Текст книги "Лабиринт кочевников"

– Именно! Иван Палыч служил в артиллерии, и человеком был, скажем так, наблюдательным. Умел видеть цель, как сам он говорил. По его мнению, эти странные пришельцы могли быть родом из Индии. Они не ели мяса, вообще. Только крупы и овощи. Однажды он видел, как старый, с бородой, мужчина писал какую-то записку для своих собратьев на клочке бумаги из школьной тетрадки, и ему показалось, что писал он на санскрите. Мосийчук до войны учился на историческом, три курса успел окончить, кое-что помнил. Правда, вот одежда их… По словам Мосийчука, никогда он не встречал кожи такой тонкой выделки и кроя такого тоже не видал. Ни на что не похоже! А вот ткань – бельишко они все ж таки носили под кожаными вещами – чистейший шелк, самый натуральный. У нас тогда шелк достать было практически невозможно!..

– Вижу, чем-то зацепили вас эти самые «цыгане», – улыбнулся Ян. – Наверное, у этой истории и продолжение какое-то было?

– Я человек рациональный, так воспитан, – немного нахмурился в ответ Горелов. – В бога не верую, в нечистую силу тем более. Вот вы говорите, призраков видели… Но призраки вполне могут быть игрой света и тени, знаете ли. А я говорю о событиях вроде бы незначительных, мало кому запомнившихся, но в то же самое время трудно объяснимых с рациональной точки зрения. А история – да, имела продолжение.

Директор музея снова умолк, задумался о чем-то, пощипывая пальцами переносицу. Яну показалось, что он не столько вспоминает, сколько размышляет – молчать или не стоит? Знал он, видно, нечто такое, о чем случайному прохожему не расскажешь. Климов отвернулся к окну, стараясь скрыть свое напряжение, и, похоже, ему это удалось: старик бросил на него немного рассеянный взгляд и вдруг улыбнулся.

– Собственно говоря, все это, может быть, и всерьез-то воспринимать не стоит, – произнес он, глядя на Яна, – но Песчанка не давала мне покоя многие годы. А началось все в семидесятом, в августе… Был у нас тут один инвалид, Мирзоев – как его по имени звали, никто и не знал, наверное. Мирзоев, да и все тут. Жил он на Верхней, точнее, в самом низу уже, в домике возле Железного моста. Ни жены, ни детей у него не было: одинокий мужик, копеечная пенсия по утрате трудоспособности… Говорили, с головой у него непорядок – вроде была какая-то авария на железной дороге, сразу после войны, ну и досталось ему. Этот Мирзоев собирал по городу всякую рухлядь, что-то ремонтировал и умудрялся продать, а что-то в металлолом сдавал – тогда в Потребкооперации какие-то деньги за это платили. В городе его часто видели то с мешком за плечами, то с самодельной тележкой. А однажды он пришел к нам в музей… Я в тот день ждал комиссию из райкома, нервничал – не любил я эту публику, хотя и проблем с ними не было, но вот все равно, – а тут этот. Купи, говорит, вещь старинную. И вытаскивает бронзу… я сперва вообще решил, что это чуть ли не Греция – диски какие-то, но возраст налицо! В грязи, песке – так мне показалось… Я и про комиссию забыл. В общем, сошлись мы на червонце, тогда это хорошие были деньги!.. Я только успел спросить, где раскопал, мол, а тот только рукой махнул: на Песчанке, под старой купальней. Что за купальня, я знать не знал, а старик так боком-боком и пошел. И как раз райкомовские приехали, – Горелов вздохнул, скривился в усмешке, – а их, разумеется, встретить надо согласно чину. Стол накрыть, все как положено. В итоге находкой Мирзоева я смог заняться только утром следующего дня.

Директор вдруг встал, выпрямился, чтобы вытащить из кармана брюк связку ключей, а потом повернулся, сделал пару шагов и открыл одну из коричневых, полированных створок сплошного шкафа на противоположной от окон стене. В руках у него появилась довольно большая картонная коробка. Вернувшись за стол, Горелов аккуратно поднял крышку, пошуршал полиэтиленом и выложил на стол странную конструкцию.

Три бронзовых диска с прорезями, надетые на довольно длинную, сантиметров в двадцать, ось, перемежались какими-то шестеренками – это все, что смог разглядеть Климов, не прикасаясь к артефакту. Старик Горелов тем временем вытащил из коробки еще кое-что.

– Вот это, – сказал он, – верхняя часть механического вычислительного устройства, принцип работы которого я понять так и не смог, сколько ни бился.

На свободный хвостовик оси, возвышающийся над дисками на пять-шесть сантиметров, Горелов уверенно надел нечто вроде медного крестика, на оконечностях которого находились миниатюрные серебряные чашечки с прорезями понизу.

– В определенных случаях, при совмещении прорезей на дисках, чашки должны оказаться над магнитами, вот они, – палец Горелова указал на нижний, сплошной, диск устройства, где Климов действительно разглядел восемь черных «таблеток». – И насчет возраста – никакая это, конечно же, не Греция, что там. Это мне тогда с перепугу показалось, а вот потом, когда стал чистить… От силы сто лет этой вещи. А надписи видите? Видите? Полюбуйтесь.

Ян осторожно взял в руки бронзовый прибор, заглянул в щели между дисками.

– Здесь явно не хватает некоторых шестеренок, – сказал он. – Видите, на нижней части второго диска зубцы? Вся эта конструкция должна была вращаться очень легко, но вот как она работала, понять мы уже явно не сможем. И что касается надписей… Вы знаете, Аркадий Михайлович, письмена действительно напоминают санскрит, но это не он, могу утверждать с точностью. Да уж, загадка! И все это время вы хранили у себя такой уникальный артефакт? Никому его не показывая?

– А кому я мог его показать? – резко вскинулся Горелов. – Отвезти это в Москву, чтобы меня высмеяли академики, всю жизнь писавшие научные работы про революционную деятельность товарища Котовского или, прости господи, Щорса? Боюсь, вы слабо знакомы с нашей официальной наукой, дорогой Ян! О, уверяю вас, я хорошо знаю, что они мне скажут, – в лучшем случае заявят, что я привез поделку какого-то провинциального Кулибина, выдаваемую за древность. Да и к тому же, – директор вдруг встал, обогнул стол и подошел к окну, – древностью тут и не пахнет. Это изделие пролежало в песке несколько десятилетий. Я нашел Мирзоева, и он показал мне то место, где наткнулся на эту вещь. Там, под давно сгнившей купальней, на которой когда-то стирали белье, я раскопал верхнюю часть, с чашечками. Сперва, правда, подумал, что она не имеет отношения к дисковому механизму, но скоро сообразил. Здесь, видите ли, не просто ось по диаметру совпадает с отверстием – там прорезь для фиксации, так что сомнений быть не может.

– В процессе чистки вы, конечно же, разбирали эту вещь? – произнес Климов, все еще разглядывая надписи, вырезанные в бронзе.

– Разумеется, – качнул головой старик. – Не волнуйтесь, я был очень осторожен. Я умею работать со стариной. И с древней бронзой дело я имел: еще студентом, как положено, ездил в экспедиции, а в мое время на Урале много чего копали. Да и к тому же смотрите, – он подошел к Яну, нагнулся над его плечом и потянул вверх сперва крестик с чашечками, потом оба вращающихся диска и шестеренки, находившиеся между ними. – Как видите, это устройство разбирается очень легко. Вот что касается шестеренчатой передачи… Я сразу, тогда еще, понял, что там чего-то не хватает. Верхняя часть, фиксируемая на хвостовике оси, который имеет шпенек под средним диском, – вот, видите? – задавала определенное положение окон. Для наблюдателя открывались те или иные надписи либо на среднем диске, либо на нижнем.

– Это мне ясно, – подхватил Ян, – но как, объясните мне, под воздействием каких сил серебряные чашечки занимали то или иное положение над магнитами?

– Вот! – Горелов торжествующе поднял палец. – Вот в этом и весь вопрос! Эта штука – нечто вроде логарифмической линейки, но вот что на ней считали?.. Мм, сколько лет я ломал над ним голову, сколько перебрал вариантов! Нет, не понять. Для чего эти тонкие прорези на дне чашечек? Для красоты? Ой, вряд ли. Единственное, что мне пришло однажды в голову – в чашечки насыпали какие-то порошки, имеющие некие, непонятные для нас свойства. Но магниты при этом их тянули… это безусловно. То есть в определенных условиях верхняя часть оси поворачивалась, поворачивая за собой диски, и в окнах появлялась та или иная комбинация символов.

– Мне это напоминает штурманскую линейку… – задумчиво проговорил Ян, опустив прибор на стол. – Там все в десятки раз сложнее, конечно, и никаких чашечек нет, но все же. Да, я согласен, что это какой-то алхимический калькулятор.

С этими словами он снова разлил коньяк, молча поднял рюмку. Горелов кивнул, с живостью вернулся в кресло.

– Я сразу понял, что вы – человек адекватный, – признался он.

– Все эти годы вы никому не показывали свою находку? – перебил его Климов.

– Показывал, – сморщился старик. – Одному другу, историку из Перми.

– И что?

– Результат был ожидаемый. Символы, по его мнению, масонские, а сама эта штука – не более чем сувенир конца XIX века. В Санкт-Петербурге якобы такими вещами баловались всякие мистики и прочие хироманты, тогда это все было в большой моде. Столоверчение, души мертвых и прочая ахинея.

– Понятно… Ну, я вам скажу так: масонами я занимался и оккультистами тоже приходилось. Ничего похожего на масонскую или оккультную символику я здесь не вижу. Я мог бы подумать, что эта штука – действительно какая-то поделка, игрушка непонятно для чего, но после того что вы мне рассказали… Н-нет, Аркадий Михайлович. Похоже, перед нами очередной «необъяснимый артефакт», из разряда тех, от которых отмахивается современная наука. Я понимаю, почему вы никому не показывали эту штуку… Над вами действительно стали бы смеяться – и не потому что они там все косные дураки, а потому что так безопаснее. Карьера, статьи, оклады. Плавали, знаем.

Горелов согласно покачал головой. На лице его возникла грустная улыбка, Ян хорошо понимал, чем она вызвана. В отличие от него Горелов когда-то надеялся на настоящую научную карьеру, однако судьба загнала его в крохотный, никому по большому счету не нужный провинциальный музей, где он и застрял на всю жизнь.

– Есть кое-что еще, – негромко сказал он.

– Да? – вытаращился Ян.

– Именно.

Повернувшись, директор воткнул ключ в прорезь на полированной дверце почти в самом углу у себя за спиной. Что-то звякнуло, Горелов нагнулся, и Ян понял, что в шкафу скрыт небольшой сейф. Ничего удивительного в этом не было – в конце концов, где-то надо хранить печати, документы, может, даже наличку, если бухгалтер заболеет. В таком музее на нормальный штат сотрудников никогда не было средств, обходились по минимуму.

Чуть вздохнув, Горелов выставил на стол здоровенный, сильно потертый кожаный портфель с железными уголками.

– В девяносто седьмом году, – заговорил он, похлопывая по портфелю рукой, – в карьере нашли два скелета… Точнее говоря, не совсем так: в песке останки сохранились довольно хорошо, но, глянув на них, я вдруг снова повторил свою ошибку – мне сперва показалось, что передо мной молодые манси-охотники, которых завалило на берегу реки несколько столетий назад. Но милицейский эксперт, человек с огромным опытом, сразу же сказал: никакие это не туземцы, они пролежали лет семь-восемь, вряд ли больше. Останки этих ребят, парня и девушки, отправили в Пермь, а я через два дня поехал следом. Есть у меня там кое-какие знакомые в органах, так что все, что я хотел увидеть, я увидел. И что хотел получить, тоже получил, хотя и не сразу, конечно.

Климову стоило большого труда скрыть свое изумление – и не столько находками, сколько поразительной прытью директора музея. Собственно, Ян шел сюда, желая поболтать именно про эти самые скелеты из карьера, однако ему и в голову прийти не могло, что скромный старик вдруг достанет вещи, обнаруженные вместе с погибшими. Горелов щелкнул замками. Сперва из портфеля появился прозрачный пакетик с какими-то пряжками, позеленелыми, но при том целехонькими, – его Горелов положил на край стола, а потом вдруг достал нечто довольно длинное, замотанное в полотно.

– Холодное оружие, скажем уж так, – пробормотал старик. – Отдавать его мне не хотели, но я все же уговорил.

Он аккуратно смотал тряпку и протянул Яну нечто вроде длинного ножа в странных, ни на что не похожих полупрозрачных ножнах густо-желтого цвета.

– Можно вынуть? – волнуясь, спросил Климов.

Директор музея кивнул. Ян взялся за рукоять, простую на вид – собранная из костяных колец с тонкой насечкой, она имела упор под мизинец, как у шашки, – и без всяких усилий вытащил этот то ли нож, то ли все-таки меч из ножен. Клинок из превосходной темной бронзы имел одностороннюю заточку и довольно массивный обух. Качество изготовления заставляло задуматься о машинной обработке. Лезвие до сих пор сохраняло остроту!

– Никогда не видел ничего подобного, – признался Ян. – Если б не зелень, я сказал бы, что эта штука просто как новенькая. Чистить вы его не пытались?

– Рукоять почистил, – отозвался Горелов. – Все остальное лишь позеленело, как видите.

– Но из чего сделаны эти ножны? На вид будто янтарь…

– А это и есть янтарь. Смола, прошедшая несколько стадий отвердевания, как я думаю. О таких технологиях я никогда не слышал. Чем обрабатывать смолу?.. Это же пластмасса бронзового века, если хотите. Смолу, очевидно, вымешивали с добавлением каких-то веществ, потом раскатывали в лист, из листа формовали ножны, заклеивали края, подрезали, а потом она застывала, сохраняя определенную вязкость, но в то же время приобретая большую прочность. Сломать эти ножны довольно трудно. Потрясающе, не правда ли? Ничего подобного никто никогда не находил, даже упоминаний не было!.. Ну и возраст, возраст! – Горелов на миг зажмурился, снова ущипнул себя за переносицу. – Пермский эксперт сказал то же самое, что и наш Михалыч: около десяти лет. Но никаких заявлений на эту парочку не нашлось – кто они, откуда взялись? – так что признали их давно погибшими «аборигенами Пермского края» да и закопали. Так всем было проще: и нашему начальству, и краевому тем более. У них там реальные бандиты по улицам бегали, а тут ерунда какая-то. Скелетированные останки! Тьфу – и растереть.

Ян еще раз потрогал кончиком пальца острие клинка и вернул оружие в ножны. В голове у него немного шумело, и вовсе не от коньяка. Все увиденное сегодня рушило картину, которую он уже успел нарисовать себе после находок на втором этаже своего дома. Ленц, прибывший из некоего мира, намного обогнавшего наш в техническом развитии, и тут – на тебе. Бронза, смола… Одно с другим не стыковалось никак, ни в какую!

– У вас там, как я вижу, есть кое-что еще? – поинтересовался Ян, ткнув пальцем в пухлый портфель.

– Да, – задумчиво отозвался Горелов. – Сделать вам еще кофе? Сейчас налью чайник… Серебряные и золотые украшения, которые были, как я знал, найдены на скелетах, остались в Перми. Такие цацки мне отдавать никто не стал бы, да и бог с ними, хорошо хоть посмотреть дали. Тонкая работа, скажу я вам, никак не бронзовый век. Но я все равно не знал бы, что с ними делать. Мне зато достались вещички поинтереснее всяких там висюлек.

Под бурчание чайника Горелов придвинул портфель к себе и начал доставать небольшие, аккуратно завязанные пакеты – видимо, другого способа избавить артефакты от пыли у него просто не было. В пакетах Ян разглядел две фляги из темно-синего стекла, небольшой изящный ножик с янтарной наборной рукоятью, бронзовый цилиндрик и, наконец, фонарь с пузатыми выпуклыми стеклами, за которыми видны были две тонкие медные трубочки.

– Фонарь карбидный, – сообщил директор музея. – Колба внизу, видите? Там сетчатая перегородка, а под ней следы именно карбида. А это, – протянул он Яну цилиндрик, – зажигалка. Снимайте колпачок, тяните его вверх. Видите?

В бронзовом зажиме – без винта, но на рычажках-эксцентриках, – торчал обтесанный кусок кремня, однако ничего похожего на колесико Ян не нашел.

– Как это работало? По кремню нужно бить железом, насколько я понимаю…

– А вот не знаю, – улыбнулся Горелов. – Но чем еще может быть такая штука? Скорее всего, детали утеряны… Ну, это пока бытовые мелочи, с ними все более-менее понятно. Фонарь, фляжки, дамский нож… А для чего предназначена вот эта конструкция, я понять так и не смог.

Он снова сунул руку в портфель, прошуршал и вытащил предмет, сперва показавшийся Яну вычурной по форме бутылкой с бронзовыми поясками, однако, когда старик освободил артефакт от пакета, Климов понял, что ошибся.

Нет, по виду эта штуковина действительно напоминала бутыль, составленную из шести небольших стеклянных шаров разного цвета, разделенных кольцами из какого-то светло-желтого металла… Внутри у нее находился штырь, на который ровно посередине каждого из шаров крепились круглые металлические сетки, разделяя шар на две части.

– Все это легко разбирается, – сказал Горелов и, повернув верхний шар, легко вынул его из металлического кольца. – Я хотел отдать стеклянные части химикам на анализ – видите, на стенках следы каких-то жидкостей? – но потом передумал. Мне стало страшно… Вдруг в этих емкостях хранились яды? Мы совершенно не представляем себе, с какой цивилизацией нас столкнула судьба… Они не отсюда, Ян. Нет, не НЛО, это я исключаю. Другое измерение, вот они откуда!

Директор музея хлопнул по столу ладонью и встал с необыкновенной для его возраста живостью.

– Разумеется, вам писать об этом не стоит!.. И все же я рад, что вы ко мне пришли. Вы обмолвились, что купили в Заграйске дом? Ну, главное, не застрять тут на всю оставшуюся жизнь!

– Не думаю, – отозвался Ян и разлил остатки коньяка по рюмкам. – Хотя кто знает? Но погодите, Аркадий Михайлович! Другое измерение, вы говорите? Есть такие теории… И кое-что с их помощью вполне можно объяснить. Но это что ж получается, у нас тут под носом, на берегу тихой речки, действует портал в другой мир? А почему тогда он срабатывает так редко?

– Природное явление, – убежденно тряхнул головой Горелов, – аномалия, если хотите. В девяностые, после закрытия карьера, я перекидал немало кубов песка, пытаясь найти хоть что-то, похожее на вход… Но – ничего! Ничего, господин Климов! Или же, – старик взял рюмку, повертел ее в пальцах, – мы не видим того, что находится прямо под носом.

– То есть вы пришли к мысли о проходе в другое измерение еще до находки этих скелетов? – удивился Ян. – Но как? Вам хватило этого артефакта с дисками?

– Я давно понял, что эта вещь не имеет никакого отношения к нашему миру, к нашей реальности. Она создана цивилизацией, которая развивалась другим путем, сильно отличным от нашего. На старой Песчанке – фактически на карьере – я перерыл буквально весь берег, но не нашел ничего, кроме старых гвоздей и нескольких пистолетных гильз. Дурацких вопросов мне, как вы понимаете, никто не задавал. Директор краеведческого музея с лопатой и совком – обычный чудак, безобидный шизик. Милиционеры относились даже с уважением, помочь предлагали… ха-ха-ха!

Глаза директора музея заблестели, и Ян подумал, что пора прощаться. Собственно, он и так узнал – да еще и увидел! – гораздо больше, чем рассчитывал.

– Писать я об этом, конечно же, не стану, – сказал он, – да и болтать совершенно глупо. Хотелось бы надеяться, что мы с вами сможем встретиться еще раз, Аркадий Михайлович. Мне почему-то кажется, что эта история может иметь еще кое-какое продолжение.

– Все неспроста, – многозначительно заметил Горелов, протягивая Яну руку. – Да, поверьте мне, молодой человек, неспроста… А что касается встречи – уверяю, я буду рад видеть вас в любое время. После смерти супруги я практически живу в этом кабинете, ибо дома мне делать совершенно нечего. Ну, иногда визитирую горсовет, конечно, но это бывает нечасто. Кому я там нужен?!

Глава 7

Когда тяжкая музейная дверь бухнула за спиной, Ян вытащил из кармана сигареты – курить хотелось адски, невыносимо просто, – но зажигалку достал только на заснеженной дорожке, отойдя подальше. Разговор с директором музея вызвал стойкое ощущение легкого безумия буквально во всем, что окружало Климова, включая серые пятиэтажки и такое же серое, мутное небо.

«С чего вдруг он так разговорился со мной? – думал Ян. – Человек я для него совершенно чужой, а тут… Хотя, с другой стороны, с кем ему тут вообще говорить? С чинушами из горсовета? Для таких, как этот Горелов, Заграйск – кладбище надежд, а надежды у него явно были. Лет так пятьдесят назад, наверное. А потом почему-то хлоп! – и он в кабинете заведующего музеем в богом забытой дыре, вырваться из которой почти невозможно. Пьянь на улицах, вечно пустые магазины плюс копеечная зарплата. Волком завоешь!»

А посреди всего этого – тайна. Нет, Тайна, загадка с большой буквы, такая, о которой и не расскажешь никому на всем белом свете. Все сам, только сам… Сколько лет он рылся на берегу Граи, сколько лопат песка поднял в заброшенном карьере? И каким невероятным событием стала для него жуткая находка девяносто седьмого года?..

Дойдя до проспекта Щорса, Ян остановился: ему стало казаться, что от быстрой ходьбы перехватило дыхание. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, он посмотрел по сторонам. Все было как обычно, как всегда – ну разве что снег в этом году выпал рановато… Интересно, какие снега лежат сейчас там, в тех краях, откуда пришли эти двое, нашедшие свою смерть под завалом на берегу речки Граи?

И из какого мира прибыл тогда Ленц, химик и неутомимый изобретатель, явно обладавший знаниями, для нас пока совершенно закрытыми? Как говорил Невинский? Большинство его разработок оказывались невоспроизводимы технологически? Хорошая формулировка, гладкая. Выражаясь нормальным человеческим языком, Ленц лепил в своих лабораториях что-то такое, что никак нельзя было поставить на конвейер, и это при всей колоссальной мощи советского военно-промышленного комплекса, способного в те времена свернуть горы. Проекты его, по-видимому, уходили в Москву, чтобы там и остаться, навеки застряв в секретных архивах. Но при всем при этом он работал с необыкновенным упорством, работал до последнего дня завода… Зачем? Какую цель он поставил перед собой?

«Он пахал как одержимый, так охарактеризовал его Невинский, – сказал себе Ян. – Однако сдается мне, что работал этот удивительный пришелец вовсе не из-за святой любви к науке. Он что-то искал все эти годы, десятилетия, искал пути решения какой-то задачи, используя для этого лаборатории военного завода, для которых мог заказывать практически любое оборудование… Это важно, очень важно – понятно, что исследовательскую базу такого уровня Ленц не смог бы найти ни в одном университете! Потому и оказался здесь, на заводе. А там уж делился своими знаниями, разрабатывая то да се, и ни одна живая душа не догадывалась, чем он занят на самом деле. Еще бы, гений, а к гениям у нас всегда было особое отношение. Достаточно вспомнить Ландау или того же Курчатова! Пусть те работали в большой науке, а химик Ленц творил чудеса на заводе в глухой уральской дыре… Ему, пожалуй, могли простить любые чудачества – и перерасход материалов, и ночные бдения, и коньячок на столе. Был бы результат! – а за это как раз волноваться не приходилось».

С этими мыслями Ян добрел до своего дома и, только отпирая калитку, вдруг заметил, что снег повалил снова. Климов стащил с правой ладони перчатку, подставил ее под медленно падающие снежинки. За вокзалом поддувало довольно ощутимо, дуло и на Щорса, а здесь, на Верхней, ветра не было, из потемневшего неба сыпало мягко, пушисто. Ян знал, к чему это: скоро ударят такие морозы, что все вокруг заскрипит, звеня ледяным железом. Как бы не пришлось растапливать старую печку в кухне!

– Эй, сосед дорогой! Ян! – раздалось вдруг слева, и Климов высунулся обратно на улицу: характерный говорок Пахомова запомнился ему хорошо.

Пахомов стоял у своих ворот, призывно помахивая рукой. Ян поморщился – после разговора с Гореловым он чувствовал жуткую усталость, но все же зашагал в сторону соседнего дома.

– Привет-привет, – они обменялись рукопожатиями, и Климов заметил, что старый прапорщик чем-то заметно встревожен. – Про Абазова нашего слышал уже? А?

– Это кто? – нахмурился Ян. – Я ж тут не знаю никого…

– А-а!.. Да вроде как бандючок тут местный. Сам на металлобазе работает, ну и к нему во двор несут всякое: и кабель ворованный, и еще там чего под руку подвернулось. Нынче ночью кто-то разгром у него устроил. Там сейчас дружки его пасутся, из бывших… Ну ты понял. Хотят узнать, кто да что! Абазов вчера в Клинцы мотался, подруга у него там, – так к утру вернулся, а во дворе тарарам. Вроде пропало что-то, а может, и нет. Так что вниз к реке сегодня лучше не соваться.

– Говорили, в Заграйске с бандюками поприличней стало. Кто помер, кто уехал. Нет?

Пахомов осклабился, достал из кармана куртки пачку «Примы».

– Это да, – сказал он, прикурив. – Того, что было, уже нет, конечно. Да и Абазов так себе бандит, на словах все. Но железяк у него полный двор всегда. Хотя он и не один тут такой. В городе, в общем-то, есть еще что стырить. Вот и тырят, как могут. Кто тырит, кто скупает. Вон Зарифуллин, водила этот, что в дурке сейчас прячется, тоже ведь промышлял. И трубы во дворе у него, и «запорожцы» всякие валялись – он их сам резал, а потом на своей же машине на базу отвозил. И что ему скажешь?

– Погоди-ка, это тот мужик, что из дому пропал? Уже говорили мне…

– А, пропал! – перебил Пахомов и яростно затянулся. – Долги у него были, вот тебе и пропал. Он же «газель» себе купил, не хотел «на дядю» работать. Вот он и пропал… А теперь в дурдоме сидит, и как ты с него деньги трясти будешь? А никак.

– А жена?..

– А там такая жена – если тронешь ее, так зубов недосчитаешься. Та еще семейка, это все знают, уж поверь мне! Участковый, было дело, дом их десятой дорогой обходил.

– Н-ну, – хмыкнул в ответ Климов, – мне у речки делать нечего. Ладно, дядя Слава, пойду я: по делам ходил, устал сильно. Перекушу да спать, а то что-то голову ломит, сил моих нет.

– Так погода меняется! Морозы скоро, сам разве не видишь?

– То-то и оно…

Едва войдя в дом и захлопнув дверь, Ян вытащил мобильник. Сомов ответил сразу же – будто ждал.

– Слушай, есть минута? Мысли тут…

– Для тебя всегда найдем, Яныч. Говори, что надумал? По делу?

– Вот именно… Тут насчет этого бедолаги Зарифуллина кое-что. Ты в курсе, что он металлолом перепродавал?

– Слышал, но зацепиться тут, Ян, не за что. Да, скупал старую рухлядь, в основном гнилые тачки, которые девать у нас некуда. Сам их пилил как-то, на металлобазу отвозил. Что ему скажешь? Он на железке водилой работал, какие там заработки? Так у нас каждого третьего прикрыть можно, а дальше? Ни жалоб на него не было, ни заявлений – ничего. И вообще, он же раньше на воензаводе работал, там знаешь какие проверки в кадрах были? Ого-го! Не, Зарифуллин мужик основательный, и жена у него солидная такая дама, так что про него ты не о том сейчас.

– Говорят, он машину себе купил?

– Да, скопили с женой, «газельку» себе взяли. Пускай мужик зарабатывает, налоги платить кому-то тоже надо.

– Ладно, хорошо. Это оставим. Скажи, а у второго пропавшего, у бухгалтера этого, во дворе железяк никаких не было?

– Во дворе? Нет, – Сомов засопел в трубку, соображая. – У него на чердаке целый склад был барахла всякого, от отца достался. Папаша его фотографом в Доме быта работал, так там, я тебе скажу, чего только не было. И фотоувеличители, и кинопроектор старый советский, и тазики какие-то…

– Тазики, значит…

– Ян, а ну не темни! – подполковник выругался, принялся сопеть еще сильнее. – Что ты там придумал?

– Ты про Абазова слышал?

– Абазова? А-а… Помню. Нет, а что с ним?

– Да вроде как сегодня ночью у него на дворе разгром случился. Сейчас там все его дружбаны по району бегают, воров ищут. А это ж в двух кварталах от меня, верно?

– Во как! Та-ак, хорошо. Только оно не в двух, а чуть дальше… Ладно! Я тебе перезвоню попозже, лады? Сам туда ходить даже не вздумай, братки у этого Абазова дурноватые. Вроде алкашня, а вот не все так с ними просто.

Ян заварил себе чаю, достал непочатую коробку печенья и сел к столу. Итак, Зарифуллин работал когда-то на том самом химическом заводе, где и Ленц. Ничего удивительного, в этом районе еще много бывших заводчан. Но вот железный лом у него во дворе?.. И одновременно куча всякой кинофотоерунды у Сергеева на чердаке – нет ли связи? Сейчас Климов искал любые совпадения, даже такие, на которые не обратит внимания опытный следак. Что привлекает загадочных «чертей», повадившихся скакать по крышам частных домов? При этом нигде, кроме Верхней, о них даже не слышали, а ведь, по сути, полгорода – частный сектор, особенно за вокзалом, а где депо, там дебри просто!.. Деревянные кварталы царских времен, без газа, местами даже без водопровода, населенные такими же ветхими, дрожащими старушенциями – однако там товарищам «чертям» неинтересно, они только сюда лезут.

Чем им тут намазано?

За окном уже валило стеной. Проведя рукой по лбу, Ян с раздражением встал и вытащил из буфета непочатую бутылку коньяка, потому что чай не помогал, а таблетки, будь они прокляты, помочь помогут, но потом станет только хуже. Это уж он знал наверняка, сколько неврологов пытались его лечить после гибели жены с дочкой! С каждой зимой все хуже и хуже. Что дальше? Застрелиться в невыносимых мучениях или просто пить месяц за месяцем, пока дурман не принесет с собой хоть какую смерть?

– Куда бежать? – пробормотал он, рассматривая розоватую рюмку с ножкой-шариком. – Я уже в Заграйске… Отсюда не бегут.

Он налил себе еще чашку чая, бросил аж три ложки сахара, потом взял со шкафчика возле плиты тщательно отмытую Татьяной пепельницу.

Закурить Ян не успел – на столе завопил мобильник.

– В общем, у Абазова сегодня ночью побывали, – сообщил Сомов со знакомой Яну усталостью в голосе, – причем соседи ни хрена не видели и не слышали – ну, звякнуло, может, пару раз, так они пьянючие валялись, дрыхли. Там такое семейство, знаешь ли: сын с маманей лет шестидесяти, не работает, пьют на пару. Деньги, как уже известно, все на месте, а их вроде как немало. Драгоценности тоже не тронули. Развинтили ему полдвора, но взяли серебряный самовар и какой-то кувшин старинный, тоже из серебра. А знаешь, откуда взяли-то?

– С чердака. – Климов щелкнул наконец зажигалкой и вдруг почувствовал, как головная боль отпускает, уходит, причем как-то необычно плавно, словно бы соскальзывая в темное никуда, из которого нет возврата. – Самовар обычный был или что-то с ним не так?

– Да Абазов из-за него и бесится. С медалями самовар, тульский, еще и позолоченный местами. Он его продавать не собирался, для себя держал или на подарок кому. Сам понимаешь. Ох и злой же он сейчас! Говорит, такую вещь не очень-то продашь, найду, башку сверну…