Текст книги "Соль"

– Запей, – голос Мишки.

Да, рядом с кассой была полка с бутылками, Мишка бывалый, всё предусмотрел. Скрипит, свинчиваясь, крышечка, потом пауза, наверное, Девчонка глотает лекарство, чуть слышный всплеск воды, снова пауза. Время растягивается, мои ступни леденеют, словно я засунул их в сугроб, а спина покрывается изморозью. Ну, давай!

– Ничего себе!.. – в Мишкином голосе слышится изумление.

– Это да, – тянет Жека, – интересный поворот.

Я чувствую, как холод превращается в пламя, обдаёт жаром и отступает. Собираюсь с духом и разлепляю веки, чтобы убедиться: Девчонка ушла. Выпрыгнула. Спаслась.

Спаслась!

* * *

Я крикнул: «Бегом!» – и Жека с Мишкой остановились. Вцепились в свои тележки, как в единственную надёжную опору, втянули головы в плечи. Я сначала не понял и тоже напрягся – вдруг они заметили очередную беду. А когда сообразил, расхохотался:

– Да нет! Не от кого-то бегом, просто бегом, для удовольствия.

– В смысле – для удовольствия? – прищурился Мишка.

– Ну, приятно же. Скорость, ветер, всё такое.

– Спасибо, набегался.

Жека ничего не сказал. Наклонился над тележкой, поправил коробки, чтобы лежали плотнее и не вываливались. У меня такие же коробки, и у Мишки. Мы взяли их в магазине с пафосным названием «Академия торжеств». Никогда не понимал подобные названия, академия – это про учёбу, разве нет? Оказалось, нет. Наша академия предлагала в основном пластиково-картонную мелочёвку, одноразовую посуду с диснеевскими героями, мягкие игрушки, тряпочные цветы. Но нашлись и шарики, и несколько маленьких насосов, типа велосипедных, чтобы эти шарики надувать. И даже фейерверки.

Вообще-то я был почти уверен, что Мишка войдёт в магазин для праздников и сразу выпрыгнет из этого мира. Но ничего подобного. Он носился между витринами и стеллажами, повизгивая от восторга, трогал-щупал-хватал и даже не собирался исчезать. «Ух, сколько всего! – радовался Мишка. – Сделаем день рожденья! Настоящий! С друзьями! Я всегда мечтал, чтоб с друзьями!» И мы сделали. Не поленились, дошли до продуктового, взяли запаянные бисквитные коржи и банку сгущёнки, слепили торт. Зал «Академии» украсили флажками-гирляндами, опять же – шарики – надули штук двадцать, развесили. Даже дурацкие бумажные колпаки на себя нацепили. А потом воткнули в торт свечи, погасили лампы, и да, была в этом какая-то магия.

И вот тут я подумал, что всё наверняка получится, что всё будет хорошо, просто отлично, что я ужасно рад за Мишку, что не видел ничего лучше его растроганной мордахи, что сам размяк и поплыл, как шоколадный батончик на солнцепёке, но совсем этого не стыжусь. А Мишка сказал: «Надо загадать желание. Сейчас. Погодите. Я хочу… я хочу, чтобы мы все встретились там, у нас! Ты, Кухня. Ты, Жека. Я и Девчонка. И Горюх».

Мы промолчали, и Мишка замолчал. А свечи продолжали мерцать, цветной воск оплывал на сгущёнку, растекался лужицами. Ещё немного, и придётся ставить новые.

«Пора», – сказал Жека.

«Да. Бывай, Мишка, до встречи», – сказал я.

«И Горюх, – повторил Мишка. – До встречи, парни».

Он подул – долго, изо всех сил. Тринадцать свечей погасли. Я и Жека немного посидели в темноте и в тишине, а когда включили свет, увидели Мишку. «Не сработало», – кисло улыбнулся он.

…Теперь, утром, мы стояли на холме, плечом к плечу, посреди пустой трассы. Над нами и вокруг лежало огромное розовое небо, абсолютно чистое, словно не было никаких бурь и дождей. Пустоши раскинулись до самого горизонта – бескрайняя солёная степь. И мы снова нагрузили тележки шарами, только мы трое. Можно представить, что кто-то большой и главный отмотал плёнку назад, вернул всё на прежнее место, и дальше будет только беззаботная лень на барже, торговый центр и дачи. Можно, но я знал, что не будет. Уже не было.

Небо давило на нас. Розовый мир словно ужался и стал тесным, как прошлогодняя обувь. Нет, внешне ничего не изменилось – те же неоглядные просторы вокруг, островки высокого камыша, белоснежные пятна соли на серой земле. Изменились мы. Я.

Теперь я не чувствовал себя крошечной песчинкой в пустыне, скорее – человечком в стеклянном шаре. Если такой шар потрясти, посыплются белые хлопья, но в моём случае они будут не снегом, а солью. Это навсегда – в замкнутом мире нет ни перемен, ни выбора. И можно бы дальше беспечно зависать с пацанами, но для чего мне тогда ум, память, чувства, сильные руки и быстрые ноги?

Вот что крутилось в моей голове, когда мы стояли на вершине холма, оглядывая пустыри и широкую полосу трассы, которая тянулась от наших ног до бесконечности, но в итоге никуда не вела. И тут Жека поднял лицо от тележки и широко улыбнулся:

– Чего жухлые такие? Бежим!

– Давай, Мишка, – подхватил я, – шевели булками! На счёт «три»! Три!

И мы побежали. Понеслись. Полетели. Горячий ветер бил в лицо, выжимал слёзы, а мы хватали его ртом и глотали. Колёсики тележек громыхали, подпрыгивали на мелких камушках, сами тележки вибрировали, их дрожь текла в наши пальцы и дальше – в плечи, в позвоночник, в каждую клетку.

– А-а-а! – кричал я.

– У-у-у! – кричал Мишка.

– И-и-е! – кричал Жека.

А когда спуск закончился, мы отпустили тележки, повалились на мягкий от жары асфальт и уставились в небо.

– Опять розовое, – через тяжёлое дыхание сказал Мишка. – Оно теперь навсегда розовое?

Ответа у нас не было.

* * *

Баржа торчала из реки, упираясь носом в берег, там же, где мы её оставили. Ничего не поменялось, совсем ничего. Дно грузового трюма покрыто надувными шариками, которые и не думали сдуваться, в очаге на верхней палубе угли и зола, рядом куча веток для костра. Оно и понятно, мы ведь ушли совсем ненадолго. Но по ощущениям, по моему внутреннему счётчику, нас не было несколько месяцев.

Мы слонялись по барже, как трое беженцев, которые отдали свой дом врагу и вернулись на руины после многих скитаний. У всех одинаковое выражение на лицах – вроде как радостное, но и недоверчивое: неужели когда-то нам здесь было не тесно? В этих отсыревших комнатушках, на покатой крыше будки, на скрипучей ржавой лесенке.

Я собрался с духом и вошёл в отсек Девчонки, впервые вломился на чужую территорию. Как и говорил Мишка, смотреть особо не на что – надувной матрас и картинки по стенам. Картинки из журналов, книжек, с обёрток печенья и шоколада, вырезанные из календарей и подарочных пакетов. И на всех картинках дети. Девочки. Совсем маленькие, кудрявые, пухленькие, с бантами в волосах, с плюшевыми мишками в руках. Как по мне – сентиментальная ерунда. Но для Девчонки они что-то значили, иначе не висели бы тут, приклеенные скотчем за уголки к прогнившему железу. Приходя в пустоши, мы помнили только то, чего у нас не было или отобрали. Наверное, в этом всё дело.

В комнатушку Горюха идти смысла не было. Он не успел там обжиться, от него ничего не осталось. Так что я поплёлся к Мишке и Жеке, которые насосами надували шарики и сбрасывали их в открытый трюм. Получалось быстро. Две коробки валялись неподалёку уже пустые, ещё одну пацаны выбрали до половины, плюс три нераспечатанные.

– Помочь? – не слишком интересное занятие, но не купаться же и загорать, пока друзья трудятся.

– Ага, – Мишка ловко потянул за резиновый хвостик шара, свернул колечком и сделал узел. Накрепко запечатал воздух внутри. «…Блю …бя!» – успел выхватить я надпись на боку, пока шар летел в грузовую яму.

– Лучше костёр разведи, есть охота, – сказал Жека.

Я напомнил, что еду мы в городе не брали, только пару бутылок воды, да и те выпили по дороге. Надо топать в торговый центр.

– Вы идите, – Мишка вскрыл новую коробку. – Я тут подожду.

– Давай с нами, – не согласился я. От мысли, что Мишка останется без защиты, стало как-то тоскливо. – Всё равно сегодня не закончим, да и спешить некуда.

– Нет.

– Мишка, не дури, – Жека отложил насос в сторону. – Вместе спокойнее.

– Почему? Возвращенцев среди нас нет, значит, собаки не придут. Чего вы боитесь? Или ты не всё рассказал, Жека? Кто ещё мечтает нас сожрать? Крысы? Гигантские пауки? Крокодилы?

– Никто. Правда – никто. Но и бурь раньше не было, и дождей. Вдруг я сам чего-то не знаю.

Мишка упёрся. Он со своими шарами окончательно поехал кукухой, трясся над ними, как самый настоящий фанатик или маньяк. Уговаривать бесполезно, «нет» – и всё. И только когда я сказал, что он стал копией Костика, что его зрачки так же дёргаются и вот-вот слюна потечёт по подбородку, Мишка согласился припрятать в будке свои сокровища и по-быстрому сгонять за едой. Но только по-быстрому!

Эта экспедиция расстроила нас окончательно. Торговый центр словно состарился и усох: мутные витрины, пыльные полки, грязь, запустение. Совсем недавно он был широким, блестящим, новеньким, как с рекламного буклета. А теперь… грустно.

На пешеходный мост поднялись по привычке, не договариваясь. Постояли, поплевали вниз. Мишка сказал, что по дороге вообще-то быстрее и удобнее, и не надо на ступеньки карабкаться. Жека согласился. И я понял, что больше мы на мост не полезем, потому что это напрасная трата сил. И потому что скучно.

Но вечером на верхней палубе горел огонь, и вроде стало полегче. С костром всегда так, достаточно просто смотреть на пламя, на его жадные гибкие языки, на переливы красного и жёлтого. Я смотрел, и Мишка, только Жека лёг на спину, закинул руки за голову и уставился в небо. Это правильно, так и должно быть. Наверняка Жеке тоже обещали космос, а разве бывает космос без звёзд…

Вода тихо плескала о борта баржи, в пламени потрескивали сухие ветки, искры летели вверх и таяли в черноте, когда сквозь дремотное бесчувствие проступили мысли. Звёздный мальчик, серьёзно? Нет, Жека такой же, как мы. Не он упал со звезды, это звёзды упали и теперь лежат в реке. А Жека смотрит в небо. Вот что я понял раньше, давно, а потом забыл. Только как их разглядеть на дне?

* * *

– Ну, как?

– Впечатляет.

Мишка ликовал, сиял просто. Оглядывал трюм баржи с такой гордостью, будто это не яма с шариками, а небывалый шедевр, созданный его, Мишкиными, руками.

– Спасибо, парни, вы же помогли.

«Поплачь ещё от умиления», – хотел сказать я, но не сказал.

– И что дальше? – спросил Жека.

– Нырнём туда!

Ну да, я с самого начала так и планировал. А теперь сомневался. Сотни, а может быть – тысячи воздушных шаров лежали в грузовом трюме, заполняя его почти до краёв. Их упругие, круглые бока бугрились, будто кто-то наполнил баржу, как ванну, разноцветной пеной. Шары поблёскивали на солнце и казались вполне надёжными, чтобы выдержать наш вес. Но всегда что-то может пойти не так. Наверное. Не знаю.

А Мишка возбуждённо переминался с ноги на ногу, заглядывая в моё лицо:

– Ныряем, Кухня? Сейчас, да? Да?

– Слушай, куда спешить? Отложим до завтра, темнеет уже.

– Ты что, передумал? Струсил?!.

– Нет, просто не уверен. Шары могут полопаться. Сиганём в них со всего маху, провалимся и встрянем в днище. Нам тогда никакие таблетки не помогут.

– Ты серьёзно? – Недоумение на Мишкином лице сменилось злостью, но этим меня не проймёшь.

Другое дело – отвращение, даже гадливость, с которой Мишка сказал:

– Ясно. Не ожидал от тебя. Хорошо, я сам.

– Стой, дай объяснить! Жека, ну скажи ему!

– Да, Жека, скажи мне.

Мы с Мишкой сцепились взглядами, будто кто первый моргнёт, тот проиграл. С вызовом таращились друг на друга, и каждый рассчитывал на Жекину поддержку, чтобы доказать свою правоту. Но тот не отвечал.

– Жека?

– Я здесь, на крыше! – он махнул рукой с верхней палубы. – У нас ещё коробка с фейерверками есть. Тут ракеты, салюты всякие. Уже темно, здорово бабахнет. Ныряйте в свои шарики, а я вам иллюминацию устрою, будем кайфовать по полной программе!

Мишка вскинул глаза на Жеку и заорал:

– Круто! Тебе долго разбираться, как оно работает?

– А чего разбираться? Только фитили поджигать.

– Согласен? – снова упёрся в меня взглядом Мишка.

– Чёрт с тобой, давай рискнём.

– Тогда начинаю отсчёт! Десять секунд до запуска, парни, – Жекин голос подрагивал от нетерпения, Мишка тоже суетился, и эта их воодушевлённость передалась мне. Словно вдоль позвоночника натянулась тонкая звенящая струна. Словно я бегун на старте за секунду до свистка, бегун, который знает, что сейчас установит новый мировой рекорд или погибнет.

Мы с Мишкой встали на край грузовой ямы, чуть сдвинув пятки с железного борта, и развели руки в стороны. Жека ходил по крыше будки, чем-то шуршал, постукивал и одновременно считал:

– Десять. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Готовы? Три. Два. Один. Пу-у-уск!

Я толкнулся и полетел вперёд спиной. Боковым зрением заметил, как сорвался Мишка. Мгновения тянулись и тянулись, я падал, но на самом деле погружался, плыл, парил в невесомости. Вниз, вниз. Шары приняли меня, пружинисто толкнули и поглотили. Я подумал об упаковочной плёнке с пузырьками, о газировке, о попкорне и раскрошенном пенопласте. А потом пришли голоса.

…давай попробуем, Кухня, ничего не будет, отвечаю…

…это кристалл, видите? Соль. Целое озеро соли. И оно здесь только для нас…

…крути мясорубку, Серёжа, кровь ничем не пахнет. А вот грязные мысли я чую за версту…

…скольких ты потерял, звезда путеводная? Ты никогда не получишь того, о чём мечтаешь…

…я думаю, нас похитили рептилоиды. Я думаю, рептилоиды – это мы…

…ты понимаешь, что отказываешься от помощи?

…глупый мальчик…

Я рванулся всем телом и вытолкнул себя на поверхность, словно реально тонул. Шары с неприятным скрипом разошлись и выпустили меня. Точнее, мою голову. Мишкина голова тоже выбралась и придурковато лыбилась совсем рядом:

– Так классно!

– Не расшибся?

– Не-а, это же как куча надувных кругов. Они наоборот – спасают.

Я хотел уточнить, от чего именно они спасают, но не успел – со стороны верхней палубы оглушительно громыхнуло. Жахнуло так, словно на нас сбросили бомбу. Или на Жеку.

– Смотри! Смотри! – закричал Мишка, а в тёмно-фиолетовом небе появилась летящая белая точка. И вдруг взорвалась, распалась на множество огней, брызнула ими, как брызгает поливалка на газоне. Я откинулся на спину и уставился ввысь, покачиваясь на шарах. И снова громыхнуло, жёлтый метеор распустил множество лучей и посыпался искрами.

– Ну, как? – крикнул Жека.

– Обалдеть можно! Давай ещё! – отозвался Мишка, а я промолчал. В голове билась, но не давалась самая важная мысль на свете.

– Сейчас ещё будет!

– Жека, это ракеты? Салют? – я и так знал, но должен был спросить, чтобы угнаться за той увёртливой мыслью.

– Да, тут много! Запускаю!

Огненные шары взмывали и вспыхивали, Мишка восторженно вскрикивал, я просто лежал и смотрел. Вот она – настоящая красота, даже плакать захотелось. Мать иногда плакала в храме, говорила, это от пения хора, настолько оно проникновенное. А мне было неловко за неё, хотелось сказать, чтоб перестала выделываться. Но теперь и я бы заплакал, если бы был девчонкой. Девчонкам можно ронять слёзы над цветочками, котятами, песенками и прочей душевной фигнёй. А мне нет. Поэтому грозди салюта отражались в сухих глазах.

– Жека! – я так резко подорвался, что на секунду провалился в шары по макушку, но тут же вынырнул и заорал во всё горло:

– Же-е-ека! Они падают! Искры падают в реку! Звёзды отражались и упали! Они там! Именно сейчас! Смотри в воду! Сейчас!

– Да, вода чёрная, – ответил Жека. Голос его прозвучал сдавленно, издалека. – Там очень глубоко.

Наверное, он не расслышал или не понял.

– Мишка, надо докричаться до него, помоги мне!

Нет ответа. Я повернулся, ещё раз и ещё – по кругу, но Мишку не нашёл. Вот только что его довольная физиономия была совсем рядом, а теперь пустота. Только тёмные полукружья шаров вокруг.

– Жека!

Снова нет ответа. И огней в небе нет, лишь сизый дым плывёт над баржей. Но об этом буду волноваться потом, сейчас нужно вытащить Мишку. И я принялся разгребать, закапываться глубже, шарить под собой, звать. Метался в грузовой яме, каждое мгновение почти чувствовал, как натыкаюсь пальцами на тёплого живого друга, но в который раз хватался за упругий холодный шар. От запаха резины перехватывало дыхание, от долгого качания в неустойчивой рыхлой массе накрывало головокружение. Самому мне не справиться.

– Жека! Мишка!..

Тишина. Никого.

И вдруг новый залп, и яркое пятно ракеты, и огненный дождь над рекой. И силуэт человека на крыше будки.

* * *

Картонные тубы от стреляных ракет лежали возле его ботинок. Это первое, что я увидел, когда почти поднялся по ржавой лесенке на верхнюю палубу. Остановился – одна нога выше другой на узких ступенях, залип глазами на ботинки – такие носят военные. Есть специальное название, я его знаю. Как же?..

– Берцы, – сказал Псарь.

– Точно, берцы, – согласился я.

– Хочешь запустить салют? Последний, больше не осталось.

– Нет.

– Тогда захвати дров из кучи, всё равно мимо пойдёшь. Рановато сегодня стемнело.

Не знаю, с какой стати я его послушался, но так и сделал. Приволок охапку веток, швырнул в еле тлеющий костёр, а они вдруг вспыхнули все разом, будто облитые бензином. Я отпрыгнул в сторону, вылупился на Псаря, мол, что за идиотские шутки? Он ухмыльнулся. Во всяком случае, показал редкие зубы, глаза же не разглядеть за чёрными зеркальными очками.

– Садись, поболтаем, – сам он уселся на канистру, кажется, Жека приволок её с помойки на заброшках целую жизнь назад.

– Не хочу.

– Придётся. Идти тебе некуда.

Я хмыкнул. С этим как раз никаких проблем – хоть снова в город топай, хоть по пустошам. Обернулся, глянул на берег. Померещилось?

– Нет, не померещилось, – Псарь поднял руку, и тишину разорвал одинокий вой. Опустил – вой прекратился. Такая вот демонстрация. Я подошёл к краю и вгляделся в темноту. Собаки были чернее мрака, их неподвижные силуэты заняли весь берег.

– А вы, значит, псин своих привели. Покормить или просто для компании? Или чтобы я не рыпался?

– Много чести, – снова оскалился Псарь. – Собаки не тронут, но куда ты пойдёшь? И с кем?

– Они выпрыгнули в настоящую жизнь, да? Мишка и Жека. Вернулись домой?

– Похоже на то. Не поверишь, но я рад за них.

– А Горюх?

– Садись, вон коробку возьми.

Я демонстративно пнул коробку и плюхнулся на тёплое железо крыши. Скрестил ноги, расслабил спину, типа отдыхаю. Пусть видит, что вообще меня не пугает. Подумаешь, собачник.

– А Горюх? – повторил я.

Псарь потянулся к костру, подбросил палок в огонь. Пламя заплясало в стёклах его очков.

– Что, трудно сказать?

– Ты и сам знаешь.

– Знаю! Знаю, что вы могли его спасти! Вы ведь всё время были рядом! – я подался вперёд, упёрся кулаками в железный настил так, что стало больно. – Почему вы ему не помогли? Радуетесь, когда люди гибнут?!. Долбанный извращенец, вот вы кто!

Псарь снял очки, убрал в карман, уставил на меня слепые бельма:

– Я не мог. Здесь не игра, не кино, не тарзанка, как вы говорите. Это по-настоящему. И платить приходится по-настоящему. А Горюх… искупление, жертва, слышал о таком?

– Вы с моей матерью не знакомы?

– Нет. Это она рассказывала тебе об искуплении? – Я не ответил, но Псарь и не ждал ответа. – Истинные жертвы не бывают наполовину. Горюх сам решил, как поступить, надо уважать его выбор.

– Опять враньё…

Я хотел спорить, кричать на него, обзывать, но запала не осталось. С реки потянуло холодом, кожа покрылась мурашками. Это Псарь виноват, что трясусь и придвигаюсь ближе к огню, к нему. Псарь притягивает, хоть совсем мне не нравится. Из-за него я чувствую себя глупым. Но какая разница, кто из нас прав, в любом случае – ничего уже не вернуть. Осознание потери вдавило меня в крышу, заполнило изнутри. Да, это не кино, не научный эксперимент, не кома, не портал с инопланетянами. Тупость – вот что это такое. Наша беспечная тупость, уверенность, что можно глотать любую дрянь и оставаться прежними. Что мы бессмертны.

– И что теперь будет? – спросил я.

– Ты о чём?

– О себе. Парни ушли, а я остался. Это потому, что ничего не хочу? Нет такой штуки, которая может вывести меня отсюда?

– У всех есть такая штука.

– А у меня нет. И я займу место Жеки, да? Кто-то должен встречать пацанов на пустошах и провожать в город, правильно? Это я?

– Как захочешь. Иногда надо просто поверить. Особенно тебе.

– Поверить? Вы всё-таки знакомы с моей матерью!

И тут Псарь расхохотался. Упёр руки в колени, откинулся назад и зашёлся настолько свободным жизнерадостным смехом, что и я улыбнулся. Неосознанно. А когда дошло, как он действует, прикусил губу до крови, чтобы не вестись. Он мне не друг!

Псарь отсмеялся и сказал мягко, как мог бы сказать отец, но не мой, а киношно-идеальный:

– Ты, наверное, догадываешься, что пустошей много – у каждого своя. Но те, кто могут хоть чем-то помочь друг другу, оказываются в одном пространстве. Например, на этой барже. Они и дальше будут приходить сюда из реального мира. Тебе нужно вытаскивать их. Здесь или там – без разницы. Но лучше – там, чтобы «здесь» вообще не случалось.

– Не понимаю.

– А что тут понимать? Когда нет веры, люди ищут ей замену и, как правило, не в тех местах, где следует. В именах, святилищах и старых книгах нет ответов. Имена – просто слова. Всё это лишь внешние оболочки. А суть внутри, и она одна для всех. Верь сначала в себя. Потом – в меня.

– В вас? Хорошая шутка. Вы – не Он. У моей матери есть Он. Так себе персонаж, если честно, но хотя бы с интересной биографией. А вы – просто немытый бродяга, который гонит лютую хрень с умным видом.

– Верно. И неверно. Я уже говорил, если помнишь. Я – наглядное пособие, показываю то, что имеет значение. Вот и всё.

Блин, почему нельзя сказать нормально?

Я мало что понял, но вытаскивать других – это тема. Ирку. В первую очередь отобью Ирку, пока она не провалилась в собственную пустошь. Мать ей не помощник, и вообще никто, только я. И Псарь. Потому что от него зависит, получится у меня выпрыгнуть отсюда или нет.

– Ладно, я на всё согласен, – сказал и понял, что это чистая правда. – Что надо делать?

– Может, запустишь салют? – Псарь протянул руку, чёрная перчатка сжимала картонный конус. – Последний. Доведи дело до конца.

– Доведу, – пообещал я.

Огонь пробежал по фитилю, грохнуло, расцвело, осыпалось, а река всё качала и качала искры под моими опущенными веками. Звёзды просто упали. Они ещё поднимутся.

* * *

– В эфире радиостанция «Голос города», и у нас в студии очень интересный гость, который согласился дать интервью, не называя своего имени. Хотелось бы знать – почему?

– А зачем кому-то моё имя?

– Хотелось бы вас как-то представить.

– Давайте скажем, что я – активист движения «НЕТ», годится?

– Вполне. И всё-таки. Вы стремитесь к анонимности, потому что скрываетесь?

– Не особо. Но бережёного бог бережёт, слышали о таком?

– Да, а ещё слышала, что ваша организация имеет трения с законом. Вандализм, избиения, запугивание. Ничего не пропустила?

– Нет, всё по списку. (Смеётся.) Вандализм – это закрашивание надписей на стенах, как я понимаю. Торговцы оставляют сообщения для связи, мы их закрашиваем. Запугивания и избиения… когда дилеры приходят на подставу, они не готовы расстаться с товаром. Как и закладчики. Всякое бывает, не буду оправдываться.

– А как же закон?

– Знаете, у всех свои методы.

– Получается, все средства хороши?

– Иногда. Мы делаем то, что должны делать.

– Вот как. Откуда такое ожесточение? У вас есть личная травма на этот счёт? Кто-то из близких пострадал? Или вы употребляли?

– Провокационный вопрос. Скажем так, был опыт, давно, но запомнился крепко.

– Расскажете?

– Нет. Это прозвучит слишком безумно. Но я знаю, что именно тогда пережил. Пережил… да, чудо, что я здесь.

– Вы ведь и сейчас играете с огнём.

– Я не играю. И мои друзья не играют.

– Я имела в виду, что вы ходите по краю. Этакие благородные разбойники, для которых цель оправдывает средства. Но закон для всех один, и вы не намного лучше тех, против кого выступаете.

– Возможно. Не утверждаю, что мы кругом молодцы, но искренне считаю, что цель оправдывает. Мы не убиваем, а они – да. Просто не сразу, не ножом или удавкой.

– Разве пострадавшие не понимают, во что ввязываются? Это вопрос выбора.

– Нет, никто не идёт на это осознанно. В большинстве случаев это баловство, понимаете? Представьте, как дети выбегают на скоростную трассу, чтобы на спор проскочить перед машиной. Они прекрасно знают, что машины сбивают людей, что люди гибнут, но ребёнок не понимает, что это может случиться и с ним. И вот это то же самое, потому что воспринимается как нечто несерьёзное – один раз ничего не значит. И второй. И третий. Но за всё надо платить, расплачиваться собой. Это слишком крепко держит, и если вы можете предложить другой способ борьбы, более этичный, поделитесь идеями.

– Обязательно… но вернёмся к главной теме. Где вы находите единомышленников? Учитывая вашу скрытность, не по объявлению, верно?

– Интернет – рай для скрытных. Но вообще не по объявлению, вы правы. Ядро движения – люди, с которыми я был на той стороне. Мы вместе уже несколько лет. Остальные приходят разными путями.

– Та сторона – что вы имеете в виду?

– То, что сказал.

– Ладно… Вы теряли кого-то из соратников за время участия в движении?

– Я не буду отвечать на этот вопрос.

– Но ведь у нас интервью и вы согласились, люди хотят подробностей.

(Молчание.)

– Ну, что ж, напоминаю, что у нас в студии активист движения «НЕТ». Сейчас прервёмся на небольшую рекламную паузу, а потом…

* * *

 
С той поры, как скитаюсь я птицей пустыни,
Может быть, в небесах светил стало меньше,
Столько долгих лет был я спящим.
Пусть увижу я солнце, насыщусь светом…
 

Гильгамеш. Таблица десятая

* * *

Большое спасибо Ксении Комаровой, которая подсказала, как мои герои попадают в солёные пустоши. И как могут выбраться из них.