Текст книги "Драгоценный дар"

– Врачи говорят, что тебе нельзя разговаривать.

– Я должен. Так много надо сказать. Я уже говорил твоей матери, что хочу разоблачить своих врагов. И я еще могу это сделать, с твоей помощью.

– Я сделаю все, что захочешь, когда тебе станет лучше. А сейчас ты должен отдыхать.

Блэкджек крепче сжал ее руку. Словно изо всех сил цеплялся за жизнь. Хотя все внимание Пич было сосредоточено на отце, краем сознания она уловила, что звук монитора изменился.

– Пич, послушай меня.

– Я слушаю, папа.

Блэкджек приподнялся. От резкого движения капельница опрокинулась и со звоном упала на пол.

– Не дай этим ублюдкам уйти от ответа, – приказал он, и его голос звучал почти как прежде.

Потом он упал на подушки, и монитор издал резкий тревожный сигнал. Пич бросила взгляд на экран и увидела, что линия сердца Блэкджека стала ровной. Услышала стук шагов в коридоре. Дверь распахнулась, и медсестра вкатила в комнату тележку. Следом спешил врач.

Вбежали еще двое медиков. Один из них поднял Пич на ноги и бесцеремонно вытолкнул за дверь. Пич обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на отца, но не увидела ничего, кроме белых халатов, окруживших его постель.

Глава 3

Пич и Белла сидели на краешке дивана в комнате ожидания, крепко взявшись за руки, и ждали. Пич казалось, что они сидят вот так, застыв, уже целую вечность. А судя по стенным часам, прошло только пятнадцать минут.

Ее душа и сердце, надежды и молитвы устремлялись в комнату Блэкджека, к тому, что сейчас происходило в ней. Последняя сцена, которую она успела увидеть, навсегда врезалась в ее память. Закрыв глаза, она заново переживала все случившееся. Лихорадочная деятельность, резкие команды, неотличимые друг от друга фигуры в белом – словно призраки в ночном кошмаре.

Дверь вдруг открылась так бесшумно, как обычно бывает во сне. Одетые в белое медики вышли из комнаты. Врач, кажется, самый молодой из всех, шел последним. Он направился прямо к ним. Лицо его было каким-то сосредоточенно-спокойным.

Пич поняла, что он скажет, раньше, чем он открыл рот. Она заставила себя не опускать голову.

– Вы родственники сенатора? – спросил врач.

– Я Белла Морган, а это моя дочь, Пич Морган-Стрэнд, – ответила Белла. Даже в таких обстоятельствах она вела себя как вышколенная жена политика.

Доктору, похоже, было плевать на хорошие манеры. Он не потрудился представиться.

– Боюсь, у меня очень плохие новости. Сенатор Морган скончался несколько минут назад. Мы сделали все, что могли, для его спасения, но инфаркт был слишком обширным. У него не было никаких шансов.

Тон его был холодным. Очевидно, он уже ожидал в свой адрес обвинений в неверном лечении.

– Где личный врач моего мужа? – спросила Белла удивительно твердым голосом.

– Не было времени его вызвать, – ответил доктор. – Однако если хотите…

– Теперь уже нет смысла его звать, не так ли? – спросила Белла, но в ее голосе все еще слышалась надежда.

Врач покачал головой.

– Не могу поверить, что Блэкджек мертв. Сегодня утром он был полон жизни. Мы говорили о будущем, – произнесла Белла, ни к кому в особенности не обращаясь. – Он строил планы, как вернуть себе доброе имя. Он никогда не сдавался.

– Хотите его видеть? – спросил доктор.

Белла кивнула.

– Возможно, если увижу, то смогу поверить, что его действительно больше нет.

Пич без труда могла в это поверить. Она была с отцом, когда это случилось. Но в одном мать была права: Блэкджек не сдался до последнего. Его рот перекосился от гнева, когда смерть пошла в последнее наступление. Она никогда не забудет выражения его лица. Никогда.

– Я подожду здесь, – сказала Пич. Когда Белла и врач ушли, Пич услышала, как кто-то приближается по коридору. Господи, только бы не репортер, подумала она. Она не может сейчас… не может!

Ари вошел в комнату ожидания, напомнив Пич, что жизнь идет своим ходом.

– Я только что провел импровизированную пресс-конференцию. Журналисты разъехались писать репортажи и ужинать, но они вернутся.

Несколько секунд Пич не могла сказать ни слова. Потом подняла глаза.

– Они получат, что хотели. Папа умер.

Ари подошел к ней и обнял. Пич всхлипнула. Ари словно прочел ее мысли. Больше всего на свете ей сейчас хотелось, чтобы кто-нибудь прижал ее к себе покрепче.

Ари ласково гладил ее по волосам.

– Мне так жаль, Пич. Я хорошо понимаю, что вы сейчас чувствуете.

На секунду у нее мелькнула мысль, что подумает Герберт, если сейчас войдет и увидит их. Потом вспомнила – ему уже все равно. Она осталась совсем одна. Мужчины, которых она так любила, покинули ее. И обоих уже не вернуть. Только теперь она поверила в это окончательно.

– Поплачьте, – сказал Ари.

Но слезы не приходили. Наверное, она выплакала их еще утром. Ей вдруг захотелось рассказать Ари о Герберте. Она была уверена, что он поймет ее, утешит, ободрит – теперь, когда ее жизнь рухнула как карточный домик.

Ари обнимал ее крепко-крепко, и Пич с удивлением обнаружила, что ему почти удалось прогнать призрак смерти, присутствующий в комнате. Она льнула к его груди, где ровно и успокаивающе билось сердце, и черпала жизненную силу, которую Ари, казалось, излучал каждой клеточкой своего тела.

Пич даже не столько смутилась, сколько испугалась, когда поняла, что хочет Ари. В самом древнейшем смысле этого слова. Боже, она, наверное, сошла с ума. Думать об этом в такой момент!

Слава Богу, в его действиях нет ничего предосудительного. Он ведет себя как брат, и к тому же как младший брат, думала она, пока он массировал ей шею и плечи.

– До тех пор, пока я вам нужен, я буду рядом, – сказал он.

Пич было так хорошо в его объятиях, что лишь огромным усилием воли она заставила себя отстраниться. Это движение потребовало столько же сил, сколько нужно матери-природе, чтобы сдвинуть с места тектонические плиты. Ари вдруг превратился в магнит, который неудержимо притягивал ее обратно – в свои объятия.

Ари был потрясен тем, что, обнимая Пич, он ощутил такое сильное желание. Господи помилуй, она ведь только что потеряла отца! Как он может даже думать об этом сейчас? Кроме того, она замужем, а он никогда не играл в эти игры – «переспим тайком в мотеле». Куда, черт побери, подевался ее муж?

– Почему вы на меня так смотрите? – вывел его из задумчивости ее голос. – Я уже в порядке, правда в порядке.

– Извините. Я не хотел на вас пялиться.

Сейчас она еще держится, но он знал, что пройдет много времени, прежде чем она будет хотя бы приблизительно «в порядке». Он мог перечислить ей все стадии горя – от неверия до гнева, отчаяния и примирения – в мельчайших подробностях.

– Где ваша мать? – спросил Ари.

– Она у отца. Хотела попрощаться.

– А вы?

– Лучше я запомню его таким, каким он был сегодня утром, до всего этого… – Голос у нее сорвался.

Лучше бы она рыдала, а не была такой чертовски мужественной. Ей нужно выплакаться.

– Я никогда еще не теряла близкого человека, – пробормотала она. – И не знаю, что делать… как все организовать.

Зато Ари был слишком хорошо знаком со всеми формальностями, связанными с внезапной смертью, с тысячами решений, которые приходится принимать в тот момент, когда ты не в состоянии ничего решать.

– Сегодня вам ничего не надо делать, – заверил он ее. – Больница позаботится о вашем отце. Вам следует подумать о себе. Вы еле на ногах держитесь.

Его сочувствие чуть было не разрушило стену, которой Пич отгородилась от обрушивающихся на нее сегодня ударов. Чувствуя, как закипают на глазах слезы, она из последних сил заставила себя держаться. Иначе она забьется в истерике.

Из палаты Блэкджека вышла Белла. Несколько секунд она стояла на пороге, глядя на них пустыми глазами, потом покачнулась. Ари бросился к ней и подхватил прежде, чем она упала, отнес к дивану и усадил с такой осторожностью, с какой Пич когда-то усаживала на игрушечный диванчик своих фарфоровых кукол.

– Не знаю, что со мной такое, – растерянно сказала Белла. – У меня вдруг подкосились ноги.

– Неудивительно. Вы прошли через ужасное испытание, – ответил Ари.

Врач что-то нацарапал в своем блокноте и вручил листок Ари. Очевидно, он принял Ари за родственника или близкого друга семьи.

– Вам нужно отвезти дам домой, – сказал он. – Это рецепт снотворного. Оно поможет заснуть им этой ночью.

Ари сложил листок и сунул его в карман.

– Я бы хотела поехать домой. – У Беллы вырвался нервный смешок. – Только у меня больше нет дома.

Впервые в жизни Пич услышала в ее голосе капельку жалости к себе.

– Мой дом – это всегда и твой дом, – заверила ее Пич. И тут же вспомнила о Герберте. Возможно, у нее вскоре тоже не будет дома.

– Вы как следует позаботитесь о моем муже, правда? – спросила Белла у доктора.

– Мы позаботимся о нем самым лучшим образом, миссис Морган.

Взгляд Беллы метался по комнате, словно она все еще не могла поверить в то, что здесь случилось.

– Полагаю, надо идти.

Пич обменялась взглядами с Ари над головой Беллы, затем встала с одной стороны от Беллы, а Ари – с другой. Вдвоем они помогли ей подняться.

– Лучше нам воспользоваться грузовым лифтом. Не хочу, чтобы мы наткнулись на репортеров, – сказал Ари. – Буду рад отвезти вас домой, если у вас есть машина. Я приехал на своем мотоцикле.

– Мой «ягуар» стоит на стоянке, – ответила Пич.

Ари подавил дрожь. Он ездил на «харлее» не потому, что воображал себя крутым рокером, этаким героем из «Беспечного ездока». Просто он не мог больше ездить в машине.

После того взрыва он страдал ужасной клаустрофобией всякий раз, когда садился в автомобиль. Если бы у него был выбор, он бы посадил дам в такси, а сам поехал бы следом на мотоцикле. Но он не мог вот так отослать домой раненых одних – а эти две женщины были такими же ранеными, как те солдаты, которых он видел во время войны в Заливе.

Когда они подошли к «ягуару», Ари заскрипел зубами, протянул руку и попросил ключи.

Путь до Ривер-Оукс занял двадцать минут. Пич почти всю дорогу смотрела в окно. Иногда она вдруг переставала понимать, где они едут, хотя прекрасно знала этот маршрут. Хорошо, что не она сейчас за рулем. Белла дремала, а у Ари хватило здравого смысла не начинать бессмысленную светскую беседу. Когда Пич бросала взгляд в его сторону, то замечала, что он то и дело сжимает зубы, словно ему сильно не по себе.

Она не стала напоминать ему, что надо остановиться и купить лекарство по рецепту. В этом не было необходимости. У Герберта в его комнате хранилась целая аптечка, укомплектованная достаточным количеством успокоительного и снотворного.

Когда они наконец приехали, ее дом выглядел настолько обычным, что на секунду все, что произошло сегодня, показалось ей дурным сном. Лужайка перед домом была только что скошена. На опрятных клумбах цвели азалии и бегонии. Окна сияли.

Это был по всем стандартам красивый дом. И претенциозный. Он был воплощенным в камне свидетельством, что его владельцы «достигли определенного положения». Этот дом был детищем Герберта, и Пич всегда смотрела на него глазами мужа. Теперь она словно увидела его впервые.

Все в этом доме, от псевдофранцузской архитектуры до псевдокаменного фасада и псевдошиферной крыши, было фальшивым. Как и их брак.

– Если вы объясните мне, в какой из комнат живет ваша мать, я помогу ей пройти туда, – предложил Ари, пока Пич отпирала входную дверь.

Она кивнула, потом показала дорогу в просторные комнаты для гостей на первом этаже. Багаж родителей уже был доставлен.

Пич так хотелось, чтобы отец и мать чувствовали себя здесь как дома. Перед уходом она попросила свою горничную Делию распаковать их вещи. Предусмотрительная, как всегда, Делия положила пижаму отца на кровать рядом с ночной рубашкой матери. Пич схватила ее и затолкала в ящик, пока Белла не увидела.

– Подождите, пожалуйста, меня в кабинете, – попросила она Ари. – Я приду через несколько минут. Можете пока налить себе выпить.

– Тебе не надо помогать мне раздеваться, – сказала Белла после того, как Ари вышел. – Я не инвалид. Но я хотела бы выпить что-нибудь, чтобы уснуть.

– Сейчас только семь часов. Не хочешь сперва поесть?

– Я хочу только уснуть, дорогая, и чем скорее, тем лучше.

Когда Пич вернулась с таблеткой снотворного, мать уже лежала в постели. Белла проглотила таблетку и закрыла глаза.

Пич задернула шторы, села у кровати и прислушалась к дыханию матери. Снотворное было очень сильным, и через несколько минут Пич на цыпочках вышла из комнаты. По пути в кабинет она мысленно составляла список всего того, что ей надо сделать перед тем, как тоже найти забвение во сне.

Перво-наперво нужно позвонить Эйвери в Лондон до того, как она услышит о смерти отца из новостей. Эйвери, несомненно, захочет немедленно вылететь в Хьюстон на похороны, но нет смысла подвергать опасности ее и без того тяжело протекающую беременность.

Затем надо позвонить близнецам в их летнюю школу в «Олд мисс». Хотя ей очень хотелось их увидеть, им незачем отрываться от занятий. И потом, если они сейчас приедут, то узнают о разводе, а пока им об этом знать ни к чему. Им вполне хватит и новости о смерти дедушки.

Нужно еще известить друзей, связаться со служащими Блэкджека, написать некролог, составить план похорон. Никогда еще она не принимала столько решений одна, без мужа.

Крохотная частичка ее души радовалась освобождению.

Но в основном она ощущала растерянность.

Кабинет, весь выдержанный в мягких тонах и обставленный по-мужски просто, был местом, где справлялись семейные праздники, пока подрастали близнецы.

Пич остановилась на пороге, прислушалась, пытаясь услышать отзвуки их веселых голосов, но услышала лишь тревожное биение собственного сердца.

Ари стоял у французского окна с запотевшей бутылкой пива в одной руке и оправленной в рамку свадебной фотографией Пич и Герберта в другой. Он так пристально разглядывал снимок, что Пич забеспокоилась. Она тихонько кашлянула.

Он поставил фотографию и повернулся к ней:

– Вы были красивой невестой.

– Это было давно.

– Не так уж давно. Вы все еще очень красивая женщина.

Пич не привыкла к комплиментам. Она не знала, что ответить.

Ари прервал молчание:

– Принести вам что-нибудь выпить – или хотите подождать, пока вернется ваш муж?

К заботе она тоже не привыкла.

– Ждать придется долго. Сегодня утром он попросил у меня развод. Я даже не знаю, где он теперь живет.

Она не имела ни малейшего представления, почему вдруг рассказала об этом Ари. Они ведь почти не знают друг друга. Все эти три года они поддерживали чисто деловые отношения, один раз вообще поссорились, когда он попытался уговорить ее перевести редакцию журнала в другое здание. Их даже нельзя назвать друзьями.

Ари поставил бутылку пива на столик с такой силой, что ей показалось – сейчас она разобьется. У него было такое лицо, что она невольно отступила на шаг назад.

– Этот ублюдок заслуживает… к черту, не важно, чего он заслуживает. Только он наверняка не заслуживает тебя.

Ари подошел к ней так близко, что она почувствовала жар его тела. Он что, хочет снова обнять ее? А она хочет этого?

– Значит, ты свободна, – хрипло произнес он.

– Полагаю, можно и так сказать, – ответила Пич и подняла на него взгляд.

Ей доводилось читать в книжках: «Время остановилось», но она не ожидала, что когда-нибудь сама испытает нечто подобное. Теперь, глядя Ари в глаза, она потеряла всякое ощущение времени. Возможно, прошла минута, а может, и десять, когда он снова заговорил.

– Мне уже давно хотелось поцеловать тебя, леди босс. Я знаю, что это не самый подходящий момент – дьявол, это ужасный момент, – но я больше не могу ждать.

Ари не знал, почему эта женщина заставляла его говорить, делать и чувствовать то, что, как ему казалось, он уже никогда не сможет сказать, сделать и почувствовать. Он знал только, что сейчас поцелует ее крепко-крепко и они оба забудут обо всем ужасном, что произошло в их жизни.

Он шагнул к ней, взял за плечи и притянул к себе.

Ее губы оказались именно такими нежными, как он себе и представлял, а тело – зрелым. К его невероятной радости, она не отстранилась. Это от неожиданности или тут нечто иное?

Он знал, что должен оставить ее.

Знал, что бессовестно пользуется ее горем.

Знал, что заслуживает быть обвалянным в смоле и перьях за то, что он сейчас делает.

Он все это знал – и ему было наплевать. Пич слишком часто врывалась в его сны последние три года. Ему нужна хоть какая-то награда, пусть всего один-единственный поцелуй.

Ари не обманывал себя, почему она не отстранилась. Дело здесь вовсе не в его мужских качествах. Сегодня жизнь ее разлетелась вдребезги. Она просто искала в его объятиях спасения от ужасающей пустоты, которая внезапно открылась ей.

Ему страстно хотелось получить больше, чем поцелуй, получить ее всю. Он представил, как укладывает ее на пол, срывает с нее белье, освобождает свою восставшую плоть и толчком входит в нее до самого конца.

Картина была настолько захватывающей, что он застонал от желания в ее приоткрытые губы. Инстинкт подсказывал ему, что она не станет сопротивляться. Черт побери! Еще минута – и она сама снимет одежду. Но никогда потом его не простит.

И что еще хуже, он сам себя никогда не простит.

Это было очень трудно, но он отступил на шаг.

– Прости. Мне не следовало этого делать.

«Это было чудесно», – хотелось ответить Пич. При этой мысли щеки ее вспыхнули. На несколько секунд она совсем потеряла голову. Это не должно повториться.

– Это мне следует просить прощения. Именно сейчас я в этом очень нуждалась. Мне ужасно жаль.

– Тебе сегодня пришлось пройти через ад. Пожалуйста, не осуждай себя.

Осуждать? Да она готова сквозь землю провалиться, только бы не смотреть ему в лицо. Пич прерывисто вздохнула, потом разгладила смятое платье.

– Я все же выпью. Хочешь еще пива? – спросила она с самым легкомысленным видом, какой смогла на себя напустить, словно ничего особенного и не произошло.

Лицемерка и идиотка – это были самые мягкие эпитеты, которыми она награждала себя, когда шла к бару, открывала холодильник и выбирала напитки. Холодный воздух чуть охладил ее разгоряченную кожу.

Она никогда так не откликалась на поцелуи Герберта, как только что на поцелуй Ари, никогда не чувствовала, как тает все внутри. Никогда, даже когда она заставляла себя преодолевать скованность.

Но с другой стороны, Герберт никогда не целовал ее так, как Ари. Герберт ужасно боялся микробов. И не признавал французских поцелуев.

Голос Ари прервал ее сумбурные воспоминания:

– Придется допить пиво как-нибудь в другой раз. Мне пора. Дел много.

Несомненно, в их число входит свидание с роскошной девицей, подумала Пич, ощутив укол ревности, – и немедленно отругала себя за подобные мысли. С кем там Ари встречается, ее не касается. Он слишком молод, слишком красив, слишком сексуален, слишком все остальное для пожилой осиротевшей женщины с разводом в перспективе.

Но за одно она ему благодарна. По крайней мере она на несколько минут перестала думать об отце. Теперь на нее снова нахлынули мысли о его смерти. А вместе с ними и боль потери.

Она наконец-то закрыла холодильник и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ари направляется к двери.

На пороге он остановился, оглянулся.

– К утру репортеры начнут осаду твоего дома. На твоем месте я бы не выходил даже за утренней газетой.

– Я думала, что они оставят нас в покое теперь, когда папа умер.

– И не надейся. – Он помолчал. – Если хочешь, я вернусь и помогу тебе с ними справиться.

Если она хочет?

Ей даже слишком этого хочется.

Она хочет, чтобы он был здесь, из-за его опыта, говорила она себе, но ехидный голосок где-то глубоко внутри не замедлил поправить ее. Ей хотелось бы, чтобы он был здесь, даже если бы он ни черта не смыслил в уловках репортеров.

Пич открыла было рот, чтобы сказать спасибо, она сама справится с прессой, но с изумлением услышала собственные слова:

– Твой мотоцикл остался возле больницы. Можешь взять мой «ягуар», а завтра утром приведешь его обратно.

Джин Синклер вернулась в свой дом в Аннаполисе в семь часов, накормила двух своих кошек, потом поставила в микроволновку замороженный низкокалорийный ужин. Это была высокая, стройная, интересная женщина, которую гордая осанка и открытая улыбка делали моложе ее шестидесяти лет.

Она быстро поела, сняла костюм, надела халат, намазала лицо кремом и уселась в любимое кресло с новой книгой. Она наслаждалась полицейскими романами и любила шокировать друзей, называя их «книжками больших членов». Новый роман Роберта Дейли быстро увлек ее. Время бежало незаметно, и она очнулась, лишь когда зазвонил телефон. Было уже больше десяти часов.

Этот поздний звонок удивил Джин. Кто бы это мог быть? Звонила служащая Джин.

Едва поздоровавшись, женщина сразу спросила:

– Ты смотрела последние известия?

Джин редко слушала новости. Проработав двадцать лет в вашингтонской администрации, она слишком хорошо знала, как делаются все эти так называемые горячие новости.

– Какие известия?

– Ты ведь работала на сенатора Моргана, да?

– Много лет назад, – осторожно ответила Джин. Сердце бешено заколотилось. Господи милостивый! Неужели кто-то обнаружил, что она… что они делали?

– Он только что умер. Я подумала, что тебе надо сказать… чтобы ты могла послать цветы или еще что-то сделать, – неловко закончила собеседница.

Эта женщина явно была из породы любопытных кумушек, которым нравится приносить плохие вести. Надо будет порвать с ней все отношения. Она не может позволить себе роскошь иметь подруг, к которым лучше не поворачиваться спиной.

– Очень любезно с твоей стороны, – ответила Джин, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее звучал ровно.

Она не дала воли слезам, пока не повесила трубку. Потом закрыла лицо руками и зарыдала. Бедный милый Блэкджек!

Она поняла, что он будет любовью всей ее жизни, в ту самую секунду, когда вошла в его офис на Капитолийском холме четверть века назад. Их связь длилась четыре года. После этого у нее было еще несколько мужчин. Но затем, понимая, что ни один из них не выдерживает сравнения, она покончила с мужчинами. С кошками намного проще.

Сердце ее разрывалось, пока все эти годы она наблюдала, как развращают Блэкджека власть и деньги. Она была так уверена, что он выше этого. Она чуть было не отказалась, когда он в прошлом году позвонил ей и предложил встретиться в тихом маленьком ресторанчике.

Но она никогда не могла ему ни в чем отказать. И была настолько глупа, что позволила себе весь остаток дня верить в то, что он, возможно, хочет возобновить их отношения. Но то, что ему на самом деле было от нее нужно, поразило ее еще больше.

Вытерев глаза, она поднялась, прошла в маленький кабинет в дальней части дома и отперла сейф, который Блэкджек купил, когда они начали работать. Она не дотрагивалась до огромной пухлой рукописи и компьютерных дискет с тех пор, как три недели назад допечатала последнюю главу. Их существование было абсолютной тайной. Блэкджек заставил ее поклясться никому не заикаться об этой книге, пока он не поговорит с литературным агентом.

Был ли у него какой-либо шанс?

Она достала рукопись и положила ее на письменный стол. Она лежала там, не менее опасная, чем готовая к нападению гремучая змея. Ее прошиб холодный пот. Что ей делать с ней теперь, черт возьми?

Может быть, Белла или одна из девочек через несколько дней свяжутся с ней и попросят отдать рукопись? А если нет, должна ли она позвонить им – или лучше просто все уничтожить? Не будить спящую собаку?

Чего бы хотел от нее Блэкджек?

Он вложил в эту книгу свое сердце, душу, знание всех правительственных ходов и лазеек. Называл ее своим «секретным оружием». Джин бросила взгляд на титульный лист. На нем стояло заглавие: «Политика стяжательства». Если эта книга будет опубликована, она потрясет высшие эшелоны власти и лоббистов до самого основания.

Подобные книги писали и раньше, но их авторами были журналисты или писатели. Это была первая из подобных книг, написанная сенатором. И именно это делало ее такой грозной, такой опасной. Блэкджек выставил напоказ все – коррупцию, злоупотребления властью, выброшенные на ветер средства, сделки за закрытыми дверями, которые превратили реформу в фарс.

Если бы у нее была хоть капля здравого смысла, она бы запустила рукопись в машинку для резки бумаги и выбросила ее из головы. Но у нее никогда не было здравого смысла в делах, касавшихся Блэкджека. Обреченно пожав плечами, Джин положила книгу обратно в сейф и заперла дверцу. Там она будет храниться до тех пор, пока кто-нибудь не спросит о ней – или пока она сама не умрет. Что бы ни случилось первым.

Она выключила свет, подошла к окну и стала смотреть на темный сад возле дома. Обычно привычная картина успокаивала ее, придавала ощущение надежности.

Однако сегодня она чувствовала страх. В столице страны бродил на свободе многоголовый монстр, порожденный алчностью, огромными деньгами и неограниченной властью. Блэкджек хотел обуздать этого монстра и поплатился за это своей репутацией, состоянием, а потом и жизнью.

Впервые с тех пор, как Блэкджек появился снова в ее жизни, она радовалась, что ее собственная жизнь завершается. Сегодня она потеряла больше, чем бывшего возлюбленного. Она потеряла надежду на будущее.

После ухода Ари Пич заглянула к матери, потом пошла в библиотеку, чтобы сделать первый из многочисленных телефонных звонков. Села за письменный стол вишневого дерева (слишком вычурный, на ее взгляд, но Герберт настоял на покупке), увидела тревожно мигающий огонек сигнала на автоответчике и нажала кнопку воспроизведения записи. Среди многочисленных выражений соболезнования и просьб дать интервью она услышала знакомый голос:

– Пич, это Герберт. Я слышал о твоем отце. И при данных обстоятельствах счел за лучшее держаться на расстоянии. Если я тебе понадоблюсь, я снял номер в «Хьюстонце». Надеюсь, ты не забыла сказать Делии, чтобы она уложила мои вещи? Пришлю за ними завтра утром. Ах да, передай матери мои соболезнования.

Пич задохнулась от его елейного голоса. Если бы он был сейчас здесь, она все-таки врезала бы ему по носу, чтобы кровь брызнула на белоснежную рубашку. Несколько минут она сидела, сжимая и разжимая кулаки, затем набрала номер Эйвери.

К тому времени как сестра ответила, Пич уже держала себя в руках. И сохраняла самообладание во время еще десятка телефонных разговоров, каким бы расстроенным ни казался голос собеседника на другом конце провода.

Полтора часа спустя, закончив предварительные переговоры и исписав весь блокнот пометками и памятками, Пич вынула из ящика стола острые ножницы и поднялась наверх в спальню Герберта. Стоящий там запах его одеколона чуть не сбил ее с ног. Завтра она попросит Делию хорошенько проветрить комнату.

С ножницами в руках Пич распахнула дверцу его стенного шкафа. Герберт обожал модно одеваться и покупал одежду у дорогих модельеров. Костюмы, спортивные куртки и халаты от Армани, Оливера, Валентино и Версаче заполняли весьма вместительный шкаф. Напротив висели ряды сшитых на заказ сорочек – все из египетского и пимского хлопка. Его галстуки были сплошь шелковыми и ручной работы. Герберт носил только натуральные ткани. Он скорее умер бы, чем позволил себе появиться на людях в полиэстре.

Пич разок щелкнула ножницами, потом с жаром взялась за дело. Она отрезала рукава сорочек и курток по локоть, брюки резала у колена, а галстукам делала бахрому. Свитера распустила до половины, а трусы и пижамные брюки надрезала в шагу. Это была чистейшей воды месть.

Операция заняла почти час, и еще час ушел на то, чтобы все упаковать. Закончив, она отнесла чемоданы Герберта вниз и оставила у входной двери.