Текст книги "Осторожно! Злой препод!"

И он для верности указал пальцем сперва на отвратительное существо, гнусно шевелящее конечностями, а затем на меня, по случаю праздника не забывшую нанести макияж и наряженную в самое элегантное платье.

– Благодарю, – скромно потупилась я.

Действительно, после общения со студентами каждый преподаватель предпочел бы именно такого домашнего питомца – тихого, миниатюрного и запертого в коробочке.

Однако юноше я благодарна прежде всего не за жука, а за гениальную идею. Я уже упоминала – не только студенты учатся у меня, но и я у них. Раньше мне как-то в голову не приходило покупать мел самой. Тряпку собственную ношу, да, а до мела не додумывалась.

Теперь, наконец, я поумнела. И как бы надо мной ни потешались – все равно продолжу свою противоправную деятельность, пока меня не поймают на месте преступления и не вышвырнут из института вон. Наверное, это называется коррупционер-извращенец. Нормальные люди тащат, что могут, с работы, а мы, педагоги, наоборот. В конце концов, на десяток садистов, например, должен найтись хоть один мазохист – таков закон природы. Аналогично и здесь. Когорта чиновников всячески пытается изничтожить высшее образование – а я, для равновесия, потихоньку против них партизаню. Вот поднакоплю сил – и отремонтирую ночью гидрокорпус. начну с той аудитории, где с потолка вечно сыплется штукатурка. ладно уж, надпись на стене «Мадунц, ты злая» закрашивать не стану – пускай радует потомков. зато приволоку из дома старое зеркало и повешу в женском туалете – тогда мы с девчонками, ура-ура, сможем подновлять макияж, а не ходить с размазанным. нет, плевать на макияж! Лучше решусь рассекретиться, наберу партизанский отряд из наиболее проверенных студентов, и мы, с боем проникнув в неурочное время на территорию института, дружно зароем жуткий котлован у донжона, насадив обратно весело шумящие деревья. Дайте нам только время.

Лекция седьмая
о любви. Причем, удивительное дело, не к работе, а, наоборот, к мужчине… в некотором смысле по крайней мере. Ага, заинтригованы?

Другая жизнь в цвету. В ином цвету, чем тот, что цвёл до сей поры и ныне – всё цветёт.

Не просто взгляд другой при внешнем сходстве лиц – другая как бы связь волокон, ткань частиц.

Михаил Щербаков

Говоря в одной из глав о своих радостях, я честно призналась, что среди них имеются специфические. Пожалуй, к ним и перейдем – вы уже достаточно адаптировались к тексту, и вряд ли хоть что-то вас по-настоящему шокирует, не правда ли? Только не ждите рассказа о том, как я медитирую в ашраме, или, вся в цепях и коже, истязаю сексуального партнера, или принимаю активное участие в движении за пищевую свободу вампиров. Кого сейчас этим удивишь? Все глянцевые журналы заполнены подобными отчетами, очевидно, крайне актуальными для широких слоев населения.

Мои увлечения по нынешним временам куда неожиданней. Три кита, позволяющие мне оставаться на плаву, двигаясь по бурному и не слишком чистому океану жизни, – балет, литература и путешествия. Перечислила в алфавитном порядке, поскольку расставить по ранжиру своих китов не сумела бы, равно обожая каждого. Итак, балет.

 
Классический балет есть замок красоты,
чьи нежные жильцы от прозы дней суровой
пиликающей ямой оркестровой
отделены. И задраны мосты,—
 

писал Михаилу Барышникову Иосиф Бродский. Лучше не скажешь! Как я счастлива, что хотя бы здесь мосты еще задраны.

Да, это не свидетельствует в мою пользу. Надо смотреть вперед, а не назад и смириться с неизбежным. Но слишком много оазисов прекрасного на моих глазах было смыто прозой дней.

За примером ходить недалеко. К нам приехал погостить дальний родственник с суверенной ныне Украины. Я привычно потащила упирающегося беднягу в Эрмитаж. Мы шли по Невскому.

– Что это за кафе? Ты тут была? – спросил Андрей.

– Какое кафе? – удивилась я.

– С разноцветной вывеской.

Ох, а я и не замечала. Привыкла к этому зданию и вывеску умудрялась игнорировать.

– Нет, не была.

– А что вон в том красивом доме?

Нацепив очки, я с трудом прочла:

– Промбомсамбанк. Оформление кредитов.

– Ты туда заходила?

– Нет, Андрей. Зачем мне?

– О, – обрадовался гость, – а вот и музей. Уж его ты точно посещала, правда?

Я отрицательно покачала головой.

– Музей шоколада – на самом деле магазин. Он дорогой, я туда не заглядываю.

– Надо же, – удивился Андрей. – Всю жизнь в Петербурге, а Невского проспекта совсем не знаешь. Ты не огорчайся, у нас тоже многие так – сидят в своем микрорайоне, словно в глухой деревне, и никуда не выбираются. Одним неохота, у других денег нет, третьи – по ограниченности кругозора. Слушай, может, ну его, этот дурацкий Эрмитаж? Смотри – «СабВэй», нормальная такая кафешка.

Не «Макдоналдс», конечно, но тоже ничего себе. Давай я тебя свожу. Ведь не была небось, а должна же ты хоть немного изучить место, где живешь. пусть только самый центр.

И ведь словно в воду смотрел – не бывала я в «СабВэе».

Тут-то я и прозрела, обнаружив, что оказалась абсолютно не в том городе, какой себе представляю. Вижу то, что было раньше, закрывая глаза на перемены.

Внимательно оглядевшись по сторонам, я обнаружила главную улицу немного вульгарного стандартно европейского мегаполиса, а не любимый мною до боли изысканный, безукоризненного вкуса Санкт-Петербург. И, не скрою, пожалела, что нельзя законсервировать былой замок красоты, задрав мосты навечно, чтобы не пустить туда всепроникающую прозу наших суровых дней.

Новая Голландия, где ты, счастье моей юности, неповторимый архитектурный ансамбль на воде, старинный и все же живой и теплый, похожего на который нет, не было и не будет? Сейчас ты в руинах – не от времени, а от наших стараний заколдовать тебя, словно в страшной сказке. Конкурс уже в разгаре – скоро бывший шедевр «превратится в общественно-деловой многофункциональный комплекс, проект которого наполнен всевозможными динамичными программами, серьезной культурной составляющей, включающей гостиничный, ритейл, культурный, развлекательный секторы». По сравнению с этим преображение царевны в лягушку – акт милосердия. Да после одного слова ритейл мне хочется возопить: да лучше я собственными руками взорву тебя, о Новая Голландия, чем допущу над тобою надругательство!

Балет пока держится, хоть и не без потерь. Когда моя любимая Виктория Терешкина выходит в «Раймонде» – сложнейшем спектакле, настолько классически строгом, что в другом исполнении он порою кажется скучноватым, – я замираю от восторга, потому что наблюдаю красоту в самом чистом, незамутненном ее проявлении. Героиня – искренняя, темпераментная девушка, однако за ней стоит такая огранка безупречного воспитания, что ее хочется оценивать словно произведение искусства. И приходишь к мысли, что незамысловатая история юной графини, которая предпочла сдержанного рыцаря страстному сарацину, прежде всего о торжестве классического танца. О том, что его каноны не скрывают индивидуальность, а помогают ей раскрыться – как тщательная, продуманная обработка превращает блеклый алмаз в сверкающий бриллиант. О том, что в рамках канона можно быть разной – но не теряя достоинства и благородства. О том, что мы должны владеть своими чувствами, а не они нами. О противопоставлении аристократизма и вульгарности, долга и ничем не сдерживаемых желаний, космоса и хаоса. А еще – о нашем городе, которого давно уже нет, но в мечтах я все еще его вижу, том великом городе, которому Глиэр спел когда-то гимн. О Неве, коей должно быть закованной в гранит. О прямых, как стрела, проспектах. Об улице Зодчего Росси, по которой можно изучать золотое сечение. И о школе имени Вагановой, стоящей на этой улице. Я горда тем, что в наш век халтуры кто-то может так танцевать «Раймонду»!

Простите за пафос. Обещаю – это в первый и в последний раз. Знаете, как оно бывает. просятся в пылу летучих мыслей пальцы к перу, перо к бумаге, и бедняге поэту вовремя не остановиться. ну, то есть прогресс все-таки пробрался в мой дом, так что пальцы сперва нажимают кнопку включения компьютера, а затем стучат по клавиатуре, но вы ведь меня поняли, правда?

Несчастный читатель, по доброте душевной кивнув, пробегает глазами название главы. Пафос пафосом, но обещан мужчина. где он, наконец? Или. успокойтесь, не надо подозрений. Мужчина уже соскакивает с кончика пера. в смысле, бодро выпархивает на монитор прямо из клавиатуры, и вы еще неоднократно пожалеете, что вызвали в моем воображении его светлый образ, ибо загнать героя обратно в таинственные недра памяти я сумею не скоро.

В студенческие годы я не была балетоманом. Как и положено культурной барышне, театр посещала регулярно, однако больше драму, к балету относясь не без скептицизма. А потом черт занес меня на спектакль с Фарухом Рузиматовым – и кончилась моя беззаботная жизнь.

Нет, до подкарауливания у артистического или, тем более, домашнего подъезда дело не доходило. Мостам положено быть поднятыми, а то мало ли – вдруг в замке красоты немытые окна или еще какие незаметные с другого берега изъяны? Что я, дурочка – портить себе удовольствие? Однако с того первого спектакля каждое пропущенное мною выступление Рузиматова осталось незаживающей раной в сердце. А кто вам обещал, что я нормальная?

Хотя ничего особенного танцовщик вроде бы не делал – оттолкнулся носочком да взлетел. Было видно, что ему это очень легко. Я, похоже, решила, что и сама сумею справиться не хуже, поскольку тут же с риском для жизни свесилась вниз (я сидела на третьем ярусе – высота пятиэтажного дома). Подруга Маша в последний момент удержала меня за юбку.

Потом стало ясно, что дело не только в полетах (которые, с горечью вынуждена признать, с возрастом сошли на нет). Просто каждое движение любимого артиста было совершенно, начиная от простейшего батмана и кончая сложным арабеском. Не пугайтесь, батман – это когда ножкой дрыгают, мы с вами тоже так можем. Хотя вру – можем, да не так. Одна из балерин «Мариинки» рассказывала недавно: в период смены руководства театра, когда старую гвардию решили выжить и поставили в невыносимое положение, они с Рузиматовым пришли на ежедневный экзерсис, и Фарух шепнул на ухо находящейся в депрессии партнерше: «Не грусти, делай батманы. Я вот балдею от батманов!»

Очевидно, исключительно при подобном условии они и получаются невообразимо прекрасными.

Рузиматов пристрастил меня к балету как таковому, и я стала часто ходить в «Мариинку», где познакомилась с братьями и сестрами по разуму – или, если быть до конца честной, по отсутствию последнего. Мы собирались в холле у рояля и делились впечатлениями.

Когда я впервые обнаружила в зале «Мариинки» Сережу из своей группы (добродушный широкоплечий парень, на вид смахивающий на культуриста, не двоечник, однако звезд с неба не хватает), я лишь ответила на его «Добрый вечер» и моментально выбросила встречу из головы. Ну занесло беднягу в театр – с каждым может случиться, даже со студентом. Что они, не люди? Но я ведь тоже человек и хочу отдохнуть, а не вспоминать лишний раз о работе.

Наткнувшись на юношу вторично, я несколько удивилась. А уж осознав, что он не пропускает ни одного спектакля Рузиматова, удивилась вдвойне и даже решила заговорить. Найти брата по разуму в собственном ученике – подобного экстрима мне раньше не выпадало.

– Ой, – обрадовался Сережа, – я так хотел к вам подойти, да стеснялся. Как я рад, что вы тоже ее любите! Ее нельзя не любить, правда? Она такая красавица. такая красавица.

Он мечтательно и чуть смущенно улыбнулся.

– Кто красавица? – опешила я, чувствуя, что теряю нить разговора.

Во-первых, тогда уж красавец, во-вторых, у Рузиматова восточный тип внешности, который мне совершенно не нравится, а в-третьих, во время его танца внешность я воспринимать перестаю начисто, видя нечто вроде сгустка чистой энергии.

– Как кто? – скромно и в то же время торжествующе потупился собеседник, словно речь шла о нем самом или, в крайнем случае, о ком-то из близких. – Диана Вишнева, разумеется. Я, как и вы, хожу на все ее выступления. Не зря ее называют божественной, вы согласны? Когда она танцует, это такой кайф. я улетаю. Да, иногда она ошибается, но ей простительно. Она делает это потому, что в увлечении целиком отдается роли. И неважно, что она сегодня два раза упала, – все равно она лучше всех!

– Диана упала? – изумилась я. – А я и не заметила.

– И правильно сделали, – горячо поддержал меня Сергей.

Ларчик открывался просто. В те годы Вишнева с Рузиматовым составляли постоянный дуэт и очень часто выходили на сцену вместе. Диану я тогда не любила, оценив лишь годы спустя, и воспринимала исключительно как существо, часто загораживающее мой ненаглядный объект наблюдения. Поэтому путем долгих тренировок я выработала туннельное зрение, позволяющее игнорировать помехи. Во время сольных вариаций Вишневой я ее, конечно, видела, а в совместных сценах не замечала напрочь. Впрочем, честно признавая за барышней огромное достоинство – низкий вес. Можно было не беспокоиться, что несчастный Фарух надорвется. он ведь не силач, а бесплотный воздушный эльф, созданный природой отнюдь не для переноски тяжестей в виде норовящих сесть на шею женщин.

– А как вам Рузиматов? – небрежно осведомилась я.

Собеседник угрожающе нахмурился.

– Это тот мерзкий тип, который сегодня Диану чуть было не уронил? Не знал бы я, что он ей нравится, подкараулил бы да всыпал гаду по первое число. Берешь в руки девушку – сам умри, а ее удержи. Ему-то, здоровому мужику, хоть бы что, а она, бедняжка, такая хрупкая.

Вот насколько непримиримые разногласия обнаружились у нас со студентом! Хотя, если хорошенько вдуматься, они нас обоих неплохо характеризуют.

Постепенно мы привыкли к регулярным встречам на третьем ярусе «Мариинки» (денег у обоих было в обрез, и сидели мы только там) и даже медленно, но верно сумели настроить друг друга в пользу своих кумиров. В институте Сергей деликатно не выходил за рамки общения по учебной программе.

Однако настал день, когда он не выдержал, подкараулив меня в неурочный для него час перед аудиторией.

– Александра Игоревна, – задыхаясь, пролепетал он, глядя на меня круглыми от ужаса глазами, – с вами все в порядке? Вчера танцевал Рузиматов, а вас там не было.

– Вчера был четверг, – голосом змеи, которой наступили на голову, прошипела я.

– Ну да, – согласился студент.

– По четвергам вечерами я работаю на подготовительных курсах, – сообщила я, с трудом сдерживая ярость. – Вы же сами знаете, я всегда приглашаю вас туда переписывать контрольные.

– Точно, – вспомнил Сергей и жалобно продолжил: – А прогулять курсы было нельзя? Один разок, а? Ведь Рузиматов же, Рузиматов!

– Уйдите, – с горечью велела я. – Я сейчас кого-нибудь убью, а вас не хотелось бы.

– Надо было сказать, что вы заболели, – оживился собеседник. – А врача, мол, вызывать было поздно, потому что уже вечер. Вы в следующий раз обязательно так и сделайте, и не придется мучиться.

– Ага, – злобно фыркнула я. – Двадцать пять школьников притащатся в институт с разных концов города, чтобы обнаружить записку, что я заболела. Вам бы на их месте это понравилось?

– А попросить кого-нибудь поработать вместо вас? За деньги.

Я вздохнула. А то я это все не обдумывала сто раз!

– Уж не знаю, сколько надо предложить человеку денег, чтобы он согласился войти в аудиторию к двадцати пяти незнакомым школьникам и удерживать их там полтора часа подряд.

– Простите, – сочувственно кивнул студент. – Ужасная у преподов работа. Но я надеюсь, Рузиматов больше не будет выступать по четвергам. не садист же он, правда?

Прошло несколько месяцев, и утром в пятницу Сергей снова поджидал меня у аудитории.

– Вот! – гордо произнес он, протягивая мне непонятную бумажку.

Я, опешив, взяла листок. Принес, что ли, задание на проверку? Но нет. Никаких формул, просто написано: для Александры Игоревны и какая-то завитушка.

– Что это? – заинтересовалась я.

– Я вчера был на концерте, где выступали Вишнева и Рузиматов. Весь антракт искал вас в зале, а потом вспомнил – четверг! И так мне жалко вас стало, просто до слез. Вот сидите, думаю, сейчас в аудитории с глупыми школьниками и страдаете, зная, что в консерватории танцует Рузиматов. Как бы сделать, чтобы вы меньше переживали? Вот я и придумал: подкараулил нашу любимую парочку после концерта и попросил Фаруха расписаться. Только, говорю, мне самому вашего автографа даром не надо, вы уж напишите, что для Александры Игоревны, хочу ее немножко утешить. Он и написал. Нормальный мужик ваш Рузиматов, не гордый.

– Спасибо! – восторженно поблагодарила я.

Никогда не собирала автографы и не вижу в них ни малейшего смысла, но этот храню до сих пор. Согласитесь, он того стоит!

– А себе вы, наверное, взяли автограф у Дианы? – уточнила я напоследок.

– Что вы! – ужаснулся собеседник. – Просить автограф для себя. как можно. я постеснялся.

Забегая немного в будущее, добавлю: со временем Сергей стал встречаться мне в «Мариинке» все реже, затем и вовсе исчез.

Лет через пять он неожиданно нашел меня в институте. Если честно, я его не узнала, приняв солидного мордоворота в костюме и при галстуке за явившегося призвать меня к порядку отца одного из двоечников.

– Забыли, – догадался он. – Автограф помните?

– Сережа! – обрадовалась я. – Как дела? Давно вас не вижу. Какой фантастический прогресс у Дианы. я просто ею восхищаюсь.

Бывший поклонник лишь махнул рукой.

– Знаете, я ведь работаю не по специальности. Радиофизикам устроиться на хорошую работу не так просто. Я получил второе высшее – экономическое и завел собственный бизнес. Очень успешно, сейчас вот активно расширяюсь. Какой тут театр? Ни времени, ни сил. ни желания, если честно. а вы все такая же, да?

Странно на меня посмотрев, он, не прощаясь, повернулся и быстро загашал по коридору.

Да, я все такая же, только с морщинами, остеохондрозом и зачатками прогрессирующего склероза (ну хоть что-то во мне прогрессирует, и на том спасибо).

Рузиматов с годами танцевал меньше и меньше – он органически не способен халтурить и выкладывается каждый раз по полной, а силы, естественно, с возрастом убывают (увы, мне ли этого не знать). Но я тем более старалась не пропускать ни одного его выхода. Хватит, и так давным-давно, будучи молодой и глупой, я однажды из двух подряд премьер «Гойи» с Фарухом в главной роли посетила только первую, наивно полагая, что потом наверстаю. Больше этот спектакль не шел никогда, и я до сих пор рву на себе от отчаяния волосы (сама удивляюсь, как от них еще что-то осталось).

Дурак – не тот, кто ошибается, а кто повторяет свои ошибки, упрямо наступая на одни и те же грабли. Теперь, если Рузиматов танцует «Павану мавра» четыре раза, я иду на все, игнорируя глупые вопросы кассирши вроде: «Что значит – по билету на каждое из четырех чисел? Вы, видимо, подразумевали четыре билета на какое-то конкретное число?»

К «Паване» почему-то прилагалась опера «Паяцы», но эту проблему я решила легко – прослушав разок «Паяцев», поняла, что высидеть их на следующий день снова буду не в силах, и стала приезжать ко второму акту. Который был, увы, короткий – двадцать пять минут, однако я и тут нашла выход.

Когда первый из спектаклей, как мне почудилось, закончился прежде, чем я успела моргнуть глазом, я поняла – так дальше дело не пойдет. Не для того я почти год мечтала об этом светлом миге (увы, Рузиматов целый сезон не выходил на сцену), чтобы он и впрямь превратился в миг. Время – вещь относительная. как сказал Эйнштейн, а мой жизненный опыт регулярно подтверждает. Значит, во время «Паваны» я должна замедлить его ход, дабы насладиться танцем Рузиматова подольше. Логично, правда? Ведь мы, русские, не привыкли ждать милостей от природы, а создаем себе радости сами.

Представьте, вполне получилось. Единственная странность – когда я возвращалась домой, перебирая в памяти самые потрясающие моменты вечера, то с удивлением обнаружила: наручные часы все еще показывают десять, что совершенно невозможно. Отстали так отстали. Я перевела стрелки, куда надо, и успокоилась.

Третий спектакль я сумела растянуть гораздо ловчее – и часы, что любопытно, отстали куда больше. А на четвертом, и последнем, твердо решила остановить прекрасное мгновение. и часы встали. Причем так радикально, что мне в трех мастерских так и не сумели их наладить. Очень жаль, поскольку они любимые, с финифтью на браслете.

Только разве это важно по сравнению с блаженством посмотреть очередное выступление Рузиматова? Я готова не только на материальные потери, но и на настоящие подвиги. А как еще назвать посещение концерта балета, где царили артисты, радовавшие мой взор балетомана примерно так, как фраза «Раскольников всегда ложил за пазуху топоры» – сердце пожилой учительницы литературы. Однако афиша крупными буквами обещала к ним в довесок Рузиматова – и даже зная, что его может вообще не быть (а то я не садилась много раз в подобную лужу), упустить шанс я была не в силах.

Обнаружив наличие Фаруха в программке, я приготовилась дождаться вожделенного мига и потихоньку смыться. Однако в означенное время злодей на сцене не появился. Представляете мои терзания, пока я досматривала концерт? Впрочем, досматривала не совсем верно – я была вынуждена закрыть глаза. Но в конце танцовщик все же вышел на шесть минут и скомпенсировал все мои мучения!

А история со спектаклем про Нижинского, где Рузиматов иллюстрировал танцем некоторые фрагменты? Честно говоря, я не любитель копаться в душевных болезнях, и дневник больного шизофренией гения производит на меня тягостное впечатление. Причем драматический артист, как назло, читает очень громко, частенько переходя на крик. В итоге я стала затыкать уши берушами, вытаскивая их лишь при виде Фаруха.

Ну это еще ладно. Но недавно я проворонила начало продажи билетов на очередное повторение шедевра, и их быстро расхватали (в разгар лета подобное случается, тем более, площадка была выбрана в самом центре города). Понадеялась купить с рук – но увы. До последнего бродила у стен театра, ничего не сумев урвать. И вдруг, словно чертик из табакерки, передо мною возникает странное существо. В розовых сильно расклешенных брюках и желтой распахнутой на груди рубашке в цветочек, с длинными волосами, завязанными в хвост, – однако полу, похоже, мужского.

– Хотите пройти в театр? – дохнув застарелым перегаром, таинственным шепотом спросил меня неизвестный. – За бутылку проведу.

– Нет бутылки, – поведала о своей непредусмотрительности я, в ужасе хватаясь за голову. – А деньгами можно?

– Я не какой-нибудь взяточник или спекулянт, – гордо известил меня собеседник. – Мы, свободные художники, презираем деньги.

– Так это не деньги, – быстро возразила я. – Это талоны на получение в магазине бутылки. Вы ведь ни на что другое их тратить не станете?

– Разумеется, не стану, – кивнул мужчина. – Ладно, согласен. Идем, моя Эвридика!

Несколько деморализованная (Эвридика плохо кончила), я двинулась за вожатым, нырнувшим в черный ход соседнего магазина. Вскоре мы, много раз пробравшись через загадочные крысиные лазы, оказались в погребе среди вонючих ящиков. Очень хотелось верить, что я не расстанусь прямо на них со своею девичьей честью (точнее, с тем, что заменяет ее у разнообразно поживших дам третьего бальзаковского возраста). Смущало, что по торжественному случаю я была в самом шикарном своем платье, купленном в Париже на площади Вогезов, и чувствовала себя неотразимой. Однако внутренний голос подсказывал, что мой Орфей не покусился бы и на Мэрилин Монро – скорее, на Марлона Брандо.

По счастью, дальше мы побрели вверх, а через некоторое время (о, чудо) вынырнули прямо в фойе театра. Я вытащила кошелек, чтобы расплатиться, но тут очнулась билетерша.

– Опять вы! – гневно возопила она, набрасываясь на незнакомца. – А ну уходите, или я позову администратора! Прочь отсюда немедленно!

– Узнала, стерва. – пробормотал несчастный, поспешно ретируясь.

Еще бы не узнать! На него потрясенно пялились все присутствующие. Нет, возможно, для желающего слиться с толпой на бразильском карнавале одежда была вполне подходящей, но никак не в данной ситуации. Зато я вписалась в фон без проблем.

По окончании спектакля я долго искала благодетеля, однако не обнаружила. Будем надеяться, он вдохновенно утешался в компании бутылки.

Впрочем, рискованное путешествие по катакомбам – не самый большой из подвигов, совершенных мною ради Рузиматова. Есть в анналах моей жизни деяние, которое я даже ради него оказалась не способна повторить дважды, – а это, как вы сами понимаете, дорогого стоит.

Последние годы я крайне редко включаю телевизор – разве что при показе старых фильмов. Увы, попытка насладиться сериалом вгоняет меня в тоску через десять минут, а всякие новомодные шоу – в злобу через пять. Про политические передачи вообще молчу.

Представьте себе мои терзания, когда я обнаружила, что в жюри связанной с танцами программы попал Рузиматов! Особенно учитывая, что на сцене он не появлялся довольно давно, и я безумно стосковалась.

Разумеется, я провела с собою подготовительную работу. Мол, нечего быть такою неженкой! Другие смотрят – и ничего, живы. Чем ты лучше? Тем более, время от времени можно выключать звук и закрывать глаза.

И вот миг испытания настал. Перед моим взором один за другим представали улыбающиеся люди. точнее, инопланетяне с Венеры. Демонстрируя по шестьдесят четыре зуба на каждую особь, они произносили восторженные речи тоном, который на мой земной вкус казался запредельно лицемерным. Я уже заскрежетала зубами, когда появился Фарух, словно живое воплощение гениальной фразы Эллочки-людоедки «Мрачный пришел парниша». И мне стало легче, словно после двух килограммов чистого рафинаду дорвалась, наконец, до соленого огурца из бочки.

Вспоминается очередной замечательный случай. Как-то раз на бенефисе Рузиматова я сидела рядом с мужчиной, получившим крайне дефицитные по тем временам билеты через профком своего завода. По окончании мученик горько произнес: «Все-таки дурят у нас народ, да? Мы такие деньги заплатили, а этот тип даже ни разу не улыбнулся».

Замечу, что первым актом шла «Шахерезада», где погибают и герой, и героиня, вторым «Кармен» – тут, как вы помните, в финале Хозе собственноручно зарезал неверную любовницу, а третьим «Юноша и смерть» – как догадался проницательный читатель, здесь тоже имелось не слишком много поводов для веселья.

Хотя телешоу, признаюсь, я до конца все же не досмотрела. Любовь любовью, но надо и нервы поберечь. Пускай жители Венеры вечно скалятся, раз уж так принято на их планете. На нашей с вами улыбка отмечает нечто действительно радостное. нашу встречу например. Я, к слову, в эту секунду улыбаюсь оттого, что вы сейчас со мной, а не смотрите в хитроумный ящик, наводящий морок (поверьте, хоть там и живут в основном венерианцы, но программу составляют злобные марсиане). Тем более, зачем нам с вами шоу? Вполне достаточно зрелищ, которые показывает сама жизнь. боюсь, иной раз их даже с избытком. Итак, вперед, любимый читатель! Что там, в следующей главе?