Текст книги "Планета Навь"

3

Пришёл ответ от деда. Мегамир заработал.

– Я поддерживаю шахтёров. – Изрёк дед. – Условия их труда названы непосильными. В прессу уже просочилась информация, и вас называют эксплуататорами. Использовано выражение «потогонная система».

Дед с большим комфортом сидел на пеньке и удил. Озеро изредка давало отблеск на кончик его крупного правильного носа с бугристой луковкой и вкось вырезанными ноздрями.

– Значит, слушайте, мальчики. Ты, Энки, повнимательнее. Профсоюз удовлетворить, как если б то была дамочка.

Энлиль поморщился – пошлости не терпел.

– И вон всех. Оставить только тех, кто даст письменные показания против зачинщиков. Всё задокументировать. Впредь при наборе живой силы оформлять железобетонные контракты с максимальной неустойкой. Пригласите самых талантливых юристов. Выработать кодекс провинции, чётко указать права и обязанности завербованных. Забастовки однозначно запрещены. Работайте в паре с моей личной службой, пожалуйста.

Энки хмыкнул так выразительно, что отец заботливо повернул к нему ухоженное красивое лицо, напоминающее лик наскоро превращённого в нибирийца озёрного трёхметрового хищника, покрытого складчатой толстой шкурой.

– Чего тебе, детка?

– Ты, папа… ваше ве… отлично придумано – оставить только предателей и с ними строить светлое чего-то там. И парное катание с твоими персональными садистами тоже возбуждает.

– Рад, что ты оценил старого глупого папку. – Сдержанно заметил Ану. – Далее.

Струна отменной винтажной удочки натянулась и нестерпимо заблестев, повлекла по мутной водице концентрический кружочек. Ану, не глянув, перебрал крепкими пальцами колок своего от века освоенного инструмента.

– Зэков – домой спать на пуховую кровать.

– А выработка?

– Пусть засчитают. – Махнув рукой, так что она вышла за пределы Мегамира, сказал царь. Удочку он переложил в другую. – Благородный поступок с нашей стороны. Но необязательно, что кто-то воспользуется плодами этого поступка.

– Злой папка.

Энки зашебуршился и озабоченно проговорил:

– Это всё няшно. Расправа с профсоюзом под видом смирения. Ладушки. Сговор о массовом убийстве заключённых, вероятно, под видом несчастного случая. Чудесно, славно. Но что делать с золотом? Добыча упадёт.

Дед поглядел с изумительным, не поддающимся описанию выражением:

– А вот ты говорил, Энки, что ты сделаешь нам существо, – он хохотнул, – которое будет работать за нас.

Энлиль нахмурился.

– Шутка мила, но…

Дед продублировал свой фантастический взгляд.

– Шутка?

Он повернулся к старшему сыну:

– Так ты шутил, мальчик?

Энки рапидно и отрицательно качнул подбородком.

Энлиль уставился на него.

– Билль о правах одна миллионного сорок четвёртого года, – сказал он вразбивку, – первая статья. Рабство, под каким бы видом его не пытались протащить заинтересованные лица или организации, запрещено. Статья вторая. Эксперименты с генетическим материалом нибирийцев запрещены. Указанные преступления не имеют срока давности.

Энки и дед молча выслушали Глас Народа, затем Энки облизал губы и спросил:

– А ты поправки читал?

Энлиль ледяным тоном ответил:

– Ты знаешь, что я каждый год поднимал в Думе вопрос о запрете на поправки к основному закону.

Энки и дед обменялись взглядами через бездну пространственно-временного континуума. Энки показал на братца большим пальцем через плечо.

– Поднимал он.

– Э. – Отозвался дед.

Энлиль закипел. Но сказал еле слышно, словно ребёнка укачивая:

– Поднимал, поднимал. …Да, и, папа, вот что…

Ану подмигнул через пространство старшему сыну:

– Сейчас на мне отыграется…

– Сугубо как шутку дурного тона я воспринял намёки на сговор и расправу.

– Я же говорил, что отыграется.

– Этого не будет.

– Ты у меня хороший мальчик.

– Да и, кстати, насчёт какого-то кодекса. Эриду не провинция, её статус не выработан. Пока на её территории по умолчанию действует конституция Нибиру. Забастовки защищены конституцией.

Энки изумился:

– Ты читал?..

Ану немедленно согласился.

– Как скажешь, мальчик. Я знаю, что утратил чутьё. И во всём полагаюсь на вас, молодых, понимаешь, гуманистов.

– И гуманисток.

– И гуманисток.

По озеру на цыпочках прошла рябь. Дед, воткнув удилище в кочку и сменив фокус, въехал к ним в штаб и огляделся.

– Как там, на Родине? – Осведомился Энки. – Революция не началась?

Дед рассеянно оглядывался. Многоугольные бронзовые колени, прикрытые белыми шортами, шевельнулись.

– Где-то так. Революция, конституция.

В речи его всплыл давний несчищенный университетом акцент северных провинций.

За дверью шнырял Сушка, изведшийся от одиночества и приказания хорошо себя вести. Десятник из своего кармана купил ему мороженого, но имел неосторожность отвернуться и Сушка убежал к папе. По дороге предполагалось исследовать дядю в пиджаке.

Теперь Сушка толокся возле дверей, твёрдо зная, что туда нельзя. Так же, как и большинству аннунаков до него, Сушке не составило труда убедить себя, что, если он просто слегка заглянет в комнату, запрет не будет нарушен.

Энки увидел золотую лапу, аккуратно просунутую в дверь, и отчаянно зашикал углом рта. Мелькнул яркий Сушкин глаз.

– Так вот. Это всё, конечно, хорошо. А вы бы вот с сестричкой – она же умница – сделали мне существо, которое не будет знать, что такое забастовка. С самого начала, понимаешь, сынок? Вот это было бы, – Ану негромко рассмеялся, – чудесно. Чтобы оно не читало конституцию.

Энки поразмыслил, посмеялся за себя и за Энлиля на всякий случай. Он даже положил руку за плечо Энлиля на спинку стула.

– Такое существо уже есть. – Сказал он, подталкивая брата.

– Ну, ладно, ну, ладно. – Ану потянул за удочкой пухлую в гречке и опавших закостеневших мышцах руку. Его цветная рубашечка в нарисованных птичках приковала заинтересованный взгляд Энки. – Так ты сделай. Чтобы оно всегда было в хорошем настроении и никаких забастовок.

Сфинкс не мог долее терпеть, слыша папин оправдывающийся голос и ещё чей-то, неизвестный. По голосам он понял, что папа беспокоится, но не за себя, а за кого-то.

Сушка налёг на дверь и влез прямо в Мегамир. Дед отпрянул с удочкой. Он и Сфинкс смотрели друг на друга.

– Кто…

Энки с гордостью сказал, поймав Сфинкса за холку.

– Я его домашнее животное. Сушка, а ну, брысь отседа.

Энлиль, потемневший от разговоров, слабо улыбнулся и пощекотал Сушку за вставшим дыбком музыкальным ухом. Дед пробормотал:

– Как странно… что это за вид?

– Леану. Хищные и опасные.

– Прекрасное существо. – Без улыбки и понизив голос, проговорил Ану. – Просто прекрасное. Величественное.

Тут дед отвернулся к командору:

– Ты когда представишь нам свою монархиню? Ходят слухи, что ты намерен нас осчастливить.

Напоследок дед отколол: поднял левую руку и показал ладонь, туго сжал немалый кулак и сказал Энки:

– Оп-па. Мы – аннунаки. А, сынок?

И мигнул – одним, потом для верности ещё другим глазом.

– Оп-па. – Мрачно согласился Энки. – Папа, ты недостоин.

– На всех не угодишь.

Дед захихикал и отключился. Энки повернулся к брату.

– Правую руку надо поднимать.

Энлиль отрешённо промямлил:

– Это не так важно.

– А ты заметил, что он дважды мигнул?

– Для верности.

Энки оскалился задумчиво и поцокал зубами.

– Я бы на твоём месте не расслаблялся. – С принуждённой ухмылкой сказал он. – Папа – на редкость мстительный парень. А ты изрядно его… со своей этой конституцией. Пошли, Сушка. Небось, нажрался чего-то вкусного?

– Ну и семейка. – Молвил Энки и, сложив руки на груди, повертел большим пальцем, изучил палец. – А?

И он глянул на того, с кем говорил во дворике. Оказывается, с каким-то неместным в пиджаке.

– Вы не находите это чудовищным, всё это, вы… Э. Простите?

Незнакомец спрятал предмет, в котором угадывался сплющенный во время поездки на метле несчастный блокнот, и прошамкал:

– Да, но все это так волнует.

К ним шла группа офицеров Энлиля, а чуть сбоку и впереди молодая красавица-полковник. На жёлтых волосах чудно лежал свет Звезды, тратящей последнюю силу с бездумной щедростью, точно она твёрдо решила их всех доконать.

Энки и Нин в ожидании того, что Энлиль объяснит им происходящее, благоразумно молчали.

Полковник, не дойдя пяти шагов, встала, сложила руки у ремня юбки. Ярко-красные губы были неподвижны. Энлиль вдруг встал, как на плацу. Что это за номера, хотел брякнуть Энки. Смолчал. Один из офицеров, страшно волнуясь, с дрожащими губами, смотрел в сторону на казармы или ещё дальше на восток.

Другой чётким мерным шагом приблизился и, обманув ожидания, вместо военного голоса, провякал домашним почтительным:

– На два слова… командор.

Энлиль, тоже вместо того, чтобы осерчать на такие неуместные вольности, рассеянно откликнулся как какой-нибудь штафирка:

– Говорите, лейтенант.

Въехало, как картонный паровоз на сцену, молчание. Офицер собрался с силами и оглянулся на полковника. Женщина тотчас отозвалась на этот призыв о помощи, скромно преодолела эти отделяющие её от командора шаги и сказала:

– Вы арестованы, сир.

Энлиль, явно не слыша ни обморочного вздоха Нин, не видя вытаращенных глаз брата, без звука, поднял руки и протянул их вперёд. Потом сомкнул кончики пальцев.

Редактор, потерянный Силычем, как оно и бывает с детьми, журналистами и руководящими работниками, забрёл неизвестно куда.

Моторчик старой пляжной машины заглох. И то верно – где тут пляж, скажите? Редактор, приговаривая себе в утешение, что вот оно, приключение, вылез с блокнотом под взмокшим пиджаком, и ботинки его утонули в песке, шнурки сей секунд изобразили выводок новорождённых гадёнышей.

Брошенная машинка стояла тихо, как добрый ослик.

Вокруг – страшная тишь, свойственная часам послеполудня. Время врат, декорации, выдержавшие Ать представлений, стёрлись, потрескались. Время автора, но его нету, стервеца.

Эриду смотрела на него с неба двумя лунами. Там, где шар земной закруглялся на западе, мерещились горы. С востока двигался призрак далёкого океана – воздух с примесью жгучей влаги.

Невысоко пролетел к северу, зависая, полузвездолёт – катерок, который зачем-то направлялся на орбиту. Его острый шпиль посреди плоского круглого тела напоминал тулью шляпы. Огоньки бегали на полях шляпы.

Редактор закинул голову и приветливо помахал. Ему, в сущности, тут понравилось. Дело в том, что ему казалось, будто он помолодел.

Сзади и метрах в пятидесяти промчался вагончик с крохотным окном сзади, забранным решёткой. Редактор с сомнением лизнул высохшие от скитаний губы.

Катерок в ту минуту, устроив немыслимую ересь со сменой траектории, сел – чисто упал. Собралась складками дверца, в которой было что-то сказочное, и с места пилота кто-то выбирался.

Вагончик, качнувшись и поёрзав, угнездился в песочнице. Из него аннунак в форме вывел скованного за руки – того типа в корсарке, которого мельком видел редактор в лагере. Тряпку с головы его сняли, и длинными грязными волосами ласково поигрывал ветерок, поднятый посадкой. Только этот ветерок и был теперь милостив к утратившему права.

Из катерка выскочил и быстро пошёл к северу знакомый редактору силуэт. Редактор заслонил измученные глаза двумя пальцами. Свет лёг удачно.

Редактор узнал знакомый костюм и волосы прекрасного пепельного оттенка – густые и щедро вздымающиеся от пробора, они были безжалостно приглажены. Редактор подумал о нескольких прядях неопределённого «крэмового» цвета, оставшихся на его собственной макушке, и вздохнул.

Узкие очки, сильный подбородок – определённо редактор видел этого аннунака в святая святых во время решающего разговора относительно целей его полёта в колонию.

Тогда внушительная фигура со сложенными на груди руками в задравшихся рукавах виднелась у окна, как знак мужественности, вроде живой скульптуры, символизирующей определённые услуги Отечеству.

С редактором беседу личную имели такие, как он сам, обычные клерки, с удавшейся жизнью, и только пропуск на тесёмочке, который редактор видел у себя на втянутом из-за этого животе, напоминал ему, что он находится среди страшных нибирийцев в страшном месте.

Это тот у окна сказал тогда доброжелательно:

– Не удивляйтесь…

Сейчас редактор удивляться и не собирался, а попросту искренне обрадовался. Молодой аннунак внушал самые приятные чувства и ощущение надёжности одним своим присутствием.

– Агент! – Крикнул он. – Агент, подождите!

Но пепельноволосый мельком навёл на него свои очки и сделал движение – тороплюсь, не обессудьте.

– Что? Что? Что?

Нин выкрикивала глупое прыгающее слово, бегая по комнате для переговоров. Энки сидел на картах, смяв их, и губы его были бледные. От смуглого лица вновь отхлынула кровь.

– Братишка… – Процедил он и покачал головой. – Зачем я ему это сказал.

Нин остановилась.

– Что?

– Да так.

Пятнадцать минут быстротечного времени Эриду прошли с той минуты, как полковник увела командора. Невнятные объяснения из переговорки ничего не дали. Дед не смог, видите ли, подойти. Эри и Антею не удалось отыскать в столице и предместьях. Какой-то юный неизвестный голос из дежурки по связи со столичными организациями безопасности ввёл их в ещё большее смятение. Сказано было немного, а поняли Энки и Нин и разъярённый десятник и того меньше. Остальных выпихнули за дверь и аннунаки волновались повсюду.

– Везде брошена работа.

– Она и так брошена.

– Нет… забастовка прекращена. Они ждут информации. Комитет забастовщиков прервал переговоры с профсоюзом Нибиру вплоть до того момента, когда им объяснят недоразумение. Они решили, что командор… арестован из-за них.

– Испереживались. – Бормотал Энки. – Кулачки истёрли. Слёзы солёные, щиплет. Милые…

Наконец переговорка ожила, и ещё один неизвестный голос рассказал, что командор сир Ану задержан для гражданского суда по обвинению в домогательстве и растлении несовершеннолетней. Имя не названо.

Нин вся покрылась пятнами яростной крови Ану, побежавшей по жилам с ускоренной силой – миллионы лет власти и высокомерия даром для гуманных потомков не проходят.

– «Не названо»! Я сейчас назову.

– Ты…

– Куда! В медпункт! К несовершеннолетней. Я её сейчас так растлю, что от неё мало что останется. Негодяйка!

Энки схватил Нин за плечи довольно крепко, ожидая сопротивления, но сестра замерла, глядя в сторону.

– Вот и хорошо, – зашептал Энки, – посидим. Вот тут на картах. Не ходи. Нин, это не она. Это её мама, ты же знаешь.

Нин молча страдала.

– Какой позор. Бедный наш. За что? Такой чистый, такой добрый. В кои-то веки влюбился, и угораздило найти такую…

– Нин, всё обойдётся. И вовсе она не то, что ты сказала в сильных чувствах, что тебя почти извиняет.

– Ты сам в это не веришь. Этим сволочам стоит довраться… дорваться до…

(Осеклась. Ну, слава Абу-Решиту, стыд у потомков есть.)

– До чего? – С невесёлой улыбкой спросил он.

Без ответа.

– До нежного тела высшей расы, да? – С отрегулированным блеском в глазах и полукружием возле губ молвил брат. – Плебеи, верно? Жаждут крови царского сына?

– Я не это имела… Что за чепуха… я… Она сама его завлекала!

Энки твёрдо ответил:

– Ну, знаешь. Братан бы тебе спасибо за это не сказал.

И ухмыльнулся уже грубо.

Нин хотела схватить его за плечо, а другой рукой стереть ухмылку с губ, но стояла неподвижно.

– Это неприлично, Нин, говорить про мужчину такое. «Завлекала». Что за бред? И пусть Энлиль сам отвечает, знаешь.

– Грудастая негодяйка.

Неосторожно было сказано, потому что Энки, хотя и вовремя спохватился, невольно доказал теорию автоматической визуализации. Нин вспыхнула от ярости и собственной несдержанности. Куда девалась закрытая школа и драгоценные правила!

– Я пойду и поговорю с ней. Обещаю, что я буду аккуратна в словах.

– Не вздумай. Тем более, что она давно уже, конечно, в объятиях службы безопасности летит на станцию.

Нин схватилась за ниточку и сказала совершенную нелепость:

– А Лана, она не может что-нибудь сделать?

Энки слегка повеселел. Нин с какой-то восхищённой досадой подумала, что только Энки о «бывших страницах своей жизни» говорит с радостью и любовью.

– Я не позволю тебе пугать мать моего сына. – Сказал он, улыбаясь. – Тем более – мною.

Нин согласилась – Лана терпеть не может всё «государственное» и категорически не желает иметь ничего общего с Энки. Несколько месяцев работы на целине и жгучий шестинедельный брак с куратором территорий оказались вполне достаточными, чтобы удовлетворить девическую потребность в романтике. Работа на станции её вполне устраивает, и она подумывает вернуться на Родину.

У Нин вырвалось:

– И почему… вы ведь с Ланой тогда, и она не… даже представить невозможно… чтобы она про тебя…

Она вовремя осеклась. Энки смотрел на неё с победительной улыбкой.

– А Лана была тоже …несовершеннолетней. – Еле сказала, заливаясь краской, Нин.

Энки молчал.

В этот момент проснулся Мегамир, но они решили, что он неисправен. Пруд его был тёмен и молчалив, блуждали по скатерти пруда блики и очертания. Энки сунул руку внутрь, но тотчас понял, что просто они в затенённой комнате.

Их окружила полутьма, так было сфокусировано изображение. И только сами они были окружены светом, на лицах брата и сестры остался домашний свет Эриду.

Он выдернул руку и, нахмурившись, спросил Нин взглядом – это что ещё?

Третий неизвестный голос кого-то у стены обратился к ним и сделал официальное сообщение «для членов семьи».

Тем не менее, толку от сообщения было чуть: всё им повторили, что они слышали раньше. За исключением того, что неизвестный у стены употребил слово «экстрадиция».

Нин мысленно застонала от унижения – как будто речь шла о маньяке или крёстном отце. Энки только усмехнулся без выражения, но она видела, что ему очень больно. Себе она не позволила даже бровью двинуть, прекрасно понимая, что связь налажена из той самой службы безопасности, которую называли личной службой Ану.

Нин было мучительно стыдно, что им с братом приходится волей-неволей терпеть затемнённую комнату и анонимность информатора, в то время, как они – тараканы на свету.

Нин вздёрнула подбородок и надменно смотрела прямо на тень у стены.

Энки не озаботился своим выражением лица, он сжал кулак правой руки и методично вколачивал его в ладонь левой. Нин заметила, что повязка над локтем пропиталась кровью. Это показалось ей символичным и страшным. Она то и дело скашивалась на мерно ударяющий кулак Энки.

Внезапно тень умолкла. Воздух онемел. Тень, очевидно, ждала вопросов или ещё чего-то, но брат и сестра арестованного молчали. Только кулак Энки вбивал в ладонь неподатливый кривой гвоздь.

Так змеилось хвостатое молчание. Тень кашлянула – или им показалось? И уже откровенно накручивала минуты, вытягивая остатки чувства достоинства и обрывки истрёпанных нервов.

Эта игра в молчанку никогда не забудется, сказала себе Нин. Сколько буду жить, буду помнить, как мы ждали, мучаясь мыслями об Энлиле. Как мне было страшно. И свет в нашей переговорке, которым нас словно поймали. Она балансировала на грани истерики, но по-прежнему высокомерно и спокойно смотрела в тёмную пустоту.

Энки, которому подобала скандальная выходка, также стерёг удушливую паузу.

– Агент!

И он осёкся. Слабый голос его растаял в пустыне.

Пепельноволосый одним пыхом обернулся, и – редактор мог поклясться, несмотря на адское освещение, – неуверенно остановился. Это было нелепо. Неуверенность никак не соотносилась с пепельноволосым.

Но это могло показаться. Здесь вообще всё происходит так быстро, так быстро… Редактор взял клятву обратно с удовольствием. Пепельноволосый был приятен ему, как образ властной молодости.

Солнце, – или как его величают по-тутошнему, – закрасилось шальным облачком. Редактор, пытаясь привыкнуть к внезапно павшей на глаза тени, краем мысли уловил, что пепельноволосый опускает какую-то штуку и прячет её за лацкан. Редактор отчаянно сощурился.

Легчайший туман овеял пространство, расходясь почти правильным кругом метров пятидесяти в радиусе.

Редактор, как в полусне, смотрел…

Аннунак из вагончика подвёл арестованного к пепельноволосому, и тот кивнул. Ужасно грубо взял скованного за браслеты за спиной и тряхнул, как куклу, так что длинные волосы арестованного закрыли лицо. Редактор благоговейно передёрнулся.

Пепельноволосый о чём-то переговорил с аннунаком, держа страшной рукой арестованного за наручники. Аннунак, выслушав, пошёл и, садясь в вагончик, высунулся снова. Редактору показалось, что аннунак в лёгком сомнении. Аннунак крикнул несколько слов.

До редактора донеслось что-то вроде:

– По инструкции обязан…

И что-то насчёт того, что он должен увидеть, как преступник взлетит.

– Да бросьте, – звучно ответил пепельноволосый. – Я-то лучше знаю. Поверьте, я знаю….

Тут слышимость ухудшилась, потому что сознание редактора как будто заволокло чем-то, хотя облачко уже смылось.

– … эти проволочки… не парьтесь, милый.

Аннунак успокоено кивнул, залез на водительское место, и вагончик уехал. Редактор проводил его сонными глазами. Дальше он видел такой сон:

Пепельноволосый вдруг упал, как подкошенный. Преступник в корсарке побежал к катерку, уже без браслетов. Пепельноволосый поднял оружие и выстрелил…

Интересно, улыбаясь, подумал редактор. Как интересно.

Р-раз!

Он попытался стряхнуть наваливающееся на него забытьё.

Агент ещё выстрелил. Два!

Уйдёт ведь, сказал в редакторе сознательный незасыпающий гражданин. Уйдёт преступник-то.

И верно. Как в песок глядел, угадал редактор, хоть и пребывал в состоянии престранном. Третий выстрел попал куда-то в нежное место мозга редактора. Стало хорошо.

Катерок заюлил на песке. И, закручиваясь на взлёте, винтом ушёл в воздух.

Покачался, полетел.

Если бы один раз… сказал себе редактор и заснул.

Один раз. И он проснулся. Его звал властный голос.

Пепельноволосый стоял над ним на одном колене и звал редактора, вытаскивая из мира, где не было власти.

Редактор неуверенно встряхнул головой – он спал стоя, оказывается.

Теперь он увидел, что пепельноволосый полулежит на песке чуть дальше и зовёт на помощь.

Редактор, тряся головой, будто в уши попал песок, приблизился.

Атлет, лёжа и опираясь на локоть, как на подножие памятника, совершенно спокойно сказал:

– Вы видели… он сбил меня с ног. У него были ключи от наручников. Преступник бежал. Вы свидетель.

– Я свидетель, – туповато повторил редактор.

Мысль его в противовес событиям работала туго. Пепельноволосый, вставая и сделав пару шагов к редактору, хромая, повторил:

– Тут вопрос госбезопасности. Вы свидетель и обязаны, как сознательный гражданин…

Мысль пробудилась. Редактор закивал.

– Обязаны повторить это в соответствующих инстанциях. Но – только там.

– Да…

– Повторите. Вы – важный свидетель.

– Я…

– Позовите на помощь. Кажется, я контужен. Вы сами не ранены? Он был вооружён.

– Я?

Редактор оглядел себя, ожидая увидеть, как покачивается пронзившая его навылет стрела. Пепельноволосый спокойно ждал. Потом сказал мягко:

– Идите. – (Он посмотрел на часы). – Позовите кого-нибудь. Он разбил мою рацию.

Редактор поплёлся в указанную вытянутой рукой пепельноволосого сторону.

Тот окликнул:

– Помните, никому ни слова, пока я вам не дам дальнейших указаний.

– Конечно. – Оглянувшись через плечо, серьёзно отвечал редактор и увидел последним такое, что могло быть объяснено, разумеется, одной лишь игрой света и тени.

Как свежий рот агента подергивается на углах. И свет проник под очки, и в глазах великолепного правительственного служащего редактор увидел торжество… и страх.

Повинуясь долгу и отбросив все сомнения, которые могли быть губительны, редактор зарысил к лагерю. И только завидев солнцезащитный купол и услышав шум голосов, только подняв тревогу, остановив первого встречного инженера, вспомнил и перестал отвечать на дальнейшие расспросы.

Инженер пожал плечами. Потёр бледное лицо и прикрыл глаза в чёрных кругах.

Сознательного гражданина мучал один малый вопрос. Почему он… ведь если бы он один раз… а так три раза. Почему он трижды стрелял в воздух?

Он почувствовал родное прикосновение. Блокнот, выглядевший так, будто побывал под копытом, ласково высунулся из пиджака.

Инженер решил, что прибывший шишмак не в себе в силу воздействия климата и новизны ощущений, и твёрдо решил сдать его на попечение Силыча. Он отправился на поиски, напоив водою редактора и усадив его в теньке.

Он понимал приезжего и сочувствовал ему, вспоминая ряд событий. И в конце размышлений ему померещился какой-то костер, и чувство радости снизошло на него.