Текст книги "Пепел и песок"

Алексей Олегович Беляков
Пепел и песок

Ленке, на память от благодарного автора.

1

– Марк, почему вы остановились?

Молчу. Я идол минутный. Величественный, как перед грозою.

– Марк, продолжайте скорее! Это же самый финал.

Пора. Продолжаю.

«Сперва как в дреме: будто грядет грандиозный трамвай. Так дрожит тротуар. У прохожих драматически трясутся головы и стучат зубы.

Но нет никакого трамвая. Дрожь превращается в гулкие колебания.

– Вон там! – вскрикивает мальчик, падая со скейтборда.

Все поворачиваются по вектору его вопля.

На закат.

Теперь это видит каждая тварь.

Песочная пирамида Московского государственного университета дряхлеет. Четыре его бастиона скрываются в бурой пыли. С самой вершины главного здания, со шпиля, с визгом срывается звезда в обрамлении гордых листьев лавра.

Один из прохожих крестится, шепчет: «Мать твою!» и поспешно достает телефон, чтобы снимать бесценный крах.

Вкусный кусок Воробьевых гор вместе с трамплином, японскими туристами и осколками мраморной балюстрады двигается вниз, к Москва-реке.

– Черт возьми! – восклицает профессор уже стертой истории. – Моя кафедра!

В этот самый момент под облысевшими яблонями в искривленном от ужаса университетском саду лежат семь студентов, среди которых любимица профессора, Румина. На мгновенье наступает загадочное затишье. Студенты медленно поднимаются, словно ожившие помпейские статуи.

– Что это было? – кашляя, спрашивает Румина.

Ответ приходит сверху, с фасада. Всех семерых тут же придавливает каменным исполином с циркулем в божественных руках.

Профессор Бурново стоит на трамвайной остановке, полчаса назад он закончил семинар по прогнозированию исторических процессов. Румина должна была прийти к нему сегодня вечером.

– Землетрясение! Землетрясение! – люди хотят скрыться, исчезнуть из внезапного ада, но не в силах двигаться.

Большинство из них при этом уже держат в руках телефоны скорби, направленные глазками туда, где здание университета оседает, как ветхозаветный торт.

– Это не землетрясение, – профессор шатается на твидовых ногах. – Это мой просчет. Я не успел… – Он легко, как призрак, улыбается. – Ведь это и есть та самая Пирамида, о которой мне писали эти сволочи из «Союза Б.». Так просто!

Больше он ничего не произнес, хотя рот его открыт и забивается пылью. Видимо, теперь безумный профессор хохочет, но за тектоническим гулом его уже не слышно.

Вертолеты МЧС не смеют приблизиться к контуру катастрофы, и пилоты лишь по-детски матерятся, что слышно сквозь густые помехи.

Над городом поднимается магический гриб пыли, его освещает закатное солнце и, будьте уверены, – такого зрелища не досталось даже пошляку Наполеону».

– Энде. Конец первой серии, – Я улыбаюсь и подбрасываю стопку листов вверх, к противопожарным датчикам. Жест я продумал заранее, отрепетировал под присмотром сверкающих глаз моего Лягарпа. Листы с мучительными вздохами разлетаются по кабинету. Этюд удается. Один лист любезно ложится точно на голову Эвглене Галимовне. Она снимает его, поправляет черную шаль и протягивает листок мне:

– Марк, дорогой, вы бы не разбрасывались!

Кроме нее, главного редактора компании МРТВ-кино, на тугих креслах расположены в римских позах мой вечный продюсер Йорген и еще двое молчаливых граждан, имен которых, пожалуй, даже не буду приводить: вряд ли они еще мне понадобятся. Один серый, другой серый. Два унылых гуся. Да и не помню я их имен. Я умею обходиться вообще без имен. Имя – прах, который я попираю своими кедами. Я получил монаршее право называть людей так, как мне выгодно. Как требует того мой тайный пакостник-драматург. Пусть будут пока обозначены, как два ШШ, – на каждого чёрта по четыре черты. Чем не щедрость?

Йорген убирает во внутренний карман вельветового пиджака курительную трубку: он держал ее, остывшую, в зубах все то время, что я артистично декламировал синопсис.

– Ну, как вам? – строго спрашивает Йорген ШШ.

– А не много трупов?

– Много? Разве это много, ну? А что может быть сильнее смерти? Рассуждая чисто эстетически, – Йорген достает из другого кармана новую трубку. – Только не произносите слово «любовь».

– Мы и не произносим.

– А этот жуткий финал – просто отлично.

– Хотя лично мне Румину жалко. – Эвглена Галимовна потягивается, шаль снова падает. – Кстати, кто ее будет играть, как вам кажется?

– Подождите, – Йорген трубкой ставит акцент. – Это дело шестнадцатое. Что вы вообще думаете про это?

– А что говорить? После долгого перерыва Марк написал шедевр. Не то, что бы это был синопсис в прямом смысле слова…

– А вы что хотели? – Йорген сладко хрустит пакетом с табаком. – Он писал это всю Депрессию. Оттачивал стиль. Можно было бы за это время и «Анну Каренину-2» сочинить.

– Я не возражаю! – смеется Эвглена Галимовна. – Мы привыкли к такой методе Марка… – Она поворачивается ко мне, шевелит пальцами в серебряных оковах. – Марк, а кто вы по образованию?

– Физик.

– Да? – серебряные пальцы блестят изумленно. – Неожиданно. Обычно сценаристы – это всякие филологи, историки… Ну и выпускники ВГИКа иногда…

– Очень курить хочется! – Йорген протягивает руку с трубкой, словно просит, чтобы в ее жерло положили несколько мелких-мелких монеток.

– Надо бросать курить! – требуют ШШ.

Йорген произносит «Ннннда?», двум ШШ нечего ответить.

Эвглена Галимовна встряхивает шалью:

– Знаете, у меня есть только один технический вопрос, но он тут очень важен. Я все-таки не поняла, как это здание может рухнуть, если что-то там отключить?

Йорген указывает трубкой в преисподнюю:

– Там включены установки с жидким азотом. Они подмораживают весь фундамент. Здание Университета слишком тяжелое, а почвы там слишком слабые. Ну?

– И если не морозить, то все рухнет?

Йорген вставляет холостую трубку в рот и смиренно продолжает:

– Конечно. На этом и строился расчет этих ребят из «Союза Б». Помните, что они писали профессору в последнем своем письме? Как там, Марк?

– Настанет оттепель, и Пирамида рухнет.

– А, да! Просто мне в этот момент как раз Акоп звонил. У него опять проблема со сценаристами. Уже пятого пробуют – ничего не получается. Так что с озоном?

– Азотом, – сипит трубка Йоргена.

Я легковесно добавляю:

– Поэтому там и не стали в свое время строить Храм.

– Какой Храм?

– Храм Христа Спасителя, – Йорген все той же трубкой очерчивает в воздухе круг. – Марк мне рассказывал, что изначально его должны были строить на Воробьевых горах. Марк?

– Да! – утверждаю я. – Можете мне верить.

– А-а-а! – Эвглена Галимовна пытается поймать своенравную шаль. – И не стали потому, что у них тогда не было жидкого азота? Ясно! Марку, как физику, я доверяю полностью. А еще такой вопрос…

Йорген поднимается:

– Очень хочется курить!

Эвглена Галимовна улыбается:

– Я все поняла. Насчет бюджета можете не волноваться.

Пауза. Пролетает медовый ангел. ШШ переглядываются.

Эвглена Галимовна сбрасывает мизинцем невидимую ресничку:

– А что у вас со второй частью? У меня ведь Вазген сразу и ее потребует. Знаете, как он ждет этот проект!

– Вах! – восклицает трубка Йоргена.

– Кстати, – Эвглена Галимовна почесывает шаль. – Может, Румину все же живой оставим? Как же без любовной линии дальше?

Я будто не слышу. Я смотрю в окно, где за решеткой качаются розовые цветочки. Как в прошлом детстве. Как будто со мною задумали бегство. Поворачиваюсь к Эвглене.

– Это вишня?

– Где? А, это… Нет, это яблоня. Здесь ведь была усадьба графини Рубинчик. И сад при ней. До сих пор что-то осталось.

– Что-то не помню я такой графини, – смеется Йорген, и табачные крошки сыплются на паркет.

– Неважно, – Эвглена Галимовна подмигивает мне облегченным глазом. – Так что со второй?

– Все хорошо! – Йорген кивает. – Марк уже пишет синопсис.

– Мы же платим вам сразу за обе серии, – Эвглена Галимовна кусает кисточку шали.

– У вас есть сомнения, что будет вторая?

– Нет, никаких. Но Вазген очень ждет.

– Даже кюшать не может, – Йорген достает трубку изо рта, смотрит Эвглене в лицо, улыбается и со стуком зубовным вставляет трубку обратно.

Эвглена Галимовна протягивает руку к настенному календарю. На нем, в черных кружевах, высоких лакированных сапогах и с плетью в руках, насупилась Динара Алиева, ведущая новостей канала МРТВ.

– Через два месяца ждем готовый сценарий, – вздыхает Эвглена Галимовна. – Вазгену я прямо сегодня отнесу. Он ведь в компьютере у нас не читает, только на бумаге. Говорит, только так может по-настоящему текст воспринимать. Я уверена – ему понравится. Он давно такого кино хочет. Устал от ситкомов за время Депрессии. А кино выходных дней – прекрасная идея. Чтоб был дополнительный стимул, открою секрет…

– Открывайте! – Йорген требовательно скрипит кресельной кожей.

– Вазген думает снимать не для телевизора. Он хочет выходить в кинотеатры с этим проектом. В субботу первая серия, в воскресенье – вторая. Такого еще никто не делал.

– Это хороший секрет, – улыбается Йорген, подмигивает мне и Динаре Алиевой с календаря.

– Но нужна вторая серия! Срочно. А, Марк? Очень хочется уже увидеть на последней странице этот ваш красивый вензель Ende.

– Увидите! – Йорген мужественно встает с кресла. – Договор же на обе. И что там по цифрам?

– Все, как обычно. Сперва тридцать процентов, после одобрения проекта – двадцать, после запуска…

– Пятьдесят, – улыбается Йорген. – Сперва пятьдесят процентов.

– Да! – Эвглена роняет шаль. – Простите. Я привыкла к типовым договорам. Конечно, у вас пятьдесят. Пять-де-сят!

– И пятьдесят после одобрения, разве нет?

– Конечно.

– Тогда, может, будем считать, что он уже одобрен?

Ты слышал, мой верный Бенки? Пятьдесят! С этого транша сразу куплю тебе щедрый подарок. Новую цепь, например? Хочешь, белого золота? С таким гонораром могу позволить себе шалость для милого друга. Я совсем тебя не балую.

2

Спустя пятнадцать минут.

Два ШШ синхронно отплывают от писсуаров, руки теребят брюки.

– Этот Марк – мерзкий пижон, – говорит первый Ш.

– Да-а-а. – эстрадно затягивает второй Ш. – Тот еще! «Грядет грандиозный трамвай» – я даже записал эту фразу. Аллитерация, мать ее!

– Ага. Не сценарий, а готовый текст романа.

– А он специально так и писал, чтобы сразу книгой издать. У меня есть информация, что он уже заключил договор с издательством – все его сценарии будут книгами выходить.

– Да, я знаю об этом. Издательства его долго окучивали, он отказывался. Потому что якобы на бумаге все потеряется.

– Но теперь ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться.

– Очень алчный пацан. А название у серии будет прелестное – «Мрак от Марка». Кстати, он, кажется, нас так и не вспомнил. Или сделал вид. Гордыня, понимаешь. Надо будет ему напомнить. В подходящий момент.

ШШ начинают смеяться. Хе-хе-хе. В этот подходящий момент распахивается маленькая зеленая дверца одной из кабинок.

ШШ оборачиваются. За дверцей ярко проецируется Марк. Монументальный, но живой.

То есть я.

– Напоминайте, господа! Напоминайте!

ШШ смотрят растерянно. Они уже даже не ШШ – ЩЩ. Добавляю им по смущенной черточке.

Жаль, ты не видишь их озабоченные клювы, мой верный Бенки!

Я покидаю кабинку командорским шагом и долго, сладострастно мою руки. Чтобы дать им время уйти из кадра под шум желтой воды из графских развалин.

3

Еще пять минут спустя.

Мы с Аракчеем грациозно покидаем розовый особняк с колоннами, что на Покровском бульваре. Бывшую усадьбу графини Рубинчик, с яблоками. У высоких дверей нам отдает честь охранник в форме турбочекиста (бордовая кожаная куртка с обильными карманами, латексная фуражка с антенной, сапоги на толстой подошве с мини-роликами). Йорген наконец подносит к голодной трубке зажигалку. Два раза втягивает в через мундшук загустевший воздух. Смотрит на меня сквозь дым:

– Ну что, Марк, поздравляю! С тебя банкет. Даже два банкета – за субботу и воскресенье. Надо отметить хорошо, как до Депрессии.

– А этих двоих ШШ тоже звать?

– Каких ШШ? А, этих… Видишь, я тебя понимаю уже даже не с полуслова… А я не понял, кто это. Новые какие-то. Я ни имен не запомнил, ни должностей – визитки в коридоре выкинул. Нет, их не надо. Они и так наверняка кусок нашего бюджета сопрут. Но совсем чуть-чуть, судя по их мрачным мордам. Хотя где-то я их видел…

– Такие лица нельзя запомнить.

– Разве вы нас не помните?

Йорген и я оборачиваемся. С разных сторон одной колонны выступают ШШ, сурово улыбаясь.

– Припоминаю, – Йорген мычит в трубку. – В Сочи, да?

– В Сочи – нет. – Гуси качают печальными клювами. – Бенкендорфа помните? Александра Христофоровича.

– Честно говоря – не очень, – Йорген придерживает пальцами трубку, которая мешает тактично артикулировать.

– Ну как же? Десять лет назад! А?

– Точно! – трубка Йоргена выпрыгивает из рта. – Вспомнил! Ну что ж, ждем вас на банкет. Марк, когда?

ШШ синхронно касаются узлов своих бледных галстуков:

– Нет, спасибо. Это вы без нас. Марк, пишите скорее, не отвлекайтесь. Возможно, у нас для вас будет скоро очень интересное новое предложение.

И летят вдаль, взмахивая пиджачными фалдами – над бульваром, над трамвайными рельсами, над сиренью, над липами. Йорген провожает их прищуром, трубка застыла в его правой руке, только дымок тянется вверх, обещая хорошую погоду, добрую водку, ласковый сыр.

– Н-да, – произносит Йорген. – Интересные пацаны. А я все думаю, где я их видел? Ну и черт с ними! Хоть банкет не испортят… Марк, а ты действительно не затягивай! Я же знаю – ты за день все написать можешь, ну?

– Молодые люди!

Йорген и я глядим поверх ступеней вниз. Зыбкая старушка, с ритуальной сумкой на колесиках умоляет нас:

– Простите, эта дорога к храму?

– Что? – Йорген вынимает изо рта трубку – Куда?

– Я говорю – где тут бюро охраны?

– А, это мы не знаем. – Йорген снова погружает мундштук в рот и издает сладкие вурдалачьи звуки. – Марк, пиши! Не отвлекайся! Побольше крови и цинизма. Ничего святого. И подумай – надо все-таки в первой показать хоть мельком этих плохих парней из «Союза Б»? Зло должно быть зримо. И главное – их цель, ну? Эти сейчас там, – Йорген трубкой показывает за спину, – не спросили про цель, потому что обалдели от самого размаха, от этого заговора, и герои у тебя отлично получились. Но Вазген прочитает и точно спросит про цель. Вазгена не проведешь. Какая цель?

– Честно? Я сам еще не знаю.

– А откуда такое название – «Союз Б»?

– Тоже не знаю.

– Я понял. Вдохновение навеяло. Черт с ним, с названием. Нужна цель. Цель, ну?

Цель. Цель. Цель. В ядре моего мозга вспыхивает тусклый протуберанец. Лицо Йоргена на мгновение темнеет, дым его трубки багровеет до закатного, голос распадается на крошки старой магнитофонной ленты. Я закрываю глаза.

Над моим небом-овчинкой раскачивается незримый царь-колокол. Я не вижу его, я чувствую. Я жду удара. И тогда явится мой Старец и изречет…

– Марк, ты что?

Не сразу открываю глаза: боюсь, что мир изменился и я могу его не узнать. Протуберанец гаснет. Колокол растворяется.

– Марк!

Открываю глаза. Йорген все тот же, его трубка на месте, трамвайные рельсы по-майски блестят, сирень зацветает, чего не хватает?

– Йорген, тут была сейчас старушка?

– Была. Вон еще идет.

– А старика не было? С большой бородой?

– Какого старика? Какой бородой? Ты что, Марк?

– Нет, никакого. И бороды не надо…

– Ты иногда все-таки странно шутишь. Так вот насчет цели…

– А если я вообще не напишу вторую серию?

– Очень остроумно. Думай насчет цели и звони мне. Так когда банкет, ну?

– Подожди с банкетом. Пусть вторую серию другие пишут. А мне заплатят за использование бренда и персонажей.

– Ага. А ты что будешь делать?

– Другое кино писать.

– Про Кузьмича своего? – Йорген смеется. – Очень интересная история. Я чуть не уснул, когда ты мне тогда в ресторане про него рассказывал.

– Да, например, про Кузьмича. Без крови и цинизма.

– Все, Марк, хорош, ну! Ты что, на кухне с гитарой?

– Какой кухне?

– Да все мы сидели когда-то с гитарами, пели этого… Неважно. Нет уже кухни, и гитары нет. Интеллигенцию мы уничтожили, остались зрители. Перестань. Настоящий кошмар так, как ты, никто не напишет. Я понимаю, ты расслабился за время Депрессии. Но сейчас надо собраться. Это кино очень нужно. Я сейчас даже не про зрителей – черт с ними! Но ты хорошо представляешь, сколько народа завязано на этом проекте. Сотни людей! Сотни! Всем надо зарабатывать, у всех семьи. Дачи. Горные лыжи в Альпах. Без тебя ничего не будет, ну? Твои герои уже вон, по улицам ходят!

Йорген показывает трубкой на Турбочекиста. Этих турбочекистов я шаловливо родил лет пять назад, когда на рассвете пил сухое сицилийское вино и ел острый сыр в проеме Триумфальной арки – со стриженной наголо поэтессой.

Будет уместен кадр: я и поэтесса на фоне арки и рассвета. Триумф и Рассвет – какие зычные аллегории для кино, не правда ли, мой верный Бенки? Кадр секунд на пять, не больше, а то аллегория затянется ряской. Ты скажешь, это увеличит бюджет? Перестань, немецкий скупердяй! Денег на хорошее кино жалеть не надо. Жалеть надо бездарей.

– Марк! – кричит поэтесса сквозь арку, и позеленевшие рыцари в латах вздрагивают. – Марк, ты такой гениальный. Да, не смущайся! И напоследок я скажу…

Нет-нет, это лишнее, не отвлекаюсь.

Сериал «Турбочекисты» шел три сезона, пока не началась Депрессия.

– Они ходят, мои герои, – я присаживаюсь прямо на ступеньки, чтобы затянуть шнурок на левом кеде. – Только я с этого ничего не имею. Как же это бесит. Бесит.

– Такие у нас в кино условия, ну? – Йорген внимательно смотрит на шнурки моих черных кедов. – Мы тут не однажды в Америке. Но у тебя беспрецедентные гонорары. В сентябре получишь, наконец, своего «Демиурга».

– Откуда ты знаешь?

– Ты ведь хочешь этого хрустального пацана, ну? Это, кажется, единственный приз, которого у тебя нет?

– Да. Но мне не дадут. Потому что в этой Академии решают все дряхлые импотенты, которые способны прошамкать лишь слово арт-хаус. Я для них враг, вредитель, убийца. Бесят, бесят.

Йорген морщится:

– Ты получишь «Демиурга», ну? Я вроде не похож на импотента?

– Нет, не похож. Не похож.

– Скажи, а зачем тебе вообще все эти призы, если ты ни разу не пришел на вручение?

– Нужны. Просто нужны. Коллекция. Неужели непонятно?

– Тогда пиши! Не подводи меня. Я всячески тебе помогаю: находил диалогистов, когда ты зашивался с объемами. Могу сейчас найти диалогистку посимпатичнее, ну? Может, поедем ко мне на Поварскую, на крышу, поговорим о цели? А то стоим тут…

– Нет, я на велосипеде.

– Да, я и забыл. Как ты по Москве на нем ездишь? Японимаю – в Форте дей Марми… В общем, соберись. Марк Энде – это не человек. Это фабрика. Ну?

4

Вибрирую на голубом велосипеде между трамвайных рельсов. О чем я думаю? О том, какой я великий и могучий. Македонский в кино. Мне всего тридцать пять, а разрушил полмира.

Справа меня настигает алый кабриолет. За рулем сидит обветренный Вазген, хозяин виллы в Беверли-хиллз и телекомпании МРТВ.

– Эй! – Вазген поднимает руку. – Себя не бережешь! Почему на такой развалине едешь?

– Привязался к нему.

– Новый купить не можешь? С твоими гонорарами? И лучше мотоцикл купи.

– Не хочу. Мне этот нравится.

– А если убьешься – что я народу показывать буду?

Мы оба останавливаемся перед замершим трамваем. Вазген кивает девочке, которая смеется над ним сквозь заднее стекло, и снова поворачивается ко мне:

– Мне сказали, что ты сценарий уже привез. Сегодня читать буду. Кстати, есть идея. У меня сын младший все просит. Что-нибудь про компьютерный вирус. Про хакеров. Такое – пострашнее. А?

– Это уже из прошлой жизни. Кому сейчас такое надо?

– Мне надо! Моей семье надо, да? Ты придумай так, чтоб вирус всюду проникал, в мозг проникал…

– Такого не бывает! Никто не поверит.

– А ты так напиши, чтоб поверили. Ты можешь! Ты этот, как его – пассионарий! Гумилева читал? Льва, а?

Трамвай двигается вперед, и Вазген опускает темные очки. Он меня не слышит. И уже не видит.

И я уже о нем не помню. Я помню о будущем.

Слушай мое пророчество, верный Бенки!

Через двести шестьдесят семь лет на месте трамвайной линии будет полноводный канал, соединяющий Пост-Балтийское и Бакинское море. По каналу заскользят герметичные титановые ладьи с последней нефтью. По берегам зашелестят заросли базедовой травы и пекинского борщевника.

Гумилева читал, а?

5

На Мясницкой улице, в подвальном ресторане «Ефимыч», интеллигентском дымном чертоге, меня ждет мой столик в красном углу. Где я молюсь.

Здесь теперь почти пустынно, не так как в дни Депрессии. Сейчас все принялись хлопотать. Горячая нефть побежала по венам.

Официант хихикает:

– Просите, я все спросить хочу – зачем вы утопили ее?

– Кого?

– Героиню из сериала.

– Какого сериала?

– «Девушка без имени»

– Вы вспомнили! Это когда было! Я уж и сам не помню половину.

– А я все ваши сериалы наизусть знаю… У меня все диски дома есть. Но вы всегда с девушками жестоко обращаетесь почему-то.

– Не только с девушками. Мне никого не жалко.

– Я понимаю, – официант вздыхает и салфетки в стакане колышутся. – Это кино. Не жизнь.

– Что ты сказал? – Мой голос покрывает табачный гул. – Как же ты бесишь! Бесишь!

Официант уже не улыбается. Он потеет и пахнет полынным пивом.

Все посетители клуба перестают дышать и смотрят на меня. Молодцы! Внимание! Теперь в качестве аперитива я покажу вам маленький номер – как меня учила моя дорогая Ами.

– Я не хотел… – шепчет официант. – Не хотел вас бесить.

– Запомни: все, что я пишу, – и есть жизнь. Я создаю этот мир. Я – демиург.

– Кто?

– Бог в пальто!

В зале раздаются аплодисменты.

Я еще не выпил, чтобы встать и поклониться. Пусть любят меня таким, на троне.

Но я успеваю заметить губы девушки, что сидит у стены, расписанной тенями. Губы без улыбки. Девушка! Оставаться на месте. Губы подкрасить. Я люблю ярко накрашенные губы. Готовьтесь к экзекуции за то, что не улыбаетесь во время моего эффектного номера.

– А теперь, – я понижаю голос, – неси мне водки. Водки!

– Как обычно? – спрашивает официант. – Да-да, я понял. Понял. А сыр?

– Тссс! Сыр – это мой бог, его нельзя упоминать всуе.

Официант делает два жеста игрушечного дирижера и убегает за кулисы.

Да. Сейчас я буду напиваться. Но вы не услышите названия водки. Марк молчит про марки. Никакого product placement почем зря. Всякое слово из уст Марка – святое. И очень дорого стоит.