Текст книги "Игра в исцеление"

– То есть ты считаешь, что мне не стоило становиться «твоей нянькой», как ты выразилась? – спросила мисс Одли, прищурившись. – Это тебе навредило? Или ты недовольная окончательным результатом?

Я медлила с ответом, хотя прекрасно знала, что мне сказать. От произнесенных мною слов не станет легче никому, но мне следует высказаться. Раз и навсегда поставить точку в этом кошмаре. Хотя бы в этом.

– Я ни в чем вас не виню, – ответила я, качая головой. – Просто вы должны понять, что меня уже не спасти, мисс Одли. Меня словно отключили от аппарата жизнеобеспечения в тот самый момент, когда сердце Кесси перестало биться и холод заполонил собой очищенную палату. И моя временная амнезия скорее была погребением заживо, чем защитой своей психики. Поймите наконец, что помогать мне так же бессмысленно, как пытаться научить собаку говорить или заставлять семилетнего мальчика зубрить всю таблицу Менделеева. Я дышу, но я не живу. Я смотрю на вас, но не вижу красок, захватывающих воображение. Я чувствую боль, но не ощущаю себя. Я…я превратилось в то, от чего вы меня так заботливо оберегали.

– Вэлери, послушай, сейчас не время сдаваться, – мисс Одли попыталась изобразить на своем лице убедительную улыбку. – Тебе пришлось пережить страшное, но эта боль станет…

– Знаете, что по-настоящему меня пугает? – перебив доктора, задала вопрос я. – Боль – это вполне нормальное ощущение для человека. Она нам неприятна, но с ней можно ужиться. Боль иногда уходит, но воспоминания и мысли остаются. Заседают так глубоко внутри тебя, что ты теряешь связь с внешним миром, становясь жалкой пародией на человека. И самое дерьмовое в этом то, что отныне ты уже не хозяин собственного тела и души. Мир движется вокруг тебя, а ты этого не замечаешь. Все то, чем ты жил, в один миг разбивается вдребезги. Осколки терзают тебя изнутри и снаружи, но тебе уже все равно. Отныне и навсегда… Как же мне ее не хватает. О чем не подумаю, везде всплывает ее образ, ее голос и до дрожи знакомый запах ванили. И как по-вашему мне жить без нее, когда Кесси заполняет меня настолько, что становится трудно дышать? Как мне жить, мисс Одли? Как мне понять, существую ли я без нее на самом деле?

Слезы обжигали щеки, предательски отрезая путь к отступлению. Было слишком поздно просить прощение за излишнюю прямоту и красноречие. Было поздно отказываться от своих слов, да и к чему это, когда я сломлена настолько, что собственные слезы стали обычным повседневным атрибутом. Мне было все равно, о чем думает мисс Одли, глядя на меня, собирающую остатки самообладания, чтобы не разреветься навзрыд. В моих глазах буквально меркнет весь мир, начиная от собственной души и заканчивая заводом «Лонголтен», куда сейчас направляется мой папаша. Реальность перестает рассматриваться мной как праведный путь, окончательно передав все права тому миру, где моя сестра кидает в меня вещами, заставляя наконец подняться с кровати. Но сделать этого я как раз не могу. Кажется, еще минуту, и я полностью избавлюсь от кошмара, который заставляет все тело цепенеть. Осталось совсем чуть-чуть и я навсегда провалюсь в невесомость, обращаясь в пепел. Мгновение – и все решится.

– Пока ты помнишь о ней, Вэлери, она будет жить, – теплая ладонь коснулась истерзанной дрожащей руки, заставляя на миг прозреть. – Но лишь отпустив ее в реальном мире, ты обретешь ее в своих самых светлых воспоминаниях. У тебя не будет кошмаров, если ты откроешь душу для нечто большего, чем чувство вины и собственного бессилия. Ты как никогда должна быть сильной, но не для кого-то в этом городе или на этой планете, а для самой себя. Брось вызов страхам и боли, Вэлери, оставив для себя лишь самое светлое, что ты знаешь о своей сестре.

Глаза мисс Одли были настолько наполнены светом, что мне показалось, будто сквозь совиные очки на меня смотрит самый чистый и невинный ребенок из всех ныне живущих. Поразительно, как это женщина, пройдя, вероятнее всего, немало испытаний и столкнувшись на своем профессиональном пути с такими трудностями, о которых никогда не напишут гениальных книг и не снимут красочный фильм, продолжает верить. Мисс Одли, скептически оценивая меня тогда, два месяца назад, сейчас надеется на мое выздоровление.

Я не стала возрождать. Боль заглушала все чувства и эмоции, заставляя плыть по течению. Наш сеанс вот-вот закончится, я захлопну за мисс Одли входную дверь и останусь одна. Посмотрю на себя в зеркало, увидев бледный призрак прошлого, брошу беглый взгляд на кухню и пустые бутылки отца, возьму свой потрепанный рюкзак, который был доставлен до меня этим утром, лягу на свою кровать, не смея прикоснуться к вещам мертвой сестры и попытаюсь настроить свой радиоканал на новую волну. Все это еще больше усугубит ситуацию, но мне ничего не остается, кроме как воплотить это в жизнь.

Боль иногда уходит, но воспоминания и мысли остаются

Глава 15

– Давай наперегонки до моста? Кто последний – тот лузер!

– Только не смей бежать раньше, как в прошлый раз! На счет три!

– Ха, да я даже после десяти тебя сделаю! Ладно, раз, два…

– Три, – плавно шевеля губами, я произношу одно единственное слово, отчего кажется, будто именно моя команда стала решающей.

Мимо стремительным вихрем пролетели двое мальчишек лет одиннадцати. Никто не хотел уступать в гонке, которая казалась каждому из них чемпионатом мира. Путь до длинного Стогвурдского моста от того места, где значился невидимый старт, достаточно далек, и на середине пути, пробегая мимо небольшой аллеи и пугая престарелых старушек, мальчишки наверняка утомятся и снизят темп. Но сейчас, полные закала и духа соперничества, они пробегут цветочный магазин, небольшой супермаркет, барахолку седого вдовца и еще много мест, которые темными пятнами мелькнут в их глазах и стремительно исчезнут. Никто из них даже не вспомнит о девочке, которую чуть было не сшиб, или о бездомной собаке, облаявшей их и пытающейся догнать, но после одного из крутых поворотов приняв поражение, отпустила. Все будет так, как должно было быть. И будет всегда. Если только не случится нечто такое, о чем местные телеканалы в телевизорах будут скорбеть приблизительно две недели. Никто не остановит мальчишек, если они решат сократить путь и перебежать по проезжей части на зеленый, но, если одному из них не повезет встретиться с торопливым водителем, все будут винить халатность и произвол Стогвурда. Знакомая до боли история.

В очередной раз я смотрю на разбитый экран телефона, заставка которого отображает два улыбающихся силуэта. 17 мая. Среда. Семь вечера. С того дня, как моя жизнь превратилась в кошмар, прошла уже целая неделя, и с тех пор, как мисс Одли вновь возобновила свои походы ко мне, я как можно чаще стараюсь проверять время и дату, чтобы точно знать, что вся это реальность не сон. От этого я стала похожа на типичного подростка, не представляющего своей жизни без телефона. Такое меня вполне устраивает, однако та же мисс Одли считает такую меру крайностью, но не пытается отучить меня от новой привычки. Эта женщина за последние наши встречи вообще перестала мне докучать, видя мое теперешнее состояние. Время меня не излечило, напротив, с каждым днем я чувствую себя хуже предыдущего. На этой неделе я упала в обморок два раза, очнувшись сначала на кухне, а в другой раз в ванной, сильно ударившись об раковину и разбив переносицу. Теперь моего носу мог позавидовать сам Санта Клаус, а плотный антибактериальный оранжевый пластырь, красующийся на месте ушиба, до невозможности причинял зуд и жжение так сильно, что вчера я не вытерпела и дернула его, получив новую порцию боли.

Кажется, что жизнь в Стогвурде расцветает с каждой секундой. Последний дождь, выплеснув остатки своих сил пять дней назад, стал толчком для преображения природы. За пару дней город почти озеленился, буквально заставляя жителей пробудиться от глубокого сна. Этому способствовала и хорошая погода, от которой обычно людям хочется бросить работу и учебу и всецело насладиться гедонизмом. Дни становились длиннее, улицы чище и светлее, и сейчас, ближе к концу недели, как никогда можно почувствовать целый мир, пороки которого покажутся лишь маленькой иголкой в стоге сена. Все были счастливы и веселы. За небольшими исключениями, в число которых входила и я. Отсутствие веселья и радости было для меня не новым, но появившиеся ощущения морального и физического истощения вперемешку с эмоциональным застоем стремительно опускали к глубокому дну.

Я почти смирилась с частой бессонницей, обмороками, сильным похудением, от которого отец был в ужасе, впалыми щеками, темными кругами под глазами, бледно-желтым цветом лица и еще множеством других изменений в собственном теле, которых давно перестала бороться. Белые волосы начали выпадать больше обычного, так что я уже не распускаю их, дабы не видеть масштабов трагедии. Я уже не помню того дня, когда утром мне удавалось вставать без потемнения в глазах и шума в ушах. И не помню тех моментов, которые заставляли меня подниматься. С этим вполне можно ужиться и существовать в таком городе, как наш Стогвурд, но есть то, что по-настоящему убивает меня. И это собственная память, отказывающаяся воспроизводить хоть что-то, что не связано с Кесси и аварией на 39-ом шоссе.

Каждую ночь я засыпаю с мыслью о том, что она могла быть жива. Каждое утро я просыпаюсь с мыслями о том, что это я стала причиной ее смерти. На протяжении целой недели я только и делала, что пыталась заполнить свое сознание чем-то, кроме сожаления, вины и злобы, но, в очередной раз видя перед собой тень Кесси, я поняла, что это уже невозможно. А ведь в глубине души я и вправду надеялась, что у меня получится, как того хотелось бы мисс Одли и доктору Уоллосону. Но слепая надежда исчезла как-то слишком незаметно, а я, перестав стараться плыть по течению, всецело отдалась терзаниям с ног до головы. Слезы приходили редко, в основном уступая место потерянному взгляду, дрожащим рукам и лихорадочно бившемуся сердцу, через призму которых я теряла невидимый контроль над разумом. Но что-то хрупкое продолжало держать меня в это мире, благодаря которому складывалось ощущение, будто я чья-то старая и заброшенная игрушка, которая уже неинтересна, но пережитые моменты заставляют хранить ее в самом темном углу чулана, до которого никогда не дойдет дневной свет. Такая ассоциация последнее время преследует меня довольно часто и позволяет задуматься над действиями и поступками, которые привели к этому.

Пожалуй, единственному человеку, которому пошла на пользу правда, был мой отец. С тех самых пор, как я с громким треском разбила бутылку о ничем не виновную стену, из холодильника исчезло все пиво, а мусорные пакеты с каждым днем наполнялись все меньше. Сначала я было подумала, что теперь папа решил испробовать новую тактику, удаляясь от меня по барам и кабакам, но, обнаружив, что он стал приходить даже раньше обычного, поняла, что в его жизни наступил момент просветления. Хотелось бы мне искренне порадоваться за это, но глубоко внутри я до сих пор не смогла простить его за то, что он, по сути, был всего лишь обманут врачами. Так или иначе, наше общение не улучшилось. Такую трещину, как наша, не заклеишь простым пластырем и не прикроешь красивым ковром, в нашем случае надо быть готовым дать бой сложившимся обстоятельствам. Но ни я, ни отец не готовы к полноценному осознанию всего пережитого, поэтому, хоть и не как раньше, мы живем в некой иллюзии обмана, которая, как я уже поняла, совершенно не устраивает мисс Одли. Но теперь ее права сильно ослабли в нашем доме, и отец все реже стал прислушиваться к ее советам. Об этом я случайно узнала, нечаянно подслушав разговор папы по телефону, где он твердо давал понять, что ему, «хоть и не имея специального образования, самому виднее, что лучше для его семьи».

Сидя на лавочке возле детской площадки в Западном Стогвурде, мне кажется, что мои воспоминания настолько стары, что ими можно делиться с младшим поколением, поучая и отвечая на странные глупые вопросы. Но раздирающие душу крики, мертвое тело со стеклянными глазами и собственное бессилие, живущие во мне уже неделю, являются своеобразным напоминанием той трагедии, которая произошла со мной, Кесси, мамой и отцом. И временные рамки снова ограничивают меня, заставляя в сотый раз за день открыть телефон, заостряя внимание на заставке, нежели на часах. Не знаю, как долго я смогу спокойно видеть лицо сестры на своем айфоне, но пока, не в силах что-либо поменять, я все же пытаюсь сосредоточиться на цифрах. 19-21. Через полчаса уже начнет темнеть, но, сидя в черных джинсах и тонкой бежевой футболке, холода я не ощутить не должна. Теплый ветерок и дальше будет колыхать зеленые листья до тех пор, пока заходящее за горизонт солнце полностью не уступит свои права большой луне с мерцающими звездами. Вот тогда стоит беспокоиться о своем утеплении, а сейчас можно наслаждаться мнимым спокойствием, так сильно необходимым даже в Стогвурде.

Вчера мисс Одли сказала, что мне необходимо чаще бывать на улице. И не для какой-то цели, а просто ходить, наблюдая за всеми изменениями флоры, не забывая видеть красоту и в себе. Но любопытные мамочки, оценивающим взглядом сверлившие меня больше часа, заставили меня пересмотреть пользу наставлений моего психотерапевта. Назойливость человеческой натуры и мертвого заставит встать с могилы, лишь бы остановить это. В моем случае даже Кесси не смогла заглушить надоедливые перешептывания и косые взгляды, поэтому, беря пример с тех мальчишек, я встала и, хотя и не бегом, но быстрым шагом направилась в сторону моста. Домой, как ни странно, идти не хотелось, хотя слабость все же одолевала мое истощенное тело. Но ноги сами неслись по знакомому направлению, и я им уступила, отдаваясь новым воспоминаниям.

Небольшой Стогвурдский мост, соединяющий жителей города с Западной школой и окраиной, проходит через маленькую речушку под названием Алинкольн на достаточной высоте, чтобы в среднем насчитать порядком двадцати самоубийств за год. Многие видят в этом узком металлическом проводнике прямой выход из города и несбывшихся надежд, так часто преследующих местных жителей. Сейчас, стоя в десяти шагах от старого моста с местами поломанной оградой, я не вижу в этом ничего особенного или странного, но полгода назад, каждый день проходя это место, я ни разу не задумывалась о жертвах и причинах, побудивших их к этим страшным последствиям. Тогда я вообще мало о чем думала, с замиранием сердца слушая рассказы сестры о последней вечеринке, школьных танцах, докладе по биологии и обо всем на свете, кроме по-настоящему насущных проблем. Мы слепы, когда любим, и рискуем остаться такими до конца жизни. Если только не случится то, что заставит нас надеть невидимые очки и отныне никогда их не снимать. И порой не знаешь, что действительно будет лучше: счастье или правда? Всю мою жизнь мне казалось, что первое. Последние недели я абсолютно убеждена в обратном.

На мосту, как и возле него, слишком пусто и тихо, чтобы предаться хорошим воспоминаниям. Мальчишки уже наверняка разбрелись по домам, садясь за стол и на ходу слушая причитания родителей по поводу их грязной одежды, растрепанных волос и немытых рук. Сумерки полностью заполонили Стогвурд, открывая чарующую картину бриллианта ночи, захватывая неимоверной страстью. 20:03 – хорошее время для ночных прогулок и романтических исканий. Деревья пронизывают своим таинством, темные маски которых вводят в бесконечный транс. Мне нравилась эта ночная таинственность, я всегда предпочитала ее громким домашним тусовкам Кесси. Но сейчас, испытывая чувство дежавю, тело поддалось холоду и дало сигнал о немедленном бегстве. В последний раз бросив беглый взгляд вдаль, правее моста, где в Западной школе Стогвурда еще горели тусклые огни, я развернулась и направилась туда, откуда пришла больше двадцати минут назад, но после двух шагов резко остановилась. У меня никогда не было стопроцентного зрения, но в тот момент мои глаза были уверены, что на неосвещенном мосту кто-то есть. Осознание пришло ко мне не сразу, и, развернувшись, я долго всматривалась в мрачный пейзаж, пока, наконец, не заметила того, кого искала. Оно выдало себя приглушенным светом мобильника, который погас так же стремительно, как и загорелся. Очевидно, что на середине моста стоял человек, который не догадывался о моем присутствии и продолжал…стоять? Можно было прикрыться любопытством или интуицией, чтобы объяснить мой нездоровый интерес к живому силуэту, но если бы мисс Одли задала мне вопрос о моей ночной слежке, то я бы не смогла до конца объяснить причин пристального наблюдения из-за ближайшего дерева, которое я выбрала в качество оборонительного пункта. Я долго не решалась ступить к началу сооружения, лишь жадно сверля глазами человека, пока до меня не дошло, чем именно он занимался.

Больше года назад вопрос о реставрации Стогвурдского моста был открыт всеми местными газетами. Объяснялось это опасностью передвижения, которое сулило и без того небольшому обществу серьезные потери. В частности, больше вставал вопрос о школьниках, которые ежедневно переходили, перебегали, перепрыгивали и переползали обветшалый мост, построенный в двадцатом столетии. Местные власти не могли проигнорировать данную проблему, но, как обычно бывает в Стогвурде и в миллионах других городов, решение было отложено на неопределенный срок, о котором даже газеты предпочитают молчать. И старые ржавые ограды, которые могут остановить разве что карлика или пятилетнего ребенка, так и остались сопровождать наш город. Именно через них и перешагивал мой объект наблюдения, становясь по ту сторону моста в одном шаге от падения. Одна его рука все еще держалась за ограду, и даже в такой темноте я смогла различить крупную дрожь, не раз преследовавшая и меня.

Осознание того, что именно должно было случиться, пришло на удивление сразу. И так же стремительно я покинула свой пункт наблюдения и направилась прямо на середину моста. В душе все похолодело, как тогда, когда я впервые увидела газету, посвященную памяти Кесси. Я хотела сорваться на бег и закричать, но одна мысль о том, что мои действия могли спугнуть человека и заставить перестать вжиматься в поломанную ограду, сразу перевели разум в более рациональное русло. Тяжело дыша, я старалась как можно тише ступать по чернеющей дороге, тщательно выбирая путь, дабы не привлечь внимание раньше времени. Одновременно с этим я не спускала глаз с темного силуэта, который с каждым шагом открывался мне отчетливее. Теперь я заметила, что, скорее всего, я имею дело с невысокой девушкой (или женщиной) в черной кофте с капюшоном. Там, где должно быть ее лицо, я замечаю сбившуюся прядь темных волос, и мои подозрения по поводу пола подтверждаются. Маленькие руки по-прежнему дрожат, а ноги как будто склеены между собой. Ее грудь вздымается часто и стремительно, и эта паника и передается и мне, но я, остановившись лишь на долю секунды, перебарываю себя и продолжаю подходить ближе. Голова будущей суицидницы опущена, а взгляд наверняка устремлен в Алинкольн. Что думают люди перед финальным прыжком? Вспоминают ли они причины или думают о родных? А может, страх так сильно захватывает их, что мысли крутятся так стремительно, что ни одна не задерживается хотя бы на пару секунд? Как бы то ни было, сегодня в Стогвурде никто не умрет. Кем бы она не была, чтобы с ней не случилось, у меня есть твердое намерение остановить ее, как бы сильно она не мечтала об обратном. За последние два месяца я и так потеряла всю семью, а теперь не могу допустить еще одну жертву, умирающую на моих глазах…

Расстояние между нами сократилось до пяти шагов. Я, по-прежнему оставаясь незамеченной, перевожу порядком сбившееся дыхание и не решаюсь подойти ближе. Но тут случается то, чего я боялась весь мой недлинный путь – пальцы жертвы расцепляются, а правая нога выступает вперед. Поток собственных мыслей останавливается. Не знаю, в какой момент я дернулась с места, спотыкаясь о какой-то мягкий предмет, но в мгновение я была уже на середине. Мозг отключился в ту же секунду и все мои дальнейшие действия были ему неподвластны. Последнее, что осталось в моей памяти – тело, наклоняющееся прямо к воде. А потом....

Провал.

Глава 16

– Нет! – рука с силой сжимается в чужую кофту, нащупывая маленький локоть.

Не помня себя и не до конца сознавая свои действия, я стремительно одергиваю хрупкое тело к ограде, не разнимая собственной хватки. Темнота до сих пор скрывает повернувшееся ко мне лицо, единственное, что я могу различить, стоя на другой стороне моста – большие лихорадочные глаза цвета старой коры дерева. Игра в гляделки дает время на возвращение разума, и в следующие секунды в моей голове прокручиваются больше десяти вариантов дальнейших действий. Но сбыться хотя бы одному было не суждено.

– Отпусти! – знакомый писклявый голос выбивает меня из колеи, и от неожиданности я убираю руку от чужого локтя. Меня бросает в дрожь, когда я вижу одну из ног жертвы, парящую в невесомости прямо над рекой.

– Ну уж нет! – адреналин подскакивает до предела, а мозг снова отключается. Но в данный момент это к лучшему, потому что, вновь приводя мысли в порядок, я обнаруживаю себя на другом конце ограды, прикрывая собственным телом неудавшегося суицидника.

– Отпусти! – молодой, почти детский голос срывается в тот момент, когда она пытается оттолкнуть меня прямо в пропасть.

Отчасти из-за разницы в росте, отчасти из-за моей резко появившейся силы ее попытки терпят неудачи, и я, не медля, дабы обеспечить нам обеим безопасность, еще сильнее толкаю ее прямо к ограде, передвигаясь следом. Но, не рассчитав собственные способности, я понимаю, что мои движения оказались чересчур стремительными. Настолько, что моя спасенная жертва, запнувшись об ограду, переваливается через нее на другую сторону так резко, что я не успеваю задуматься, к лучшему это или нет. Но, без проблем оказавшись рядом с развалившимся телом я прихожу к выводу, что удавшийся вариант не самый ужасный.

– Даже не вздумай… перелезать снова, – кипящая кровь в жилах постепенно начинает остывать, меня вновь пронизывает холод.

Девушка, лежащая на левом боку, даже и не думала шевелиться. Я по-прежнему не видела ее лица, поэтому вскоре меня начала охватывать паника. А что, если во время падения жертва могла получить опасную травму типа сотрясения мозга или перелома? В очередной раз собравшись с мыслями, я сократила расстояние до нее на шаг, но тут заметила мелкую дрожь, пронизывающую тело. Следом за этим моему взору открылась вздымающаяся грудь, а после тихие всхлипы начали рассекать ночную тишину. От неожиданных изменений я испугалась, но не думала отступать. Вскоре всхлипы превратились в протяжные рыдания, от которых голова шла кругом. Закрывая лицо руками, девушка казалась мне такой слабой и беззащитной, что выносить подобную страдальческую картину долго я не могла. Подойдя к ней, я не смогла вымолвить ничего, кроме как банального «вставай». Но поняв, что все будет не так просто, я попыталась оторвать ее руку от лица, отчасти потому, что была уверена, будто знаю девушку в черной кофте и серых вельветовых штанах. При касании ее тело будто свело судорогой, а рыдания стали еще громче. И на этом я могла бы успокоиться, оставив жертву мерзнуть на мосту, пока ничего не подозревающие собачники не найдут ее. Слабую и потрепанную, но живую. И эта мысль была по-настоящему заманчивой, но вместо этого я решила довести дело до конца. Как знать, может, заметив мой уход, она решит попытаться убить себя снова? И тогда все мои старания были напрасной тратой времени. Тогда все это было зря.

– Ну же, поднимайся…эй, слышишь меня? – я трясла ее руки, ноги, касалась капюшона, но тщетно: эта упертая еще сильнее скрючилась, опуская голову к поджатым коленям. И тут собственная нервная система дала очередной сбой. Обхватив мягкую руку, я начала тянуть ее на себя настолько сильно, что девушка вскрикнула.

– Если не встанешь, я тебе руку вырву, понятно?! – мой разгневанный голос произвел тот эффект, который я ожидала: опираясь на меня, неудавшаяся суицидница потихоньку начала опираться на шатающиеся ноги.

Ее состояние было знакомо мне как никогда: я вспомнила себя, опирающуюся на косяк двери нашего дома. Эта параллель немного выбила меня из колеи, и, задумавшись, я слегка ослабила хватку, отчего моя спутница чуть было не врезалась в ограждение носом, но тотчас же спохватилась, придерживая ее за талию и сажая на край все той же ограды.

– Отлично…с этим справились, – хотя девушка и была ниже меня на голову, помогать ей оказалось тяжелее, чем я думала. И, судя по сбившемуся дыханию, для нее самой это было таким же испытанием, как и для меня. Недолго думая, я села рядом с ней, поднимая взгляд на показавшуюся среди пелены невесомости бледно-желтую луну.

Пару минут мы сидели молча. Лицо жертва по-прежнему скрывала, опустив голову и изучая свои пыльные кроссовки. Если подумать, ей уже незачем так таиться от меня, поскольку ее полноватое тело обязано мне жизнью. И вправду, если ты собиралась покончить с собой, к чему теперь такая секретность? Если только…похоже, что я действительно ее недооценила.

– Ты же меня знаешь?! – вновь становясь на замерзшие ноги, я наклонилась к ней почти вплотную, сжимая ладонь на плече, тем самым не дав телу отклониться даже на миллиметр. – Нет, ты определенно меня узнала, а теперь я хочу получить то же.

Стаскивая капюшон с маленькой головы и заглядывая в темно-коричневые глаза, я изрядно теряюсь, прежде чем начать издавать членораздельные звуки. Когда я впервые услышала знакомый голос, то даже не задумывалась над тем, кем мог оказаться его хозяин. Сейчас же, стоя напротив нее, всерьез думаю, что ожидала увидеть чей угодно профиль, но явно не этот.

– Твою мать, Бетти! – все еще сжимая чужое плечо, я начала сверлить глазами девочку с покрасневшими глазами, бледным лицом и полными щеками – ту самую, которой на вид я бы дала не больше тринадцати. Вместо ответа я получила очередной всхлип и попытку встать, но я, удержав ее, была настроена на незамедлительно получение ответов. – Какого черта? Как…да что…Ты совсем? Почему?

Вопрос сменялся один за другим, а ответов попросту не было ни через минуту, ни через две. А между тем ветер усиливался, с шумом проходя по веткам деревьев.

– Ты же могла умереть… – чуть сбавив обороты, я решила обратиться к остаткам разума этой девчонки, и, как ни странно, попытка увенчалась успехом.

– Да, могла! – Бетти, этот самый серый мышонок с самооценкой ниже плинтуса, прямо сейчас оттолкнула меня и встала чуть поодаль, повышая голос с каждой паузой. – Хотела, и могла это сделать, если бы не ты…ты…ты!

– Да ты должна быть благодарна за спасение твоей задницы! – возмутилась я.

– Серьезно? – в маленьких глазах Бетти, на которые было непривычно смотреть без очков, я читала кипящую ненависть. Это заставило меня вновь вспомнить себя. – Кто просил спасать меня? Кому нужна твоя чертова забота, а?!

– Угомонись, ты не понимаешь, что несешь… – пробормотала я.

– Не затыкай мне рот! – ее голос казался таким жалким и безнадежным, что собственный гнев ушел моментально, растворяясь в ночной атмосфере. – Слишком много людей затыкали мне рот, а мне надоело это терпеть! Я устала от всего этого, понимаешь, Вэлери, устала!

– Даже если так, то твоя «усталость» вовсе не повод убивать себя, – не унималась я.

– Оставь эти мотивационный речи для своей психиаторши, – Бетти сократила расстояние между нами до двух шагов, не отрывая своего взгляда от моего. – Да ты даже не знаешь, что со мной происходит! Никто не знает! Но все пытаются сделать вид, будто…

– Так расскажи мне, а не строй из своей жизнь катастрофу вселенского масштаба! – повысить голос все же пришлось, потому что, несмотря на появившееся во мне сострадание, обвинения в адрес целого мира меня конкретно раздражают. И по большей части это потому, что какую-то неделю назад я сама играла роль такой же несчастной, какой сейчас предстает передо мной Бетти.

– Хочешь услышать правду?! Отлично, тогда слушай! Ты когда-нибудь сталкивалась со школьной травлей?

Напряжение между нами возрастало. Впервые я всерьез задумалась над тем, что можно называть травлей, а что нет. Между тем Бетти, та, которую до сих пор я считала лишь смирившимся со своей участью мышонком, ждала от меня ответа. Ее глаза налились кровью, а на щеках выступил румянец, как от лихорадки. Поняв, что у меня нет особого выбора, я ответила:

– Да, и если ты думаешь, что в Западной школе…

– Я прекрасно знаю, что твоя школа такое же дерьмо, как и моя. Да, ты сталкивалась, понятно…Но ты когда-нибудь была причиной травли? Ты хоть раз оказывалась в самом эпицентре событий, на дальнейшее развитие которых ты никак не может повлиять?

– Раньше надо мной шутили из-за худобы или…

– Вот именно, Вэлери: над тобой шу-ти-ли. В этом-то и разница. Надо мной не просто шутят, надо мной издеваются с начала старшей школы! Мой шкафчик постоянно взламывают, подкидывая туда мерзости. Мой портфель больше 20 раз за этот год побывал в унитазе, а тетради и учебники пинают по всему школьному коридору! Одноклассницы закрывают меня в подсобке, уходя домой и я часами могу сидеть в душном помещении без света. Мальчики, эти брутальные качки, забрасывают меня тухлыми яйцами, а один из них однажды попал футбольным мячом мне прямо в голову, отчего я месяц ходила с огромным фингалом на лице, чем, конечно же, вызвала еще больше насмешек. Каждый поход в школу для меня – сущий ад во плоти, где я не знаю, какая из пыток предстоит сегодня. И не было ни одного дня, когда я не тряслась от страха, открывая двери школы! А сразу после, получая толчок в спину или плевок прямо в лицо я думала лишь о том, что ненавижу собственную жизнь…

Жестокие издевательства в учебных заведениях никогда не были для меня невообразимым явлением. Но, смотря на жертву такого насилия (другого слова подобрать не удается), и представляя все то, о чем сейчас со слезами на глазах рассказывает мне Бетти, моя психика не выдерживает. В мире достаточно дерьма, и школа – место, где нас должны готовить к взрослению и осмыслению негатива, оказывается главным зачинателем трагедии.

– Неужели школа ничего не может с этим поделать? – дрожащим голосом произнесла я. – Они не могут закрыть глаза на такое!

– Ты сама знаешь ответ на свой вопрос: школе плевать! – Бетти всхлипнула. – Сколько раз моя наивная мать умоляла хоть как-то исправить ситуацию, сколько раз она пыталась достучаться до школьного психолога, сколько раз ей внушали надежду на то, что завтра все изменится, но все оказывается тщетным. И самое ужасное даже не в моих убогих прозвищах или макании головы в унитаз, а в том, что люди, начиная от сраного психолога и заканчивая многоуважаемым директором думают, что все это – нормально. Они думают, что унижение, оскорбление и доведение до нервного срыва детей – обычная реальность, через которую довелось пройти всем. Но это, черт возьми, не так!