Текст книги "Последний сын"

Телль хотел послушать их, но, едва он стал опускаться на пол у двери, как зазвонил домофон. Комендант дома попросил включить Нацвещание. Телль молча повесил трубку. Не отодвигая шторы, он снова нажал кнопку телеприемника. Голос ведущего Нацновостей прорывался сквозь материю, бодро рассказывая об очередном изобретении Нацлидера. Это было средство передвижения на двух колесах с цепной передачей и рулем. Все выступавшие в программе эксперты хвалили изобретение, которое, по их словам, необходимо поскорее внедрить в серийное производство, поскольку оно даст возможность простому населению иметь свой, личный транспорт.

– Чушь какая-то, – произнес Телль.

Он отодвинул штору, чтобы увидеть это изобретение, но Нацновости уже перешли к другому сюжету. Там рассказывали о недружественной политике соседней страны, угрожающей интересам нашего государства. Телль не понял: страна угрожает интересам нашего государства или ее политика. Хотя, наверное, разницы не было никакой. Телль вспомнил карту, которую они смотрели с сыном.

– Вообще, они в раз 20 меньше нас, – заметил он, показав рукой на комнату сына, где висела карта.

– Ты чего это с телевизором разговариваешь?

Телль вздрогнул. Голос Фины раздался рядом неожиданно.

– Я не слышал, как ты подошла, – оправдываясь за свои слова, сказал Телль.

– Тебя это действительно волнует? – Фина показала на телеприемник.

– Нет, просто…

– Не о том ты думаешь. Нам сына надо спасать, – бросила Фина и ушла к Ханнесу.

Телль виновато нахмурился. Не получалось думать только о сыне.

Снова выключив телеприемник, Телль попытался пальцами зацепить его корпус и вытащить из ниши в стене. Но даже маленького зазора, куда можно было бы просунуть отвертку, там не оказалось. Телль дернул штору, завесил телеприемник и лег на кровать.

Спать не хотелось, хотя предыдущую ночь он не сомкнул глаз. Было желание сбросить, стряхнуть с себя всю тяжесть пережитого, расправить крылья и взлететь. Но Телль понимал, что никуда он не взлетит, никуда не денется эта тяжесть. Он смотрел в потолок, думая, как можно спасти сына. Попробовать снова сбежать, как Фина с Марком? Поймают, и тогда точно будет еще хуже. Если Ханнеса отправить куда-нибудь? Но одного его ни в поезд, ни на самолет не посадят. Ехать с ним, а потом самому вернуться с полдороги, чтобы их здесь не хватились? Но, если Ханнеса найдут? Даже, если он доберется, как-то сможет устроиться, то все равно его глухота скоро откроется. А если его просто оставить дома? И, когда за ним придут, – отвести на чердак или на крышу.

Телль вспомнил, как в его детстве кошка, жившая в подъезде, спасала котят от пожара. Из-за брошенного кем-то окурка этаж заволокло дымом, и кошка по одному вытаскивала своих малышей за шкирку. Она спасла их всех. А он Марка спасти не смог. И Ханнеса не знает как спасти.

По пустым улицам города пронесся звук отбоя. В коридоре погас свет, в комнату тихо зашла Фина. Телль приподнялся на кровати.

– Я думала – ты спишь, – обернулась к нему жена.

– Нет, не сплю.

Опершись о колени, Телль встал.

– Ты куда? – зашептала Фина.

– Хотел пожелать сыну спокойной ночи.

– Не мешай, пусть спит.

– Тогда я просто посижу рядом с ним.

– Опять на полу?

– Мне так удобно.

Ханнес спал крепко и громко сопел. В темноте его почти не было видно. Телль откинул голову к стене. Скрестив руки на груди, он закрыл глаза. Дыхание Ханнеса успокаивало его и клонило в сон.

Письмо

Письмо, которое Фина написала Нацлидеру, называлось «Я не хочу умирать». Ответ на него из администрации главы государства пришел скоро. Это был даже не ответ, а уведомление о том, что письмо получено, и его изучат.

Фина с надеждой показала уведомление мужу, но Телль, помня свои посещения инспекции, лишь едва кивнул.

Потом от администрации Нацлидера пришло письмо, что вопросом занимается инспекция Нацдетства по месту жительства.

– Теперь они придут сюда, – со злобой сказал Телль.

Через несколько дней, вернувшись с работы, он заметил на этаже у квартиры участкового инспектора, разговаривавшего с Финой. Жена стояла перед закрытой дверью, и Телль понял: Фина ни за что не пустит инспектора внутрь. Она смотрела на конверт в его руках, из которого инспектор доставал то самое ее письмо.

– Это вы писали? – перевернув текст письма к Фине, спросил инспектор.

– Да я.

– Вот вы не хотите потерять ребенка. А если бы вам государство предложило компенсацию? Раньше ведь так и было, пока против нас не ввели санкции. Деньги у государства закончились. Давно все по-другому стало. Вот мне просто интересно, согласились бы вы на компенсацию, если бы это случилось тогда?

Телль видел, как край рта Фины дернулся. Инспектор не стал ждать ответа и задал новый вопрос.

– Почему мальчик сам не написал?

Инспектор говорил таким тоном, что Фине хотелось ударить его. Телль тоже себя сдерживал.

– Он у вас умеет читать и писать? – продолжал давить инспектор.

Фина не знала, как ему ответить.

– Умеет! – тихо подойдя к ним, бросил Телль.

Инспектор вздрогнул. Когда он повернулся к Теллю, Фина с облегчением вздохнула.

– Что вам нужно, инспектор? – обратился к нему Телль.

– Здравствуйте. Мне поручили разобраться по вашему письму. Вот оно, – инспектор показал Теллю конверт. – Хотел узнать: если мальчик умеет читать, писать – почему он сам не написал?

– Он не знает еще, – Фине потребовались силы произнести это.

– Как интересно получается.

– То есть, надо было сказать ему? Объяснить, почему он должен умереть? – спрашивал Телль.

Инспектор спокойно выдержал его взгляд.

– Вам придет ответ по почте. Всего хорошего.

Инспектор стал спускаться по лестнице. Телль и Фина смотрели, как он не спеша шагает вниз по ступенькам. Когда открылась дверь подъезда, они зашли в квартиру.

– Мам, куда ты делась? – стоял с книгой в руке в родительской комнате Ханнес.

Фина показала, что выходила встречать отца.

Телль наблюдал за удаляющимся инспектором в окно. «Ведь они придут, и не раз», – думал он.

– Нам надо сказать Ханнесу, – взяв жену за руку, произнес Телль.

– Зачем? – отшатнулась Фина от мужа.

Она не верила, что отец ее сына мог такое сказать.

– Надо, – уверенно повторил Телль. – Мы не можем защитить Ханнеса, но мы можем не врать ему.

– Чтобы он после этого каждый день ждал смерти? Жил в страхе? Мы можем, конечно, не врать и быть честными с сыном, но что ему это даст?

Телль показал на стену комнаты.

– Потише. Соседи услышат.

Фина вернулась к входной двери, закрыла ее на цепочку и на все обороты замка.

– Ты видел его, – сказала она про инспектора. – Зачем он приходил? Что хотел?

– А почему вы разговаривали на этаже? Ты его не пустила? Он хотел войти? – стал расспрашивать Телль.

– Он не говорил, что хочет зайти. Я сама к нему вышла, подумала: если что – буду кричать, меня услышат.

– Да ну… – протянул Телль. – Не вышел бы никто.

– Верно. Но они хотя бы знали.

Телль согласился. Они с Финой жили замкнуто, не общались с соседями, не ходили ни к кому в гости, никого не звали к себе. У них вообще не было ни друзей, ни хороших знакомых. С коллегами по работе их интересы и общение заканчивались сразу же за проходной. А с соседями они только здоровались. Фина боялась, что, пустив в семью чужих людей, они с Теллем станут отдавать им то время, которое могут провести со своим сыном. Тогда у них еще был Боб.

Фина прикрыла дверь в комнату Ханнеса, который был увлечен книгой, и повернулась к задумавшемуся Теллю.

– Неужели больше, чем легкую смерть, мы для нашего Ханнеса ничего не сможем сделать?

* * *

После смерти первого ребенка Телль хотел переехать с Финой в другой город, но им отказали. Им отказали даже в деревне. Фина, как дочь нацврагов, должна всегда быть под присмотром.

Телль знал, что жена с четырех лет росла в детском доме. Когда ее, забрав от бабушки, туда привезли, Фина сбежала через несколько дней. Нашли девочку на вокзале. Она стояла и смотрела вдаль в ожидании поезда, на том самом месте, где их с мамой когда-то встречал папа. Шел дождь, Фина промокла насквозь, но не сделала даже шага назад. Она готова была стоять там всю жизнь, веря, что с одного из вагонов сойдут родители.

Тогда Фина простудилась и заболела. Это спасло ее от наказания. Потом она несколько раз убегала на станцию. Находили Фину всегда на одном и том же месте, затаскивали в машину, привозили обратно, били, ставили в угол, не давали еды. Перестала убегать Фина, когда из-за такого ее побега наказали весь класс.

Она рассказывала, что в детдоме тяжелее всего было не поддаться, начав ненавидеть родителей.

– Они тебя бросили и смылись, – говорили Фине.

Многие воспитанники были детьми тех, кого забрали, выслали из страны или, как у Фины, – не пустили обратно. Многие отказались от своих родителей, став считать их врагами нации, и даже сменили данное при рождении имя.

Тех, кто не отказывался, выводили после занятий перед остальными воспитанниками и начинали «ломать». Так говорили сами воспитательницы.

– Ты не любишь свою родину? – спрашивала воспа.

– Люблю, – отвечал испуганный ребенок.

– А твои родители любят родину?

Если воспитанник отвечал, что любят, у него спрашивали: почему тогда родители не здесь?

– Не знаю, – не поднимая головы перед остальными детьми, говорил ребенок.

– Как думаешь, твои отец с матерью любят тебя? – спрашивали у него, разобравшись с любовью к родине.

– Наверно, – ребенок боялся произнести слово «любят».

– Если они тебя так любят, то почему ты не с ними, а здесь? Почему не они заботятся о тебе, а родина?

Когда все заканчивалось, и воспы отпускали детей, остальные били ребенка, из-за которого устраивали собрание.

У Фины после детского дома остались несколько шрамов на руках и один – над правой бровью. Она всегда молчала, когда ее вызывали. И потом ее перестали вызывать.

– Когда я вышла оттуда и поняла, что больше никогда туда не вернусь, мне стало так легко, так хорошо, что я скакала по улице от радости, – рассказывала Фина мужу. – Я радовалась, что никогда больше не увижу этих людей, не услышу их голоса, что они больше никогда не прикоснутся ко мне.

Телль знал, о чем говорила Фина. Когда он сам ребенком ходил в детский сад, в младшую группу пришел мальчик. У него была заячья губа, и дети били его за это. И Телль тоже бил.

Он помнил, как звали того мальчика. Телль часто думал о нем. Что с ним стало? Где он сейчас? Жив ли? О том мальчике Телль никогда не рассказывал Фине.

Фина почти не вспоминала о детском доме. А, если мысленно и возвращалась к нему, то словно вытаскивала из памяти что-то лишнее, ненужное, которое потом будет снова спрятано далеко-далеко и надолго забыто. Она с любовью вспоминала своих родителей, детей, прожитое с Теллем время. И все – с такой нежной грустью, что у Телля сжималось сердце. Хотелось накрыть плечи жены пледом и обнять ее. Он часто думал: как назвать то, что произошло за эти годы с Финой. Она изменилась, сам Телль стал другим. Ему не нравилось слово «постарели». Он говорил вслух и в мыслях произносил – «устали».

Каким будет их последний день вместе? Они прожили так долго семьей, что не могли теперь представить жизнь друг без друга. А ведь такой день обязательно настанет.

Телль смотрел, как Фина, сидя на полу и подобрав под себя ноги, что-то писала, положив тетрадь на кровать.

– Что пишешь? – спросил он скорее механически, чем с интересом.

– Письмо родителям, – не отрываясь, ответила Фина.

Она часто им писала. Фина рассказывала папе и маме о своих детях, о Телле, о том, что стало с детьми. Письма она отправляла на старый адрес бабушки за границей. Все они возвращались обратно.

По конвертам было видно, что их вскрывали, а по пятнам на исписанных Финой листах – что, если не читали, то держали в руках – точно.

Теллю казалось: эти письма делают только хуже их семье, родители Фины, скорее всего, уже умерли. Но сказать обо всем этом жене он не мог. Сидя, как обычно, на полу возле двери, Телль наблюдал за Финой и молчал.

Волосы ее упали на лист бумаги. Фина заправила их за ухо, что-то проговорила губами, написала, отодвинулась и посмотрела на написанное. Потом она снова склонилась над листом. Перо под ее пальцами зашуршало. Фина писала медленно, долго и вдруг, прислушавшись к тихо сидевшему Теллю, повернулась к нему.

– Я знаю: ты думаешь – я зря пишу, и нам аукнутся мои письма, – отложив авторучку, Фина вытянула затекшие ноги. – Мои мама и папа потеряли меня – своего ребенка. Я потеряла трех деток. И вот с Ханнесом… Мне нужно им рассказать. Они бы меня поняли, если бы узнали.

– Но твои же письма читают, – не отрываясь от стены, произнес Телль.

– Читают. Там нет ничего такого, о чем бы они не знали, – уверенно ответила Фина.

– Они не знают, что у нас в голове, – Телль приложил палец к виску.

Фина свернула письмо и опустила его в конверт.

– Если я перечту его, то никогда не отправлю, – с грустью сказала она.

Положив руки на колени, Фина смотрела перед собой в пол. Телль знал эту привычку жены, она была с детдомовских времен. Так – глядя в пол, со сложенными на коленях ручками, маленькая Фина часами сидела на стульчике.

– То, что пережили папа и мама, когда потеряли меня, – совсем не то, что у нас с тобой.

Говоря это, Фина чуть наклонила голову влево. Она так всегда делала, когда говорила о чем-то родном и дорогом.

– Им мучительнее от того, что они обо мне ничего не знают. Жива ли я? Есть ли у меня крыша над головой? Не голодаю ли? Не болею? Кто рядом со мной? Не обижают ли меня, не бьют? Они с этим живут. Потерять ребенка и не знать ничего о нем много-много лет… Засыпать – и думать о том, как он, где он? Просыпаться – и думать о нем… И так – каждый день. Всю жизнь. Может быть, лучше уж так, как у нас с тобой…

Теллю тяжело это было слушать. Он часто представлял себе Фину маленькой, как у нее были мама и папа. Как папа качал ее на руках, и как Фина, схватив ладошкой его указательный палец, училась ходить. Как мама кормила ее, одевала, расчесывала. И еще Телль думал о том, как Фина осталась без мамы и папы, как ждала их, как просила их вернуть.

– Ты жива. И твои родители верили в это. И ты думаешь о том, что они живы. А у нас – не будет надежды, – покачал головой Телль.

– То, что я жива – мои папа и мама не знают. А наша история с Ханнесом закроется.

Фина медленно поднялась с кровати. Взяв конверт с письмом, она посмотрела вниз на Телля.

– Может, они жили с мыслью о том, что я думала – они меня бросили. Нет – это не так, как у нас с нашими детками.

Войнушка

Когда Ханнесу было пять лет, родители отправились с ним на Парад мира, который проходил на Нацплощади. Сидя на плечах отца, Ханнес смотрел на плывущие мимо ракеты, танки, пушки, бронемашины. За техникой маршем шли колонны солдат. У каждой была своя одежда, свой головной убор. Ханнес старался запомнить, как называл разных солдат диктор, но их было слишком много, и памяти мальчика не хватало. Море зрителей махало солдатам руками, хлопало, кричало «ура».

– Тебе понравилось? – спросил Телль сына по дороге домой.

Ханнес сосредоточенно кивнул. Было видно – что-то ему не давало покоя.

– О чем ты думаешь, котик? – наклонилась к сыну Фина.

– Если это был парад мира, то зачем там шли солдаты и показывали оружие?

Телль, нахмурив брови, задумался.

– Ну, наверное, считается, что за мир надо бороться, – неуверенно произнес он.

– Брось, – вспыхнула Фина.

Ее лицо пылало то ли от гнева, то ли от стыда за слова мужа. Теллю стало неловко, а Ханнесу – любопытно. Оба смотрели на Фину, ожидая, что будет дальше. Остановившись, она взглянула на мужа с сыном и взяла себя в руки.

– Когда-нибудь на то, что творится сейчас, все посмотрят другими глазами, – спокойно сказала Фина.

– Ты о чем это? – не понял Телль.

Взяв Ханнеса за руку, Фина продолжила путь.

– Давно – тогда я еще была в средних классах – к нам в город приезжал Нацлидер. Когда нам в детдоме сказали об этом, мы месяц готовились. Рисовали плакаты, учили стихи, песни. Один мальчик из нашего класса нарисовал даже портрет Нацлидера. Воспа увидела его, закричала: «Ты что! Меня же посадят!» Забрала портрет и ушла. Мальчик долго рисовал, старался, но непохожим получился у него Нацлидер. В ночь перед приездом мы почти не спали, и, как воспы за нами ни следили, мы репетировали. В темноте, шепотом. Наутро мы все стояли в парадной форме, ждали, что нас поведут туда, где будет он. Но нас закрыли в детдоме и не выпускали. Всех. Многие из нас плакали от обиды, злились на восп. Но потом, когда я выросла, я поняла, что это не воспы нас не пустили. Они и сами хотели увидеть его, но им сказали – сидеть с нами…

Небрежно улыбнувшись своему воспоминанию, Фина крепко сжала руку сына.

– Если бы не Ханнес, я бы никогда не пришла смотреть на это, – бросила она Теллю, кивнув в сторону парада.

Оказалось, смотреть его ходили все детсадовские мальчишки.

– Мне сказали, что, чем больше солдат и оружия, тем крепче мир, – принес сын домой на следующий вечер.

Теперь, приходя из детского сада, Ханнес продолжал играть в войну, в которую играл там с другими детьми. Он забрасывал невидимыми бомбами невидимого врага под диваном, стрелял в окно, устраивал засаду, прячась под подушками. Так продолжалось до ужина, после которого Ханнес, устав и успокоившись, садился за книгу с буквами или раскладывал свои игрушки.

– Пап, купи мне пистолет, – сказал он забравшему его из сада отцу.

– Ты для этого попросил маму, чтобы я за тобой пришел? – догадался Телль.

Он говорил громко, чтобы сын хорошо его слышал сквозь шум улицы.

– Да, и еще – чтобы подольше поиграть, – признался сын.

– В войнушку? – Телль по своему детству помнил, что это – любимая игра мальчишек.

Ханнес кивнул.

– Вы друг с другом сражаетесь? Или как?

– Враг понарошку. Никто не хочет быть врагом, – с некоторым сожалением ответил Ханнес.

– Вообще никто? – удивился Телль.

– Сперва мы считалкой назначали. Потом просто. Но никто не хотел.

– Как это «просто»?

– Есть мальчики, которым мы говорили: «будете врагами». А они не хотят. Они вообще не стали играть с нами.

– И не играли?

– Ну почему же? Играли.

– Вы их заставили? Били? – сейчас Теллю это было важно знать.

Ханнес прищурил глаз и ответил как-то нехотя.

– Не особо.

Телль подумал, что, когда Ханнес только пришел в сад, его там дразнили «глухая тетеря». И сыну приходилось драться. Телль хотел было напомнить Ханнесу об этом, но не решился.

Про пистолет они, пока шли, забыли.

* * *

– А толстого забрали? – услышала Фина, как-то придя за Ханнесом в сад.

Это одна воспитательница спрашивала другую. Фина специально после этого зашла в группу, чтобы воспитательницы видели ее. Она думала смутить их, но воспы только холодно поздоровались.

– Как зовут того мальчика? – спросила Фина сына по дороге домой. – О котором ваши воспитательницы говорили, когда я зашла.

– Денис, но его так мало кто называет, – не понимая, зачем мама спрашивает, ответил Ханнес.

– Сынок. Я хочу тебя попросить: всегда зови Дениса по имени, и никак по-другому. Это очень важно, – ласково сказала Фина. – Я не спрашиваю, как ты называл его вчера, мне важно, чтобы ты впредь Дениса звал только по имени.

– Я его почти всегда так звал, – удивился просьбе мамы Ханнес.

– Ну вот и хорошо. Вот и зови дальше, – обняла одной рукой сына Фина. – А кто этого мальчика приводит и забирает?

– Мама приводит. А приходит за ним бабушка или папа.

– Как ты думаешь, они любят его?

– Да, – снова удивившись словам мамы, ответил Ханнес.

– Почему ты так думаешь?

– Маме грустно, когда она оставляет Дениса и уходит. А папе и бабушке его жалко, – подумав, ответил Ханнес.

– Ну вот, видишь. Даже у самого, как всем кажется, нелюбимого у вас человечка – есть люди, которые его любят. И, приводя его в сад, мама волнуется – не обидит ли кто ее мальчика, не сделает ли ему больно? И мама будет переживать за сына, чувствовать его боль, его обиду сильнее его самого.

– Откуда ты это знаешь? – глаза Ханнеса стали большими.

– Я ведь тоже мама, – наклонившись к нему, произнесла Фина.

* * *

– Мама, для чего мы живем? – Ханнес только что пришел из сада и сидел на кухне за столом в ожидании ужина.

– Откуда такой взрослый вопрос? – от неожиданности Фина повернулась к сыну с кастрюлей и тарелкой в руках.

Она еще в саду увидела, что сын о чем-то думает, но решила подождать, пока Ханнес сам расскажет. Фине казалось – сын просто пытается подобрать нужные слова, чтобы она его поняла.

– В детском саду нам сказали, что мы живем, чтобы служить отечеству, – объяснил Ханнес, зажав в руке ложку.

Фина наложила сыну кашу, поставила ему тарелку, дала хлеб и села рядом.

– Кто вам такое сказал?

– Приходил военный. В форме и с медалями, – ответил сын, не отрываясь от каши.

– Ты бы взял ложку правильно, – предложила Фина. – Вам в саду так разрешают ее держать?

– В саду нет. А здесь можно? – Ханнес поднял на мать глаза от тарелки.

– Можно, – кивнула Фина.

Глядя, как сын ест, она вспоминала большие сумки, с которыми выходили с работы домой детсадовские поварихи. У нее в детском доме было точно так же.

– Мам, ну скажи, – остановив ложку над тарелкой, повернул к ней голову Ханнес.

Брови Фины нахмурились, взгляд остановился на узоре клеенки стола. Подумав, Фина посмотрела на сына.

– Я думаю, что мы живем для того, чтобы оставить о себе память. Своими делами, своими поступками. Своими открытиями, изобретениями, книгами. Или своими детьми, – Фина улыбнулась краешком рта, ее ладонь мягко легла на держащую хлеб руку Ханнеса.

Вдруг лицо матери стало серьезным.

– И лучше не оставить о себе вообще никакой памяти, чем стать виновником гибели даже одного человека. Как будут вспоминать о том, после кого остались матери, у которых отняли детей?

Ханнесу показалось, что мама это сказала не ему, а кому-то другому. Он даже поглядел по сторонам, но больше никого не было.

– Мам, а кому ты это сказала?

Фина подняла Ханнеса на руки, посадила себе на колени. Она погладила сына по голове, обняла и начала тихо качать.

– Это я сама с собой.

Ханнес взял ладонь матери, провел по ней пальцами. Потом потрогал морщины на подушечках пальцев Фины и посмотрел на свои пальчики.

– У тебя такие же полосы, как у нашей уборщицы в саду, – задумчиво произнес он.

– Это просто руки часто в воде, – ответила Фина. – Помнишь, как ты сидел в ванной, и у тебя от воды тоже сморщились пальчики? Ты тогда еще подумал, что они так навсегда останутся.

– У меня после ванной они были мягкие. А у тебя твердые.

– Так ты еще маленький. А я – большая, – прислонившись губами к волосам сына, ответила Фина.

Она поцеловала его в макушку. Ханнес закинул голову и посмотрел на мать.

– А ты не болеешь? – заботливо спросил он.

– Нет, – мягко сказала Фина.

– Честно?

– Честно, – ответила Фина и, крепко прижав сына, провела носом по его голове.