Текст книги "Игра в исцеление"

К утру, казалось, слезы ушли. Не потому, что я успокоилась и приняла ситуацию, их попросту больше не осталось. Глаза, как и все тело, были опустошены. Смотреть на утренний свет, который так и пробивался сквозь закрытые жалюзи, было больно. На большую комнату смотреть было не больно, а мерзко. Вся обстановка вызывала нескрываемое отвращение. Попытавшись встать с кровати, я почувствовала головокружение, а следом острую боль, затмевающую все вокруг. Ныло все тело, левую руку жгло, ног я почти не чувствовала. Во рту пересохло, а грудь будто придавило роялем. После третьей (или пятой) попытки я смогла сесть на кровать, прикрывая лицо руками. Спустя целый век мне удалось справиться со все еще мокрой курткой. Из кармана выпал телефон, показывая время: 6:17. На экране красовались свежие трещины – наверняка результат вчерашнего падения. Вспомнив про это, взгляд бегло пробежался по левой руке с многочисленными ссадинами по обеим сторонам ладони. Эта картина не произвела на меня никакого впечатления, поэтому, швырнув куртку и телефон на стул рядом с кроватью, я вновь попыталась встать. Это оказалось еще сложнее, чем принять сидячие положение. С каждой попыткой голова будто взрывалась, а мысли накатывали с новой волной. Раз – передо мной сидит Кесси и тщетно пытается осилить логарифмы, два – она приходит абсолютно пьяная с вечеринки Тиффани и падает прямо на пол, три – за дверью я слышу громкие голоса родителей и сестры, ругающихся из-за мини-юбки в ноябре. На четвертый раз все тело обдает холодом, потому что я вновь оказываюсь в нашей машине с окровавленным телом. И, не оборачиваюсь, наверняка знаю, кто сидит за рулем.

Но я справляюсь, подавляю эти мысли. В очередной раз мне, почти захлебнувшейся, удается доплыть до суши. Но нет никакой вероятности, что спасение будет всегда. Как и нет причин думать, что я справлюсь со всей той болью, отпечаток которой навечно поселился в иссякнувшем теле и израненной душе. Мне вдруг стало так холодно, что зубы начали стучать, а руки посинели, сливаясь с цветом вен. Я начала стаскивать с себя вымокшую одежду, бросая ее все на тот же стул. Особо не задумываясь, спустя многочисленное количество головокружений, я смогла надеть на себя черные лосины и серую кофту, застегнув ее на замок. Стало лучше, но не намного, поэтому, дабы вновь не потерять остатки сознания, я решила лечь на кровать, укутавшись пледом. Пытаться заснуть сейчас – это чистой воды утопия. Возможно, мне и впрямь удалось бы скрыться от реальности, но я прекрасно осознавала, что ждет меня во снах. И, практически видя это наяву, я совершенно была не готова увидеть это еще и там.

И так, лежа на спине и уставившись в потолок, я уничтожала свое существование и надежду на нормальную жизнь. Наверное, так и сходят с ума, часами проводя наедине с демонами, жаждущими сковырнуть в тебе нарыв и выплеснуть гной наружу. В какой-то момент времени я осознала, что у меня изначально не было шансов на восстановление. Я умерла в той машине вместе с Кесси, и пусть мое тело все еще дышит, то душа давно провалилась в густеющий туман, пронизывающий остатки человечности, низвергая до пыли. И вся эта “терапия” от доктора-психиатра и мисс Одли, которая, должно быть, была его бывшей студенткой и нынешней коллегой, только дали понять мне это. Они не верили, что я приду в себя после такого. Да и возможно ли верить? Я их не виню. Я не обвиняю людей по отдельности, я обличаю весь гребанный мир за то, что позволил моей сестре умереть на операционном столе. И ради этого стоит бороться? Жить с осознание того, что ты можешь дышать, ходить, есть, смеяться и плакать, а другие нет?! Зачем мне этот мир без Кесси, если она была единственной, кто давал мне надежды на будущее. Она верила в меня, защищала от травли, помогала искать себя в разных сферах, которые мне так и не дались. А теперь я осталась одна. Без цели и планов на жизнь, с бухающим отцом и полоумной матерью, которую я не видела с тех самых пор в больнице. До боли смешно вот так потерять себя, растворится в огромном облаке, слиться с ним, а потом исчезнуть, оставив после себя след кровавой пелены.

– Вэли? – дверь комнаты предательски скрипнула и на пороге появился отец. Его вид оставлял желать лучшего: вчерашняя мятая одежда, бледное лицо, огромные синяки под глазами и свежий порез на указательном пальце говорили сами за себя.

Я, краем глаза взглянув на него, продолжила смотреть в потолок, давая понять, что не настроена на рефлексию вчерашнего. Но отец не отступал. Было видно, что он выкинул сон из своей жизни так же, как и я, но мне не доставляло это никакого удовольствия. Я по-прежнему на него злилась, но теперь будто смотрела на собственный гнев через чье-то отражение в маленьком зеркале, которое вот-вот должны закрыть и бросить в огромную сумку.

– На столе лежать сэндвичи. Тебе…тебе надо поесть, – его голос продолжал дрожать, и я невольно усмехнулась. Говорить сейчас о сэндвичах после того, как мой мир разбился вдребезги, вполне в духе взрослых.

– Я оставлю их там. Или может…принести сюда? – на этот вопрос я не удосужилась даже моргнуть.

Постояв еще минуты три, которые показались мне целой вечностью, он удалился, не забыв закрыть дверь. Я облегченно выдохнула. Находится в одной комнате с тем, кто знает темные уголки твоей истории, всегда тяжело. А жить и пытаться существовать с тем, кто создал утопию для тебя, оказывается тяжелее в тысячу раз. Я не просила отца скрывать от меня смерть, защищая, также не просила о дурацких сэндвичах, которые должны сделать что? Например, вернуть меня к жизни? Придать бодрости для нового дня, который станет для меня таким же бесцветным, как и все предыдущие? А может еда вернет Кесси ко мне? Неужели отец не понимает, что последнее, что мне сейчас необходимо, это пища?

Но он, видимо, не понимал, поэтому продолжал заходить ко мне буквально каждый час с просьбой поесть. На шестой попытке мой стеклянный глаз дернулся, и я сдалась.

– Ладно, я поем, только перестань ходить ко мне, как медсестра в больничную палату, – резко выпалила я, заставив на пару секунд опешить родителя, который уже собирался уходить.

В этот раз я встала благополучно, лишь немного задержавшись на старте. В гостиной со вчерашнего дня был включен свет, хотя на улице сейчас уже во всю светило солнце. За окном слышался звонкий смех детей – явный признак наличия в Стогвурде хорошей погоды. Сейчас наступает то самое время, когда расцветающая весна бурным потоком вливается в каждый уголок земли и тела, даже не думая уступать такое удовольствие своей знойной подруге – лету. Я никогда не любила жару и солнце, но в особенные дни волна преображений захлестывала и меня. Кесси же не была такой податливой: с пятилетнего возраста у нее обнаружилась аллергия на цветение, заставляющая ее аккуратный нос превращаться в алый наконечник, а щеки были похожи на тело божьей коровки. Я часто смеялась над ней, когда она не успевала принимать лекарство и становилась моим личным Санта Клаусом. Первые двадцать минут Кесси и вправду на меня злилась, обзывая всевозможными ругательствами (если рядом не было родителей), но потом, сдавшись и решив плыть по течению, смеялась со мной, попутно бросая в меня одну из своих подушек.

Моей сестре не суждено увидеть всего этого. У нее больше никогда не будет аллергии, учебы, работы, семьи и всего остального. Нормальной жизни. И чем эти самые дети, беззаботно висящие на качелях и пробующие на вкус первые бранные слова, услышанные от старших братьев или сестер, заслужили существование больше, чем моя сестра? И чем мой отец, сидящий перед телевизором и «искусно» делающий вид, что увлечен передачей о гомосексуализме среди подростков, не следит за мной, достоин жизни больше? Но главный вопрос все же не относится к ним. Чем я заслужила сидеть здесь, на стуле, глотая безвкусный сэндвич и десять минут сверля безжизненными глазами невидимую точку на столе, заслуживаю жить? Неужели мое существование ценнее, чем существование сестры? Поверить в это меня не заставит ни один доктор в белом халате.

Закидывая в рот последний кусок с тарелки, я зашла в ванну. Смотреть на себя, а вернее на то, что со мной стало, оказалось трудно. Сэндвич уже намеревался выйти наружу, но я затолкала его обратно в недовольный желудок. Передо мной предстал образ подростка, пережившего апокалипсис. Бледное лицо, красные глаза, огромные синяки, разбитая губа, царапина на щеке – все это являлось моим, доселе не замеченным. Я включила кран и больше минуты собирала непослушные волосы, пытаться расчесать которые сейчас было просто бесполезно. Коснувшись слегка прохладной воды, руки, а вместе с тем и все тело разом вспомнили о боли. Левая ладонь, а вместе с тем и все лицо заныло так стремительно, что я издала протяжный стон, отперевшись макушкой о зеркало.

Когда смыть остатки крови все же удалось, я наконец смогла выйти, не рискуя лишний раз лицезреть собственное отражение. Отца в гостиной не было, поэтому мне удалось добраться до комнаты без происшествий. Прикрывая дверь, я остановилась возле половины Кесси, не смея подступить ближе. Идеально убранная кровать с бежевым покрывалом слева от окна, в правой стороне – письменный стол с почти сломанным крутящимся креслом, наверху, на стене, расположилась гирлянда с висящими на ней полароидными фотографиями. Ретро-фотографии были увлечением Брюса, он часами готов был снимать то, что видит, находя в затемненных и потертых карточках эстетику всего мира. Сестра не разделяла его хобби, ей вообще было все равно, чем занимается ее уже бывший парень, но она никогда не отказывалась позировать, поэтому фотографий с белыми рамками было у Кесси достаточно. В школьной столовой, закрутив на волосах неаккуратный пучок; на газоне возле библиотеки, бегло пролистывая учебник истории; с Тиффани на одной из многочисленных вечеринок, широко улыбаясь и слегка проливая жидкость из красных одноразовых стаканчиков, и еще много других фото, где моя сестра была прекрасной. Ей не нужна была подготовка и идеальный свет, чтобы получится лучше модели из «Victoria’s Secret». Ее секрет успеха – просто быть Кесси.

На одном из фото я замечаю себя, щекой прижатую к щеке сестры. Мне пришлось слегка наклониться, отчего это выглядит еще нелепее, но на том снимке мы улыбаемся и это перебивает все прочее. По телу пробегает крупная дрожь, сердце начинает биться сильней, все тело напряглось, словно намереваясь покончить со всем. У меня не хватает духу и сил оторваться от той самой фотографии, сделанной в нашей гостиной. Более того, мне самой не хочется отрываться от нее, вспоминая тот ноябрьский день. Если бы я только знала тогда, чем закончатся наши мечты о будущем. Если бы мне удалось предотвратить события, которые разрушили мою жизнь, разве я не рискнула бы всем ради семьи? Пережитая боль не затмит отпечатки бездыханных воспоминаний, которые наполняют меня до остатка. Как жить в мире, где абсолютно все напоминает тебе о мучениях, терзающих плоть и кровь?

Слезы вновь выступили на глазах, специфичным, но беспроигрышным способом возвращая меня в настоящее. Первые минуты хотелось бежать – неважно куда, главное подальше от всего этого, от всех воспоминаний и боли, от собственной семьи и себя. Но очень быстро я осознала, что даже если я покину этот дом, оставлю отца и весь Стогвурд, то так или иначе не смогу покинуть то ничтожное отражение в зеркале, которое ведет меня к провалу. Я заперта в загустевшем потоке собственного разума. Есть ли выход? Мне видится только один.

Глава 14

– Вставай! – в голову прилетает черная водолазка, – и еще раз будешь разбрасывать свои шмотки на моей половине, то ты их больше не увидишь.

Туман рассеивается не сразу, а может, его и вовсе не было. Я сижу на своей кровати и наблюдаю за тем, как моя сестра возится с ноутбуком, пытаясь втиснуть его в черную сумку.

– Черт, так и знала, что в сумку Ти помещаются только резинки для быстрого перепихона в туалетах. Ты долго сидеть будешь, принцесса? Мы опаздываем вообще-то, дура!

Ее недовольный взгляд заставляет меня лишь сильнее расширить глаза. Все как всегда: полное оцепенение тела, отсутствие боли и страха, реалистичность картины, пронизывающая каждую клеточку мозга. Но в этот раз что-то не так. Вернее, все очень даже так, проблема в том, что я не такая. И если я это осознаю, то скоро эту комнату покроет пелена забвения, а моя сестра растворится так же быстро, как появилась передо мной.

– Алло, прием, это психиатрическая больница Стогвурда? Моя младшая сестра ни на что не реагирует и смотрит на меня так, будто я восстала из мертвых! – Кесси разыгрывает эту воображаемую беседу по невидимому телефону так правдоподобно, что на пару секунд я действительно поверила в реальность происходящего. Но лишь на короткое мгновение.

– Так, они сказали, что если твоя жопа не поднимется через две минуты, то…

– Ты умерла, – слова вылетели сами собой и было уже поздно создавать атмосферу хороших воспоминаний.

– Еще вчера, когда писала тест по истории, – сестра фыркнула и взяла свой телефон.

– Нет, это неправда…и ты не настоящая, Кесси, – горечь во рту заставляла буквально выплевывать последние слова.

Мне становится не по себе. Я ведь осознаю события, тогда почему я еще не проснулась? Да и вдобавок это обеспокоенное лицо сестры, смотрящее на меня в упор. Я узнаю ее: начиная с выразительных глаз и заканчивая шрамом на большом пальце ноги. И от этого становится еще хуже.

– Вставай, Вэли, тебе пора, – она протягивает мне руку и грустно улыбается. И тут я начинаю задыхаться.

– Кесс…

– Ну же, сестренка, давай быстрее, – она выжидающе ждет, но от прежней насмешливости не остается ни следа.

Как же мне хотелось сказать, что люблю ее. Без прикрас и длинных вступлений. Всего три слова, которые прежней Кесси должны были показаться страными, а нынешней они и вовсе не знакомы. И я не могу, потому что заранее знаю, что слова останутся где-то глубоко в кромешной темноте, так и не дойдя до адресата. Но возможно ли после такого обвинять себя? Нормальные люди дадут простой и лаконичный ответ. Но всем известно, что когда человек устает от бесконечного самоанализа и перестает обвинять себя, то в своих бедах он начинает обвинять весь мир.

– Держи мою руку, Вэли…вставай, – эти пять слов сестра говорит почти шепотом.

Я знаю, что будет после того, как возьму ее за руку. Но разве мы не любим обманывать себя, ежедневно надеясь на лучшее? И я не исключение. Чувствуя холодную ладонь, я продолжаю слышать свои имя, когда мир меркнет в моих глаза и прошлое становится прошлым, а настоящее тянет в омут с новой силой…

– Вэли! Вэли! – открываю глаза и вижу перед собой небритое лицо отца.

В первую секунду захотелось заплакать. На вторую стонать от отчаяния. На третью просто послать своего родителя куда подальше. На четвертой пришло привычное осознание никчемности, и я была готова слушать.

– К тебе пришли, – в его голосе не было ничего такого, чего бы я не слышала раньше. Значит, с неожиданным гостем я уже встречалась. Все варианты так же стремительно сводятся к одному, как и осознание того, что моя жизнь в последние два месяца была сном.

– Позвал мисс Одли, чтобы она промыла мне мозги? – я слегка толкаю ногой отца, чтобы наконец-то встать. – И почему ты не на работе? Сейчас уже часов 10.

– 9:36, – отчеканивает отец и отходит к входной двери. – Отпросился на пару часов…Я позвал мисс Одли, потому что…

– Потому что мне нужна помощь и все дела, да, понятно уже, – резко обрывая последнюю фразу папы, я встречаю его взгляд, наполненный всеобъемлющим смятением и разочарованием.

Боже, да на что этот человек только надеялся? Что пройдет день, и я встану как ни в чем не бывало, по-дружески побеседую с мисс Одли и поняв, что жизнь продолжается, соберу рюкзак и побегу в школу, чтобы общаться с такими же адекватными людьми, как я сама? Да такое не бывает даже в самих идеализированных фильмах, а собственная жизнь явно далека от оскара. Впрочем, как и от малейшей надежды на реабилитацию.

– Не торопись…можешь выйти, как будешь готова, – сил притворяться ни у моего горе-родителя, ни у меня не было, поэтому мы оба приняли факт моего предстоящего диалога с мисс Одли.

В какой-то степени мне было интересно заглянуть в глаза женщине, работа которой была впустую. Порой нам приятно разочаровывать людей, забывающих о наших эмоциях и добивающихся только намеченных результатов. Но один человек все же заставлял меня колебаться.

– Будь так добр, свали на свою работу и приходи пьяным, как ты делал это раньше, – процедила я и быстро открыла шкаф, ясно давая понять, кто тут лишний.

Отец открыл было рот, но тут же закрыл, проиграв очередную битву. Когда дверь скрипнула, я вновь села на кровать, собираясь с мыслями. Не хотелось вот так просто сдаваться перед психотерапевтом, но с другой стороны – какого черта я должна быть сильной после того, как потеряла все краски этой никчемной жизни, оставив лишь грязную палитру? Я не смогу вновь внушить себе, что все в порядке и мои проблемы закончатся приездом Кесси или выпиской мамы, потому что чертовски больно собрать сгустки светлых воспоминаний, покрытых маской смерти. И все то хорошее, что шестнадцать лет окружало и наполняло меня, просто рассыпается рядом с невидимым врагом, преследующим и меня.

Переодеваться и маскировать свои изъяны было глупо, потому что главные шрамы не залечит даже самая дорогостоящая мазь. Я сидела в комнате, прислушиваясь к приглушенным голосам мисс Одли и отца, догадываясь, к чему сводился разговор. Наконец, уловив звук закрывающейся двери, я открыла свою и встретилась с парой маленьких глаз, подкрепленных оправой привычных круглых очков.

Надо отдать должное выдержки мисс Одли: если она и взволнованна, то ничуть не выдает себя. Она сидит на своем обычном месте, запрокинув ногу на ногу, держит в руках свой массивный блокнот и черную ручку. Свободная розовая юбка, белоснежная блузка и темные волосы в неаккуратном пучке тоже никак не обличают ее, что автоматически начинает раздражать.

– Доброе утро, Вэлери, – привычный спокойный голос и приветливая улыбка откровенно действуют на нервы.

– Давно не виделись, мисс Одли, – решив, что, если погибать, так до конца, я сажусь на диван рядом с женщиной, заглядывая в слегка удивленные глаза.

– Я должна извиниться за столь ранний визит, – мисс Одли поправляет очки и продолжает оценивающе смотреть на меня, бросая беглые взгляды на истерзанную руку. – Мне следовала бы заранее предупредить тебя и согласовать дату нашей встречи, но должна тебе объяснить…

– Избавьте меня от наигранного спокойствия, мисс Одли. Вы здесь по просьбе моего отца и потому, что уже узнали про это, – я бросая взгляд на мой розовый портфель – тот самый, о котором вчера, после газеты и торжествующего лица рыжеволосой наркоманки, я даже не вспомнила.

– Хорошо, тогда давай начистоту, – взгляд женщины стал серьезнее обычного, она закрыла свой блокнот и сняла очки. – Миссис Хенс рассказала мне о вчерашнем происшествии с… Кэролин, да, с этой девушкой. Сказать по правде, мы очень переживали за тебя и нам жаль, что ты, Вэлери, стала жертвой беспричинной агрессии и узнала все вот так.

– Да уж, по-вашему было бы хорошо, если бы я вообще не узнала о смерти моей сестры, ведь так? – я откинулась на спинку дивана, прикрывая глаза. Терпеть внутреннюю боль скоро станет невыносимо, но до этого я хочу высказать все то, что продолжает копиться во мне со скоростью света.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, Вэлери, – да уж, мисс Одли, психологом или психиатром здесь быть необязательно. – Но позволь я расскажу тебе то, на чем основывались мы все, принимая такое…непростое решение.

Открыв глаза, я почувствовала нарастающую тревожность, которую хотелось выбросить в мусорное ведро или смыть в унитаз. Но вместо этого, кивком дав понять, что я вовсе не против утренней сказки, при этом ментально продолжая бороться с паникой, я продолжала вглядываться в полное лицо женщины, сидящей напротив.

– После трагедии с твоей сестрой и временным расстройством матери, доктор Уоллосон опасался, что будет с твоей психикой. Не раз мне приходилось сталкиваться с людьми, чей рассудок находился в шаге от того, что простые люди называют помутнением. Наша психика очень хрупка и порой сорокалетний онколог может сдать позиции, уже не говоря о девочке-подростке, потерявшей любимую сестру. Поверь, Вэлери, весь Стогвурд переживал за жизнь Кесси, многие оказывали материальную поддержку вашей семье, в церкви день и ночь молились за выздоровление девушки. Но мы не властны над смертью, и то, что случилось…

– В этом никто не виноват, понятно, – слушать подобные слова от мисс Одли становилось невыносимым.

Деньги, врачи, церковь – к чему это все сейчас? Если бы она не была психиатром, то я бы наверняка подумала, что она старается оправдать себя и весь Стогвурд в моих глазах. Вот только пустые слова не вернут биение сердца в холодный труп моей сестры, закопанным на городском кладбище. Это и убивало мое самообладание, переворачивая каждую клеточку тела вверх дном.

– Да, это так, – мисс Одли не нашла нужным возражать мне, поэтому продолжила таким же спокойным и размеренным голосом. – Мы потеряли Кесси, и эту огромную утрату невозможно восполнить ничем. Единственное, что нам осталось – помочь начать вашей семье жить заново, несмотря ни на что. Мы пошли по скользкой дорожке, когда многоуважаемый психиатр и мой учитель Джордж Уоллосон предложил твоему отцу скрыть правду на некоторое время, пока твоя психика не будет готова для такого…

– Готова?! – последняя фраза стала последней каплей для меня. Не выдержав, я вскочила с дивана, подавляя головокружение и шум в ушах. – Да вы хоть понимаете, о чем говорите? Как ВООБЩЕ можно быть готовой услышать такое? И как вы посмели скрыть от меня правду о моей родной сестре?! Весь чертов Стогвурд считает меня помешанной! Вы понятия не имеете, какого это, когда заботливые мамаши хватают своих детей за руки и уводят подальше от тебя! Для них я – самый опасный вирус, неизлечимая болезнь, передающаяся воздушно-капельным путем! И после всего этого вы действительно думаете, что все это была мне на благо?! Я два гребанных месяца записывала видео мертвой сестре! Черт, да я даже на могиле ее не была…И что скажет ваш многоуважаемый доктор Уоллосон после такого, а? Что скажете вы на это, мисс Одли?

Хотелось высказать все от и до, начиная с воспоминаний и заканчивая реальным опустошением, близким к смерти. Но сил хватило лишь на малую часть: почувствовал боль в груди и затрудненное дыхание, мне пришлось сесть обратно на диван, ловя ртом воздух. Глаза вновь оказались в царстве мрака, напоминая о пережитых эмоциях и ощущениях день назад. Все повторялось, как в излюбленном сценаристами сюжете о дне сурка, и сейчас я как никогда ощущаю себя заложницей ситуации, в которой мне довелось оказаться. Два месяца я была пленницей собственного разума, и вот теперь, освободившись от одних оков, нашлись другие, более сильные и прочные. И чем дальше я раскапываю обломки прошлой жизни, тем прочнее становится мысль о том, что обратного пути, следовательно, и выхода, нет. К неконтролируемой боли в груди добавился страх. Страх настоящей смерти. Не раз видя в своих кошмарах мертвое тело Кесси, я и не задумывалась, что могла бы умереть вместе с ней. Вместо нее.

На моем месте должна была быть ты, сестренка

Незаметно для меня, в дрожащей руке очутился стакан с прохладной жидкостью. Теплая ладонь не давала воде окончательно расплескаться, хотя несколько капель все же прошлись по моей коже. Мисс Одли что-то не спеша говорила мне, сидя почти вплотную, но слух, как и зрение, подводили меня уже не в первый раз. Пораскинув мозгами и наконец догадавшись, что от меня требуется, я залпом опустошила стакан, возвращая его женщине. По телу прошла крупная дрожь, а после картина действительности потихоньку начала проясняться. Дыхание восстанавливалось, легкие занялись своей прямой работой, разнося по всему телу целебный кислород.

– Вот так, хорошо, дыши, Вэлери, дыши, все хорошо, – впервые за полтора месяца голос мисс Одли показался мне таким успокаивающим и родным.

На моем месте должна была быть ты!

– Ничего, ничего, паническим атакам всегда надо давать отпор, – мисс Одли поставила стакан на стол, ее лицо снова приняло серьезное выражение. – Именно от этого мы и пытались оградить тебя, Вэлери. Буквально увидя смерть близкого человека и последовавшую за ней ужасные события, твоя психика решила создать подобие защитного щита, ограждая сознание от пережитых кошмаров. Конечно, как ты уже поняла, воспоминания о смерти Кесси никуда не исчезли, а лишь были спрятаны далеко за пределы понимания обычной девочки. Таким образом, ты помнила о своей сестре то, что казалось твоей психике безопасным, а временная амнезия почти двухмесячной давности охраняла тебя от тех эмоций, которые теперь терзают твою душу и тело. Доктор Уоллосон первый понял это и, проконсультировавшись с миссис Хенс и другими коллегами, принял решение отложить на неопределенный срок твое «принятие» ситуации. Он боялся, что, если выложить все карты на стол, ты не выдержишь и…в общем, сейчас это не имеет значения. Ты не должна осуждать своего отца, Вэлери, ему пришлось принять нелегкое решение, и, если бы не он…

– То я бы все узнала раньше и давно носила смирительную рубашку, – придя в себя и уловив больше половины сказанных мне слов, я вновь могла говорить.

– В такой профессии, как наша, Вэлери, рисковать нельзя, тем более идти на неосознанную крайность с пациентами.

– Поэтому вы решили подстраховаться, чтобы журналисты не обвинили вас в халатности, или как правильно это называется?

– Это не совсем то, что я пытаюсь донести до тебя…

– Да ладно вам, я все прекрасно понимаю, – в этот момент мой мозг, напоминая о своей существовании, начал активно работать, сложив весь пазл. – Может, я и создала себе какой-то там «щит», но я вовсе не глупый ребенок, мисс Одли. Моя мать в психушке и даже не помнит, что я существую, так ведь? Мой отец пьет, и это огромное желтое пятно на наших обоях – результат вашей терапии. Лучше бы вы рассказали мне все сначала…Был ли вообще смысл в наших встречах?

– Это нужно оценивать, учитывая такие факторы, как…

– А я ведь… даже не была на ее похоронах.

Последняя фраза, сказанная почти шепотом, оставила неизгладимый отпечаток не только в моей душе, но и в душе мисс Одли. Она сгорбилась и, опустив руки на колени, будто превратилась в вечно уставшую миссис Хенс. Вряд ли сейчас даже знаменитый доктор Уоллосон нашел подходящие слова. Даже если бы и смог найти, то они показались бы странными и дикими. Порой никакие слова не помогут найти ключ к проблеме. Никому не нужны пустые разговоры, когда ты заложил дом, проиграл суд, потерял семью и разрушил собственную жизнь. Также и мне, сидя возле женщины, опустившей измученный взгляд на свои полные руки, не нужны были слова или утешения. И отчего-то мне показалось, что мисс Одли как никто другой сейчас понимала это.

– Вы когда-нибудь теряли близкого человека? – собственный скрипучий голос я услышала уже спустя пару минут.

– Я… – мисс Одли запнулась на полуслове, видимо, вспоминая многочисленные книги по психиатрии, дабы дать ответ, который меня устроит. Но затем быстро, выбрасывая ненужные мысли, покачала головой и подняла свои глаза. – Нет, Вэлери, пожалуй, что нет.

– Тогда вам повезло, – развернувшись к мисс Одли, насколько это было возможно, я смотрела на нее и в тоже время ощущала себя где-то далеко за пределом этого домом, города и целой необъятной Вселенной. – Вам действительно повезло.

Доктор лишь молчаливо кивнула, готовая слушать. Я не выстраивала план, не собирала мысли в кучу, не перебирала в голове подходящие слова. Все было таким запутанными, серым и больным, что отдавать предпочтение каким-то специальным терминам даже не рассматривалось мною как вариант. Я отчетливо знала, что надо говорить, но сказанное не оставалось в памяти, просто растворяясь в надоедливой тишине. В воздухе витала нагнетающая атмосфера, которая не устраивала ни меня, ни мою собеседницу. Но сил для того, чтобы начать наш сеанс сначала, не хватило бы ни у кого, не говоря уже о нас. Поэтому я просто продолжила связывать свой клубок, пренебрегая всем тем, что когда-то давно мне казалось столь важным.

– Вам, как и многим другим людям в нашем городе, стране, материке, целой земле, неимоверно повезло, – я опустила взгляд к своим рукам. – Раньше я бы никогда не подумала о таком, а теперь смело говорю это вам. Люди не задумываются над тем, какое это счастье – иметь кого-то, кто всегда встанет за тебя горой, несмотря на многочисленные неудачи и ошибки. Правда в том, что они никогда не осознают этого по-настоящему, пока не потеряют ту песчинку в огромной пустыне, без которой все былое разом покроет темнота. Ведь так, мисс Одли?

– Да, Вэлери, ты права, – подтвердила мои слова психотерапевт. – Я с тобой согласна.

– Я не знаю, действительно ли вы поддерживаете меня или делаете вид, чтобы снова не приносить мне стакан с водой. Вообще это не важно для меня. Для меня была важна моя семья, которой теперь нет. И не надо утешать меня и вселять надежду на то, что мама поправиться, а отец бросит пить, и в итоге мы заживем так, как жили три месяца назад. Этого не случиться, потому что мы потеряли то, о чем никогда не говорили вслух, пренебрегая этим так же часто, как маленькие дети забывают о чистке зубов.

– Ты очень умна и должна понимать, что жизнь порой складывается не так, как хотелось бы нам.

– Я знаю, что вы хотите сказать. Но я скажу проще: жизнь – это горящий факел, висящий на обрыве горы. Одна капля дождя, одно дуновение ветра разделяет его от падения. И рано или поздно наша жизнь оборвется, но это не самое страшное. Вы понимаете меня, мисс Одли? Догадались, что по-настоящему выводит меня из себя и заставляет сдаться?!

– То, что факел Кесси потух так рано, а твой продолжает гореть…

– Теперь я понимаю, что недооценивала вас, – не выдержав, я уставилось в лицо женщины. – Как, впрочем, и вы меня. Я помню вас, в тот самый момент, когда доктор Уоллосон попросил свою коллегу стать моей нянькой. И хотя я не услышала от вас тех самых слов, я наверняка знала, о чем вы думаете. Потому что это до боли знакомое чувство самообмана настолько разрушило мою жизнь, что теперь я не помню, кем была раньше. До того, как вы появились в нашем доме. До того, как Стогвурд стал чужим для меня. До того, как мои родители превратились в пару больных неудачников. До того, как моя сестра погибла.