Электронная библиотека » Александра Торн » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Драгоценный дар"


  • Текст добавлен: 29 ноября 2013, 03:07


Автор книги: Александра Торн


Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Александра Торн
Драгоценный дар

Пилат сказал ему: что есть истина?

Евангелие от Иоанна, 18, 38

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В делах людей прилив есть и отлив,

С приливом достигаем мы успеха,

Когда ж отлив наступит, лодка жизни

По отмелям несчастий волочится.

Шекспир, «Юлий Цезарь»

Пролог

Хьюстон, штат Техас, 1992 год


Он возненавидел Пин Морган-Стрэнд с первого взгляда.

Не слишком удачное начало для собеседования с работодателем, подумал Ари Раппапорт. Он стоял в дверях кабинета Пич и ждал, когда она соизволит его заметить. Она изучала содержимое какой-то папки. Наверное, его личное дело.

Ее внешность заставила его поморщиться – будто пальцем провели по стеклу. От нее так и пахло деньгами – большими деньгами – техасскими деньгами.

Что и говорить – выглядела она шикарно. Костюм наверняка от Шанель. И духи тоже. Ее ногти, кроваво-красные и такие длинные, что ими мог бы гордиться китайский мандарин, красноречиво говорили о том, что за всю свою жизнь она ни секунды не занималась тяжелым трудом. И вообще каким-нибудь трудом. А ее волосы – светло-русые – были именно того розоватого оттенка, который в этом месяце считался супермодным. И уж конечно, прическа ее была выше всяких похвал.

Но больше всего его поразила ее женственность. Это была та терпкая, резкая женственность, с которой сталкиваешься разве что в очень дорогих (или очень дешевых) ночных барах. Пич Морган-Стрэнд излучала женственность столь же явственно, как самка-насекомое испускает феромоны. Несмотря на весь ее лоск, в ней было что-то волнующее, необузданное. Необычайно сексуальное.

Он думал, что никогда больше не почувствует этого. И ему очень не нравились ощущение болезненной пустоты в области сердца и щекочущее покалывание в чреслах. «Черти бы ее взяли, – сердито подумал Ари. – И я тоже хорош. Нашел о чем думать, когда решается вопрос о месте главного редактора в ее журнале!»

Он почти уже решил убраться отсюда, но тут она подняла глаза. В них сияло и переливалось изменчивое море. Сегодня они были зелеными, в цвет ее изумрудного наряда. А завтра они станут синими или серыми, и даже фиалковыми, в зависимости от того, что она наденет. Однако гораздо больше, чем цвет глаз, его поразило их выражение.

Ранимые. Грустные. Любопытные. Серьезные. Очень умные.

Он принадлежал к тем журналистам, которые пишут кратко и точно, но сейчас не мог подобрать то единственное слово, что правильно бы описало выражение ее глаз.

Она встала, обошла стол и протянула руку:

– Очень рада познакомиться с вами, мистер Раппапорт.

Ее голос обволакивал Ари, словно сладкий, густой сотовый мед. Рукопожатие оказалось неожиданно крепким. И прохладным. А вот его собственные ладони были влажными.

Она была крупнее, чем он предположил вначале – вероятно, носила десятый размер, – и ниже ростом. Как раз ему по плечо. И при этом она как-то умудрялась смотреть на него сверху вниз.

Берт Ханраан сказал, что она на шесть лет старше его. А ему тридцать один. Однако выглядела она гораздо моложе.

– Я тоже рад с вами познакомиться, миссис… – Он запнулся, не зная, какое обращение она предпочитает – миссис Стрэнд или миссис Морган-Стрэнд. Черт побери всех этих «свободных» женщин, пишущих свои имена через дефис, подумал он. Настроение у него совсем испортилось, и он хмуро закончил: —…миссис Морган-Стрэнд.

Ее веселый смех застал его врасплох.

– Невозможно произнести, да? Мой муж Герберт хотел, чтобы я оставила девичью фамилию. Сказал, что хочет, чтобы весь мир знал, как он гордится тем, что женился на дочери сенатора Моргана. Но друзья зовут меня Пич. Надеюсь, вы не будете возражать, если я стану звать вас Эри?

Он возражал.

Она произнесла Э-ри вместо А-ри. Он приклеил на губы некое подобие улыбки и поправил:

– Ари.

– Необычное имя, – сказала она и повела его к дивану, на вид очень дорогому. Кожа. Настоящая, не подделка. Похоже, итальянская.

Однако он здесь не затем, чтобы болтать о дорогой мебели и итальянской коже. Ему нужна работа, а не лучший друг.

– Еврейское, – объяснил он и подумал, что убежит без оглядки, если она скажет, что некоторые из ее лучших друзей – евреи. – Оно означает Лев.

Миссис Морган опустилась на низенький диван и жестом указала ему на стоящее рядом кресло. Опытный администратор никогда не допустил бы подобной ошибки. Она подчеркнула разницу в их росте – в его пользу. Он смотрел на ее макушку. Если только она каждый день не подкрашивает волосы, то рыжий – ее естественный цвет. «Интересно, – подумал он, – а внизу живота у нее волосы такого же цвета?» – и почувствовал, как вспыхнуло его лицо при этой мысли.

– Я прочла ваше досье, – сказала она, – оно производит большое впечатление. Только у меня один вопрос. Почему журналист – обладатель Пулитцеровской премии – хочет руководить таким небольшим провинциальным журналом, как «Техас изнутри»?

Ари не хотелось оскорблять ее, сказав, что считает эту работу синекурой. И будь он проклят, если начнет объяснять, почему больше никогда не вернется к прежней работе – работе журналиста, занимающегося расследованиями. Но солгать он тоже не мог. Врать у него никогда не получалось.

– У меня больше нет карточки АРР.

– Что это такое?

Он застонал про себя. А еще называет себя издателем.

– Это Ассоциация репортеров и редакторов, занимающихся журналистскими расследованиями. Послушайте, миссис… э… Пич, я уже три года не работаю, и у меня кончились деньги. Ваш шеф отдела искусств, Берт Ханраан, сказал мне, что вам нужен главный редактор, – и вот я здесь.

– Вы всегда идете так напрямик, Ари? – На этот раз она правильно произнесла его имя.

– Да. Это часто избавляет от ненужных проблем.

«Избавляет от проблем, как бы не так», – подумала Пич, стараясь сохранять спокойствие и невозмутимость. Она читала в глазах Ари боль так же ясно, как и в глазах своих сыновей, когда они приходили к ней с разбитыми коленками и сердцами.

У нее возникло внезапное желание обнять Ари, крепко прижать к себе и прошептать на ушко те ласковые слова, какими исцеляла она своих мальчиков. Однако она подозревала, что ничто в мире не сможет исцелить этого человека.

Берт Ханраан рассказал ей, что случилось. В машину Ари подложили бомбу. Но в тот день автомобиль взяла его жена. По лицу Ари было видно, что он до сих пор не может простить себе этого.

Отчаяние делало его еще более привлекательным. Пич считала свой брак счастливым, и все же сердце ее забилось сильнее, когда она увидела его в дверях. Ари был высокий, черноволосый и очень красивый.

При таком росте – примерно шесть футов и три дюйма – он выделялся в любой толпе. И плечи у него широкие – как у пловцов. Казалось, его потрепанный, давно вышедший из моды пиджак сейчас лопнет по швам. В этом человеке чувствовалась сила.

Черты лица Ари были совершенны, как у античных статуй. Высокие скулы, большие зеленые глаза, черные пушистые ресницы. Брови изгибались такими правильными дугами, что напоминали крылья чайки, а полная нижняя губа намекала на большие запасы чувственности.

Аристократический нос не позволял назвать его просто миловидным. На его фоне блекли все так называемые голливудские мальчики.

Да, в нем чувствовалась порода. И имя ему шло. Он в самом деле походил на льва с черной гривой, изгнанного из прайда.

Короче говоря, он был мужчиной, за которого можно отдать жизнь. И одна бедняжка уже отдала.

– Вы, конечно, понимаете, что на это место претендуют несколько кандидатов, – начала Пич и сделала паузу.

Любой другой на его месте тотчас принялся бы уверять ее, что лучшей кандидатуры ей не найти, начал бы расхваливать свои достоинства, деловые качества.

Ари ничего не сказал.

Молчание затянулось, и Пич поспешила прервать его:

– Должна вас предупредить, что, хоть журнал и принадлежит мне, я все время в отлучке. Семья, благотворительность, светская жизнь… Я предоставляла прежнему главному редактору полную свободу действий и не вижу причин менять эту политику. Но памятуя о характере вашей прежней работы… Цель нашего журнала – показать Техас с наилучшей стороны. Если вы предпочитаете показывать изнанку – личную, финансовую или политическую, – вы нам не подойдете. Я не потерплю в своем журнале духа «желтой» прессы.

– Я не собираюсь возвращаться к журналистским расследованиям, даже близко не хочу подходить к ним. И буду совершенно удовлетворен беззубыми статейками.

– Беззубые статейки? – вспыхнула уязвленная Пич. – Что плохого в том, чтобы показывать людям светлые стороны жизни?

Лев не укрощен, поняла она с испугом, когда он наклонился к ней так близко, что она могла разглядеть золотистые прожилки в радужке его глаз. И к своему изумлению, обнаружила, что его близость ее волнует.

Пульс участился. Ладони стали влажными. Кровь закипела. Господи, она ведет себя словно впечатлительная школьница, а не руководитель.

– Пич, журнал ваш дорогой, да и тираж подписки говорит о том, что он пользуется популярностью, – сказал Ари. – Но между нами давайте не будем притворяться, что статьи о программе супруги сенатора Джонсона по украшению шоссейных дорог, о клубничном фестивале в Пасадене, о старичке – резчике по дереву из Уимберли или о последнем заседании Общества любителей оперы в Хьюстоне требуют серьезной репортерской работы.

По крайней мере он не пожалел времени и прочел журнал.

– У нашего журнала прекрасная репутация, – возразила она.

– Приложу все усилия, чтобы поддержать ее. – Тон его был серьезен, но глаза насмешливо блестели.

Пич предпочла поверить словам Ари, а не его глазам. Внезапная смерть прежнего главного редактора поставила ее в трудное положение. Нужно было заканчивать следующий выпуск. Если бы не эта вечеринка с коктейлями для двухсот лучших друзей Герберта и поездка с близнецами в Оксфорд, штат Миссисипи, чтобы сыновья могли осмотреть ее альма-матер перед тем, как поступать туда, она сама смогла бы руководить «Техасом изнутри» еще пару недель, пока не найдет идеального кандидата на эту должность.

Но времени не было. Ей срочно нужна замена.

Подобно ныряльщику, собирающемуся прыгнуть с десятиметровой вышки, она набрала в грудь побольше воздуха.

– Ваше досье, вместе с восторженной рекомендацией Берта, было очень убедительным. Ари, это место – ваше, если вы хотите его получить.

Он впервые улыбнулся – и ее сердце взлетело, словно на лифте. Боже милостивый, а не поспешила ли она со своим предложением? Такой мужчина, как Ари Раппапорт, непременно станет причиной хаоса среди ее почти полностью женского штата.

– Когда приступать? – спросил он.

Глава 1

Хьюстон, штат Техас, 1995 год


Пич Морган-Стрэнд глядела на свое отражение в зеркале. Это не тот случай, когда волосы плохо лежат. Она выглядит ужасно. Темные круги под глазами. Болезненно-желтая кожа. Но как ни ужасно она выглядела, чувствовала себя еще хуже. Пич очень переживала из-за родителей.

До сих пор им удавалось выдерживать удары судьбы. Но их сила и мужество не беспредельны. Сначала совершенно неожиданные нападки прессы. Но это еще можно было пережить. А потом отца объявили банкротом, и теперь они с мамой вынуждены продать с аукциона дом и всю обстановку, чтобы расплатиться с кредиторами. Пич видела, как это подкосило отца.

Как мог он пасть так низко, ведь он был таким популярным сенатором! «Ставленник Вашингтона» – этот ярлык навесила ему пресса во время последних перевыборов. Теперь они называли его мошенником и еще похлеще.

У Пич вырвался стон, и она сжала зубы, чтобы не разрыдаться. Слезы не помогут ее родителям. Она должна поддержать их, должна быть сильной.

И она будет сильной – пока у нее есть Герберт, на которого можно опереться. Никогда еще муж не был ей так нужен. Она слышала, как он бреется в ванной, и знакомое жужжание успокаивало, придавало уверенности. Ей вдруг очень захотелось броситься к нему и спрятаться в его надежных объятиях. Но она знала, что мужу не понравится, если она прервет его ритуал. Кроме того, в последнее время в их отношениях появилась какая-то холодность.

Пич нанесла на бледную кожу розовую основу под макияж, накрасила глаза, укротила непокорные пряди с помощью щетки и лака для волос, надела новый костюм «от кутюр», который влил в нее новые силы и поднял настроение, и вышла из спальни. Когда она спускалась по лестнице, солнечный свет отразился от огромной хрустальной люстры и по строгому холлу заиграли разноцветные радуги.

Герберт ее опередил. Он стоял у входной двери, держа в руках свежий номер «Хьюстон кроникл», и задумчиво смотрел на нее. К ее удивлению, он был в теннисных шортах и белой футболке. Конечно, даже в этом наряде он выглядел привлекательно – гораздо более привлекательно, чем большинство пятидесятилетних мужчин, – но эта одежда едва ли подходила для сегодняшнего дня, учитывая серьезность положения.

– Ты забыл, какой сегодня день? – спросила она.

Герберт взглянул на свои часы «Ролекс».

– Я совершенно точно знаю, какой сегодня день. Я с нетерпением ждал его всю неделю. Я через сорок минут играю в клубе в теннис.

Всегда ли он начинает каждое предложение с «я»? Как странно, что она заметила это сейчас, когда голова ее забита множеством других мыслей.

Он добавил, словно мимоходом:

– Потом у меня маммапластика у Германа.

Плевать ей на эту дурацкую операцию. Но теннис…

– Ты сегодня играешь матч? – На последнем слове голос ее чуть не сорвался.

– Мы с Джеком Баудойном уже много месяцев пытаемся встретиться. Это утро у нас обоих свободно. В клинике меня ждут только к одиннадцати.

– Но сегодня аукцион. – Она обнаружила, что говорит со спиной Герберта. И тоже прошла в столовую. – Родителям понадобится вся наша любовь и поддержка, пока посторонние люди будут рыться в их вещах.

– Сенатор Коннели и его жена выжили после подобного аукциона. И твои отец с матерью тоже выживут, – заявил Герберт. В числе многих талантов он обладал даром произносить совершенно немыслимые вещи так, что они звучали абсолютно убедительно.

Он занял свое обычное место за кованым железным столом, который они откопали в Италии во время второго медового месяца. Теперь те дни казались такими далекими, словно их и не было никогда. Налив себе кофе, он скрылся за разворотом «Хьюстон кроникл», давая понять, что вопрос о его утреннем расписании закрыт.

Она недоуменно покачала головой. Как может хирург, гордящийся своим умением сопереживать пациентам, быть таким бесчувственным к родителям жены?

– Я знаю, что этот аукцион – зрелище не из приятных, но тем более нам нужно туда пойти. Мои родители всегда готовы были нам помочь. – Она говорила очень быстро, боясь, что если хоть на секунду остановится, то не выдержит и расплачется. – Помнишь, как папа заплатил за нас вступительный взнос в загородный клуб «Ривер-Оукс», когда ты сказал, что это поможет найти тебе новых клиентов и расширить практику, и как он заплатил за этот дом и за нашу первую машину? – Она задыхалась от слез, но заставила себя продолжать: – И взамен я всего лишь прошу, чтобы ты сегодня был рядом с ними.

Герберт прекратил притворяться, что читает. И обрушил на нее всю силу своего взгляда.

Его черные, словно обсидиан, глаза завораживали и пугали. Взгляд его, обычно непроницаемый, сейчас был острым и холодным, как золингеновская сталь.

– Я помню о финансовой помощи, которую оказал нам твой отец. А также слишком хорошо помню обо всем остальном, что он сделал. Злоупотребление влиянием, протекционизм, незаконное использование фондов избирательной кампании, не говоря уже о сексуальных домогательствах, – все это очень дурно пахнет, ты не находишь?

Перечисление отцовских прегрешений звучало как обвинительная речь в суде. Единственное, в чем не обвиняли Блэкджека Моргана – пока что, – это в совращении маленьких мальчиков. Пич ожидала, что со дня на день подобные слухи появятся.

Газеты уже несколько месяцев нагнетали это безумие, исходя криком в праведном гневе по поводу «преступлений» Блэкджека, будто он какое-то чудовище. На него была устроена настоящая травля.

Ее журнал был единственным изданием, не опубликовавшим ни строчки об этом скандале. Пич никогда не выступала в печати в защиту отца, но бессчетное число раз защищала его устно. Но она никак не ожидала, что ей придется защищать его в стенах собственного дома.

– В Америке человек считается невиновным, пока вина не доказана. На тот случай, если ты забыл, отцу еще никто не выносил приговора.

Она произнесла эти слова и вздрогнула. А что, если этим и вправду все кончится?

Герберт нахмурился еще больше.

– Твой отец на грани импичмента.

– То же самое говорили об Агню, Никсоне, Де-Кончини и Пэквуде. С ними этого не случилось, и с отцом тоже не случится. Кроме того, сенаторов не подвергают импичменту. Им выносят порицание.

– Конечный результат тот же самый. – Герберт чиркнул пальцем по горлу. – Черт возьми, Пич, с меня хватит. Меня уже тошнит от того, что, когда я вхожу в клуб, все разговоры умолкают. От того, что друзья и знакомые перешептываются за моей спиной. От того, что наше имя мелькает в газетах. Это плохо влияет на мою практику. Количество новых пациентов резко упало.

Его слова привели Пич в ярость. Да что с ним сегодня такое? Он просто невыносим!

Следует признать, что последние несколько лет они с трудом находили общий язык. Между ними словно стена выросла. Пич думала, что это оттого, что они оба заняты целый день и почти не видятся, встречаясь только за завтраком и ужином. Слыша те же жалобы от подруг, она говорила себе, что переход на раздельные орбиты – это та фаза, которую проходят все мужья и жены по дороге к золотой поре жизни.

Но теперь Пич поняла, что это не так. Они с Гербертом совершенно чужие друг другу. С таким же успехом она могла завтракать с незнакомцем – и к тому же с очень неприятным незнакомцем. Герберт говорил сейчас словно капризный ребенок, а не уважаемый хирург.

– Ты думаешь только о себе, Герберт. Тебе наплевать на других людей. И поскольку ты твердо решил беспокоиться только о себе, позволь спросить: думал ли ты о том, что напишут газеты, когда узнают, что ты сегодня отправился играть в теннис? Интересно будет почитать.

– Не смей угрожать мне, Пич.

Она и не думала об этом, пока он не сказал ей. Пич невольно улыбнулась. В первый раз за всю их совместную жизнь она взбунтовалась.

Хотя Герберт был ниже ее по происхождению, он всегда давал ей понять, что он более зрелый и умный, что лучше образован и, следовательно, должен принимать решения за них обоих.

Она покорялась его воле, умеряла свои порывы, словом, приносила чувство собственного достоинства на алтарь супружеского согласия. Герберт внушил ей, что он всегда прав, и сегодня она впервые усомнилась в этом. В первый раз за двадцать один год их брака она почувствовала себя обязанной настаивать на своем до конца.

– Мои родители ожидают, что ты будешь рядом с ними, – и я тоже.

Герберт поморщился и испустил вздох, который безошибочно можно было назвать мученическим.

– Мне не хотелось обсуждать этот вопрос сейчас… Я думал сказать это позже… Но ты не оставляешь мне выбора. Поверь мне, Пич, это не поспешное решение. Я много месяцев думаю об этом и ждал только подходящего времени, чтобы высказаться.

По спине Пич пробежал холодок.

– Что ты имеешь в виду?

– Жалкое состояние нашей семейной жизни. Я откладывал этот разговор, зная, как ты встревожена делами отца. Однако, наверное, для подобного разговора подходящего времени никогда не будет… Правда заключается в том, что я хочу получить развод.

Пич затошнило. Какую-то секунду она не могла понять, то ли сейчас упадет в обморок, то ли выдаст обратно съеденное. Она ожидала спора, обвинений, упреков. Но не этого.

– Мне ни к чему объяснять тебе, что мы стали чужими друг другу. – Герберт говорил так спокойно и рассудительно, будто обсуждал, что приготовить на ужин. – Уже много месяцев у нас не было секса.

– Я тебе никогда не отказывала, – вырвалось у нее.

Пич оправдывала его сниженный интерес к постели своей раздавшейся талией, а не их неудачным браком.

Невозможно испытывать романтические чувства к женщине, которая настолько поглощена отцовскими проблемами, что у нее не остается времени для мужа.

Герберт говорил тем авторитетным тоном, который всегда так хорошо срабатывал при беседах с его пациентами.

Но на Пич он не действовал.

Больше всего на свете ей хотелось сейчас врезать ему по его аристократическому носу.

– Не смей винить моего отца в наших бедах – сексуальных или любых других.

Герберт встал из-за стола так резко, что его кофейная чашка опрокинулась. Миниатюрный коричневый водопад хлынул на очаровательную, вышитую в народном стиле скатерть, которую она купила в Оклахоме во время их особенно приятно проведенного отпуска. Теперь скатерть безнадежно испорчена. Как и ее жизнь. На глаза навернулись слезы. Но Пич не дала им воли.

– Ты умеешь выбрать подходящий момент. – Она взглянула на него снизу вверх и вдруг поняла истинную причину его решения. – У тебя есть другая?

– Да, – признался он. У него даже не хватило порядочности выглядеть смущенным.

– Ты… ты подонок.

Герберт поджал губы, и лицо его разу стало неприятным.

– Не собираюсь вступать с тобой в перебранку. И не позволю, чтобы двадцатилетний брак завершился безобразной сценой. Я иду в клуб, а потом в больницу. С тобой свяжется мой адвокат.

На полпути к двери он остановился и оглянулся. Лицо его снова было совершенно спокойным, на губах – уверенная улыбка. Перед ней был прежний Герберт. Можно подумать, это просто еще одно прощание, а не окончательное расставание.

– Пожалуйста, попроси Делию уложить мои вещи. Я позже пришлю за ними.

Пич примерзла к месту, словно один из тех доисторических мамонтов, которых постоянно находят русские в сибирских льдах. Герберт ушел из их дома и из ее жизни. Вот так просто.

Внезапно огромный дом показался чужим, насквозь фальшивым. Как их отношения с Гербертом. Как весь их брак. Как вся ее жизнь. В наступившей тишине она слышала оглушительный звон разбивающегося стекла.

Солнечный свет заливал столовую радостным золотым сиянием, а Пич Морган-Стрэнд рыдала над своими разбитыми иллюзиями.


Сенатор Блэкджек Морган стоял смирно, как школьник, пока жена завязывала ему галстук. Этот давний ритуал возник во время их первого свидания сорок пять лет назад, когда Белла сделала замечание по поводу жалкого узла на его шее.

Он предложил ей завязать галстук самой – и воспользовался случаем, чтобы поцеловать ее, когда она взяла в руки шелковую ткань. С тех самых пор она завязывала ему галстук каждый день, когда они бывали вместе.

Таких дней было мало, слишком мало. Политика, во всех своих многочисленных проявлениях, отнимала у него все время, подумал Блэкджек и удивился, как Белла с этим мирилась. Он совершенно не ценил свою жену, пока эта сучка-богиня, леди Удача, не повернулась к нему спиной.

Когда розовая дымка славы и денег растаяла, все отвернулись от него. Все, кроме Беллы. У него было такое чувство, будто они вдвоем стоят спина к спине против враждебного мира.

– Вот, готово, – сказала она, приглаживая пестрый шелк.

Он поцеловал ее в лоб.

– Как я выгляжу?

Белла оглядела его с головы до ног, всматриваясь в серебряную прядь над благородным лбом, римский нос, багровый цвет лица, который считался признаком здоровья, но на самом деле свидетельствовал о жизни, полной излишеств и пороков.

Он был падшим человеком с порочным лицом, но она не могла бросить его, предать, как предали остальные. И она жалела его, хотя скорее умерла бы, чем показала ему это. Ее самое сильное желание наконец-то осуществилось. Она стала необходимой сенатору Блэкджеку Моргану.

Но это произошло слишком поздно. Он давно убил в ней любовь. Долг, преданность и собственное чувство чести были теперь теми узами, которые удерживали ее у него.

– Ты выглядишь очень красивым, – ответила она искренне.

– Ты не объективна. – Он расправил свой дорогой костюм и продел в манжеты запонки. – Полагаю, нам следует радоваться, что судья по делам о банкротстве не приказал нам заодно выставить на продажу и нашу одежду. Помнишь, как пару лет назад у Билла и Хиллари Клинтон вычитали по пять долларов из подоходного налога за каждую пару поношенных шортов, отданных бедным? Учитывая мою нынешнюю популярность, не сомневаюсь, что смогу выручить столько же. – Он печально улыбнулся Белле. – Говорят, что одежда делает человека. Сегодня ей придется особенно постараться.

– Сострой такую же жалобную гримасу на аукционе – глядишь, и выручим больше, – поддела его Белла.

Блэкджек принял игру:

– А я думал, ты меня любишь. Ну, хотя бы за то, что у меня большой мальчик.

– Знаешь, что говорят девушки о пенисах? Они бывают трех размеров. Маленькие, средние и «О Боже!». Ты, дорогой мой, попадаешь в разряд «О Боже!».

– Единственное, что эти ублюдки не могут у меня отобрать.

Блэкджек подмигнул Белле, взял ее под руку и в последний раз вывел из их спальни. Сегодняшнюю ночь они проведут в доме Пич. А завтра…

– К черту завтра. Когда оно наступит, тогда и будем разбираться.

Он оглянулся только один раз, вспоминая все те хорошие минуты, которые они провели вместе в этой комнате, потом тряхнул головой.

– Хочешь пойти куда-нибудь позавтракать перед тем, как нас бросят на съедение этим гиенам из прессы?


К тому времени как Пич добралась до особняка ее родителей в Ривер-Оукс, она крепко держала себя в руках. Все слезы она выплакала за завтраком.

Она решила не говорить матери и отцу о разводе. Пока. Предательство Герберта могло оказаться последним ударом, который поставит их на колени.

Ставя машину на стоянку, она попыталась нацепить на лицо улыбку. Улыбка больше напоминала гримасу, но она решила, что на худой конец сойдет.

Кто-то оставил входную дверь открытой. Месье Арман, владелец галереи Хорн, назначенный судом по банкротству проводить аукцион, стоял в просторном вестибюле и любовался картиной Тамайо, написанной маслом.

Он обернулся на звук ее шагов, эхом разносившихся по высокому, в три этажа, холлу. Его тонкие, словно нарисованные, усики задрожали над еще более тонкими губами.

– Ах, мадам Морган-Стрэнд, какой ужасный день! Я бы умер, если бы мне пришлось расстаться с подобным полотном, не говоря уже об остальной коллекции ваших родителей.

Его французский акцент был таким же фальшивым, как и его сочувствие, поняла Пич с внезапной проницательностью. Она много лет покупала у него произведения искусства и теперь удивилась, как она могла общаться с ним все это время.

– Это всего лишь картина, месье Арман, а не член семьи. Уверена, что мои родители переживут ее потерю. Кстати о родителях, где они?


Блэкджек Морган сидел напротив жены за столиком у окна кондитерской Гуггенхейма, глядя на поток машин на Пост-Оук-роуд. «Галерея», сверкающий огнями квартал модных магазинов, не уступающий размахом Пятой авеню или Родео-драйв, пробуждалась к жизни. Морган произнес столько речей в расположенных там отелях, что почти ощущал во рту резиновый привкус цыплят, которых подавали на тех приемах.

Странно, он всегда чувствовал себя здесь словно рыба в воде, а сегодня у него ощущение, что он презираемый всеми эмигрант. Чувство вины обожгло ему душу, когда он вспомнил, как нападал на этих людей, обвинял их в том, что они, по его выражению, «портят породу».

Многое из сказанного и сделанного вызывало теперь раскаяние, и он мог поклясться, что вина свинцом давит ему на грудь. Слава Богу, что он под конец увидел свет истины. Он любил свою страну – и у него еще оставалась возможность спасти ее от самой себя.

– Не знаю, зачем я столько заказала, – произнесла Белла, отодвигая тарелку с остывшими яйцами-бенедикт. – Я совсем не голодна.

– Я тоже. Я всегда мечтал позавтракать здесь, когда застревал в Вашингтоне на сессии парламента. Только вот в мечтах все лучше, чем на самом деле. Копченый лосось вовсе не такой вкусный, как мне казалось. – Он потер грудь. – По правде говоря, у меня от него ужасная изжога.

– Больше не ешь.

– Жаль выбрасывать так много. Кто знает, когда мы еще сможем позволить себе здесь поесть. – Вздохнув, он тоже отодвинул тарелку. – Я все думаю об аукционе. Нет никакой необходимости присутствовать на нем, если тебе не хочется.

Белла протянула к нему руку. Ее прикосновение всегда придавало ему сил.

– Я ни за что на свете его не пропущу. Наши знакомые много лет пускают слюнки при виде наших вещей. Хочу знать, что кому достанется. Кроме того, приедут Герберт и Пич. Я о ней тревожусь. Она очень близко к сердцу принимает наши беды.

– От этого типа, за которого она вышла замуж, никакой помощи. Мне он никогда не нравился.

– Не говори так. Пусть Герберт нам не нравится, но он – муж Пич и отец близнецов.

Блэкджек с трудом сглотнул, словно стараясь проглотить неприятный комок, возникший при мысли о беспринципном ублюдке, который женился на Пич ради ее семейных связей.

До сих пор боль в груди была слабой, какой-то неясной. Ему казалось, что он может избавиться от нее при помощи отрыжки. Теперь она резко усилилась, растеклась по плечам и вниз по одной руке. Он отдал бы что угодно, чтобы вернуться домой и лечь в постель. Но у него больше нет дома, напомнил он себе.

Стараясь не замечать боль, он ободряюще сжал руку Беллы.

– С Пич все будет хорошо. Она сильнее, чем ты думаешь. У нее твое мужество, твоя внутренняя сила. Я бы не пережил этот год, если бы вас обеих со мной не было.

– Мне бы хотелось, чтобы ты подумал об отставке, как это сделал Дик Никсон после Уотергейта.

– Я никогда не убегал с поля боя.

Ее глаза наполнились слезами. Черт, если она заплачет, он сдастся. Он стольким обязан ей, что готов согласиться почти на что угодно, лишь бы избавить ее от новых слез, даже на уход из сената. Но он должен остаться, должен бороться.

Белла взяла себя в руки.

– Любая юридическая фирма страны с восторгом возьмет тебя партнером. Мы могли бы переехать в другой город и начать все сначала.

– Помнишь, что писал Никсон? Никогда не сдавайся и никогда не оглядывайся назад.

– Именно так ты и собираешься поступить?

Блэкджек расправил плечи. Прилив решимости почти заглушил боль.

– Нет, Белла. Я собираюсь сорвать планы своих врагов. Все они живут в стеклянных замках. Когда я нанесу ответный удар, они пожалеют о том, что бросили первый камень.

Белла быстро взглянула на него:

– И как ты намереваешься это сделать?

– Извини, пока не могу тебе рассказать. Еще не время. Я еще не совсем уверен.

– Уверен в чем?

– У меня есть секретное оружие, Белла. Хочу быть уверенным в том, что оно сработает, прежде чем тебя обнадежить.

– О чем ты говоришь?

Он усмехнулся:

– Все очень просто. Я расскажу правду, дорогая, голую, неприкрашенную правду, и пускай щепки летят во все стороны.


Пич бродила по дому родителей, чувствуя себя душой в чистилище, и разглядывала приклеенные ярлычки с номерами на картинах, статуях, предметах искусства и антиквариате, собранных ее родителями. Номера, очевидно, соответствовали номерам в каталоге, который дал ей Арман. Но она его не открывала. Зачем?


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 4.2 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации