Текст книги "Актрисы старой России. От Асенковой до Комиссаржевской"

Всего два слова о замужестве

Удивительно, что Дарья Михайловна практически ничего не говорит о своём муже. После описания козней, чинимых Фёдоровым, она сообщает:

«Я вышла замуж и в конце сезона выхлопотала себе уже через министра позволение на такой же концерт, какой предполагался в прошедшем году, только в этот раз всю музыкальную часть программы составлял сам М.И. Глинка. В числе других вещей назначена была к исполнению молитва его “В минуту жизни трудную”».

Вот и всё. Вышла замуж. А далее опять о концерте и о произведении Михаила Ивановича Глинки.

Кто же стал мужем? Она и мужа фамилию не указывает. Лишь в биографических материалах о ней можно встретить сообщение: «Леонова (по первому мужу Гильдемейстер) Дарья Михайловна…», ну и далее даты жизни и прочие данные. Даже о своей первой неудачной попытке выйти замуж и то больше. И никакой информации о её супруге. Вообще всё, что касается любви и любовных драм певицы, информации очень мало. Возможно, она действительно настолько отдавала всю себя творчеству, что было не до того. Хотя можно найти некоторые намёки на её очень добрые отношения с Михаилом Ивановичем Глинкой. Мало того, ведь и Глинка, направляя свою ученицу в Берлин, имел какие-то дальние цели, поскольку вскоре и сам выехал туда.

Но сначала он принял участие в подготовке концерта и в концерте Дарьи Леоновой. Она вспоминала:

«Пьеса эта, написанная им раньше для оркестра, переделана была им для этого именно концерта для пения. Другая вещь, переделанная им же для этого же концерта, был романс “Прости меня, прости, прелестное созданье!” сочинения того самого Федорова, который преследовал меня. М.И. Глинка, желая оказать ему любезность, разработал его романс и сделал его дуэтом, который теперь поётся во всех почти салонах».

Романс был написан Фёдоровым на стихи водевилиста и поэта Александра Ивановича Булгакова (1815–1836), рано ушедшего из жизни.

 
Прости меня, прости, прелестное созданье, —
Упреком я тебя, быть может, оскорбил.
Я выслушал твое с восторгом оправданье,
Я вверился тебе, я снова полюбил.
 
 
Ты мне сулишь опять минуту наслаждений,
Ты мне даришь опять надежду и покой
И бурю ревности, упреков и сомнений
Отводишь от меня спасительной рукой.
 
 
В твоих глазах своё блаженство снова вижу.
Но если счастие меня обманет вновь —
Я целый свет тогда, я жизнь возненавижу,
Не стану верить я ни в дружбу, ни в любовь,
 

К подготовке концерта композитор Глинка подошёл со всей серьёзностью. Он присутствовал на репетициях, помогал Дарье Леоновой готовиться к выступлению. Но, увы… Певица вспоминала:

«Концерт опять назначен. Делаются репетиции. Сам М.И. Глинка присутствует на них. Билеты опять все проданы, все готово и опять, увы, что-то фатальное преследует меня! Но на этот раз причиной неудачи моей было событие, важность которого поразила всю Россию. На последней репетиции, когда только что я запела “В минуту жизни трудную”, отворяется дверь, и посланный провозглашает: “Прекратите репетицию, государь император скончался!”»

На учёбу за границу

Между тем Михаил Иванович Глинка настаивал на поездке за границу. Да и Дарья Леонова понимала важность её. Она отметила в воспоминаниях, что часто слышала такие нелицеприятные отзывы, как «Леонова поёт хорошо только русские песни». И далее: «Истинные знатоки музыки, ценившие мой талант, принимая во мне участие, строго судили мое пение и советовали для усовершенствования ехать за границу. Кроме действительной пользы, которую должно было принести знакомство с европейскими музыкальными известностями и кружками, путешествие за границу имело в то время громадное значение для приобретения авторитета и, пожалуй, известности. Я начала серьезно подумывать о поездке за границу, а М.И. Глинка находил это даже необходимым. Довольно частые концерты мои настолько улучшили материальное мое положение, что я нашла возможным привести желание мое в исполнение. Весной 1858 года отправилась я с мужем за границу».

И снова лишь одна фраза: «Я с мужем…»

В Берлине Дарья Леонова пришла по рекомендации Михаила Ивановича Глинки к немецкому и французскому композитору Джакомо Мейерберу (1791–1864), который уже после первых уроков дал ей высокую оценку: «У вас так поставлен голос, вам надо побольше петь опер».

Она так описала свой приезд в Берлин и первые берлинские встречи и занятия:

«М.И. Глинка, провожая меня, дал мне письмо к Мейерберу в Берлин.

В Берлине мы остановились в Hotel de Rome, где встретились с графом Г.А. Кушелевым-Безбородко, который остановился в том же отеле со своей семьей на обратном пути из Италии в Россию. С ними находился известный романист Дюма-отец, и я сразу попала в очень интересное для меня общество.

На другой день по приезде я сделала визит Мейерберу, который был очень обрадован письмом М.И. Глинки, очень хорошо принял меня и назначил день, чтобы прослушать мое пение. Возвратившись в отель, я нашла приглашение к обеду от графа Кушелева-Безбородко, и когда пришла к нему, то была приятно удивлена, застав там, кроме Дюма, еще и Мейербера.

Такое общество было, конечно, в высшей степени приятно, тем более что когда я, по просьбе присутствующих, спела несколько вещей, восхищение их было чрезвычайное. Я справедливо могла гордиться таким восторгом этих серьезных ценителей искусства, в особенности же мнением Мейербера. В числе разных вещей я пела романс его Quoi Neuftalie и русские романсы.

Прощаясь, Мейербер повторил мне, что ждет меня к себе, и прибавил: “Друг мой пишет мне, что вы поете его музыку так, как он желает, и потому мне очень интересно услышать ваше исполнение”. При этом просил меня, чтобы я привезла с собой “Песнь Маргариты”, сочинения М.И. Глинки из трагедии “Фауст” и спела бы ему, прибавив, что особенно интересуется услышать ее в моем исполнении».

В Берлине было немало интересных встреч, о которых Дарья Михайловна рассказала, демонстрируя свой талант мемуаристки:

«Граф Кушелев-Безбородко еще два дня после этого пробыл в Берлине, и мы с ним, с его семейством и с Дюма, неразлучно делали экскурсии в окрестности. При этом вспоминается мне оригинальное обыкновение Дюма: он ездил без шляпы, которую заменяли ему его роскошные вьющиеся волосы. Почтенные немцы дивились такому обычаю уважаемого французского писателя».

Ну а потом были уже занятия у рекомендованного Глинкой педагога.

«В условленное время приехала я к Мейерберу, который встретил меня необыкновенно радушно. После длинного разговора о музыке, о М.И. Глинке он попросил меня петь. Так как Мейербер интересовался музыкой М.И. Глинки, то я пела преимущественно вещи моего учителя. “Песнь Маргариты” восхитила Мейербера, и он оказал мне: “Теперь, когда вы спели, я понял Глинку. Здесь многие певицы пробовали петь эту песнь, но выходило совсем не то”. Спросив меня, долго ли я пробуду в Берлине, он сказал мне, что очень желал бы быть мне чем-нибудь полезным».

Дж. Мейербер

Затем в Париже Дарья Леонова брала уроки у французского композитора и педагога Даниэля Франсуа Эспри Обера (1782–1871), мастера французской комической оперы, основоположника жанра французской большой оперы. Она приехала к нему с рекомендательным письмом от Мейербера, как она отметила, это было «прекрасное письмо, обратившее на меня внимание и этого замечательного композитора, указаниями которого я пользовалась в течение трёх месяцев».

После учёбы побывала на гастролях в Бельгии, Германии, во Франции и Польше.

И тут снова дошли слухи о кознях, творимых в Петербурге. Композиторы Обер и Мейербер, восхищённые талантливой русской певицей, решили устроить её большой концерт в Париже. Дарья Михайловна согласилась и отправила в Петербург прошение о продлении отпуска.

Уже началась подготовка к концерту, когда появилась тень всё того же отвергнутого ею начальника репертуара Фёдорова.

Он уведомил певицу, что она «не нужна и может оставаться за границей даже совсем». Дарья Михайловна написала по этому поводу:

«Такой ответ глубоко огорчил меня, потому что все стремления мои приобрести познания и известность за границей происходили именно из желания занять прочное положение в артистическом мире и принести пользу искусству в родной стране, тем более в то время сцена наша была так бедна певцами».

Она отказалась от концерта и срочно вернулась в Петербург, а ведь была возможность пройти по рекомендации её наставников годичный курс в Парижской консерватории. Оба обещали продолжать с ней занятия, а если в Петербурге не одумаются, даже советовали остаться в Париже. Но певица отказалась твёрдо и убеждённо, заявив:

– Я слишком люблю родину.

Дарья Михайловна помчалась в Петербург, чтобы бороться за свои права и за своё место на сцене. В столице она тут же отправилась к министру двора, графу Адлербергу. Он дал ей аудиенцию, внимательно выслушал и в завершение сухо сказал:

– Потрудитесь продолжать службу.

Ей не было известно, как и что решил Адлерберг, но в театре она тут же получила роль – «назначили петь “Русалку” Даргомыжского».

Вскоре в театре произошли перемены. Вместо Гедеонова был назначен Сабуров.

Как бороться с интригами?

Приходя в театр, зритель даже не догадывается, чего стоят те сцены, которые ему демонстрируют артисты, как и кому выделяются те или иные роли, какие страсти кипят за кулисами и какие преграды приходится преодолевать талантам, чтобы взойти на театральный олимп. Успех актёра или актрисы – в частом исполнении серьёзных ролей, знаковых ролей в наиболее популярных спектаклях. Особенно трудно актёрам, когда после первых взлётов начинается падение с олимпа, причём падение незаслуженное, в котором повинны какие-то неведомые или даже ведомые силы. Дарья Леонова писала:

«Фёдоров так удачно действовал против меня, что мне долгое время приходилось ограничиваться весьма небольшим репертуаром, несмотря на всегдашние горячие приемы публики и лестные отзывы рецензентов. Какая бы новая опера ни ставилась, роли для меня не было, так что в конце концов я осталась с одной оперой “Жизнь за царя”, которая буквально поддерживала меня, иначе я совершенно бы истомилась. Всякий раз, когда шла опера “Жизнь за царя” публика своим вниманием и приемом как бы выражала желание видеть меня чаще. Но те, от кого это зависело, не хотели этого понимать. Однажды приехал ко мне один любитель, Лисицин, и спросил меня: “Почему вы мало играете, мы вас не видим совсем?” Я объяснила ему, что это зависит не от меня, что я задавлена интригой. Желая ободрить меня, он взял меня за руку, подвел к фортепиано и сказал: “Вот каков должен быть ответ ваш на все эти интриги. – И пропел разные вокализы. – Вам делают там гадости, – продолжал он, – а вы отвечайте им вашими занятиями, и поверьте, что в конце концов вы достигнете, чего желаете”. Никогда не забуду этого справедливого совета. Действительно, когда все proteges начали уже терять голос, у меня от постоянных занятий он делался только сильнее. И однако же, несмотря на это, появиться в какой-нибудь новой роли было для меня великим затруднением».

Фёдоров прекрасно понимал, что открыто притеснять актрису не всегда возможно. Ведь театром в ту пору увлекались и государь с государыней, и многие великие князья. Поэтому враг Дарьи Михайловны действовал против неё аккуратно, завуалированно. Она научилась хитрить:

«Даже выбор оперы для своего бенефиса, на что всякий артист имеет право, не удавался мне, потому что начальник репертуара, зная, в какой роли я могу более выиграть, не давал мне такой оперы; наконец, я поставлена была в необходимость хитрить, чтобы достигнуть своего, именно хвалила те оперы и роли, которые мне не нравились, и наоборот. Этот маневр мне удавался, и я начала получать те роли, которые действительно желала исполнять».

Подарок на ёлку

Фёдоров продолжал интриги и всеми силами старался помешать успехам Дарьи Леоновой, которая в «Воспоминаниях…» периодически напоминала:

«Я уже говорила, почему он стал моим врагом и продолжал держать себя таковым относительно меня во всё время моей и своей службы и даже до самой смерти».

Да, вот так… Сказать, что Фёдоров полюбил певицу, вряд ли можно. Просто она ему приглянулась как очередная пассия для утех определённого характера. Многие сдавались ему, хотя он и был некрасив, но делать нечего – актрисы бесправны. И не у каждой была такая сила воли, такая твёрдость, как у Леоновой.

Задыхаясь от злобы, Фёдоров выдумывал всё новые и новые козни, причём, не справляясь с мерзостями сам, стал искать сообщников в этих неприглядных делах. Так, его внимание привлёк капельмейстер Константин Лядов (1820–1871), который, по словам Леоновой, не сочувствовал её успехам потому, что конкурентка Дарьи Михайловны «очень любимая им, была не любима публикой». Он старался добиться для своей пассии, имя которой Леонова не назвала, преимуществ в выборе ролей. Дарья Михайловна признала, что была перед ней «совершенно бессильна, тем более что не умела никогда действовать окольными путями, а пути эти применялись против» неё.

Как-то случилось, что её партнёр, оперный певец Иосиф Яковлевич Сетов, впоследствии режиссёр, антрепренёр, проболел довольно продолжительное время, и из-за этого затормозились некоторые спектакли. И вот он сообщил, что выздоровел и готов начать репетиции.

Воспользовавшись отсутствием Сетова, Фёдоров задумал хитрую провокацию, осуществлённую своими подручными. Дарья Леонова рассказала:

«Ставились “Гугеноты” в первый раз на русском языке. Мне дали роль пажа. Назначают репетицию, где в первый раз после болезни должен появиться Сетов. Ехав на репетицию, я от души радовалась, как, вероятно, и все другие, что Сетов выздоровел. Каково же было мое удивление: является Сетов и, обращаясь ко мне, говорит: “Я жив, пожелания ваши не исполнились!” Выходка эта до такой степени поразила меня, что тут же, на репетиции, мне сделалось дурно, и меня увезли домой в болезненном состоянии».

П.С. Федоров

Вскоре выяснилось, что случилось.

«…Бенефис Сетова назначен был на Рождество. Накануне приносят мне неизвестно от кого сверток нот. На вопрос мой: “От кого?” – прислуга отвечала, что посланный велел только передать мне, не сказав от кого. В свертке оказался романс, слова которого были странны и непонятны для меня. Название его: “Подарок на ёлку”. Виньетка сделана была от руки. Содержание текста приблизительно следующее: “Нашего соловушку невозлюбил коршун, и коршуну этому отомстим ужасно”. Написано было стихами. Я не обратила внимания на значение этого текста, мне решительно не пришло в голову, чтобы слова эти имели какую-нибудь заднюю мысль. Впоследствии же оказалось, что смысл их касался прямо отношений Сетова ко мне. Когда, в день бенефиса Сетова, все артисты собрались в театре, готовились и одевались, в уборную мою прибегают и говорят, что Сетову подали какую-то шкатулку, которая, если б он раскрыл ее, могла бы нанести ему вред. Никого, наверное, не могла поразить эта весть так, как меня. Тотчас же пришло мне в голову, что нет ли тут какого-нибудь соотношения со словами романса, поднесённого мне неизвестным лицом накануне Рождества под названием “Подарок на ёлку”. Никто, конечно, не страдал в эту минуту так, как я. Если бы могла я предвидеть что-нибудь подобное, то, конечно, употребила бы все усилия, чтобы не допустить такого низкого поступка. Мне это прискорбно было тем более, что взгляд мой на искусство всегда был слишком высок, чтобы сочувствовать подобным проделкам. Я любила сцену. Это был иой кумир. Для всякого истинного артиста сцена представляет собой как бы святилище искусства, куда не должны проникать никакие недостойные поступки, каковы бы ни были отношения действующих лиц. К сожалению, в большинстве случаев, это бывает иначе, и у нас сцена представляет собой арену интриг, что испытали многие, что чувствовала и я на себе и что всегда противно было моей натуре и моим убеждениям. И в данном случае нанесение такого оскорбления, какое сделано было Сетову, где бы и кому бы то ни было, не заслуживает никакого оправдания, и, конечно, уже никаким образом не согласовалось с моими понятиями. Неизвестные мои друзья оказали мне плохую услугу, потому что Сетов говорил и прямо утверждал, что сделала это я».

И всё-таки талант побеждал. Провокации проваливались, сплетни разбивались о неопровержимые факты, уничтожающие их. Дарья Леонова шла к новым успехам по лезвию бритвы и ни разу, образно говоря, не порезалась об острие интриг.

«У великого артиста нет маленьких ролей»

Авторитет Дарьи Леоновой среди зрителей всех сословий был очень высок. К примеру, после исполнения ею роли Марты в «Фаусте» великий князь Константин Николаевич сказал ей, высоко оценивая игру:

«У великого артиста нет маленьких ролей, вы это доказали, мастерски исполнив Марту. Мы и не знали, что можно из этой роли сделать подобное».

Но самым важным для певицы было исполнение роли Вани в опере Михаила Ивановича Глинки «Жизнь за царя».

Глинка уже написал для певицы немало замечательных произведений. Это, как уже упомянуто, романсы «В минуту жизни трудную» и «Прости, прости, прелестное созданье!», цыганская песня «Я пойду, пойду косить» и аккомпанемент к цыганской песне «Ах, когда б я прежде знала, что любовь родит беду».

Он помог ей разучить романсы «Утешение» и «Не говори: любовь пройдёт», а также дуэт «Вы не придёте вновь».

Михаил Иванович отдавал приоритет русскому методу исполнения романсов и песен, но советовал Дарье Леоновой для тренировки исполнять и песни зарубежные, в частности итальянские, при этом поясняя: «Хотя мне и не по нутру итальянщина, но она необходима для обработки голоса».

И вот совершенно новая работа. Дарья Леонова вспоминала:

«М.И. Глинка задумал написать третью оперу и сюжет заимствовал из драмы “Двумужница”. На эту мысль навело его мое исполнение его произведений. Я уже говорила, что мой голос очень нравился М.И. Глинке, а главное – он ценил во мне умение исполнять его музыку по одному его намеку. Главная роль “Двумужницы” предназначалась именно мне. Опера, можно сказать, была готова; музыка сложилась у него и нужно было только составить либретто, а так как из прежних знакомых ему либреттистов не было никого – кто умер, а кто уехал за границу, – то он обратился ко мне, говоря: “Найдите мне либреттиста, я хочу написать третью оперу из “Двумужницы”…»

И снова тень Фёдорова. Когда Дарья Михайловна обратилась к нему за помощью, старый интриган, по словам певицы, до сей поры злобствуя, не пощадил «и этого человека, несмотря на его гений, и вот факт, лишивший нас третьей оперы этого великого композитора».

Фёдоров посоветовал Василько-Петрова, совершенно неспособного выполнить эту работу.

Дарья Леонова писала:

«Василько-Петров настолько был некомпетентен в деле писания, что не мог исполнить удовлетворительно того, о чем говорил ему М.И. Глинка, и делал совсем иное, что-то несообразное, а самое главное – по своему плану. Тогда М.И. Глинка просил меня найти ему другого либреттиста, говоря: “Опера у меня вся тут, в голове, дайте мне только либреттиста и через месяц опера готова”. Гениальность М.И. Глинки давала ему возможность создавать сразу и способ его сочинять замечателен: он не писал клавираусцуга, а прямо всю партитуру и голос, и оркестр. И для такого-то композитора я не могла в Петербурге найти либреттиста! Федоров, конечно, нарочно рекомендовал бездарного Василько-Петрова, это несомненно. Да и во мне самой некоторые желали поколебать веру в гений М.И. Глинки. Капельмейстер Лядов, например, когда я сообщила ему о затруднении найти хорошего либреттиста, говорил мне, что М.И. Глинка уже исписался, что ничего больше он уже сделать не может. И другие артисты поддерживали его в этом, сама же я не могла иметь самостоятельного взгляда; читатель знает, как я сделалась артисткой и, не сознавая того сама, поддавалась влиянию этих гнусных и ложных мнений. М.И. Глинка, не найдя себе хорошего либреттиста, уехал за границу, и, таким образом, эта третья опера его осталась ненаписанною».

То есть личная обида Фёдорова, причём обида, не имевшая под собой никакой почвы, привела к тому, что великий русский композитор не смог представить целую оперу, а значит, музыкальное искусство недосчиталось шедевра.

М.И. Глинка

Мы не можем судить об отношениях Глинки и Леоновой. Леонова в своих мемуарах крайне скрытна и почти не касается любовной темы, кроме тех случаев, когда это необходимо для сюжетного построения мемуаров. Тем более очень интересны многие её наблюдения и оценки, в частности оценка Михаила Ивановича как человека.

«Здесь будет кстати сказать несколько слов о возвышенной натуре о об особенностях характера М.И. Глинки. Я бывала у него часто и видела, следовательно, его в частной жизни, где, конечно, всегда характер человека выражается яснее. Так, например, раз мне не пришлось дня два быть у М.И. Глинки. Прихожу и вижу изменение в квартире. До этого у него было два кабинета. Теперь один кабинет, поменьше, преобразился в клетку. Поставлена в нем решетка, за которой пол усыпан песком, расставлены деревья и штук сорок певчих птичек разных сортов поселены в этой большой клетке. Было это в марте. На вопрос мой, как это сделалось в такое короткое время и для чего, он отвечал: “Я устроил это для того, чтобы птички эти наводили меня на новые сочинения; мне довольно одного чириканья какой-нибудь птички, чтобы создать из этого целую музыкальную фантазию”.

В другой раз прихожу и опять вижу изменение в квартире. Надо заметить, что М.И. Глинка жил с сестрой своей Людмилой Ивановной Шестаковой. Они занимали целый этаж; вход направо к ней, налево к нему, а квартира была общая. Так, в этот раз, когда я пришла, вижу, что от передней отгорожена половина и устроена кухня, в которой готовит новая кухарка. Дверь же к сестре заперта. Когда я спросила М.И., что это значит, он объяснил мне, что пожелал пожить своим хозяйством, потому что нашел прекрасную кухарку. Он пригласил меня обедать. Кухарка была шведка и действительно очень искусна. Обед был превосходный, приготовлен лучше всякого повара. Конечно, через неделю или полторы все это уничтожилось и жизнь потекла по-прежнему».

Глинка и Леонова встречались часто, и им всегда было о чём поговорить. Михаил Иванович был хорошим рассказчиком, и Дарья Леонова записала много эпизодов, которые не попали в официальную биографию великого русского композитора, но известны любителям музыки благодаря мемуарам певицы.

«Вот ещё интересный факт, рассказанный мне самим М.И. Глинкой: раз он ехал на свою родину, и около Смоленска ямщик его запел. В опере “Жизнь за царя” есть мотив, который проходит почти в каждой части оперы “Ах, не мне бедному!” М.И. взял его прямо от ямщика, который на слове “ах” – следующее: sol, mi, ci, la, sol, fis, la, sol, mi, ci, fis, sol. Этого довольно было для М.И. Глинки, чтобы построить такую громаду, как увертюра к опере “Жизнь за царя” и трио “Ах, не мне бедному!”»

Поведав ряд интересных эпизодов, Дарья Леонова заключила:

«Глинка был большой домосед. Очень трудно было уговорить его выехать куда-нибудь. Однажды как-то удалось мне увести его к себе на дачу, на Черной речке. Мы ехали в коляске, и когда переезжали мостами через Неву, солнце было низко на закате. М.И. так восхищался, так наслаждался, точно ему никогда прежде не приходилось видеть этой картины, точно в первый раз он чувствовал это наслаждение. Я же была счастлива, что удостоилась принять у себя такого великого человека».

Михаил Иванович хоть и был окружён друзьями, но остро чувствовал одиночество и признавался: «Оставшись один, в сумерки, я почувствовал такую глубокую тоску, что, рыдая, молился умственно и выимпровизировал молитву, без слов, для фортепиано».

Действительно, одиночество непереносимо, особенно для человека творческого, привыкшего быть в центре внимания. В.В. Стасов рассказал в книге о душевных муках Михаила Ивановича:

«С самого возвращения из Испании Глинка не жил уже постоянно на одном месте: беспокойная, неудовлетворенная натура его требовала частой перемены во всем и находила некоторое успокоение лишь в частых путешествиях. Прожив несколько времени в Смоленске, он поспешил уехать в Варшаву, но и там не усидел долго. В ноябре 1848 года приехал в Петербург, остался здесь до весны 1849 года и опять уехал в Варшаву».

Впрочем, увлекались Дарьей Леоновой многие знаменитые композиторы, ей посвящали стихи многие поэты. Ей адресовали восторженные отзывы даже критики, которые, казалось бы, призваны всё крушить и порицать, на то ведь и критики – от слова «критиковать».

Знаменитый композитор Модест Мусоргский был близким другом Дарьи Михайловны. Он оценивал её очень высоко: «У Дарьи Михайловны – энергия, мощь, коренная глубина чувств, всё неизбежно увлекающее и приковывающее». Мусоргский посвятил ей «Песню Мефистофеля в погребке Ауэрбаха о блохе».

Бородин посвятил ей романс «У людей-то в дому» на стихи Николая Некрасова:

 
У людей-то в дому чистота, лепота,
А у нас-то в дому теснота, духота.
У людей-то для щей с солонинкою чан,
А у нас-то во щах таракан, таракан!
У людей кумовья ребятишек дарят,
А у нас кумовья наш же хлеб приедят!
У людей на уме погуторить с кумой,
А у нас на уме не пойти бы с сумой? Эх!
Кабы так нам зажить, чтобы свет удивить:
Чтобы деньги в мошне, чтобы рожь на гумне;
Чтоб шлея в бубенцах, расписная дуга;
Чтоб сукно на плечах, не посконь-дерюга;
Чтоб не хуже других нам почет от людей,
Поп – в гостях у больших, у детей – грамотей;
Чтобы детки в дому, словно пчелы в меду,
А хозяйка в дому, что малинка в саду!
 

Владимир Стасов писал о певице Дарье Леоновой:

«Мне случилось быть сегодня на репетиции Д. Леоновой, и я скажу, что, кто любит русскую музыкальную школу, кто способен понимать талантливость и значение новых русских музыкальных произведений, хорошо сделает, если пойдёт в этот концерт. Наша публика всегда любила эту артистку, особливо когда она исполняла характерные национальные типы и национальные наши музыкальные сочинения. Наверное, публика встретит её с симпатией и теперь, когда она воротилась из музыкального путешествия по Японии, Китаю, Северной Америке и по многим краям Европы, где старалась познакомить с русской музыкою. Не надо забывать ещё и того, что Дарью Леонову не пускают на театр, как многих других даровитых артистов. Так пусть хоть публика будет к ней добра».