему двигается Владимир Ленский. Поэт. Возвышенный, благородный, влюбленный в свою Ольгу. Помните, как его Пушкин описал? «Дух пылкий и довольно странный, всегда восторженная речь и кудри черные до плеч».

Конечно, сразу общий хохот.

– Серафима Сергеевна, а нашему студенту теперь что, не стричься? Или вы ему парик с кудрями выдадите?

– Эй, Дениска, кто тебе кудри-то завивать будет?

– Да он же с кудрями до плеч на трансвестита похож будет, вот это жескач…

– Как дети малые, честное слово. Я же просто образ этого юноши описала. Вернее, это Александр Сергеевич его таким видел. Денис, кудри до плеч нам не нужны, не будем никого шокировать. Достаточно того, что ты брюнет. И, уверена, все девушки меня поддержат – красивый брюнет. На черном коне ты «выезжаешь» навстречу Онегину. И встаешь на d7.

Но сначала любуешься своей Ольгой. «Любовью упоенный, в смятенье нежного стыда, он только смеет иногда, улыбкой Ольги ободренный, развитым локоном играть иль край одежды целовать». Не надо сейчас искать край её одежды, Никита. Ты руку Ольге поцелуй. Ольга! То есть Оксана. Ты пока на месте стоишь, но между вами уже довольно продолжительное время любовь, все уже знают, что Ленский твой жених и день свадьбы не за горами. Поэтому поприветливее, улыбнись! Нежнее, с любовью, не надо никого стесняться – вас сейчас никто не видит. Да-да, только еще больше нежности. Денис, оторвался от Ольги, посмотрел вперед, увидел зевающего Онегина. А вы приятели, вы уже сошлись в этой глухомани, в которой, каждый по своей причине оказался. Да, разные, да сначала «друг другу были скучны; потом понравились; потом съезжались каждый день верхом и скоро стали неразлучны. От делать нечего друзья.»

– Ааа, значит, поэтому вы их конями сделали, что они каждый день верхом съезжались?

– И поэтому тоже. Не отвлекаемся, господа. Денис, реплика. Онегин отвечает. И пошёл ваш диалог.

Ленский. Ну что ж, Онегин? Ты зеваешь.

Онегин. Привычка, Ленский.

Ленский. Но скучаешь

Ты как-то больше…

Онегин. Нет, равнО.

Однако, стало уж темно…

Какие глупые места!

Серафима Сергеевна, а мне здесь нужно что-то делать?

– На этих словах, Никита, оглядись вокруг. С той же скукой, немного с презрением. Мол, совершенно не могу понять, зачем я здесь. Потому что здесь ничуть не лучше, чем там, чем везде. Да-да вот так. Можно ещё разок зевнуть. Интеллигентно зеваем, прикрывая рот рукой. Да. И продолжай. Не из интереса, а только для того, чтоб поддержать начатый разговор.

Онегин. Скажи: которая Татьяна?

Ленский. – Да та, которая грустна.

Онегин. Неужто ты влюблен в меньшую?

Ленский. – А что?

Онегин. Я выбрал бы другую,

Когда б я был, как ты поэт.

В чертах у Ольги жизни нет.

Кругла, красна лицом она,

Как эта глупая луна

На этом глупом небосклоне…

Оксана в самом деле залилась пунцовой краской и вышла на середину сцены.

– И что? При этих словах я должна спокойно стоять и слушать, как этот… меня оскорбляет?

– Оксана, вернись, пожалуйста на место. Конечно, если бы Ольга это слышала, то наверняка в обморок упала. Ей это слышать не нужно, поэтому она у нас в это время будет занята собой. Зеркальце из ридикюля достанет, покружится, причёску поправит.

– Серафима Сергеевна, ридикюль – это сумочка такая? Она у всех дам будет?

– Посмотрим. Но у тебя, Оксана, точно будет. Сергей Петрович, дайте нам фонограмму, пожалуйста. Шопен, ми-бемоль мажор. Очень легкий вальс. Тихим фоном зазвучит на выходе Ленского. А после диалога даём громче. Онегин, Ленский! Подержите, паузу, пожалуйста. Потому что здесь, мои дорогие, уже возникает напряжённость. До дуэли пока далеко. Но оскорбился ли Ленский? Конечно! Посмотрите друг на друга так, чтоб мы уже увидели начало вашего разрыва. Вашего противостояния.

Музыка заиграла громче. Студентка техникума Оксана Визулина, однокурсница Дениса, премило кружится на своей клеточке, покачивая в такт прелестной головкой. Ленский искренне и всерьез оскорблен откровенностью Онегина. Потому что невооруженным глазом видно, что Оксана Денису нравится. Кажется, они вообще пара. Онегин надменно скучает, снисходительно оглядываясь вокруг, и студента Дениса за соперника, естественно, не считает. Отлично.

– Будем считать, что эти сцены сделали. Молодцы. Объявляю небольшой перерыв и через пять минут жду всех на сцене. Потому что у нас намечается первая жертва.

– Кто? Серафима Сергеевна, ну скажите, кто?

– Скажу, конечно. Через пять минут. Сейчас – перерыв.

Глава 17. Первые жертвы

– Все собрались? Да, вижу, что все. Продолжаем. Мы, наконец, подошли к тому моменту, когда наши фигуры не просто делают свои ходы. Они начинают вытеснять соперников с игрового поля. И в первом раунде борьбы за место под солнцем, которую уже не назовешь детской забавой, у нас главным действующим лицом становится офицер Григорий Печорин. Белый слон. Вы готовы, Николай?

– Подвинуть кого-нибудь? Это я всегда готов.

– И у нас, конечно, для такого момента меняется музыка. Сергей Петрович, дайте, пожалуйста, фонограмму. Тоже Шопен, но уже совершенно другой вальс. До диез минор, «Номер 7». Размеренный, торжественный, немного грустный, где-то бравурный, где-то стремительный. Господин Печорин, вам открыта дорога. И вы идёте на d3.

Прямо по курсу – Элен Курагина. Наверное, ей приятно, что вы подошли к ней так близко… – фразу прервал резкий звук падающего стула. – Матвей, с вами всё в порядке? Зачем вы стул ломаете?

– Можно мне выйти, Серафима Сергеевна?

– Можно. Хотя мы же только после перерыва собрались… Возвращайтесь, пожалуйста, ваше присутствие важно. Потому что дело касается вашей дамы. То есть вашей партнёрши по сцене.

– Тогда я остаюсь.

– Хорошо. Итак, прямо по курсу Элен, слева Алексей Вронский, которого Печорин вряд ли уважает – ну разве можно до такой степени влюбляться, да еще в замужнюю даму. Зачем?.. Впереди – престранная мадмуазель Кукшина, словоохотливая феминистка, справа – Оленька Скворцова. Печорин – заядлый охотник. Причем на крупного зверя. И это, пожалуй, главное его увлечение, которое примиряет его со светской скукой. А он, как и Онегин, тоже скучает. Но по-другому. И охотник Печорин, для которого самая волнующая игра – это игра со смертью, безусловно, хороший психолог. И он, конечно, уже всё понял про то окружение, в которое попал первым своим ходом. Так?

– Конечно, понял. Чего тут не понять.

– Ну тогда ваша реплика, господин Печорин. Чтоб все тоже поняли, с кем будут дело иметь.

– Первое мое удовольствие – подчинять моей воле все, что меня окружает. Возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха – не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, – не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастье? Насыщенная гордость..

Онегин, Никита Обухов, присвистнул.

– Ну ты, Шпалер, крут. Я б с тобой, пожалуй, не стал стреляться. Замочишь – не моргнешь…

– Господа, я просила же без кличек на сцене. А уж вам, господин Онегин и вовсе не пристало так говорить.

– Извините. Просто Николай так сказал… Как отрезал. Вернее, сказал-то Печорин.

– А вот Болконский принял бы вызов. Ну то есть, Болконский вышел бы с пистолетом, – Кирилл Рюмин выдвинул вперед левый локоть, правой изобразил пистолет и прицелился.

– Слышь, пацаны. Вы режиссеру работать мешаете. Если уж на то пошло, я тут всех по очереди могу перещёлкать. Молодые ещё, чтоб меряться…

– Спасибо, Василий Василич. Ничего страшного. Это ведь даже интересно. И прав Кирилл. Болконский с Печориным, пожалуй, достойные соперники. И чем-то даже похожи… Но теперь у нас ход чёрных. И этим ходом княжна Мери ликвидирует свою потенциальную соперницу Элен Курагину. Потому что Печорин – тот ещё сердцеед и, повторюсь, охотник. Ксения Алексеевна, у вас чёрный легкий шифоновый шарф. Вы набрасываете его на Катерину. На пару секунд на сцене гаснет свет, Катерина растворяется в темноте, вернее, быстро уходит со сцены, свет загорается, вы уже стоите на месте Элен – на клетке с4.

– Как?! – Катя Капельникова через всё поле вышла на авансцену. – Это что? Вся моя роль? Вышла, постояла пять минут, потом мне, как попугаю, тряпочку на голову и гуд бай? И, главное, кто встает на моё место, а? Серафима Сергеевна, а нельзя, чтоб она кого-то другого съела? Ну хотя бы вот феминистку эту – она же прямо перед ней стоит.

– Никак нельзя, Катерина. Потому что пешки ходят по прямой, а едят – по диагонали. Вы не расстраивайтесь. Это должно было начаться. На то она и игра. Вы первая вышли на поле. Ваш выход великолепен. Уход – тоже. Потому что это – первая жертва. Я вам обещаю, что на поклон вы выйдете первой. Под бурные аплодисменты.

– То есть мне пока можно на репетиции не приходить.

– Пока да.

– Серафима Сергеевна, а я можно я тогда в отпуск на пару недель. У меня на работе по графику. Я пока не писала заявление, мне тут интересно было. А раз выбываю, я бы куда-нибудь на море слетала. По горящим турам.

– Отлично, Катя. Видите, как всё удачно. И к морю можно слетать.

– Но теперь мой офицер под ударом, Серафима Сергеевна. Я, как король, никак не могу это игнорировать. Если Печорин тут останется, его же княжна Мери съест. – Павел Игнатьевич Полежин, он же Илья Ильич Обломов, включился в игру.

– А Печорин здесь и не останется. Что случилось с княжной Мери? Вот-вот. Николай! Встаете на клетку с4, очень близко к княжне. Ксения Алексеевна, ваш диалог с Печориным. Печорин начинает.

– Я не спал ночь.

– И я… я вас обвиняла… может быть, напрасно? Но объяснитесь, я могу вам простить всё…

– Всё ли?..

– Всё… только говорите правду… только скорее… Видите ли, я много думала, старалась объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих родных… это ничего; когда они узнают… я их упрошу. Или ваше собственное положение… но знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю… Вы меня не презираете, не правда ли?

Княжна берет Печорина за руку. Он не противится и отвечает ей.

– Я вам скажу всю истину, не буду оправдываться, ни объяснять своих поступков. Я вас не люблю…

– Оставьте меня. – Говорит сдавленным голосом и закрывает лицо руками.

– А теперь пауза! На вас двоих направлен луч света. Свет медленно гаснет, потом он так же медленно загорается и Печорин уже один. А княжна Мери исчезает. В темноте.

– Ух ты… Вот это сцена, вот это страсти. Интересно, когда же я до своей Карениной дойду. Эй, Кристин, – Вронский—Дворыкин подпрыгнул на месте и помахал рукой через поле своей Анне. – Ты меня там жди, я прискачу. Хоть на клеточке пообнимаемся.

Ксения вдруг расплакалась. Может в роль вжилась, а может слова Печорина за больное задели… Всхлипнув, спросила: «А что, мне теперь тоже… в отпуск?». Николай порылся в карманах и протянул Ксении носовой платок. «Возьми, он чистый». Та заплакала ещё сильнее, но платок взяла.

Катерина Капельникова восторжествовала: «Не реви, Ксюха. Вот не полезла бы на меня, глядишь, выжила бы. Зато нас теперь двое. Выбывших. И уже не так обидно». А Николай обнял за плечи только что отвергнутую княжну и что-то шепнул ей на ухо, бросив холодный взгляд на Катерину. Та опешила и замолчала.

– Ксения, с поля уходим. И – да. Тоже можно пока в отпуск.

– Но я не могу сейчас в отпуск, у меня же школа, уроки, дети…

– Тогда можно просто передышку сделать. Дамы и господа, тише, пожалуйста, мы не закончили, продолжаем. Ход чёрных. И теперь Ольга Ларина вперед выходит. Пока её Ленский с Онегиным беседу вели, наша Ольга, которая всегда, как утро весела, заскучала. Как мы помним, девушка она ветреная. И, видя, какие разгорелись страсти вокруг молодого офицера, она буквально выпрыгивает вперед. На клетку b5. «Как жизнь поэта простодушна, как поцелуй любви мила».

Чёрный король подал голос: «Да уж. Простодушна до наивности. Или тоже хочет с Печориным на одной клетке потолкаться. Чтоб он её, как княжну Мери. Растворил. Хотя для Печорина это будет рискованный ход. У меня Варя наготове.»

– Именно поэтому следующим ходом наш Печорин отходит назад. На d3. Николай, у вас снова реплика.

– Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу! Я помню, одна меня полюбила за то, что я любил другую. Чтоб выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все школьные правила логики. Например, способ обыкновенный: Этот человек любит меня, но я замужем: следовательно, не должна его любить. Способ женский: я не должна его любить, ибо я замужем; но он меня любит, – следовательно… Тут рассудок уже ничего не говорит, а говорят большею частью: язык, глаза и вслед за ними сердце, если оно имеется.

– Отлично! Но ваши испытания, Николай, на сегодня ещё не закончились. Устав скучать под присмотром доброго, но строгого Максима Максимыча, в игру вступает юная княжеская дочь, черкешенка Бэла, которую Печорин обманом выкрал и держит взаперти. Милена, сейчас будет твой выход. Но сначала у вас небольшой диалог с Максимом Максимычем. С черной ладьей, он – твоя защита и крепость. Максим Максимович, начинайте!

Федор Иванович Пронькин, пенсионер и лучший в городе мастер по ремонту обуви, прокашлялся и проникновенно, по-отечески спросил:

– А где Печорин?

Школьница Милена Караманян зарделась пунцовой краской. Невидящим взглядом смотря перед собой, ответила по тексту.

– На охоте. – наверное, восточная кровь взяла своё. Даже объяснять ничего не пришлось. Она стояла и говорила, как настоящая черкесская девушка из княжеского рода, выросшая на Кавказе, воспитанная в строгости, но знающая цену себе и своим поступкам.

– Я вчера целый день думала, придумывала разные несчастия: то казалось мне, что его ранил дикий кабан, то чеченец утащил в горы… А нынче мне уж кажется, что он меня не любит. – и снова всё точно так, как у Лермонтова. Толи от волнения, толи от того, что так вжилась в роль, она заплакала, потом с гордостью подняла голову, вытерла слёзы и продолжила. – Если он меня не любит, то кто ему мешает отослать меня домой? Я его не принуждаю. А если это так будет продолжаться, то я сама уйду: я не раба его – я княжеская дочь!..

Максим Максимыч тоже не подкачал. Чуть повернул Бэлу к себе, чтоб видеть её, наполненные слезами, глаза.

– Послушай, Бэла, ведь нельзя же ему век сидеть здесь как пришитому к твоей юбке: он человек молодой, любит погоняться за дичью, – походит, да и придёт; а если ты будешь грустить, то скорей ему наскучишь.

– Ну хорошо! Я буду весела. — и Милена даже попыталась покружиться вокруг себя. Остановилась и закрыла лицо руками.

– А хочешь, пойди, прогуляйся на вал. Погода славная!

– Очень хорошо. И после этих слов Бэла выходит вперед, на a6. Будет стоять на крепостном валу и ждать своего Печорина.

Сегодня, дамы и господа, на этом закончим. Отлично поработали, всем спасибо!

Сцена сразу стала похожа на пчелиный улей. Заговорили и пришли в движение все разом. Дали волю накопившимся эмоциям. Николая Крутова обступили друзья, но он напряжен. Пристально смотрит на Бэлу. Та подошла к Вере Кричевской – цыганке, схватила её под руку и, обе, что-то возбуждённо обсуждая, убежали. Николай, быстро нашел глазами Ксению, прорвался сквозь дружеское кольцо и вышел следом за ней. Охотник… Охотник – всегда страстный мужчина. А беззащитная дама – его добыча. Трепетная лань. Она убегает, спасая свою жизнь, или увлекает своего любовника в дебри? А он уже не может остановиться, устремляясь всё дальше. В лес. К точке наслаждения, которая для него скрыта во мраке…

Глава 18. Настоящие и прошлые

Катя Капельникова была вне себя. Мало того, что из спектакля уже вывели – эта малахольная училка Ксюха Салина, «съела», так она же ещё и мужика уводит! В кои-то веки нормальный попался, по всем параметрам подходящий, так его в лёгкую, с пол-оборота…

– Эй, Николаша, а ты, дружок, ничего не перепутал?

Николай, держа Ксению за талию, тихо сказал «Подожди!» и подошёл к Катерине. Ксения, потупив взгляд и нервно поправляя волосы, послушно остановилась, чтобы ждать.

– Кать, ты чего творишь?

– Я?! Это ты, мой дорогой, чего вытворяешь, а? Я, можно сказать, уже программу вечернюю запланирована, а он… Кобель несчастный! На свеженькую потянуло, да?

– Замолчи. – Николай сказал это так, что Катерина поперхнулась слюной, закашлялась и испуганно вытаращила глаза. – Я ничего тебе не обещал и за шею к тебе не привязан. Пообщались, было хорошо. Мне – хватит. И что мне нужно, тебя не касается. А если Ксюхе чего плохое сделаешь – на себя пеняй. Девчонку эту не трогай. Поняла меня?

Катерина попыталась возразить и даже поскандалить, набрала в лёгкие побольше воздуха, но не успела произнести ни одного слова. Жёсткая, как удар сильным кулаком в челюсть, реплика: «Я спрашиваю: ты меня поняла?». Катерина мгновенно «сдулась».

– Поняла.

– Хорошо поняла?

– Да.

– Ну вот и ладушки! – уже совсем другой тон, уже улыбка на лице, как будто вообще другой человек заговорил.

– Коль, ну может… – робко, вопросительно, заглядывая в глаза, из которых уже ушёл холод. Ну ведь сказал же «умница», ведь он может быть таким нежным, ведь было так…

– Сказал «всё!» – значит всё. Оглянись, тебя вон Матвей ждёт. Я, вроде, между вами влез. А мы друзья как никак… Пока, Катюх, ждут меня. Не поминай лихом, а там – как карта ляжет. – И так легко, так спокойно, как ни в чём не бывало, повернулся и пошёл к новоиспеченной…

– А ты, Ксюха, губы-то не раскатывай. У него девки дольше одной ночи не задерживаются, он же тот ещё кобелина, чисто из спортивного интереса…

Николай резко повернулся. И снова этот жёсткий взгляд и даже молчание его – как пламя из пасти дракона. Катерина, испугавшись ответа, быстро развернулась и подошла к Матвею.

– Ну что, Безухов. Пьер. Что-то ты не больно горазд даму свою защищать. Кишка тонка против Крутова? – она посмотрела на него, переминающегося с ноги на ногу, большого и жалкого, вспомнила потное сопение и несуразную возню, и стало вдруг так тошно и противно… Нет уж, кто угодно, только не этот. – Как же вы меня все достали! Завтра же уеду! Куда угодно, только от вас подальше.

– Кать, я провожу тебя… – Матвей попытался взять Катерину за руку, но она резко дернулась и отступила назад.

– Даже не думай ко мне соваться. И под окнами не стой – в полицию позвоню. Видеть тебя больше не могу. И слава Богу, что из спектакля вышла. Всю спину глазами «просверлил». И не только спину. Через две клетки слышно, как кряхтишь. А на работе так вообще. Никакой жизни. Хоть увольняйся. Всё! Завтра же в отпуск уеду. К туркам, к египтянам, да хоть к грузинам с дагестанцами. И не подходи ко мне больше.

Катерина оттолкнула его и решительно ушла. Матвей постоял, сжимая кулаки, сплюнул и не спеша пошёл в ту же сторону. Ещё одна, правда, безмолвная участница этой сцены – печоринская Вера, воспитательница детского сада Зина Худякова, стояла поодаль с незажженной сигаретой, неумело поднося её ко рту и собираясь прикурить. Наверное, она даже не курит. Но зачем-то попросила сигарету у Онегина, который вместе с Болконским взял курс на «Русалку» – за традиционным пивом после репетиции. Сегодня их только двое, потому что Вронский-Дворыкин побежал догонять вечно спешащую домой к детям Каренину. Кристина Уварова день ото дня всё эффектнее. Городок маленький, слухи разлетаются быстро. Говорят, в ювелирный магазин стали чаще заходить мужчины. На красивую продавщицу полюбоваться, насчет подарков своим благоверным проконсультироваться. Может и продажи вырастут, а каким-то женщинам, хоть серебряный браслетик, хоть кулончик или сережки недорогие, но внимание и приятный сюрприз…

А режиссёр стоит на крыльце Дома культуры и молча наблюдает. Медленно ищет перчатки в сумочке, неторопливо их надевает. Вместе вышли, душевно беседуя, Алексей Каренин (Тимофей Макарович) и графиня Лидия Ивановна (Татьяна Константиновна). Она, кстати, стала очень прилично одеваться, следит за причёской, и вообще как-то изменилась в лучшую сторону: появился этакий аристократизм. А в последнем номере местной газеты было опубликовано объявление о новом клубе «Татьянин вечер» – для тех, кто подходит к серебряному возрасту. На первую встречу пришло человек десять, причем не только женщины. Собираться решили раз в месяц, каждую последнюю пятницу.

Белая королева, Люба Рауде, дождалась чёрного короля, Сашу Кулика. Но тот, делая вид, что подошёл попрощаться и что-то обсудить с режиссёром, выдержал паузу. И, как бы невзначай: «О! Люба! А мне сегодня как раз в твою сторону. Я тебе составлю компанию?». Она ехидно улыбнулась, мол, чего спрашиваешь, видишь же – стою и жду, кивнула, взяла его под руку. Оказалось, что на близком расстоянии между ними так и сверкают электрические разряды…

Девочки-школьницы – Лиза Проса (Маша Троекурова), Милена Караманян (Бэла) и Вера Кричевская-цыганка – стоят, окружив Клавдию Федоровну (Евдоксию Кукшину). Та им возбужденно, в свойственной ей манере, рассказывает о взаимоотношениях Бэлы и Печорина и как жилось молодым девушкам на Кавказе во времена, описываемые Лермонтовым. Девчонки завороженно слушают и понимающе кивают.

– Серафима Сергеевна, вы домой собираетесь? – От неожиданности она вздрогнула. Рядом стоял Евгений Базаров. Вернее, Константин Анатольевич Кривцов. Немолодой уже, но моложавый патологоанатом местного морга.

– Да, Константин Анатольевич, собираюсь. Стою вот, дух перевожу после нашей баталии.

– Понимаю. Есть от чего пар выпускать. Интересно сегодня было. Напряжённо. Я поговорить с вами хотел, да все никак поймать не мог. Может, я провожу вас немного. На вашей улице фонари не горят почему-то.

– Разве так сложно меня поймать? Я, вроде, не быстро бегаю… Но раз сейчас попалась, то с удовольствием пройдусь в вашей компании. А фонари, действительно, не горят. Но у меня фонарик есть, как-то приспособилась уже. Да и луна сегодня. Хороший вечер. Ясный. Ну что, идём?

– Предлагаю вам свою руку. Можете опереться.

– Спасибо. Предложением вашим воспользуюсь. – Серафима Сергеевна взяла под руку Константина Кривцова. – Забавно… Сегодня от дома культуры все расходятся парами. Причём в разных направлениях, как лучи…

Неделю назад выпал снег и до весны теперь вряд ли растает. Уже накрыла север полярная ночь, световой день совсем короток – от силы три-четыре часа. Сегодня полнолуние. Огромный белый диск погасил звёзды, остались только самые крупные, да и те еле видны. Этот серебряный свет такой яркий, что на снегу лежат синие тени домов и деревьев. Может и хорошо, что не горят фонари – иначе бы не увидеть этого лунного магического света, эту ночную картину, которую невозможно наблюдать в большом городе. Лунные тени буквально завораживают, будто попадаешь в иной мир, холодный, ясный и беззвучный. Почему люди часто боятся таких вот зимних ночей? Что их пугает – холодный свет или длинные синие тени? Или это подсознательный животный страх перед прячущимся в темноте хищником? А если страха нет? Совсем. И фонарик в кармане только для того, чтобы попасть ключом в замочную скважину…

Несколько минут шли молча. Сиренева думала, как хорошо вот так идти и молчать, потому что, конечно, устала, так много слов было сказано сегодня, что любую фразу теперь придется выдавливать из себя. Как пасту из практически пустого тюбика… Кривцову-Базарову проще. Он сегодня просто наблюдал. И наверняка к диалогу подготовился. Но первый вопрос оказался совершенно неожиданным.

– Серафима Сергеевна, а как вас в детстве называли? Сима?

– Нет. Отец называл меня Сёма. А мама – Сёмачка. И так повелось, что близкие тоже стали так называть. Да и «Сима» мне почему-то не нравится. Может потому что в начальной школе дразнили «Сима-прима». Я ведь балетом в детстве занималась…

– А почему бросили?

– Подросла, габариты стали не те, да и физические данные подкачали – там ведь очень жесткие требования. Но танцы не бросила. Просто направление сменила. А вы меня для этого поймать хотели? Чтоб о моём прошлом поспрашивать? Как-то я сегодня совершенно не готова туда погружаться…

– Ну тогда не будем в прошлое. Я ведь вас спросить хотел, почему вы мне именно эту роль дали. Потому что я, как Базаров, трупы препарирую? Или ещё какие-то причины были? Честно вам скажу, мне этот персонаж очень по душе. Но Евгений Базаров был молодой парень, начинающий врач. А у меня и возраст неподходящий, да и я, можно сказать, заканчивающий – всё мои врачебные достижения в далёком прошлом остались. Иногда думаю, что я вообще весь – в прошлом. Этакий «прошлый» человек. Или «прошедший»? Как правильнее?

– В применении к человеку? Затрудняюсь ответить. Обычно говорят «человек прошлого» или «человек будущего»…

– Нет, я не то имел в виду. Вы сейчас про историческое время. А я про то, что у человека всё уже в прошлом. Когда впереди уже нет ничего – ни цели, ни амбиций, ни желаний. Но есть прошлое, в котором что-то реализовано, достигнуто, а что-то осталось «недо».

– Как у Высоцкого – «не до-распробовал вино и даже не до-пригубил»?

– А вы и это знаете? Да, то самое «недо».

– Конечно знаю… А почему у вас это «недо» образовалось, Константин? Почему «прошлый» человек?

– Вот ведь, Серафима Сергеевна, опять «вывернулись». Хотел же о другом. Но может вы и правы – надо же вам «вашего» Базарова узнать. Которого почему-то сделали пожилым и, как говорят, повидавшим. Ладья – сильная фигура. Думаю, вы на неё какие-то надежды возлагаете. Кстати, как и на остальных – я про тех, кто у нас ладьями выступает. Хотите своими соображениями поделюсь?

– Очень этого хочу. Потому что вы правы, всё не просто так.

– Я вот думал: ладья – слово женского рода. Если уж вы решили фигуры литературными героями сделать, то почему бы не дать ладью той же Карениной? Чух-чух-чух по прямой и под поезд? Или, например, Наташе Ростовой – она ж прямолинейна до… крайности. Но у вас все ладьи – мужчины, причем сильные, с характером: у белых – Каренин и Штольц, у черных – старый боевой офицер Максим Максимыч и естествоиспытатель Базаров. И я понял, что они у вас будут играть – все четыре ладьи будут сражаться за своего короля.