Текст книги "Небесный почтальон Федя Булкин"

Из тетради Фединой: о Богморозе

Новый год уже скоро!

Белым-бело…

Стекла потрескивают, батареи гудят. Холодно уж очень. Солнце в лужах замерзло. Пятнышками все рассыпается, рябчит, до слез светло, ветки, как в вате сахарной, рябины, как клюквы в пудре, воздух – сосульки пить.

И как только в небе таком стеклянном птички летают?

Морозом свистит через щелочку форточкой, часы тукают, бабушка клеенку кухонную скатертью белой сменила к празднику. Елочка, на ней шарики. В шариках лампочки отражаются, включишь фонарики, они мигают, мигают… и так хорошо становится… очень!

День коротает, и скоро уже темнеет в окне, двор как будто одеялом синим накрыт, светятся за занавесками разноцветные гирлянды, фонарики… Синие, зеленые, желтые, красные лампочки. Высыпает бабушка воробушкам пшена за окошко, маме с папой привет чтобы в Град Небесный передали они. Бедные прыгают по подносу жестяному голые птички. Долетят ли по такой холодище?

– Долетят, Федь, не бойся. Им Бог из перышек теплые шубки сшил.

– Богмороз?

– Бог Мороз.

– А летом им в шубках жарко?

– А летом Он им из легких перышков шубки сменит.

– Зря все-таки, бабушка, у человека в процессе революции шерсть повылазила.

– Эволюции, может, Федь?

– Ну эволюции… Хвост-то – бог с ним, конечность лишняя, на дерево влезть головы, рук с ногами и веток хватит. А вот шерсть зимой человеку бы пригодилась по многим соображениям. И шарфом чтоб ты меня, бабушка, не душила, и в валенки не влезать, и от детского сада домой дойти, и с горки скатиться, и подушку набить, и шубу новую не покупать, полинял, да и точка! Да?

– Вот и свитер, Федь, смотри, твой полинял, да и точка…

И несет бабушка в мою комнату конверты с красивыми открытками. Родственников поздравлять из Тальятия и города Красноярска с Новым годом.

Богморозу тоже написать нужно, думаю, поздравительную открытку.

– Напиши ему, бабушка, я тебе продиктую…

Здравствуй, дорогой Бог Мороз!

Поздравляю тебя с Новым, 1983 годом!

Желаю тебе счастья, здоровья, любви, удачи и Мирного Неба над головой!

Скажи, пожалуйста, папе с мамой моим, что мы по ним очень скучаем с бабушкой, и, если можешь, заберu нас к ним поскорее в свой Небесный Город или их к нам в гости хоть на праздники отпусти.

Еще подари, пожалуйста, мне машину милицейскую с дверьми открывающимися и с мигалкой.

Всего хорошего и тебе!

Булкин Федя.

– И «бабушка», «бабушка» припиши…

Булкин Федя и бабушка.

Клеит бабушка на конверты марки.

– Почему тут одну марку приклеила, а тут две?

– Потому что это письмо в Тольятти, от Москвы совсем близко, одной марки хватит. А это письмо в Красноярск. Далеко. Две марки, Федь, нужно.

А до Небесного Города сколько же марок нужно, чтобы письмо дошло?

Не зря все-таки копил я в кошке накопительной денег.

– Сколько марок, мальчик, тебе?

И высыпаю в окошко все кошкино. Мне, отвечаю, на все!

Стоит на тумбочке елочка, в ватных валенках, закачаешься, как вся разукрашена!

Шарик об шарик цукает, звякает. Из малинных, изумрудовых бисеринок мельничка, мишура и дождик серебряный, Снегурочка в ватном тулупе, саночки. И горит над всем звезда кремлевская, алая! Красота…

– Федя, сменим давай с тобой звезду эту на маковку, посмотри, какая красивая.

Красивая-то она красивая, золотая, только папе с мамой, если отпустит их Бог к нам на каникулы новогодние, такая красота вряд ли понравится, не за Бога они у меня, а за Ленина с Дед Морозом!

– Мы за звезды кремлевские, бабушка, столько крови героев пролили! Сколько жизней не пожалели своих!

– Это кто же «мы», Федя?

– Мы, бабушка! Люди!

Еле дотянулся я с табуретки на стол папин письменный, звезду эту водружая.

Нет уж, бабушка хитрая, враг безбожной республики! Никаких тебе маковок в такой день!

– А куда же нам ее, Феденька?

– А вон, бабушка, в ту коробку, где без рожек шарики у тебя с битыми шишками, до лучших времен убери…

На Рождество, так и быть, разрешу ей звезду любимую золоченой маковкой подменить.

Я-то думал, Рождество – это там какой-то праздник особенный… РОЖДЕСТВО! А оказывается, это обыкновенный день рождения, когда сын у Бога родился.

Тыщи лет тому, а старушки до сих пор вспоминают! Ну и крепкая же память у них на давние времена… Цемент! До чего злопамятные старушки…

А вот бабушка про мой день рожденья каждую секунду забыть готова.

– У меня день рождения, кстати, скоро, ты помнишь, бабушка?

– А какое сегодня, Федь?

– Двадцать восьмое декабря уже, бабушка!

– Где же скоро? Целый месяц с лишком еще.

– Это просто предупреждаю тебя заранее, чтобы ты на луноход успела накопить…

Сами видите, не то что мой день рожденья когда не помнит она, но не помнит даже число сегоднее! Был бы похитрей, посообразительней, поковарнее я, каждый день бы бабушка луноходы мне покупала.

* * *

– Сколько лет тебе, бабушка?

– А сколько есть, Федя, все мои…

– А хотя бы примерно припомни, бабушка?

– Да примерно под сто, Федя, будет…

– А по паспорту?

– А по паспорту… Господи боже мой, а паспорт-то где у меня? Я же вроде в пожарную тумбочку вчера его положила…

Вчера положила она паспорт, ara! A в кассу сберегательную на прошлой неделе ходила…

– Не вчера, бабушка, а в прошлую пятницу, когда ты за пенсией – помнишь? – ходила. А потом приходили какие-то, и ты им паспорт показывала. А потом под вязочку на трельяж положила.

– Слава тебе господи, Феденька! Вот он…

А где ему быть еще? Паспорта не летают…

– Так сколько лет тебе, бабушка?

– А вот тут, Федь, написано. От сорока пяти у нас дальше живи, сколько хочешь. Сначала, правда, доживи попробуй, а после попробуй выживи…

– Так сколько ты выжила, бабушка?

– А сам посчитай. Без очков-то не вижу я. Ах ты, осподибожемой! А очки-то я куда положила?

Не уследишь за ней…

– Вот они, в голове торчат.

Всегда очки торчат из головы у бабушки, когда потеряет их.

– Могла бы и сама запомнить, бабушка!

– И не говори, Феденька… память девичья…

– Так сколько лет тебе, бабушка?

– А ты, Федя, сам на папином калькуляторе посчитай, а то у меня капуста сгорит.

Сложил я одно с другим, так и ахнул… 1922 + 1982 = 3904. Ну и ну… многовато. И не знаю даже, как такая длинная цифра вслух?

– Тебе, бабушка, три вначале, после девять, потом ноль, за нулем четыре.

– Что, Феденька?

Конечно, ничего не слышно бабушке в таком оглушительном возрасте…

– Первой три, потом девять, потом ноль, потом четыре!!!

– Что ты, Федь, кричишь, как оглушенный, дай-ка я сама посмотрю… Три тысячи девятьсот четыре? Ты что ж это, Федя, складывал?

– Складывал…

– А тут вычитать, ах ты глупенький, нужно.

– ИЗ ЧЕГО ЧЕГО, БАБУШКА???!!!

– А?

Ладно, в таком-то возрасте не слышит же она ничего, старинная моя бабушка, древняя, сам сообразить посчитаю… От года ее рождения: один девять два и два (раз раньше год был, значит больше) вычитать нужно меньшее: один девять восемь два…

Это уже высшая математика. Слава богу, у папы калькулятор есть…

– Бабушка…

– Что, Феденька?

– Минус шестьдесят лет тебе, бабушка.

– Федя…

– ЧТО, БАБУШКА?!!

– Почему минус, когда плюс?

– ЧТО ПЛЮС?! Тут минус написано…

– Шестьдесят лет мне, Федя, хоть в минус, хоть в плюс…

Плюс минус ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ моей бабушке.

Ну ничего себе, как папа мой говорит, погрешность!

* * *

До чего же красивая вышла елочка! Боже мой…

Фонари бумажные, что мы с мамой еще из журнала «Мурзилка» вырезывали, папа вставил в них лампочки, провел электричество. Гори, елочка! И горит, сияет огнями, фонариками она! От другой розетки на маковке, как маяк, мигает пятиконечная звезда алая… Красота!

Неужели из Града Небесного папу с мамой не отпустит Бог к нам на праздник с бабушкой? Неужели не бывает в Граднебесном отгулов, отпусков, выходных не бывает?!

Разве можно держать строителей на чужбине безвыездно? Не пускать их к родным на праздники? Навсегда детей от родителей разлучать?!

И не Бог тогда это, бабушка, узурпатор! Капиталист! Даже с БАМа мама с папой на Новый год всегда приезжали…

– А какой строй при Боге в Граднебесном, не знаешь ты, бабушка?

– Не знаю, Федя, какой. Без строя строят там, волей своей, никем не принуждены.

– Как на БАМе?!

Коммунары, энтузиасты, первопроходцы, герои…

– Там от каждого по возможности, каждому по потребности, что ли, бабушка? И у всех всего, сколько хочется, а не в зависть?!

Это же тогда у них коммунизм…

Не, приехать, значит, могут все-таки мама с папой мои, раз не держит насильно их Бог в небесном градостроительстве. Что им время терять поездками, если строят для всех, кто жив на земле, после смерти светлое в небе будущее…

Раньше на столе много тарелок сервизных с синей полоской по краюшку мама ставила: тетя Аня придет, дядя Сережа друг с тетей Натальей, Евгения Николаевна, шумные! Длинную селедку под шубу свекольную прятали, ни куска потом не найдешь! В огромную миску салат оливье, рыба заливная в лимонах кислых, про которую в фильме правду сказал один дяденька, что гадость она, холодец из хвостов да копыт…

– Почему так долго, бабушка, варится холодец?

– Черта варят, Федь, на Рождественский пост. Вот он все никак и не сварится.

До того он опасный, черт, что всю ночь на огне медленном в огромной кастрюле у мамы кипел, а потом еще до полудня, и почти до самой полуночи в холодильнике в противне мерз для безопасности.

С хреном его ели, на квадраты дрожащие нарезав, а за язык все равно щипался, но уж вкусно!..

Под батареей с бабушкой у нас тесто. Папа очень любит капустный пирог с яичком рубленым. Посидит-посидит тесто в кастрюльном тепле, согреется и ползет наружу. Приподнимет крышку – и на пол лапами. Отдирает бабушка лапы эти с линолема, заправляет обратно в кастрюлю, а оно опять…

– Вон, опять оно, бабушка!

– Последи за ним, Федя.

И сижу у батареи, на корточках, за тестом слежу, как крышку втихаря приподнимает оно, подглядывает. Слежу, слежу, засыпаю… Батюшки! А оно уж к раковине от меня уползло…

– Бананы прозрели, бабушка?

– Не «прозрели», а не дозрели, Федя; к Рождеству, даст бог, подойдут.

– Нет такого праздника больше – Рождество!

– А какой же есть, Федя, праздник?

– Старый Новый год, бабушка!

…День Конституции. День Революции. 23 февраля есть день, защитника от фашистов Отечества, и Восьмое марта – всеобщих женщин.

– Не всеобщих, Федь, а всеобщий…

– Всеобщий тогда с мужчинами был бы, бабушка!

* * *

– С ВОСЬМЫМ МАРТА, бабушка! С ДНЕМ ТВОЕГО ЗАЩИТНИКА!

– Спасибо, Феденька, защитник ты мой… Ах ты господи! Красоту-то какую нарисовал.

– Мне вот тоже, бабушка, эти цветы гораздо больше на открытке у тебя нравятся, чем когда они на картинке в твоей садовой энциклопедии были…

* * *

Пасха еще, правда, тоже есть…

– Если Пасха есть, Федя, как же Рождеству не быть?

Никакой связи меж этих праздников не вижу я. В Рождество ни одного подарка не кладет Дед Мороз под елку. Нечего и говорить о праздниках, когда подарков под елкой нет. А на Пасху яички крашеные, разноцветные, как в Новый год шарики, и кулич с изюмом, на десять и десять тесто яиц!

– Сколько, Федя, будет десять и десять?

– Двадесять, бабушка…

И всю ночь в шкафу печется, густой… Даже воздух изюмом маковым по всем комнатам рассыпается! А чего хорошего в Рождестве?! Новый год прошел, фильмы все хорошие показали, ну и детский сад на носу…

Ох, не нравится мне праздник этот!

«Родился Христос, отморозил нос!»

Ничего не сказала на эту считалку бабушка.

Раздувается от обиды. Потому что считалка хорошая, складная. Так у нас в садике друг с другом считаются. На кого пальцем тыкнули – тот дурак.

Есть, правда, еще один очень хороший праздник в нашей стране… День моего рождения.

1 февраля родился Я! Родила меня мама папе, а достался я только бабушке. «Федя», говорит, по греческому языку «Божий дар» означает. И откуда только греческий знает?

– Ангел твой, покровитель небесный, в день рождения твоего тоже именинник, Федя.

Этот, к моему дню рожденья примазавшись, Феодор святой – Христа ради юродивый. Не повезло мне вот так, с блаженным на всю жизнь покровителем. Как ему оберегать меня, если он сумасшедший? Сумасшедшие все блаженные. Одна блажь у них на уме…

– А у Феди нашего всей блажью наружу…

Это еще хуже обиделась бабушка за правду мою. Любит таких приваживать! То безрукие они, то безногие, на шкурах у ворот храмовых сидят, денег просят. И такие уродивые они, что их даже в храм не пускают.

– Ни за что не стану уродивым!

– Не уродивым, Федя, юродивым…

А «юродивый» от «уродивый» произошел. Только букву первую в имени сменил.

Не хочу я быть ни уродивым, ни юродивым, ни уродливым, ни блаженным! Но «Аленку» в день ангела все равно дарит бабушка мне. Повезло блаженному – заодно со мной именины…

* * *

Только две тарелки теперь на стол поставила бабушка. Значит, все-таки не надеется, что приедут к нам папа с мамой.

Понадеюсь тогда я с Царь-Зайцем моим – за нас четверых и Пуню. Тоже помнит Царь-Заяц папу с мамой моих, Пуню помнит… я знаю! Уж она-то его как следует в жизнь свою потрепала…

Посажу его вот так, папе на стол, на бумаги геологоразведочные, на газеты «ПРАВДЫ», он в окошко глядит-глядит, как летают снежные мухи.

Ждет и он, я же вижу!

– Не выдумывай, Феденька.

– Да какие у тебя, бабушка, полномочия – за Царь-Зайца моего говорить?!

Поставлю папе с мамой тарелочки. Папа тут сидит, мама тут всегда. Папе рюмочку, маме бокал ее длинный хрустальный шампанское пить, «Советское полусладкое», папе под елку дневник детсадовский, к школьным годам подготовительный. Оценки хорошие, есть чем папе гордиться! Красные кружочки все в табеле – пятерки по-новошкольному.

Маме нашел на улице я шарик стеклянный. Целиком из стекла! Цвета изумрудного, внутри пузырик застыл. Будто кто-то вздохнул в нем невидимый. Маме очень должен шарик этот понравиться…

И в двенадцать курантные мамы-папины ложку с ножиком на пол случайно роню, есть примета такая специальная, чтобы уж точно!

…И чему только все в телевизоре улыбаются? Песни поют, кривляются?..

– Маловато нас с тобой, может, бабушка, для веселья?

Может, по кровати попрыгать мне, хоть для виду?

Вон как снегом двор замело. А окошек, окошек с елками сколько… и все похожи! Папе с мамой издалека как окно наше с бабушкой от чужих отличить?

– Бабушка! Неси с кухни скорей лампадку сюда свою! На окно поставь, зажигай! Я звезду включу…

И Царь-Зайца возьми еще, на тебе. Посади на подоконник тоже его, рядом со своим кактусом.

Папе с мамой нас тогда по окну от всех будет видно…

Из тетради Фединой: чтобы бабушка никуда не уехала

– Умираешь ты, бабушка?

– Почему умираю-то, Федь?

– А зачем чемоданы из-под кровати повынула?

– Да хотела вот себе одну кофточку к праздникам посмотреть…

Вот уйдет в магазин она или за пенсией, нужно будет чемоданы эти перепрятать как следует. Без чемоданов своих, в одной кофточке, далеко не уедет…

Чтобы не умерла она, не провела меня как-нибудь, чтобы в Град Небесный жить тайком не уехала, нужно все без исключения подозрения предусмотреть!

– …Поживет, Федя, человек на земле, походит, порадуется, полюбуется на чудеса разные, лета и зимы, моря да горы, и так, бывает, находится, так устанет, что захочется отдохнуть от жизни ему, спать приляжет да и заснет крепко-накрепко…

Тоже так иногда засыпаю я. Только голова на подушку – и утро.

– Душа же увидит, Федя, что уж очень устал человек ее, да и отлетит тихонечко, далеко-далеко, на самое небо. Нельзя такого человека будить. Разбудишь его, а душа-то в тело вернуться и не успеет… Вот ты, Федь, глаза закрой, посиди тишком, поразмысли молчком…

– О чем поразмыслить молчком мне, бабушка?

– А о чем рассказать, что спросить хотел, о том помолчи. Только глаз не открывай, не подглядывай, а то ничего не получится.

И сижу, не подглядываю. Молчу. Тысяча вопросов во рту накопилась!

– А теперь поднеси ладошку к губам да подуй тихонечко.

И полился в ладонь воздух теплый, мягонький, чуть-чуть петушком на палочке пахнет (только что, недавно, спичку догрыз петушиную), и как будто прикоснулся кто-то невидимый. Руку трогает, шебуршится, щекотно даже…

– А теперь сожми в кулачок.

Поймал кого-то… точно, точно поймал!

– Кто там, бабушка?

– А не знаю, не видела…

Неужели душу я выдохнул?

– Посмотреть ее можно или забоится она, назад потом не вернется?

– Посмотри.

Никого, ничегошеньки нет в кулаке моем. Только если поближе принюхаться, петушком на палочке чуть-чуть слышно…

И от пальто маминого зимнего в клеточку мамой слышно, от помады ее, от платьев – мамой моей… От стола от папиного, газет, от ключей его, пиджака его – папиросами синими с лентой красненькой «Беломор».

Снимешь с вешалки куртку папину с капюшоном, в какой окуней с ним тогда на даче ловили, костром и дождиком пахнет. Вот тут искоркой прожгло, отлетело. Три копейки в кармане…

Помажет йодом царапину бабушка, щиплет до слез, а подуешь от души на царапину – сразу легче.

Не спится мне, размышляю, думаю…

Одна мысль – корабликом, в бутылку прозрачную запечатанным, как бы достать его? Как попал туда? Как в янтарь жук попал, как ему пришлось натерпеться…

И другая мысль – луноходом, что никак не купит мне бабушка. Еще мысль – мороженым в стаканчике вафельном, даже просто подумаешь: вкусная…

Мысль шмелем, что сегодня перед скамейкой по асфальту ползал, а бабушка ему листик подставила, на траву унесла. Про клопа малинного мысль, что случайно сегодня вместе с ягодой раскусил, до сих пор противная мысль…

Что завтра с бабушкой на рынок поедем мысль, про беляш мысль – в бумаге масленой, какие в тележке на станции, объедение…

Про абрикосы с черешней мысль. Про цыплят-котят-щенят, что всегда продают вдоль забора рынка…

Чтоб купила мне завтра щеночка собаки бабушка – хорошая очень мысль. Или хоть бы цыпленочка. Что зачем-то продают там еще прищепки, галоши, варежки, пелеринки, теткины кофточки, прочее никому не нужное. До чего непонятно, что покупают люди! Мысль, что можно будет среди никому не нужного моторчик от заводной обезьянки себе поискать…

О душе тоже мысль, конечно, все время вертится и не верится…

Можно ли доверять бабушке, что душа в кулаке была?

– А была ты, бабушка, пионеркой?

– Была. И пионеркой, и комсомолкой была.

– И партийная?!

– Беспартийная…

Беспартийная бабушка. Нет ей веры.

– Нужно будет тебе, бабушка, в партию, как мой папа, вступить! А то так и умрешь беспартийной.

– Не по билету, Федь, душу в рай принимают.

Одни поговорки да присказки. Не понимает старость дремучая, что истина человеку всякой правды дороже!

Дождался я, как уснул. Увидала душа, что сплю я, выползла.

Повисела для начала у губ моих облачком, вроде ватки парной, какая на стекле летом пятнышком, а в морозном окне прорубь целую выдохнешь. Висит над мной, опасается: вот, думает, тело если не спит еще, вздохнет сейчас, я обратно спрячусь. Только не тут-то было ей. Затаил я вдыхание. Даже рот закрыл, для надежности. Что ты, думаю, теперь будешь делать?

А она поразмыслила, вроде сплю я, наверное, поднялась от подушки повыше, покружила под лампочкой, полетела к польтам. Это знаю я, зачем она туда полетела. Посмотреть на шкафу хочет душа моя, не туда ли спрятала бабушка сапоги резиновые. Потому что точно уже уверен я, что дорос до них, а бабушка все нет да нет говорит.

Заглянула душа на шкаф, а коробки с сапогами и правда нет, покружила еще у лампочки, посмотрела, какой журнал листала перед сном бабушка, прочитала названье: «РАБОТНИЦА», поползала по столу, слизнула с баранки маковку, на подоконник вспорхнула и прямо в уголок, где у нас марлечка плохо кнопкой закреплена, в сад улетела…

Знаю я теперь, из какого места у нас по ночам комары в горницу налетают! Не зря за душой следил. Не забыть бы только, как проснусь, сказать бабушке…

Вернулась утром душа, залезла в меня, только свернулась калачиком, как уже вставай, будит бабушка. Не на рынок, оказывается, а в сад вставать…

Всё душа во сне перепутала. Только душу летом разбередила. Путешественница она, безбилетница! Из зимы в лето, из земли в небо легче птички летает…

– Бабушка?!

– Что, Федя?

– Просыпается человек от вечного сна?

– А как же, Федя, не просыпаться? Если не проснулся, умер значит ведь, а смерти нет, где захочешь, там и проснешься. Хочешь зимой, хочешь летом, хочешь в Париже, хочешь в Лондоне…

– Я летом хочу, на даче. А ты где хочешь проснуться, бабушка?

– А я с тобой, Феденька, проснуться хочу.

Значит, тоже на даче.

* * *

Бабушка?!

– Спишь ты, бабушка?

– Сплю, Федь, двенадцатый час…

– А ты каким сном спишь, не вечным?

– Да уже никаким, Федь, не сплю, уснешь с тобой разве?

– А каким спала?

– Да обычным, Федя, спала…

– Тогда спи!

Из тетради Фединой: о выборе

Ладно, есть душа, согласен я в этом с бабушкой. Просит душа моя, чтобы бабушка вот этот набор солдатиков мне купила…

И не где-нибудь мы сейчас с бабушкой – в ДЕТСКОМ МИРЕ ЦЕНТРАЛЬНОМ!

Даже слово какое волшебное… Детский Мир…

Из меня такими глазами, бедная, смотрит душа на бабушку! Никакая нормальная бабушка такого взгляда не выдержит! Через слезы смотрит, молча просит она, не дыша, прикусила губы. Как бы не зареветь только, думает…

Не то что попросить она гордая – уж какая тут гордость! – а волнуется просто: вдруг если купит бабушка мне этот набор солдатиков, то телу на мороженое в стаканчике вафельном у бабушки в кошельке не останется?

Вот какая душа моя справедливая, добрая. Всегда первым делом о других позаботится.

Все сильней и сильней смотрит душа на бабушку, так и кажется, заревет сейчас да и выпрыгнет. Даже пальцы про мороженое забыли… заворожились.

Так и перебирают в пакете матросиков, что бегут в атаку на своих подставочках, гранаты бросают в белогвардейскую армию, машут флагами, на колени падают, погибают за нашу молодую республику…

– Может, лучше купим, Федя, мороженое в стаканчике?

Французский язык учила в древние годы бабушка. С тех пор на всех языках понимает…

– У души один язык, Федя. Протерпи через слезы.

Так молчали на пытках командиры красные. Так молчала партизанка Зоя Космодемьянская. Так молчит памятник Зорге, разведчику, на «Улица Зорге» улице. Так молчала, погибая, Молодая Гвардия. Радистка Кэт. Молча шагали так сражаться с фашистами по улице нашей «Героев Народного Ополчения» герои народного ополчения.

Зря ты, зря в этот раз промолчала, душа!

Доедает тело предателя стаканчик вафельный… губы облизывает…

Ничего душе не оставило, всё доело…