Текст книги "Воющие псы одиночества"

– Я не хочу на повышение, Назар Захарович. Пока я ловлю преступников, я в играх не участвую, потому что моя работа – это работа на результат, на поимку конкретного человека, и если я даю результат, то больше никто с меня ничего потребовать не может. Как только я уйду хотя бы на ступень выше, начнутся аппаратные игры, я буду просто обязана в них участвовать. А я этого не хочу. Я не игрок. Да и не возьмет меня никто, именно потому, что я не игрок.

– А здесь, ты думаешь, что? Другое что-то? – он презрительно сморщил нос. – Те же игрища. Народ пачками увольняется, никто работать не хочет за такую зарплату, если не дают возможности подработать. У нормального начальника кафедры все преподаватели подрабатывают в коммерческих вузах, и он смотрит на это сквозь пальцы, не требует, чтобы они каждый день тут высиживали с девяти до шести. Так нормальных-то раз-два и обчелся. А остальные? Есть приказ начальника нашей академии: если носишь погоны, будь любезен нести службу ежедневно с девяти до восемнадцати независимо от того, есть у тебя занятия по расписанию или нет. И никакой возможности для подработок. Кому такое понравится? Вот и уходят. А когда на кафедре только половина – живые люди, а другая половина – вакансии, что прикажешь делать? Слушателей-то набрали, потоки и группы сформировали, а занятия вести некому. Получается повышенная нагрузка, идет грызня, кому за кого сколько часов отрабатывать, а зарплату-то не прибавляют, хоть ты в пяти группах занятия ведешь, хоть в десяти. Ну и дальше одно на другое накладывается, научную работу вести некому и некогда, потому что занятий выше головы, а с кафедры требуют научные выходы, и все стараются друг на друга перепихнуть… Короче, не мед у нас тут, дочка, далеко не мед. Так что ты подумай как следует. Особенно если это правда насчет того, что погоны могут снять.

– Но ученая степень ведь не помешает, правда? – разочарованно спросила Настя.

– Это нет, – твердо ответил Бычков. – Степень никогда не помешает. Только ты на нее особо не надейся в смысле продолжения службы. А в смысле продолжения карьеры – вещь очень даже полезная. Чего ты на погонах-то зациклилась? Да сними ты их, плюнь, разотри и живи дальше!

– Но вы же не снимаете, – заметила она.

– Я! Я – мужик, то есть бывший мальчик, понимать должна. Для меня погоны – элемент офицерства, а все, что связано с военной службой и войной, у мальчиков в крови. Это генетическое, ничем не вытравишь. А ты-то девочка!

– Я, Назар Захарович, конечно, бывшая девочка, – усмехнулась Настя, – но я за двадцать один год прошла весь путь от лейтенанта до подполковника, и каждое свое звание получала честно. Генералом я стать никогда не хотела, таких амбиций у меня не было, но дослужиться до полковника хочется. По-моему, это естественно: когда так долго служишь, хочется пройти весь путь до конца, до последнего возможного звания и до максимально возможного возраста. Разве нет?

– Наверное, – пожал плечами Бычков. – Я уж не знаю, как там у вас, у девочек, в голове устроено… Кстати, есть еще один слушок, насчет нового положения о прохождении службы. Может статься, сроки службы увеличат, и подполковники будут служить подольше, чем сейчас. Ты не думай, я не отговариваю тебя диссертацию писать, просто я тебя по старой памяти люблю, потому что помню еще сопливой девчонкой, которую Гордеев из райотдела на Петровку перетащил, поэтому хочу, чтобы у тебя было меньше разочарований. Министра у нас официально пока еще нет, и точно никто не может сказать, назначат ли того, кто сейчас исполняет обязанности, или другого кого поставят. И вообще состав правительства пока не утвержден, поэтому какая будет политика в отношении органов внутренних дел и наших учебных заведений, неизвестно. Завтра все может коренным образом перемениться. И ты должна быть к этому готова. Да не вешай ты нос, – засмеялся он, видя, как у Насти вытянулось лицо, – кандидат наук – он и в Африке кандидат, диплом лишним не будет. И вообще, не относись так серьезно к тому, что я говорю, ты же знаешь, я постращать люблю. Расскажи-ка мне лучше, что за тему ты себе придумала.

Насте пришлось пропеть вторую часть своей баллады. Назар Захарович слушал очень внимательно, ни разу не перебил ее, только кивал, но ей показалось, что кивал он одобрительно.

– Преступление – это зеркало ума и души преступника, – повторил он вслед за Настей, когда та замолчала. – Это ты верно подметила. Точнее будет сказать, что в каждом преступлении как в зеркале отражается личность преступника, и если отражения получаются разными, то у нас есть основания утверждать, что и объекты в этих зеркалах отражаются разные. Тут я с тобой полностью согласен. Ну, а материал как будешь собирать?

– Дела изучать, – Настя пожала плечами. – Анкету разработаю, буду заполнять на каждое изученное дело. Потом сравню параметры раскрытых и нераскрытых убийств. По преступлениям, где убийца установлен, проведу анализ характеристик его личности и попытаюсь связать их с особенностями преступления. А по преступлениям, где убийца не установлен, проделаю обратную работу, по особенностям преступления попытаюсь восстановить характеристики личности. И посмотрю, что получится.

– И уверена, что пойманные и непойманные убийцы окажутся совершенно разными?

– Абсолютно уверена.

– М-да, – протянул Бычков, – это хорошо.

Непонятно было, что именно хорошо, то, что Настя уверена, или то, что убийцы окажутся разными.

– А монографические исследования не планируешь? – спросил он.

– Хотелось бы, – вздохнула она, – но не знаю, получится ли. Допустим, психолога, который будет со мной ходить и разговаривать с людьми, я найду. Володю Ларцева помните, из нашего отдела?

– Это которого комиссовали по ранению? Помню, конечно.

– Он мне поможет, я с ним уже говорила. Но будут ли люди со мной разговаривать? Вот вопрос. Для родственников убийцы я – враг номер один, потому что я милиционер, то есть из рядов тех, кто отправил его срок мотать. Для родственников жертвы я враг хотя бы потому, что заставляю их вспоминать о горе. А уж если убийство осталось нераскрытым, то я тем более враг, потому что из рядов тех, кто не сумел поймать убийцу, и их горе осталось неотомщенным. И те и другие вряд ли с радостью пойдут на контакт со мной.

– Это верно, тут надо искать связи, знакомства, чтобы за тебя походатайствовали, попросили с тобой встретиться, иначе даже если они и будут разговаривать, то правды все равно не скажут. Особенно про потерпевших. Про покойников плохо говорить не принято, так что все жертвы у тебя окажутся одной краской выкрашены. Ты, наверное, не знаешь, но я ведь и сам… Короче, мою жену убили. Не знала?

– Нет, – растерялась Настя. – Я не знала. Давно?

– Кому как. Шесть лет назад. Да ты не бойся, я уже пережил это, могу спокойно говорить. Но если бы ты ко мне с расспросами пришла, я бы тебе тоже правды не сказал, хоть и знаю тебя много лет, и интерес твой понимаю. А все равно я бы тебе про нее только хорошее рассказывал. А кстати, – оживился внезапно Назар Захарович, – я, пожалуй, смогу тебе в одном случае помочь. У меня сын – врач, хирург, так вот пару лет назад в больнице, где он работал, убили медсестру из его отделения. Сейчас-то он в частной клинике людей режет, а тогда еще в горбольнице врачевал. Юрка, сын мой, хорошо убитую девушку знал, он сам может тебе многое про нее рассказать и с другими врачами и сестрами поговорит, чтобы они согласились с тобой побеседовать. Я думаю, он и с родителями ее сможет договориться, он с ними был знаком. Это ведь дело такое, дочка, главное – начать. Если все пройдет успешно и ты этих людей к себе расположишь, то дальше цепочка потянется. Знаешь ведь, как бывает? Ты, допустим, с врачом про эту медсестру разговариваешь, объясняешь, зачем тебе это нужно, а он говорит, что у него есть знакомый, у которого брата убили, или друга, или соседа. Главное, чтобы ты приходила не с улицы и не из милиции, а по рекомендации, тогда и отношение совсем другое.

– Спасибо, Назар Захарович, – от души поблагодарила Настя. – Я бы начала как можно быстрее, у меня отпуск всего два с половиной месяца, хотелось бы успеть побольше.

– Так я прямо сейчас Юрке позвоню. – Бычков потянулся к телефону.

Пока он звонил сыну, объяснял ему суть дела и излагал свою просьбу, Настя открыла лежащий на «ничейном» столе журнал «Милиция» и уткнулась в статью о передовых методах организации работы экспертно-криминалистических отделов. Статья была написана скучно, но фактура оказалась интересной.

– Слышь, дочка, – оторвал ее от статьи голос полковника, – если хочешь, Юрка с тобой готов прямо сегодня поговорить, он через час будет дома. Поедешь?

– Поеду.

– Она приедет, – сообщил Назар Захарович в трубку, – адрес я ей дам. А ты подумай пока, к кому из твоих бывших коллег ее можно направить. Ага, лады.

Он написал на бумажке адрес сына и подробно объяснил, где это находится и как проехать.

– Держи, – он протянул Насте сложенный пополам листок, – не потеряй. И вот еще что, дочка… Ты забыла, как раньше, когда я тебя уму-разуму учил, ты называла меня дядей Назаром?

– Помню, – улыбнулась Настя.

– А сейчас что же? Назар Захарович да Назар Захарович. А я ведь еще тогда предупреждал тебя, что терпеть этого не могу и что ты для меня на всю оставшуюся жизнь будешь дочкой, а я для тебя дядей Назаром. Забыла?

– Да нет, я помню, но мне неловко как-то. Тогда мне двадцать пять лет было, а сейчас почти сорок четыре.

– А мне плевать, ловко тебе или нет. Я живу так, как привык. И либо я буду тебе дядей Назаром, либо разговора не получится.

– Хорошо, дядя Назар, – рассмеялась Настя, – как скажете.

– Вот так и скажу, – сердито проворчал Бычков. – И еще у меня к тебе просьба будет. Деликатная. Ты, когда с Юркой моим разговаривать будешь… Одним словом, я случайно узнал, что та медсестра, которую убили, была ему… ну, невестой, что ли. Теперь ведь такие отношения, что не поймешь ни черта, не то невеста, не то гражданская жена, не то временная подружка. Короче, между ними что-то серьезное было. Но это я узнал уже потом и от других людей. А Юрка мне ни словом об этом не обмолвился. Просто сказал однажды, что в отделении переполох, одна из сестер не вышла на работу и вообще никто не знает, где она, а спустя несколько дней, когда позвонил мне, сказал, что ее убили. Мы ведь давно уже живем отдельно, общаемся только по телефону, да и то не каждый день. Вот я и не пойму, почему он мне не сказал, что убили не просто медсестру в его отделении, а его девушку. Неужели не переживал ни капельки? Ведь я даже по голосу его не почувствовал, что у него горе. Или он не горевал? Тогда почему? В общем, я спрашивать не стал, подумал, что не надо мне в это лезть, он взрослый мужчина, живет отдельно, у него своя жизнь, и если он не счел нужным меня во что-то посвятить, то это его право. Но осадок остался. И знать хочется.

– Я понимаю, – тихо сказала Настя. – А убийцу-то нашли?

– Насколько я знаю, нет, – медленно ответил Назар Захарович, не глядя на нее. – Ты, дочка, сейчас ничего не говори, все самое плохое я уже и так подумать успел. Ты просто узнай все, что можешь.

* * *

Назар Захарович Бычков был одним из первых Настиных учителей в розыскном деле, он вместе с Колобком-Гордеевым натаскивал ее, обучал мастерству, помогал анализировать ошибки и давал советы. И Настя искренне радовалась, что в академии нашелся человек, которого снова можно сделать своим учителем, спрашивать у него совета и просто плакаться в жилетку. Она давно уже не работала вместе с Бычковым, но никогда не забывала ни его самого, ни его уроки.

А вот встреча с сыном Бычкова, Юрием, ее озадачила. Он спокойно и добросовестно рассказывал ей о медсестре Танечке Шустовой, о ее характере, привычках, о том, какие мужчины ей нравились и каких подруг она выбирала, как относилась к работе, к коллегам и к больным, но не произнес ни одного слова, из которого можно было бы сделать вывод, что с Танечкой его связывало нечто большее, чем просто работа в одном хирургическом отделении. Может быть, Бычкову дали недостоверную информацию?

Пересказали какую-то сплетню, не имеющую ничего общего с действительностью, или просто ошиблись, или он что-то не так понял. Впрочем, если насчет Юрия и Танечки сведения верные, то узнать это совсем несложно, достаточно всего лишь взять в архиве дело и посмотреть, а можно и еще проще: поговорить с другими врачами и сестрами той больницы, наверняка кто-то что-то знает. Но если о связи доктора Бычкова и медсестры Шустовой знали хотя бы несколько человек, то какой смысл делать из этого секрет? Тем более теперь, когда прошло больше двух лет. И тем более скрывать это от отца.

Спрашивать Юрия в лоб Настя не решилась. Юрий при ней позвонил по нескольким телефонам и договорился со своими бывшими коллегами по отделению, которые согласились встретиться с Настей. Было еще не поздно, всего семь вечера, и доктор Аверина, жившая в том же районе, что и Настя, выразила готовность уделить Каменской немного времени. Она хорошо помнила погибшую медсестру.

Нина Семеновна Аверина оказалась высокой полной дамой с громоподобным голосом, выпуклыми глазами и торчащими во все стороны седеющими космами. Эдакая раскормленная Баба-яга, из которой энергия просто бьет ключом.

– Ужасная история, просто ужасная, – приговаривала она, усаживая Настю в маленькой, заставленной мебелью, но очень уютной комнате. – Юрий Назарович объяснил мне в общих чертах, что вас интересует, поэтому я не буду вам говорить, какая Таня была чудесная и как ее все любили. Это неправда. Она была очень сложным человеком, и в отделении ее не любили. Она со всеми конфликтовала. Но в том, что касалось больных, никаких претензий. Ни малейших! Блестящий профессионал, и больных жалела, и их родственников. А вот к коллегам была совершенно безжалостна, не прощала небрежности, промахов и ошибок, ни на что не закрывала глаза и из-за каждой мелочи поднимала скандал. Только один Юрий Назарович и мог с ней мириться.

– У них что, был роман? – осторожно спросила Настя.

– Ну разумеется. – Нина Семеновна пожала пышными плечами. – Об этом все знали. По-моему, они даже жили вместе. А что, Юрий Назарович вам этого не говорил?

– Нет.

– Странно, – покачала головой Аверина. – Чего тут скрывать? Он был не из тех врачей, которые стесняются связи с сестрами. И потом, у них все было серьезно, он даже был представлен Таниным родителям.

– Это точно? Вы не путаете?

– Да нет, что тут путать-то? Я хорошо помню, как однажды он с утра жаловался на головную боль и говорил, что накануне у Таниного отца был юбилей, не то сорок пять лет, не то пятьдесят, и он там немножко перебрал со спиртным. Нет, я это совершенно отчетливо помню.

Ну совсем интересно! А ведь когда Настя спросила Юрия, не может ли он устроить ее знакомство с родителями убитой девушки, он твердо заявил, что не знаком с ними и вряд ли его рекомендация будет иметь силу. Более того, он сказал, что ничего о них не знает, ни где они живут, ни чем занимаются, и вообще не знает, какая у Татьяны была семья.

Зачем же так бессмысленно врать? Ведь он должен был предположить, что если Настя начнет разговаривать с другими врачами и сестрами, то правда все равно вылезет. Или понадеялся на то, что никто не вспомнит, а если и вспомнит, то не сочтет важным и не скажет? Все равно глупо. Но даже у глупых поступков всегда есть причина, и причина эта вот уже два года является для Назара Захаровича поводом для беспокойства. Как он сказал? «Все самое плохое я уже и так подумать успел…» Неужели подозревает собственного сына в причастности к убийству? Да, наверное.

Тем более убийство-то не раскрыто. Подозревает, но точно знать не хочет. Или хочет, но боится узнать такую правду, которая ему не понравится. И хочется, и колется…

– И потом, – продолжала между тем Нина Семеновна, – я очень хорошо помню тот день, когда Таня не вышла на работу. Юрий Назарович ночью дежурил, я пришла как обычно в половине девятого, а к девяти – слышу, разговоры пошли, что Шустова опаздывает и та сестричка, которая всю ночь отдежурила, домой уйти не может. Ну, я вам уже говорила, Таню в отделении не любили, она ведь всегда шум поднимала, когда кто-то опаздывал, поэтому народ начал злорадствовать, мол, теперь и безупречную Шустову можно попинать за нарушение трудовой дисциплины. Так вот, я сама, своими ушами слышала, как Юрий Назарович звонил ее родителям. Оказывается, Таня накануне вечером была у них и часов около одиннадцати звонила Бычкову и сказала, что выезжает.

– Куда выезжает?

– Ну как куда, к Бычкову, надо полагать, она же у него жила. А тут как раз по «Скорой» доставили тяжелого больного с перитонитом, Юрий Назарович с ним до середины ночи провозился, поэтому больше с Таней не перезванивался. Дома у него трубку никто не брал, ну, все решили, что она просто проспала и поздно выехала, прождали еще час, но она так и не появилась. Тогда Юрий Назарович уехал домой, а потом позвонил в отделение и сказал, что Таня у него не ночевала. То есть от родителей она уехала, а к Бычкову так и не приехала. Тут уж мы поняли, что дело неладно, и стали звонить в милицию. Так что можете не сомневаться, и жили они вместе, и с родителями ее он был знаком. Странно все-таки, что он вам этого не сказал.

– Странно, – согласилась Настя.

Выйдя из дома, где жила Аверина, она медленно направилась к автобусной остановке. Как же поступить? Позвонить дяде Назару и сказать, что да, его сын действительно близко знал убитую Таню Шустову, более того, об их романе знало все отделение, но Насте, хорошо знакомой с отцом, он об этом ни словом не обмолвился? Ну, скажет она это, и что?

Что толку-то? Назар Захарович и без того знает, что сын от него что-то скрывает. А если позвонить этому самому сыну и спросить? Теперь уже можно задавать любые вопросы, ведь сведения о романе с медсестрой она получила от Авериной, так что отец доктора Бычкова вроде бы и в стороне.

Автобуса долго не было, Настя замерзла на остановке да к тому же почувствовала такой сильный голод, что даже голова закружилась. Огляделась по сторонам в поисках киоска с каким-нибудь фаст-фудом, но ничего подходящего не увидела, поэтому купила пакетик картофельных чипсов. Вообще-то она эти чипсы терпеть не могла, они были вкусными, пока их ешь, однако уже через сорок минут у Насти начинался приступ жесточайшего гастрита, но голод на этот раз оказался сильнее нелюбви и к чипсам, и к гастриту. Конечно, если бы в киоске нашлась какая-нибудь шоколадка, это было бы куда лучше, но шоколадки не было. Зато были ненавистные чипсы аж пяти разных сортов.

Она все еще стояла на остановке, когда в кармане куртки затрезвонил мобильник.

– Аська, ты скоро придешь? – раздался голос Чистякова.

– Я автобуса жду, стою возле кинотеатра.

– И давно ждешь? – почему-то осведомился муж, и голос у него был каким-то странным.

– Минут тридцать, наверное. А что?

– Ничего. И много вас там таких ожидающих?

– Нет, я одна. Леш, а в чем дело-то?

– Асенька, тебя грамоте учили, чтобы ты читала то, что написано. Объявление видишь?

– Какое объявление?

– Посмотри внимательно, там на стекле должно быть объявление. Во всяком случае, вчера я его там видел. И на остановке возле нашего дома оно тоже есть.

Настя оглядела стеклянную будку остановки. Действительно, листок какой-то приклеен. Елки-палки, автобусный маршрут с сегодняшнего дня на целую неделю отменен в связи с ремонтом дороги. «Пользуйтесь другими видами общественного транспорта», – советовало объявление и вежливо извинялось за доставленные неудобства.

– И что мне теперь делать? – жалобно спросила она. – Пешком идти?

– Ходить полезно. Но если ты очень устала, я могу за тобой приехать. Или Коротков. Хочешь?

– Кто?! – чуть не закричала она.

– Коротков, дружок твой ненаглядный. Он занял оборону в нашей квартире и сказал, что не двинется с места, пока с тобой не повидается. Могу его за тобой прислать.

– Ладно, – обреченно вздохнула Настя, – присылай Короткова. Хоть какая-то польза от него будет.

Коротков подъехал через четверть часа. Все это время Настя, стоя на остановке, настраивала себя на самые решительные действия в ответ на предполагаемые попытки втянуть себя в обсуждение, а то и в работу по новым преступлениям. «Ты, Коротков, конечно, хитрый и ловкий, и ты легко можешь меня обдурить, – твердила она себе, притоптывая ногами на пронзительном апрельском ветру, – но если я проявлю стойкость и твердость, то ты меня не сломаешь. Я знаю, зачем ты приехал и сидишь у меня дома, я знаю, о чем ты сейчас станешь говорить со мной, и моя задача – не поддаваться, не повестись на твои просьбы и – главное – на собственный интерес, который может внезапно вспыхнуть, захватить меня, и тогда прощай отпуск и все мои научные планы. Я втянусь, заброшу диссертационные дела и в результате снова окажусь на том месте, откуда начала движение. Да, может быть, я окажусь полезной и даже сумею вычислить и отловить очередного убийцу. Еще одного. Сто двадцать шестого или триста восемьдесят пятого. Но жизней-то у меня не сто двадцать шесть, жизнь у меня одна, и если я не позабочусь о ее устройстве, то кто это сделает? Кто, если не я сама? А двести двадцать шестого убийцу и без меня есть кому ловить. Да, вот так и скажу ему. Так и скажу. Главное – не дать себя втянуть».

Когда рядом с ней затормозила машина, Настя глянула на нее мельком и отвернулась. Это не Юркина ржавая «копейка», это красный «Форд Эскорт».

– Эй, але, подруга! – раздался из окна машины голос, который почему-то оказался Юркиным. – Не делай вид, что ты меня не видишь.

Настя в изумлении подошла к машине, открыла дверцу.

– Это что, Коротков? Ты угнал тачку?

– Обижаешь, – он укоризненно покачал головой, – это Иркина. Семилетка.

– А кинозвезды, значит, теперь пешочком ходят? – усмехнулась Настя, усаживаясь в салон.

– А кинозвезды теперь получают хорошие гонорары и покупают себе новые машины, – отпарировал Юра. – Моя красавица со вчерашнего дня на «Пежо-206» раскатывает. А мне вот с барского плеча «фордец» перепал. Теперь не будешь ныть, что тебе ноги девать некуда. Смотри, сколько места!

– И теперь ты скажешь, что приехал ко мне в гости специально, чтобы похвастаться машиной, да? – ехидно спросила Настя. – И никаких других намерений у тебя не было. Коротков, не делай из меня дурочку, ладно?

– Слушай, ну почему ты все время норовишь меня обидеть? – возмутился он. – Да, я хотел, но не похвастаться, а дать тебе возможность разделить со мной радость, потому как ты есть моя любимая подруга жизни и труда. И кроме того…

– Вот именно, я так и знала, что у тебя есть это «кроме того», – сердито перебила его Настя. – Коротков, имей в виду, я не дам тебе втянуть меня в работу, даже и не пытайся.

– Очень надо! – фыркнул он. – Без сопливых обойдемся. Я тебе привез информацию к размышлению, между прочим, а ты, вместо того, чтобы сказать спасибо, наезжаешь на меня.

– Что за информация?

– О нашей будущей судьбе. Из первых рук, между прочим, прямо из самого нашего родного министерства.

– Ты имеешь в виду реформу МВД?

– Ее, родимую, ее, ненаглядную. Значит, слушай сюда, подруга. Если то, что они там придумали, пройдет, мы будем называться не МУРом, а Департаментом по борьбе с общеуголовной и организованной преступностью. ДэБэООПэ. Не кисло?

– Невкусно, – поморщилась она. – И что, в этом состоит вся реформа?

– Да ну тебя, дай договорить. В нашей конторе будет девять управлений, а в них – тридцать семь отделов. Наше с тобой управление, если нас, конечно, не выгонят куда-нибудь, будет называться управлением «Л» – управление по борьбе с преступлениям против личности. Но самое главное, подруга, я приберег под конец: в каждом управлении будет специальный аналитический отдел. Вот!

– Ну и что «вот»? Даже если меня туда переведут и дадут возможность заниматься своей любимой аналитикой, все равно в сорок пять лет выпрут пинком по мягкому месту.

– Да понимала бы ты что-нибудь! – рассердился Коротков. – Кто тебя выпрет, если ты будешь начальником отдела и полковником?

– И кто же это, интересно, сделает меня начальником?

– А вот это ты не волнуйся, найдутся добрые люди, умеющие ценить специалистов.

– По-моему, ты излишне оптимистичен, Юрочка, – вздохнула Настя. – Знаешь, почему сын генерала не может стать маршалом? Потому что у маршала есть свой сын. А у твоих добрых людей есть свои друзья и родственники, которых надо будет посадить в кресло начальника.

– Ничего-то ты не понимаешь, а еще якобы умная. Ты хоть представляешь себе, что такое Афоня?

– Ага, мой однокурсник, – буркнула она. – Бывший троечник. Афоня-то тут при чем?

– А при том, что у него знаешь какие связи? Голову даю на отсечение, что его сделают начальником управления «Л». И начальника аналитического отдела он будет назначать сам.

– Ну да, шнурки погладит и кинется меня назначать начальником. Да он спит и видит, как бы от меня избавиться. Он этого даже не скрывает, при каждом удобном случае повторяет, дескать, скорее бы я ушла на пенсию, а то он со мной как на пороховой бочке себя чувствует.

– Так это пока ты непосредственно раскрытием занимаешься. Ты ж пойми, мать, раскрытие убийства, особенно заказного или резонансного, – это политика. Политика – это игры, а в игры ты не играешь, поэтому он тебя боится, ты же неуправляемая совершенно. А аналитика – это совсем другое дело, это не конкретные преступления, а обобщения и прогнозы, с политикой не связанные. На аналитике ты не опасна. Сечешь?

– Ну, допустим, – осторожно ответила Настя. – Допустим, все так и есть, и реформа нашей конторы действительно пойдет по этому пути, хотя я лично очень в этом сомневаюсь, уж больно прогрессивно получается, прямо как в сказке. Помнишь, сколько лет Колобок мечтал, чтобы по каждой группе преступлений была своя аналитика, штатная, а не подпольная, как у нас в отделе? Жаль, не доработал он до этого светлого праздника. Допустим, все так и будет. И даже допустим, что начальником управления сделают нашего Афоню, ты плавно перетечешь на должность начальника одного из профильных отделов, а меня назначат в аналитический отдел на полковничью должность. Допустим. И что из этого следует? Почему нужно на ночь глядя мчаться ко мне домой с этими известиями? Ты используешь это как повод, чтобы приехать, а потом потихоньку начнешь меня грузить обстоятельствами какого-нибудь убийства и втягивать в обсуждение. Этот фокус у тебя не пройдет, Коротков. Я тебя нежно люблю, но предупреждаю честно: не пройдет. Спасибо, что подвез. Тебя Лешка покормил?

– Покормил, – растерянно подтвердил Юра, обалдевший от такой резкой смены темы разговора. – А что?

– Значит, ты не голодный, законы гостеприимства мы соблюли. Все, солнце мое незаходящее, я пошла домой, а ты поезжай.

Она открыла дверь и собралась выходить.

– Да погоди ты!

Коротков протянул руку и рывком захлопнул пассажирскую дверь.

– Куда это ты пошла? А я? Я еще не все сказал. Ты вот о чем подумай, подруга. Если тебе светит полковничья должность, то нет никакой необходимости заводиться с диссертацией, ты так и так получишь возможность заниматься аналитикой, которую любишь больше жизни, при этом ты останешься рядом со старыми друзьями – со мной, с Мишкой, с Серегой Зарубиным, тебе не придется менять коллектив, и будешь ты служить еще много лет. Ну?

– Что – ну? – тупо спросила Настя, хотя прекрасно понимала, куда клонит Коротков.

– Да бросай ты к чертовой матери эту наукообразную возню, выходи из отпуска и работай в свое удовольствие. А как Афоня выйдет в середине мая, поедешь отдыхать, тепло уже будет, солнышко, поплаваешь, позагораешь, фруктов поешь. А?

Ну правильно, так и есть. Бросай науку, выходи преступления раскрывать, твое будущее мы обеспечим. Не мытьем – так катаньем, не дружескими просьбами – так начальственными посулами. Ах, Юрка, Юрка…

– Юрочка, – мягко произнесла она, снова открывая дверь, – я уже сказала: не пройдет. Я готова допустить, что все будет так, как ты говоришь. Но если ты действительно хочешь, чтобы оно именно так и случилось, то лучше мне быть кандидатом наук, причем именно в области аналитики и именно по части раскрытия убийств. Вот тогда у меня будет преимущество перед другими претендентами на должность.

– Да ты что, Каменская?! Пока ты будешь кропать свою нетленку, всех уже поназначают, ни одной вакансии не останется!

– А я не тороплюсь, у меня еще год с лишним есть. И потом, пока эта реформа развернется, пока все предложения десять раз обсудят, утвердят, пока всех за штаты выведут на два месяца, пройдет как минимум полгода. За это время я должна успеть сделать столько, чтобы никто не сомневался, что диссертацию я напишу и выйду на защиту. Ты меня понял, солнце мое? И не смей мне мешать.

Она поцеловала Короткова в щеку, вышла из машины и стояла на тротуаре до тех пор, пока красный «Форд» не скрылся из виду. Ей было одновременно грустно и стыдно.