Текст книги "Соль"

Мы так резко ударили ногами, что вода забурлила. Она заливалась в рот, сплёвывать было некогда, и я глотал, напрочь позабыв о стрептококках. Глаза не видели, весь мир превратился в шторм и водопад. По приблизительным расчётам, хватило бы двух-трёх минут, чтобы вывернуть по ту сторону забора и ударными темпами достичь берега. По моим личным ощущениям – шли часы или даже дни. В вопросах времени объективность невозможна, это я давно понял. Оно сжимается и растягивается, как само захочет. Чаще растягивается. «Не успеем, не успеем, не успеем!» – выбивал я ногами, зубами, пульсом. И находил ещё силы для рывка, одного-второго-десятого, пока лодка не проехалась днищем по песку. Успели!

Собаки сообразили, что добыча вот-вот спасётся бегством, и теперь бились в забор в нескольких шагах от нас. Прыгали, ударялись, скрежетали когтями по железу, лаяли и подвывали. Ещё немного, и они найдут дыру или догадаются обойти преграду вплавь. Но мы будем уже далеко. Мы очень постараемся!

Вода лила с нас ручьями, кеды чавкали и хлюпали, когда мы бежали к кирпичному строению за ангаром. К этим звукам добавлялось наше надсадное дыхание. Но никаких признаков догоняющей своры, уже хорошо. Только Девчонка часто спотыкалась и всё больше отставала. Мы на ходу забрали у неё свои рюкзаки, и пятеро побежали как один. «Уже скоро, скоро спрячемся!» – подумал я, когда Жека крикнул:

– Их ещё нет, не останавливаемся!

– Надо в укрытие, – пропыхтел Мишка.

– Нет, надо выбраться отсюда!

– Это самоубийство, мне нравится! – Горюх поднажал и вырвался вперёд.

Я был согласен насчёт самоубийства, только мне это не нравилось. Но что толку возмущаться, когда всё решено? Лишь бы не оступиться и не грохнуться – не так-то просто мчать по рытвинам, осколкам кирпича и битому стеклу. Я молчал, пытался дышать ритмично, как во время кросса, и не отводить взгляд от мелькающих впереди Жекиных ног. Мы проскочили мимо ангара, кирпичной руины, ещё одного ангара, рыжей от ржавчины башни, похожей на элеватор, пересекли ровную площадку, заросшую сорняками, и увидели новый забор. На этот раз бетонный, высотой метра в два, рельефный: снизу доверху – сплошь выпуклые квадраты.

– Да мы счастливчики! – Горюх задыхался от быстрого бега, но это не мешало ему радостно скалиться.

– Нетрудно перелезть, – тоже улыбнулся Жека, хоть и держался за левый бок, словно зажимал рану. – А для собак дополнительное препятствие. Давайте, кто первый?

Мишка наклонился, упёрся ладонями в колени и сумел лишь головой мотнуть, мол, лезьте без меня. Девчонка пошатывалась поодаль. Я шагнул к забору:

– Горюх, подсади.

Блин, когда я записался в супермены, интересно? Терпеть не могу первые ряды и любую инициативу, от неё всегда одно расстройство. И вот это, про возлюби ближнего и пожертвуй собой. Не то чтобы я сейчас сильно жертвовал, но перетаскивать всю компанию через забор доверил бы кому-то другому.

Горюх врезался в меня сзади и натурально подбросил вверх. Я – человек-присоска – распластался по ноздреватому бетону, притиснулся всеми конечностями, стараясь врасти в камень. Заползал, как улитка, оставляя такой же противный мокрый след. Ногти посчитаю потом, да и не жалко ногтей. Главное, чтобы кеды не соскользнули. Будь вечно счастлив тот, кто изобрёл резиновые подошвы.

А когда я ухватился за верхний край, когда подтянулся, закинул ногу и неуверенно оседлал забор, когда смог унять дрожь и поднять голову, вот тогда я забыл обо всём. Потому что впереди лежал жухлый мусорный пустырь, а за ним поднимался город: упирался в рыхлое тёмное небо панельными высотками, изгибался по линии эстакады, длился и длился, сколько хватало глаз. Город. Наша конечная.

* * *

Старый магнитофон с целой кучей кнопок, лампочек, рычажков и двумя большими квадратными колонками исправно мотал кассету и хрипел о том, что «кони мне достались привередливые». Нашёл его Жека, а Мишка разобрался, куда нажимать, чтобы этот динозавр ожил.

– Офигеть мужик надрывается, так и в больничку загреметь недолго, – скривился Горюх. – Мишка, вруби чё-нить другое.

Мишка выглянул из платяного шкафа, где раньше пылился магнитофон, а теперь велись раскопки древнего барахла, шмыгнул носом и огорчённо выдал:

– Нету больше. Ни одной кассеты.

– А если радио на этой железяке поймать? – сиплый с конями и мне надоел.

– Радио? – переспросил с дивана Жека.

– Да, радио.

Они все уставились на меня с открытыми ртами, даже Девчонка, а что я такого сказал?

– Ну, «Дача ФМ», «Лучшая волна», «Какой-то там дождь». Песенки, новости, розыгрыши всякие. Чего тупите?

– Кухня, ты гений! По радио обо всех важных событиях рассказывают, там сигнал бедствия может быть, да что угодно! Мишка, есть радио?

– Сейчас посмотрим.

Магнитофон перекочевал в центр комнаты на цветастый половик, мы обсели его, склонили головы и затаили дыхание. «Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони, хоть немного, но…» – щёлкнула кнопка, мужик поперхнулся и умолк.

– Та-а-ак, – протянул Мишка. – Здесь шкала, видите, и стрелка? А вот эту штуку надо крутить. Только бы в нужный режим перейти, и…

Клац-клац-клац, вот повернулся переключатель, магнитофон мигнул зелёной лампочкой и затрещал, зашипел обеими колонками. Мы заголосили не хуже футбольных болельщиков. Работает! Меня накрыло предвкушение, словно из центра комнаты потянулась в огромный мир тонкая светящаяся нить, словно мы сейчас войдём в полный народу праздничный зал, где все нас заждались, словно выиграли в лотерею.

Мишка осторожно поворачивал колёсико, стрелка двигалась от цифры к цифре. Сейчас, вот сейчас! Но колонки продолжали простуженно шипеть, чихать и кашлять, а больше ничего. Целую вечность. И всё же мы верили, упрямо верили в невозможное. Побледневшие, взвинченные, каждый – сверхчувствительный локатор. Игра в «замри». Мы замерли, как канатоходцы на этой воображаемой нитке радиосигнала, зависли между надеждой и разочарованием.

Наивные.

Часы на стене тикали и тикали, отмеряя вязкое время.

Стрелка бестолково ползала вдоль шкалы. Чудо не случалось.

Я тихонько встал, скрипнул половицей, но пацаны не заметили. Только Девчонка на мгновение скосила глаза и снова прилипла взглядом к стрелке. Хватит. Нет в этом ущербном мире других людей, только Псарь и его собачий хор, завывающий хиты сезона. Я облажался, мог же не болтать о радио, а теперь так паршиво, что хоть из дома беги. Но бежать мы как раз устали. И нашли этот дом.

Этот дом. Мы выбрали его, потому что дверь крайнего подъезда была распахнута – и никаких тебе кодовых замков. Могли бы идти дальше, но человеку нужен отдых, особенно после лодки, заборов, гонки через пустырь. Этот дом вполне годился – когда они все одинаковые, нет разницы. Унылая десятиэтажка, пыльный двор, чахлые газоны, скамейки, урны, детская площадка – вызывающе яркая на общем фоне, но грязная, с поломанными качелями. И трубы. Я смотрел на них из окна: толстые трубы над землёй – рваная обмотка висит желтоватыми клочьями, и тонкие трубы, газовые, повыше. Наверное, их нельзя закапывать в солёную почву, вот и пришлось оставить на виду. Я представил, как местные дети ползают в лабиринте труб, будто в аттракционе.

Только ни детей, ни взрослых не наблюдалось. Этот дом, как и все прочие, был покинутым. Многие квартиры не заперты, внутри всё на местах. Мы обошли несколько, пока не надоело. Пытались включать компьютеры и телевизоры, вслушивались в отрывистые гудки телефонов, потом психанули и расколотили уйму мониторов, тарелок, зеркал… всё равно они никому теперь не нужны.

А если мы попали в параллельную реальность, неотличимую от нашей, но пустую? Я где-то читал про людей, которое уснули и оказались в прошлом: все другие уже переместились во времени и жили себе дальше, а этим достался опустевший просроченный мир. Кажется, там что-то пыталось их уничтожить. Так и на нас охотятся собаки, вряд ли мы оторвались от них надолго.

– Вот! Вот! Слышали?

– Нет, помехи одни.

– Голос был! Мишка, вернись назад. Да спокойнее ты, не дёргай. Дай, я.

– Стой! Сейчас! На миллиметр вперёд!

– Шипит…

– Ещё чуть-чуть, ну!

Пхшшш… когда вы… шшх… чтобы…

– Есть, точно есть!

Бормотание, помехи, обрывки слов, шелест и треск, и вдруг совершенно чётко:

– …провокационный вопрос. Скажем так, был опыт, давно, но запомнился крепко.

– Расскажете?

– Нет. Это прозвучит слишком безумно. Но я знаю, что именно тогда пережил. Пережил… да, чудо, что я здесь.

– Вы ведь и сейчас играете с огнём.

– Я не играю. И мои друзья не играют.

– Я имела в виду…

– У дядьки голос знакомый. Может, актёр какой, или певец?

– Надо погромче сделать. Где тут громкость?

– Горюх, не трогай.

– …никто не идёт на это осознанно. В большинстве случаев это баловство, понимаете? Представьте, как дети выбегают на скоростную трассу, чтобы на спор проскочить перед машиной. Они прекрасно знают, что машины сбивают людей, что люди гибнут, но ребёнок не понимает…

…и вот это то же самое, потому что…

…понимаете?..

…это…

– Горюх!

– Не слышно же ни фига, только звук подкручу.

– Убери руки!

– Ч-ч-чёрт!

Магнитофон вырубился. Ни шипения, ни щелчков, ни малейших признаков жизни. Горюх растерянно тёр повязку, пытался оправдываться, но кому нужны его оправдания. Дверь захлопнулась. Она и приоткрылась-то самую малость, но даже этой узенькой щели хватило бы, чтобы заглянуть к другим живым людям. Мишка давил на кнопки, проверял шнур и розетку, стучал по корпусу, потом нащупал антенну, вытянул её во всю длину и принялся поворачивать в разные стороны. Мы ждали. Без голосов стало невыносимо тоскливо. Как если голодный вмерзаешь ночью в скамейку и глядишь на чужие окна. И знаешь, наверняка знаешь, что там тепло, ужин, и все непременно счастливы. Без тебя. Тебе назло.

Даже помехи бы сгодились, но нет.

А когда Мишка сообразил проверить кассету и хриплый мужик снова завёл про коней, Девчонка задрожала плечами и рванула из комнаты. Магнитофон работал, отключилось радио. Отключилось совсем. Точка.

* * *

– Ну, допустим, мы слышали реальных людей, и что? – Жека снова перебрался на диван, вытянулся во весь рост и сложил руки на груди, как образцовая мумия в саркофаге. Поза успокоения, смирения или обречённости.

– Найдём их, – сказал Мишка, продолжая разбирать магнитофон. Устранял неисправность, но как по мне – методично доламывал то, что ещё работало.

– Зачем?

– Как это – зачем? Они же люди. И мы люди.

– Все выжившие ищут своих, такая традиция, – подал голос Горюх. Теперь он рылся в шкафу.

– А ты, Кухня, что думаешь?

Почему я обязательно должен думать? Почему мне вообще задают этот вопрос? Конкретно сейчас я думаю, что стеклопакеты лучше старых двойных рам – они не становятся душегубкой для жуков, мух и бабочек. Думаю, что не очень-то весело погибать между стёклами. А ещё думаю, что подоконник узкий, и я с него соскальзываю. Но всё равно не слезу.

– Не знаю.

Горюх выгреб из шкафа груду курток и пальто, вытряхнул на них старые фотокарточки из картонной коробки, добрался до верхней полки и вытянул соломенную шляпу размером с колесо.

– Бабская, – расстроился Горюх. И сразу: – А где наша девочка?

– Не знаю, – повторил я.

Язык поворачивался нехотя, будто после пяти порций мороженого. Я устал. Как-то весь потяжелел, вроде мешка с мокрым песком. Буду сидеть на этом подоконнике, пока не состарюсь. Смотреть на пустынный двор под синюшно-коричневым небом, на кошачью миску возле подъезда, на ярко-жёлтый совочек у скамейки, на рваный пакет в ветках сирени.

А у Горюха, похоже, внутри вечный двигатель. Шляпу он нахлобучил Мишке на голову, когда проходил мимо, глуповато ухмыльнулся, споткнулся о порожек, обозвал его собакой женского пола, затопал по коридору, хлопнул дверью – одной, второй, и вдруг словно исчез. Ни звука. Мы встревожено переглянулись.

– Горюх? – позвал Мишка.

– Тихо ты! – зашипел тот из дверного проёма. – Девочка спит. Там, в другой комнате. Разбудишь, убью.

– Нам тоже надо бы нормально поспать, – заметил Жека.

– А как же город? И те люди из радио? – Мишка наконец-то оставил магнитофон в покое, скинул шляпу и с укором воззрился на Жеку.

– Мы уже в городе. А те люди нам даром не нужны. Мы здесь ради другого.

– Ради чего?

– Забыл? Каждому что-то необходимо, вот и поищем. Тебе магазин с фейерверками, Горюху сабвуфер для машины, Кухне…

– Таблетки для Девчонки. Их надо добыть в первую очередь, – напомнил я.

– Да, таблетки.

– А дикие псины? – в шкафу не осталось хлама, и Горюх принялся за ящики старого трюмо. Но осторожно, чтобы не шуметь.

– Выкрутимся. Не факт, что они нас быстро найдут.

Вообще-то факт, но мы привычно доверились Жеке и остались в чужом доме – пыльном, до потолка забитом старьём, а всё-таки уютном. Сполоснулись под душем, простирнули шмотки. Вскипятили чайник, послушали его протяжный свист, поели горячего, даже вымыли посуду за собой. Глупо, конечно, но почему-то захотелось.

Не уверен, что в собственном доме мне было так же спокойно. Я по-дурацки умилялся на чашку с цветочками и сахарницу со сколотым краем, представлял, что раньше здесь жили сварливые, но на самом деле не вредные пенсионеры, дул на чай и чувствовал себя маленьким. Маленьких все любят просто за то, что они есть: «Ой, зевнул, посмотрите, как чудесно он зевнул, какой молодец!» И пацаны сидели за столом довольные, с такими лицами, словно их кто-то гладит по головам. Кухонная магия, ага. Кухня же тесная, как во многих старых домах, в ней приходится сидеть близко, глаза в глаза. Кухня – лучшее место для своих.

– Кухня, у тебя такая кличка от фамилии?

– Не-а.

– А от чего?

– От голубей.

– Это как?

– Я их поймал и запёк на костре. Пацаны со двора сказали, что я прям шеф-повар, и прозвали Кухней.

– А зачем ты их запёк?

– Чтобы съесть. Достали матушкины каши на воде.

– Она у тебя на диете?

– Она… Мишка, отстань, я из-за тебя палец порезал.

Она не у меня, вот в чём дело. Не у меня и не у Ирки. Она мимо нас, не живёт, а возносится на скоростном эскалаторе, чтобы сразу впрыгнуть в рай. Только её рай – полный отстой по сравнению с сегодняшним вечером, горячим супом из тушёнки и довольными улыбками пацанов. И я бы хотел остаться тут подольше, но Девчонка так и не вышла из спальни. Это беспокоило, не давало забить на нашу экспедицию туда-не-знаю-куда. На барже я бы и внимания не обратил на Девчонкино отсутствие, а теперь пустое место за столом так и лезло в глаза. Но я на неё не запал, ничего подобного, просто немного волновался, как раньше волновался за Ирку. Это же нормально – слегка переживать, если ты брат, хоть и младший. И если не брат, а просто человек.

* * *

Горюх улёгся возле двери на полу. Засыпая, я слышал его похрапывание, но когда встал попить, перешагнул лишь скомканное одеяло. Мишка и Жека сопели на диване, а Горюх пропал. Я потащился в кухню, щурясь и позёвывая. Хорошо, что свет в туалете мы оставили включённым, его хватало, чтобы не сшибать углы в коридоре. И чтобы разглядеть силуэт Горюха в спальне. Он сидел возле Девчонки. Просто сидел, может быть, даже дремал. А может, и нет. Я не стал мешать, сделал вид, что ужасно сонный и ни черта не понимаю. В смысле – что не заметил бдящего Горюха, я ведь действительно многого не понимал.

Потом ворочался в двух сдвинутых креслах, уговаривал себя держать глаза закрытыми, но они распахивались и шарили по потолку, будто там начертаны все ответы. Мать считала, что ответы не нужны, достаточно веры, а для меня её вера – как зажмуриться и сигануть с крыши высотки. Я не настолько тупой. Я не тупой. Я не тупой?

– Кухня, стой, ты куда? Она давно уехала. А мужик её ничего, нормальный, смотри, что оставил. Сказал, на всех хватит. Бесплатно, прикинь.

– Что это?

– Догадайся. Говорят, огонь просто.

– Реально огонь!

– Попробуем? И другана твоего угостим. Что за парень, кстати?

– Мишка. Он из того дома. Недавно переехал.

– А-а-а. Ну, привет, Мишка. Присоединяйся.

– Я не хочу.

– Слышь, Кухня, он не хочет. Очканул?

– Погоди, дай посмотреть. Пакетик дай, чего отсыпаешь.

– Так ты будешь?

– Не знаю, вдруг что случится.

– Да брось, она слабенькая, сгоняем в космос и сразу назад.

– Даже голова не заболит.

– Ага, там всё равно болеть нечему!

– Как тебя? Мишка! Мечтал стать космонавтом?

– Ладно, пацаны, не смешно.

Внезапный грохот в туалете неслабо меня напугал. Кто-то обрушил воду из сливного бачка в унитаз, а потом жахнул крышкой по сиденью. – Горюх. Вернулся в нашу комнату, завозился на полу. Интересно, какие голоса и картинки являются ему? Что-то ведь является. Возможно, поэтому он всё чаще отмалчивается, угрюмо смотрит исподлобья и ощупывает повязку на глазу, словно проверяет – на месте ли.

– Горюх?

– А?

– Помнишь, Мишка говорил про голоса в голове? У тебя они есть?

– У меня всё путём, вашей шизофренией не страдаю. Так что отвянь, Кухня.

Ну да, расскажет он. Но я ведь тоже не рассказываю, потому что это личное.

– Горюх?

– Сказал, отвяжись!

– Я не про то. Спокойной ночи, Горюх.

Я и правда надеялся на спокойную ночь, но в глубине души был готов к чему угодно. Поэтому не особо удивился, когда услышал первую собаку. Лай раскатился где-то в отдалении, за домами, и ему тут же ответил другой, чуть ближе. Потом третий, ещё и ещё – они будто переговаривались, обменивались краткими сообщениями. Свора прочёсывала район, как военный отряд или какие-нибудь омоновцы. Ерунда, нарежут пару кругов и пойдут дальше, мы в надёжном укрытии.

– Долбануть бы по ним из гранатомёта, – в голосе Горюха не было злости, только тоска.

Я не ответил, и Горюх затих. Кажется, засунул голову под подушку, чтобы не слышать. Но я хотел слышать, хотел знать, что происходит снаружи, и не стал затыкать уши. А когда псы протяжно завыли возле нашего дома, их рыдания заполнили всё – двор, комнату, мою голову. Почему-то вспомнились матушкины воскресные службы, когда я ещё с ней ходил. Там хор певчих тоже сплетал голоса без музыки, правда, звучало это куда приятнее. Но тоже напоминало плач.

Я нисколько не сомневался, что и Псарь здесь. Стоит внизу и смотрит на наше окно. Я больше не боялся его, нет, он меня бесил. И можно бы распахнуть рамы, влезть на подоконник, закричать: «Почему? Почему всё это происходит? Если ты не гад, почему ничего не делаешь для нас?!. Ты можешь, я знаю! Так почему?!.» Мог бы, но накатила такая ватная слабость, что даже пальцем пошевелить не получалось. Оставалось только лежать и слушать, слушать и медленно погружаться в беззвёздную черноту.

* * *

Мишка долго смотрел во двор, скрываясь за шторой, словно мог остаться незамеченным. Потом на подгибающихся ногах прошаркал к дивану, лёг на бок, прижал колени к груди и замер. Бледный до синеватых теней вокруг рта. Мишка испугался. Желающих подколоть его на эту тему не нашлось, всех накрыло отчаяние. Мы были беспечными, это да, но почему-то железно верили, что, когда доберёмся до города, собаки нас не достанут.

– Слушайте, надо подняться на самый верх. Если выходы на крышу открыты, переберёмся в другой подъезд, – предложил Горюх.

– А смысл? – Жека, наверное, в сотый раз подошёл к окну. – Нам из любого подъезда не выйти.

Тут он прав. Собаки – не меньше сотни – заняли весь двор. Никакой беготни, возни и обнюхивания кустов, они сидели плотными рядами и ждали. Крупные зверюги, застывшие в полной тишине, неумолимые, готовые в любой момент сорваться в сокрушительную атаку. Словно притворство закончилось, и нет больше игры в обычных дворняг. Бесстрастные санитары сломанного мира – они казались вырезанными из камня в полумраке: розовый цвет так и не вернулся, небо напоминало густой лиловый кровоподтёк и делало картину совершенно безысходной. Самое то для фильма ужасов.

Горюх сгонял в спальню, окна которой выходили на другую сторону дома, сказал, что псы взяли нас в кольцо, забился в кресло и принялся грызть ногти. Девчонка сидела в углу, сжавшись в комок. Она не смотрела на улицу, но выглядела не лучше Мишки.

– Оружие. Надо обойти другие квартиры, вдруг у кого-то завалялось охотничье ружьё или ещё что, – выдал я, хоть и понимал, что стрелять мы не умеем.

Жека пару секунд подумал и отмёл этот вариант:

– Мы не в американском боевике. К сожалению.

– А если напялить все эти пальто с куртками и прорываться с боем? Они не смогут прокусить несколько слоёв зимней одежды, а молотки и скалки у соседей точно найдутся. Попробуем отбиться.

– Было бы их не так много… десять, ну, или двадцать… Псин больше сотни, Кухня.

– Запалим что-нибудь. Навроде факелов или самодельных огнемётов, – встрепенулся Горюх. – Тут десять этажей забиты всяким старьём, сожжём всё!

– Так-то да, но что дальше? Забежим в другой дом и засядем там? Если сможем отойти от этого, конечно.

– Нам нужен Псарь, – подал голос Мишка. Мы повернулись к нему, но он опять уставился в пустоту.

– Псарь… – выдохнул Горюх и сник. Только дрожащие пальцы тёрли и тёрли чёрную повязку. А когда я сказал, что собак придётся как-то отвлечь, он и вовсе оцепенел. Но мне было не до Горюха, самому бы удержаться от истерики.

В итоге мы сгенерировали ещё с десяток непригодных идей, выдохлись, разбрелись по квартире и занялись насущными делами. Люди от всего устают и ко всему привыкают. Даже к страху. И вот ты уже не обмираешь от испуга, не колотишься в паническом ознобе, а идёшь умываться, потому что тебя с детства к этому приучили. Потом завариваешь чай, хоть и выворачивает от одной мысли о еде. Ты говоришь себе: мне нужны силы, пока есть возможность, надо их пополнить. И представляешь индикатор жизненной энергии из компьютерной игры. А потом ты заговариваешь о чём-то отвлечённом, несущественном. Рассуждаешь о погоде, она ведь очень странно себя ведёт. Планируешь ближайшее будущее, будто можешь запросто отправиться по магазинам. Листаешь журнал – типа звёздная жизнь, всякие сплетни, фотки артистов – и вдруг восклицаешь: «О, смотрите, эти развелись!» И, что удивительно, твои пришибленные друзья отвечают: «Да ладно, это сто лет назад было!» То есть отвечает Мишка, а Жека лишь приподнимает бровь, мол, о ком речь вообще? А Горюх так и сидит в кресле. А Девчонка – в углу.

– Слушайте, – сказал Мишка ближе к обеду. – Другие квартиры всё-таки придётся обыскать. У людей же полно разных лекарств, вдруг Девчонке что-то пригодится.

– А здесь…

– Здесь мы уже всё перерыли. Есть только зелёнка и валидол.

– Я пойду, – Горюх нарисовался в дверном проёме, вид у него был решительный. – И ты, Мишка. Скажешь, что брать.

– Мы с вами, – поднялся со стула я.

– Нет, не бросайте девочку. И смотрите в окно, дверь в подъезд открыта, эти твари могут запросто войти. Если что, дайте сигнал.

– А если они уже в подъезде?

– Вот и проверим.

На случай нападения Горюх взял сковородку с длинной ручкой, Мишка – швабру. Жека встал у окна, а я остался у приоткрытой двери. Соседские квартиры оказались запертыми, Мишка жестами показал, что нужно двигать на следующий этаж. Двинули. Я стоял в прихожей и прислушивался к их шагам над головой. Что-то упало, покатилось, снова осторожные шаги.

– Псы забеспокоились, – крикнул Жека из комнаты. – Трое встали. Остальные сидят. Блин, они какие-то ненормальные. Хоть бы тявкнул кто.

– Что делают?

– Просто стоят. А нет, пошли. К подъезду пошли! Кухня, зови парней!

Я высунул голову в подъезд и заорал, что пора возвращаться.

– Всё нормально, – глухо ответил Мишка.

– Не нормально! Спускайтесь! Они идут!

– Ага, кое-что есть, – не расслышал Мишка.

Я выскочил на лестницу, снова заорал, метнулся назад, в кухню, схватил со стола какую-то ложку и принялся стучать по батарее. Звон раскатился на весь дом. Настоящий набат. Тревога, тревога! Наверху вскрикнули, раздался топот на лестнице, и сразу – низкое рычание. Псы зажали пацанов возле мусоропровода, припали на передние лапы, оскалились. Горюх размахивал сковородкой, Мишка прижимал к груди большую коробку из-под обуви, швабру он, должно быть, забыл в той квартире. Здоровенная жёлтая дворняга зашла сбоку, скользнула, как самая настоящая змея, ухватила его за лодыжку и тут же получила сковородкой по голове. Вторая напружинилась, вот-вот вцепится Горюху в горло. Запалить, он говорил про самодельный огнемёт. Первое, что подвернулось под руку, – журнал. Жека чиркнул сразу несколькими спичками, я бросился на площадку, размахивая горящими страницами. Летела чёрная сажа, мелькали клыки, лапы, руки, воняло дымом, палёной шерстью или нашими обожжёнными волосами, крики, хрип, рычание – смешалось всё. А потом Жека тоже что-то поджёг. Веник, тряпку на венике! И мы их потеснили. Задевая друг друга, обжигаясь и вскрикивая, мы вытолкали псов с площадки и ввалились в квартиру. Хлопок двери прозвучал взрывом петарды. Всё закончилось.

Мы сидели в прихожей на полу, размазывая по щекам грязь и слёзы, – дым разъел глаза. Стонали и откашливались. А когда Мишка открыл аптечную коробку и вытащил ярко-красную резиновую клизму, мы захохотали. Забились в самых настоящих конвульсиях до новых слёз, до рези в животах, до жалобного повизгивания. И не могли остановить хохот, пока Девчонка не окатила нас холодной водой из тазика.

* * *

В Мишкиной коробке много чего нашлось, но мало что пригодилось.

– Антибиотики по рецепту врача продают, вот их и нет, – Мишка отвёл глаза, словно провинился.

Зато были обезболивающие, перекись, чёрная мазь с запахом дёгтя – от нагноений, нераспакованный стерильный бинт. Увидев это добро, Девчонка занервничала, пошла было в ванную, прижимая к себе перевязанную руку. Горюх метнулся следом, упёрся плечом в косяк и принялся уговаривать – мол, я всё понимаю, но нельзя так оставлять, надо полечиться, ну слушай, зря мы, что ли, рисковали, буквально в огонь бросались, смотри, у Кухни даже ресницы обгорели, прикинь, мы все пострадавшие, покусанные…

– Мне эта псина штаны порвала, тварь! – пожаловался Мишка.

– Без штанов остались, – подхватил Горюх.

Девчонка слегка улыбнулась. Горюх перешёл в наступление:

– Повязка присохла, ничего страшного, надо под водой подержать. Мишка, включи тёплую воду. Обработаем, перевяжем… Чего уставились! – рявкнул он вдруг на нас с Жекой. – Кино вам тут?!.

– Пойду чайник поставлю, – невозмутимо отозвался Жека.

Я тоже ушёл греть чайник. Нет, вида крови не боюсь, не брезгливый. Например, один пацан из нашей компании как-то нырнул в карьер и ободрался о притопленную арматуру. Но ничего, рану мы ему перевязали, обошлось. А вот Девчонка – она же… не знаю, жалко её. Не хочу видеть Девчонкины мучения, фиговый из меня помощник. Да и ей без лишних зрителей наверняка спокойнее.

А в кухне хорошо, не видно. Зато слышно. В покинутом доме, где нет ни малейшего бытового шума, в необитаемом городе с пустынными улицами и автострадами, в полном безветрии спятившей погоды каждый звук запросто проходил сквозь тонкие стены. Правда, Горюх с Мишкой говорили мало, отрывисто, что-то вроде «подержи, теперь сюда, легче давай». Потом Мишка ввалился к нам с Жекой и долго намывал руки. Сказал, что рана у девчонки воспалилась и нарывает, запах ужасный просто, Мишку чуть не стошнило. Они с Горюхом сделали что могли – убрали гной, положили мазь, но антибиотики нужны срочно, иначе заражение, и тогда…

Мишка умолк.

А Горюх за стеной говорил и говорил, его словно прорвало:

– Потерпи немного, почти закончил. Не туго? Ты не стесняйся, тресни меня, если передавлю. Или ущипни. Хоть всю рожу расцарапай, и не такое заслужил. Но я не знал, клянусь. Это он с тобой сделал? Он, конечно, он, я давно понял. И вспомнил кое-что. Но я всё исправлю, землю жрать буду, но исправлю. Всего-то надо убежать от них. Увести подальше и самому убежать. А потом отыскать, что там Жека рассказывал, чтобы с той стороны тоже тебе помочь… Ну да, я догадывался насчёт тебя. И что? Они всё равно за мной пойдут, Псарь же сказал, что могу их отвлечь… я классно бегаю, отвечаю. И ты постарайся им не попасться, нам же надо потом встретиться… Хватит, отпусти. Поймают так поймают. Псарь был прав, у меня другого пути нет. По-любому сюда ещё вернусь. Он заставит. Считает меня своей собственностью, я же малой, а он – братуха… Он меня никогда не отпустит. Так что – какая разница…

Иногда люди несут лютую чушь, только бы отвлечься. Я думал, что это как раз тот случай. И ещё думал, что Горюх и Девчонка – они теперь пара. Она же и до перевязки глаз с него не спускала. И теперь вот сидит с ним, и они молчат…

Молчат?

Мы сначала не поняли, что происходит, не сообразили, от чьего надрывного вопля задребезжали бокалы в серванте. Но это была именно Девчонка – смотрела на распахнутую входную дверь и кричала, кричала, кричала. А Горюха рядом с ней не было – и нигде не было. Я сунулся в туалет, в ванную, снова в кухню, опять к двери… Крик оборвался, Девчонка ринулась из квартиры, чуть ли не кувырком покатилась по лестнице, мы за ней. Вниз, во двор, в котором не было ни собак, ни Горюха.

– Он их увёл, – потрясённо прошептал Жека, когда мы выскочили из подъезда на улицу. – Этот идиот их увёл.

– Зачем? – Мишка повернулся к Девчонке. – Мы бы придумали другой способ! Зачем?!.

С таким же успехом он мог предъявлять телеграфному столбу, Девчонка даже не заметила. Она бешено озиралась и никак не могла выбрать, в какую сторону бежать.

– Герой хренов, – не сдержался я.

Мне безумно захотелось найти этого одноглазого паршивца и вломить ему хорошенько. За то, что всё решил один, и за то, что может погибнуть. Может, а не погиб! Потому что я отказываюсь думать иначе!

Девчонка перестала метаться, подскочила к Жеке, вцепилась в его футболку, тряхнула. Он перехватил её запястья:

– Мы его не спасём. Это невозможно, понимаешь? Невозможно. Зато он спас. Всех нас. Тебя.

Девчонка дёрнулась, будто Жека влепил ей затрещину. Отпустила его, отступила на шаг и оскалилась страшнее пустынной псины. Медленно повела головой из стороны в сторону. Вскинула руку, забрала волосы в горсть, подняла их. Одно ухо. А там, где должно быть второе, только уродливое отверстие. Не знаю, как остальные, а из меня это зрелище весь воздух вышибло. Но этого Девчонке показалось мало. Она широко раскрыла рот, в котором не было языка.

Без уха. Без языка. Возвращенка. Дважды.

Девчонку нельзя спасти. Вот для чего она это показала. Чтобы мы поняли.

– Горюх знал? – тихо спросил Жека.

Она кивнула. Знал.

– Всё равно. Мы тебя не бросим, – сказал Мишка. – Мы теперь обязаны тебя вытащить. Чтобы не зря.

И тогда Девчонка заплакала. А небо наконец прорвалось. Мы с Мишкой хотели дождя, но давно, целую жизнь назад. И вот сейчас, на асфальтовом островке перед крыльцом чужого дома, между облезлой детской площадкой и кривоногой скамейкой, наше желание исполнилось. Глупое, бесполезное желание. Крупные капли падали из больного, вздутого неба, ударялись о наши головы и стекали по щекам. Солёные капли.